Владимир Сенчихин
Первое правило дуэли
– Ну-с, жертва немецкой бомбежки, как себя чувствуете? – поинтересовался главврач, присаживаясь на стул возле вернувшегося с того света солдата.
Сапожников попытался изобразить улыбку, но скривился от боли в ушах.
– Вас следователь из военной прокуратуры домогался, но я его отшил. Еще какой-то капитан с бульдозером на шевронах приходил, просил передать, чтобы ни о чем не волновались, обошлось без жертв, только автокран сгорел, но это мелочи. Так что набирайтесь сил, маму с папой вспоминайте, расстарались на славу, столько здравия вложили в вас при зачатии, что на десятерых хватит.
Через месяц в больничную палату, как змея, просочился капитан Синельников. На Сапожникова взирал сурово, как на дитя, оставшееся без призора и успевшее порядочно набедокурить. Присев на стул, любезно поинтересовался:
– Запором не страдаете?
Семен насторожился.
– От манки только писаю.
– Это хорошо, – авторитетно заключил капитан. – Зато у подполковника Кривицкого от вас неврастения. Прокуратура на него зубы точит, уголовную статью шьет, утерял контроль над вверенной частью. Из штаба округа звонили, интересовались, почему не вызвали саперов. Далась вам эта треклятая бомба.
– Солдаты, которые меня встретили, по-русски ни бум-бум.
– А оторвать задницу от крана постеснялись?
Семен виновато отвел глаза. Вспоминая роковое событие, мучился от собственной дурости.
Трудно сказать, чем бы закончилась эта история, если бы на областном телевидении не показали маленький сюжет о подвиге советских солдат. Журналист рассказал, что защитники Отечества пришли на помощь детскому саду, вынужденному закрыться из-за аварии на теплотрассе. Они обнаружили под фундаментом немецкую бомбу, которая могла взорваться в любую секунду и разнести детсад на кирпичики. Чтобы спасти здание, солдаты с помощью крана выдернули бомбу из мерзлого грунта, и та, взорвавшись, нанесла строению незначительный внешний урон. Один из героев получил тяжелое ранение и проходит лечение в городской больнице. Журналист, стоя возле изрешеченного осколками детсада, восторженно заявил, что пока в советской армии будут служить такие солдаты, она одолеет любого врага.
Начальника части даже не понизили в должности, но перевели на другое место службы. Сапожникову медаль на грудь не повесили, зато рассчитались по-честному, ни копейки не удержали за погубленный автокран.
Африканский обед
О том, чтобы на гражданке сесть за баранку или устроиться крановщиком, Сапожников даже не помышлял. Может, в милицию податься, прикидывал он. Но ведь придется каждый день напяливать форму, от вида которой его мутило, начиная с восьмого класса. Поджигать школу тогда никто не собирался. Эта милицейская версия ни в какие ворота не лезла. Просто кинули карбид в унитаз, а когда в нем закипело варево, бросили спичку. Эксперимент затеяли не ради хулиганства. Химик на уроке объяснил, что если погрузить карбид кальция в воду, получится ацетилен, который используют при сварке. Якобы, такой горючий, что мама не горюй. Ну и решили проверить. Кто знал, что полыхнут перегородки из толстой фанеры? Это же горючий материал. Кто лоханулся? Форменное безобразие, нарушение элементарных правил пожарной безопасности! Семен так и сказал оперу в лице девушки с лейтенантскими звездочками на погонах. Вообще-то, она ему понравилась. Эдакая фифочка с накрашенными алой помадой губками ассиметричной формы: верхняя – вдвое меньше нижней, что добавляло привлекательности. Обаяшка напускала важности, пытаясь изобразить строгую начальницу, хмурилась, задавала вопросы. Его мама, приглашенная для беседы, тихонько сидела в углу кабинета на скособоченном стуле, не издавая ни звука. Она впервые попала в милицию, не знала, что ей делать. Вспоминала фильмы, представляла сибирскую тайгу, деревянные бараки и заключенных в одеждах с полосками, как у зебры. Вернувшись домой, взяла с сына слово, что впредь он не будет участвовать ни в каких химических экспериментах. Ладно, милиция обойдется без него. Попробую по совету Кости податься в бурильщики.
Костя оказался прав: мозги помбуру действительно без надобности. Делай, что прикажут, и не обижайся. Никому не интересно твое прошлое. В этом Семен убедился в первый же рабочий день. Бурильщик Зарецкий, пожилой дядька, бесповоротно лысый, с животом, округло нависающим над брюками подобно половинке глобуса, к новому помощнику отнесся доброжелательно, но с легким недоверием. Причина такого поведения открылась позднее: молодые помбуры в «Угаре» не задерживались, хлебнув зимнего лиха, спешно увольнялись. Посвящать их в буровые премудрости не имело смысла. От дотошного и въедливого новичка, пристававшего с расспросами, Зарецкий поначалу отмахивался, но вскоре оттаял и взялся за его обучение всерьез. Объяснил и наглядно продемонстрировал устройство насоса, залез в прицеп и показал Семену буровые коронки и долота, рассказал об особенностях их применения. В начале каждой смены подробно объяснял, чем займутся и на что желательно обращать внимание.
– Работенка у нас грязная, тяжкая, с непривычки или по глупости пупок развяжешь. Народ все больше самогоном греется. Тебе это ни к чему. Вижу, парень ты башковитый, а мне пора на покой, под бочок к жене. Вот и заменишь старика.
Зарецкий слово сдержал, через полгода Сапожникова отправили в Джанкой на курсы повышения квалификации, откуда он вернулся с корочками бурильщика. Зарецкий ему обрадовался, прощаясь, посоветовал:
– Тебя в бригаду Чернихина определили. Будешь работать в паре с Летаевым, бурильщик он правильный, но больно вспыльчивый и рискованный. Ему нужен противовес. Сможешь его укоротить – будешь верховодить в своей вахте. Сменщики тебе не указ. У них Лохматый рулит. Станет наезжать, не поддавайся, прояви характер. Иначе так и останешься хвостом чужой кобылы.
Лохматый поначалу не наглел, присматривался, не лез в бутылку во время сдачи вахты. Но вскоре начал придираться по пустякам. Почему прошли не шестьдесят, а сорок метров, куда запропастились запасы бентонитовой глины, зачем поменяли долото, если проходка шла как по маслу. Однажды Сапожников не выдержал:
– Не возникай. У тебя своя свадьба, а у меня своя. Встанешь поперек – наплачешься.
***
Безлошадные симферопольцы ездят на море в основном по двум ближайшим маршрутам: на рейсовом автобусе в поселок Николаевка или в Алушту на троллейбусе. Николаевка предпочтительнее. Летом рейсовые автобусы отъезжают от автостанции через каждые сорок минут. Привлекает и то, что конечная остановка располагается метрах в тридцати от побережья. Вышел из автобуса, пять минут ходьбы и ты на пляже. Семен в Николаевку ездил нечасто, послеобеденные ветра, как правило, превращали море в мутный теплый бульон, в котором обожали бултыхаться ребятишки и алчущие неги жители северных регионов страны. Никакого сравнения с Алуштой, где достаточно пройти пару-тройку километров на восток, чтобы оказаться в безлюдном месте, где прибрежную полосу из больших и малых глыб любовно облизывают соленые языки моря, а вода настолько прозрачная, что можно сосчитать все камушки на дне.
Сапожников в Николаевку не собирался. Позвонила жена Костика, попросила отвезти мужа на море.
– У него ампутированная нога разболелась, фантомные боли, – объяснила Лена. – Конечности давно нет, а отсутствующая ступня ноет, будто реальная. Соленая вода в таких случаях хорошо помогает. Я бы и сама с ним поехала, но он не хочет. Тяготится. Знаю, у тебя выходная неделя. Позвони, скажи, что собрался на море, предложи составить тебе компанию.
Сапожников так и сделал. Костя раздраженно поинтересовался:
– Ленка надоумила?
– Ба, Шерлок Холмс доморощенный. Позагораем, в морской водичке отмокнем, пивка попьем. Чего по жаре в городе торчать?
Костя давно приспособился передвигаться на протезе, как на здоровой ноге. Со стороны не догадаешься, что он инвалид. Когда начинала ныть отсутствующая стопа, Костя валялся в постели, смиряясь с болью. В такие минуты не хотел никого видеть. Но жена права: после купания в море отсутствующая стопа успокаивалась и долго о себе не напоминала.
Кореша встретились на автостанции «Восточная», заполненной жителями города и курортниками, стремящимися поскорее оказаться в домах отдыха, куда ехали по путевкам. Сапожников спозаранку скатался на автостанцию, купил два билета с указанными в них местами, чтобы избавить приятеля от стояния в проходе между кресел. К платформе подкатил старенький ЛАЗ, люди ломанулись в открывшиеся двери с такой стремительностью, будто пытались попасть в последнюю шлюпку «Титаника». Их места заняли девушки: юные, смазливые и несговорчивые.
Сапожников предъявил билеты, вежливо попросил освободить места.
Девчонки уперлись. Одна из них намекнула на слабый пол. Семен набычился. Подхватил под мышки ближайшую кралю, выставил в проход. Вторая, перепугавшись, выпалила:
– Дяденька, сама выйду.
Костя, которого Семен усадил возле окна, обиделся. Зачем грубить, ведь девчонки не знали, что один из пассажиров без ноги.
– У нас разные подходы к инвалидности, – рассудительно заметил Сапожников. – Уважение к таким, как ты, можно достичь только одним способом – надавать по рогам.
– У тебя послевоенный синдром.
– Не загибай, если каждый будет ставить на место зарвавшегося козла или соплячку в юбке, человечество только выиграет.
Выйдя из автобуса, они миновали проход между двумя базами отдыха и по каменной лестнице спустились на пляж, заполненный отдыхающими. Свободного пространства не наблюдалось. Сапожников повел приятеля к малолюдным глинистым обрывам, где можно спокойно расположиться на галечном пляже, не толкаясь локтями с соседями.
Семен расстелил покрывало. Вскоре рядом нарисовалась компания из мужчин и женщин разного возраста. Устроили натуральный балаган: хохоча, в чем-то обвиняли друг друга, завернувшись в полотенца, вставали в позы патрициев, кривляясь, что-то декламировали, обсыпали окружающих песком и поступали как люди, которых не долечили психиатры. Сапожников обратил внимание на девушку с маленькой грудью, густыми агатовыми волосами до плеч и статной фигурой.
Отцепив протез, Костя на одной ноге допрыгал до моря, плюхнулся в воду и поплыл брассом. Семен остался на берегу. Улегшись на живот, подставил солнцу не тронутую загаром спину.
– Не откажите в любезности.
Приятный женский голос прозвучал неожиданно. Сапожников резко приподнялся. Его побеспокоила приглянувшаяся брюнетка. Присев рядом, полушепотом объяснила:
– Не хочу сгореть. Намажьте мне спину кремом.
Девушка протянула флакон, который он машинально взял, не понимая, чего она хочет.
– Ну же! – с легким укором произнесла незнакомка, обернувшись к нему спиной.
Кроме «калаша», из которого Семен несколько раз пострелял в учебке, разобрал на детали и протер ветошью, смоченной тонким слоем масла, никакого опыта смазывания он не приобрел. Сапожников понятия не имел, как обращаться со стеклянной бутылочкой с иностранной надписью, которую ему вручила девушка. Но признаваться в этом не хотелось. Да и мазь Вишневского, если на то пошло, он много раз накладывал на пораненные ноги после дворовых футболов. Раскрутив колпачок, вылил на ладонь немного молочной жидкости, начал усиленно растирать спину девушки, стараясь не зацепить бретельки купальника.
– Вам никто не предлагал стать массажистом? – вкрадчиво поинтересовалась она.
– Пока нет, – процедил Сапожников, начиная раздражаться.
– Растирать мазь нужно нежно, слегка прикасаясь к коже. А вы так стараетесь, будто хотите вогнать ее прямо в печень. Давайте покажу, как это делается.
Брюнетка предложила улечься на живот, начала осторожно водить пальцами по спине. Ее прикосновения были настолько деликатными и бархатными, что он разомлел. Покончив с растиранием, спросила:
– Давно ранили?
Сапожников недоуменно взглянул на нее.
– Шрам на спине, – объяснила незнакомка. – У нас в театре такие «рисуют», когда актеры играют в пьесах о войне.
– Осколок снаряда, – как бы нехотя объяснил Сапожников, всем своим видом демонстрируя, что раскрывать подробности боевой операции его никто не уполномочивал.
– Вы актриса?
– Это наша труппа, – девушка кивнула на веселившихся партнеров. – Приехали развеяться перед спектаклем.
– Я так и подумал, психушка на гастролях.
– И не надейтесь, не обижусь. Большой разницы между дурдомом и театром нет, – улыбнулась брюнетка. – Другое дело, что актер может гениально сыграть психа, а полоумный никогда не станет артистом.
– Коллеги не обидятся, что вы их бросили?
– Да им пополам. У нас не принято вмешиваться в личные дела. Обсуждать – пожалуйста. А вы вообще-то кто?
***
Семен прошел на кухню. Пусто. За два года совместной жизни он изучил Людкины повадки досконально. Если у нее вечерний спектакль, сейчас валялась бы в кровати. Куда запропастилась? Неужели опять съехала к родителям? Семейная жизнь не заладилась после того, как он посмотрел спектакль, в котором жене досталась второстепенная роль. Семену действо не понравилось. Актеры квелые, да и Людмила смотрелась на сцене неважно. Реплики произносила надрывно, будто ей кто-то перечил, без необходимости принимала эффектные позы.
Далеко за полночь супруги вернулись в квартиру, где он и высказал свои соображения. Спрашивается, кто за язык тянул? Мог бы отмолчаться, тем более что в театральных премудростях действительно не шибко разбирается. Людмила преобразилась в тигрицу, у которой отобрали детенышей. Оказалось, что Сапог с его гулькиным образованием не может оценить все нюансы происходящего на сцене, его представления об искусстве на уровне шимпанзе. О Людмиле, как об актрисе, не ему судить. Да и вообще, пусть не лезет в дела, в которых смыслит, как ежик в протуберанцах. Сапожников захотел уточнить, какое отношение протуберанцы имеют к театру, но поостерегся.
Семен считал, ориентируясь на маму, что жена должна содержать квартиру хотя бы в относительной чистоте, заниматься готовкой. О разносолах не мечтал, но на элементарный борщ рассчитывал. У Людмилы при ее графике и в самом деле на домашнюю рутину сил не хватало. Теща явно готовила дочку к вольготной жизни, не связанной с домашними хлопотами. Каждый раз после недельного отсутствия взору Семена представала одна и та же неприглядная картина. Кухня завалена грязной посудой, от мусорного ведра несет зловонием, в спальне валяются фантики от конфет, шариковые ручки и некоторые предметы из гардероба жены. Семен сам безропотно устраивал тотальную уборку квартиры. Отмывал посуду, пряча ее на полочки кухонного шкафчика, напрягал старенькую стиральную машинку, погружая в нее несвежую одежду, ходил по магазинам за съестным. Завтракал в одиночестве: жена отсыпалась после вечернего спектакля. С обедами также не сложилось. Во второй половине дня Людмила либо страдала от головной боли, либо разучивала очередную роль.
Мысль о том, что лучше холостяковать, чем мириться с верховодством любимой, но взбалмошной женщины, давно посещала Сапожникова. Но первым пойти на разрыв он не решался. Людмила помогла ему это сделать. Поздно ночью явилась после очередного спектакля, по-хозяйски включила свет, да еще и пьяновато прошипела: «Хорош дрыхнуть, чаю хочу». Оторвав голову от подушки, Семен пристально взглянул на нее и в сердцах предложил разбежаться, чтобы не мучить друг друга. Он и сам не ожидал от себя такого спокойствия и делового тона. Людмила уставилась на него, будто узрела птеродактиля, вскрикнула и повалилась на ковер. Привыкший к выкрутасам жены, Сапожников долго рассматривал ее неподвижное тело, пока до него не дошло, что это не очередная эффектная сцена из какого-то дурацкого спектакля, а натуральный обморок. Взлетев с кровати, устремился на кухню, где в одном из шкафчиков хранился нашатырь. Когда вернулся в спальню, Людмила лежала на кровати и смеялась. Сначала тихонько, прикрыв ладошкой рот, а затем до того развеселилась, что стала похрюкивать, как поросенок. Поняв, что его ловко провели, Сапожников швырнул ненужный нашатырь в супругу, но та успела спрятаться под одеялом.
– Бросить решил? Не выйдет. Я уйду, когда захочу. Ты – большой теленок, жуй травку и не возникай.
Сапожников удалился в прихожую. Машинально набросил на плечи ветровку, втиснул ноги в разношенные туфли, осторожно закрыл дверь. Мама его ни о чем не спросила, только покачала головой. Провела в комнатку, знакомую до мелочей, тяжело вздохнула и ушла, не произнеся ни слова. Детская. Волшебное слово. Такое же сладкое, как конфеты «Золотой ключик». Деревянная кровать, которую ему купили на вырост. Метр девяносто в длину. Мама хотела поменьше, но отец настоял. Деревянная кособокая этажерка, забитая детскими книжками и учебниками. На стене – карта мира, которую он любил разглядывать, мечтая о дальних путешествиях. Все вещи остались на своих местах, будто родители заранее знали, что хозяин вернется. Мама, как и сватья, не одобряла скоропалительный брак, считала Людмилу избалованной, предупредила, что он с нею наплачется. Он только пожал плечами. Любая женщина, родившая и воспитавшая сына, помимо своей воли ревнует его к новоиспеченной невестке. Ей кажется, что никто не будет холить и лелеять ее дитя, которое, несмотря на ботинки сорок пятого размера, так и не доросло до взрослой жизни.
Сапожников сел на кровать, обхватив голову руками, предался горестным размышлениям. Поймал себя на мысли, что упорно изыскивает оправдания поступку жены. Кто он такой, чтобы осуждать ее? В газетах бурильщиков называют разведчиками недр. Смешно. Точно также можно сказать, что швеи – созидательницы нового облика людей. Вся его разведка – по большей части бурение эксплуатационных скважин, когда заранее известно, с какими пластами придется столкнуться. А Людмила – актриса, человек творческий, ранимый и тотально зависимый от главрежа.
Семен вспомнил тестя. Классный мужик, до выхода на пенсию много лет проработал геологом, о подземном содержимом полуострова знал не понаслышке. Они часами увлеченно обсуждали, сколько питьевой воды можно добыть в том или ином районе Крыма. В отличие от тещи, рассматривающей зятя как ловкача, испепелившего артистическое сердце любимой дочурки, тесть воспринимал закидоны супруги философски: пусть морочит мозги ему, но только не зятю.
Сапожников обычно встречался с папашей Людмилы по субботам в парке возле кинотеатра «Симферополь» в двенадцать часов. Сходки напоминали явки шпиона со связным. Тесть делился последними семейными новостями. Однажды, пряча глаза, посетовал:
– Не обижайся, но Людмила – не твой уровень. Не в том смысле, что ты ее не достоин. Скорее, наоборот.
***
Весь день торчать в квартире не хотелось. Почему бы не прошвырнуться по городу? Облачившись в старые джинсы и видавшую виды рубашку, выдвинул из прикроватной тумбочки маленький ящик, служивший хранилищем семейной казны. Ни копеечки. В этот раз Людмила превзошла саму себя. А ведь в театре получала куда меньше, чем муж, могла бы оставить пару рубликов на развод. Придется занять у соседа.
Дверной звонок не работал, пришлось стучать кулаком, однако дверь, обитая малиновым кожзаменителем, под которым угадывалась пухлая войлочная подкладка, на удары никак не реагировала. Разозлившись, пару раз саданул в нее ногой. Помогло: дверной глазок потемнел. Сапожников бесцеремонно закрыл его ладонью. Дверь распахнулась, пред ним предстала соседка. Она, похоже, готовила блины: передник в муке, на носу – слегка подсохшая капля теста.
– Мне бы супруга вашего, Оленька, на минутку, – неожиданно для себя залюбезничал Сапожников. – Тет-а-тет, как говорится.
– Соскучились, Семен Николаевич? – ехидненько посмотрела на него снизу вверх Ольга.
Сапожников смутился. Ольга его по имени-отчеству никогда не величала. Она пристально посмотрела на сковородку, которую в спешке прихватила с собой, ультимативно заявила:
– Ничего тебе не обломится.
– В смысле? – не понял Сапожников.
– Твоя выдра разбудила в шесть утра. Сказала, что если займу хотя бы рубль, отомстит. Людку давно знаю, с нее станется. Разбирайся с нею сам.
Дверь захлопнулась. Семен вернулся в свою квартиру. С пустым кошельком в городе делать нечего. Сняв трубку, набрал номер Кирилла Нефедова. Тот жил в частном секторе, в получасе ходьбы пешком. Кирыч тоже работал бурильщиком, на хиловатой установке, созданной на базе вездехода ЗИЛ-131, сто метров бурения для нее потолок. Парни познакомились в «Угаре», откуда бригады развозили на вахтовках по буровым точкам, разбросанным по всему Крыму. После окончания курсов Сапожников впервые отправлялся в поле в новом статусе. К нему подошел парень лет тридцати: добродушное лицо с широкими скулами, карие глаза, тонкие губы, свидетельствующие о жестком характере.
– Слышал, едешь менять Лохматого. Будь с ним аккуратней, особо не выпендривайся. Он племянник главного геолога. Будешь борзеть, в два счета из «Угара» выпрут. Если не за пьянку, так за предпосылку к аварии.
– Он что, молочком и квасом пробавляется?
– Тоже мне остряк-самоучка, – не поддержал иронию Кирыч. – На буровых пьют все, включая водителей. Но трезвенники иной раз попадаются. Мой сменщик, например, добровольно закодировался. Теперь в вагончике по вечерам над спицами колдует. Кстати, связал мне классный свитер с рисунком. Тигр как живой. Того и гляди укусит.
С той поры, встречаясь на базе, Сапожников и Кирилл обменивались новостями, обсуждали тонкости ремесла. Кирыч, проработавший бурильщиком дольше Семена, не скупился на дельные советы. Больше всего Семену нравилось, что новый приятель не относился к нему покровительственно, считал ровней.
Трубку взяла мама Кирилла, раздраженно известила, что он с утра куда-то умотал, неизвестно, когда вернется. Оставалась слабая надежда встретить в городе знакомых. Одалживаться Сапожников не любил, но сегодня моральными принципами придется пренебречь.
Выйдя из хрущевки, Сапожников понуро побрел к троллейбусной остановке. Издалека заметил приближающуюся блондинку в белой расклешенной юбке чуть выше колен и черной блузке с короткими рукавами. На плече сумочка. Когда подкатил рогатый транспорт, девушка уселась возле окна. Он примостился рядом. Незнакомка извлекла из сумочки книгу в красном переплете, углубилась в чтение. Сапожников, повернувшись к окну, скучающе разглядывал серые пятиэтажки, лишенные какого-либо намека на архитектурные излишества, озабоченных старушек, снующих с авоськами по улицам, весело щебечущих девчонок, передвигающихся стайками, и думал, что будь его воля, запретил бы читать в общественном транспорте. Это явное неуважение к пассажирам, вынужденным коротать время в праздных размышлениях. Да и читать во время движения вредно для глаз. Семен покосился на книгу. Незнакомка передвинула ее поближе к соседу, молчаливо приглашая оценить текст. Пробежав глазами несколько строчек, Семен нахмурился. «Каждая из этих партий стремилась к разрешению так искренне и серьезно, а под конец отказывалась от него с такой благородной самоотверженностью, что была как бы совершенной элегией на неотъемлемую от всего прекрасного бренность и на неотъемлемую в конечном счете от всех высоких духовных целей сомнительность». М-да, элегия на бренность и сомнительность. Замутил автор, что и говорить. Сам-то понял, что написал? Семен с недоумением покосился на соседку, неужели ей нравится это зубодробительное чтиво? Мозги опухнут, пока до конца книги доберешься. Незнакомка, заметив его взгляд, обворожительно улыбнулась, на ее щеках появились небольшие ямочки.
– Называется «Игра в бисер», – пояснила она. – Советую.
Сапожников не сразу нашелся с ответом. Объяснять девушке, что чрезмерное умствование далеко не всегда свидетельствует о таланте автора, поостерегся, еще обидится, а ему не хотелось, чтобы знакомство пресеклось, не начавшись. Да и не мастер он вести философские беседы, на этом поле вчистую проиграет. Если бы речь зашла о буровых коронках, он бы любому мозги вправил. Не придумало человечество ничего лучшего, кроме этих приспособлений, простецких и полезных. Тот, кто начнет возражать, пусть для начала выроет колодец глубиной двадцать-тридцать метров. Вроде плевое дело, махай лопатой или киркой, складывай грунт в спущенную сверху бадью. Но что делать, если после глины обнаружится песок, насквозь пропитанный подземными водами? Чем интенсивнее начнешь его выгребать, тем быстрее он будет обрушаться. При бурении скважин в таких случаях используют бентонитовую глину. Когда ее разводят в воде, она разбухает и превращается в густую сметану. Закачай в скважину и никакие обвалы и плывуны уже не грозят. Представив гипотетический монолог об особенностях бурения, Сапожников поневоле улыбнулся. Если незнакомка предпочитает играть в бисер, вряд ли ее заинтересуют его россказни. Лучше порассуждать о случайных встречах, которые на поверку оказываются предопределенными. Вспомнив Людмилу, он помрачнел. Лучше придумать какую-нибудь слезоточивую историю, не факт, что такая рассудительная девушка в нее поверит, но если он потерпит фиаско, не станет сожалеть, что упустил шанс. Незнакомка, вероятно, оценила его молчание, как нежелание продолжать разговор. Насупилась, спрятала книгу в сумочку, выпрямилась, будто хотела продемонстрировать, что случайный собеседник ей не интересен.
Троллейбус начал притормаживать.
– Не выходите? – вежливо поинтересовалась соседка.
Сапожников первым сошел на тротуар и подал ей руку. Девушка приняла помощь с некоторым колебанием, что не ускользнуло от него.
– Боитесь? – усмехнулся Семен.
– Да нет, что вы, – горячо запротестовала девушка, но румянец коварно пробился сквозь загар на лице.
– Понимаю, – печально произнес Сапожников, грустно посмотрел поверх ее головы, как бы прощаясь с исчезающим в голубой дымке самолетом, в уютном салоне которого ему не нашлось места. – Пойдемте, расскажу о себе.
Взяв незнакомку за руку, решительно повлек за собой. Так закопченный буксир выводит в открытое море океанский лайнер из порта. Приведя девушку к уединенной скамейке, укрытой от палящего солнца тенью деревьев, рухнул на нее, будто подкосились ноги, жестом предложил расположиться чуть поодаль.
– Считаете, что от меня лучше держаться подальше, – патетически проговорил Семен, изобразив отчаяние. Совместная жизнь с актрисой не прошла даром. Сапожников позаимствовал из ее нехилого арсенала умение перевоплощаться, без труда осваивая на ходу придуманную роль. Девушка попыталась запротестовать, но Семен поднял руки, давая понять, что опровержения излишни.
– Вы правы. У меня нет ни копейки, я нищий! – трагически провозгласил Семен, поймав себя на мысли, что играет также плохо, как и его жена. Было бы здорово устроиться в ее театр, чтобы, встречаясь на сцене, гневно вопрошать: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?». Он инженер, работает в Тюмени, в поте лица добывает черное золото. В Евпаторию приехал по служебным делам. За неделю управился, перед отъездом решил искупаться в море. Приехал на электричке на дикий пляж «Солнышко». Разделся, аккуратно сложил вещички на песок. Любовь к плаванию сыграла злую шутку. Вернувшись, не обнаружил ни вещей, ни бумажника. Только кроссовки и документы.
– А как же соседи? – разволновалась девушка.
Сапожников покровительственно улыбнулся, скрестил на груди руки, как бы призывая к благоразумию.
– В таких случаях каждый наособицу, связываться с милицией себе в убыток. Туристы с автостоянки выручили, подарили вот эти джинсы и рубашку. Приехал зайцем в Симферополь, с главпочтамта дал телеграмму, чтобы прислали денег. Буду ждать.
– А где ваши родители живут? – внезапно поинтересовалась девушка.
– В Москве, – брякнул Сапожников и сообразил, что беседа начинает принимать нежелательный оборот.
– Как интересно! – оживилась девушка. – А где именно? Я в Литературном институте учусь. Он недалеко от памятника Пушкину, на Тверском бульваре.
Сапожников тяжело вздохнул. В Москве был один раз, проездом. Во Владимир к армейскому другу катался. Приехал на Курский вокзал, спустился в метро и перебрался на Казанский. Вот и все путешествие по столице.
– На Садовом кольце, – сказал Семен, вспомнив, что эта круговая трасса опоясывает центр столицы.
– Повезло, – с легкой завистью произнесла девушка. – Прямо в центре. Знаете что! – с воодушевлением воскликнула она. Выхватив из сумочки кошелек, извлекла две красненьких десятки, протянула Сапожникову.
Тот сконфузился, на такой щедрый улов не рассчитывал. Демонстративно обиделся, изобразив глубочайшее презрение к ничтожным бумажкам.
– Берите, берите, – проговорила девушка. – К родителям погостить приедете, вернете. Или пришлете. Я свой адрес оставлю.
Она торопливо извлекла из сумочки шариковую ручку и блокнот. Почерк безупречный, буковка к буковке, будто занималась на курсах каллиграфии, отметил Сапожников.
– Извините, меня дедушка ждет. Счастливо добраться до Тюмени.
Посмотрев ей вслед, Сапожников грустно уставился на червонцы. Взглянул на листок. Наташа Верочкина. Спрашивается, почему не спросил, где обитает дедушка? Впрочем, что мешает скататься в Москву? В октябре в институте начнутся занятия. Приедет с охапкой цветов, весь из себя офигенный нефтяник, сводит ее в какой-нибудь ресторан. Воображаемая картина внезапно поблекла. Размечтался. Как же есть хочется, кишки вот-вот к хребту прилипнут.
В столовой неприкаянно царили запахи чего-то не вполне съедобного. Заплатив за комплексный обед, Семен подхватил поднос и направился к столику возле окна. Он любил во время приема пищи разглядывать прохожих на улице, встречаясь с любопытными взглядами шествующих мимо девчонок, подмигивать им. Чаще всего, они хихикали и отворачивались, но это его не смущало и не отражалось на аппетите. В бульоне сиротливо плавали две половинки вареного яйца. Сапожников недовольно поморщился: фу ты, ну ты, забыл прихватить столовые приборы. Направился к алюминиевому коробу, в котором лежали вилки и ложки. На подходе нос к носу столкнулся с негром, который обеими руками держал пред собой поднос. Тот накренился, первое совместно со вторым и компотом из сухофруктов переместились на джинсы Сапожникова. Звон посуды, разлетевшейся вдребезги после столкновения с бетоном, и ругательства, которыми разразился Семен, прозвучали одновременно. Он бы изувечил мавра, но подоспевшие на шум работницы общепита обступили его со всех сторон.
– В чем я домой пойду? – гневно вопрошал Сапожников женщин.
Гость из Африки, жалко съежившись, будто ему на плечи взвалили мешок с песком, что-то быстро лопотал. Единственное слово, не требующее перевода, звучало по-французски: «Пардон».
Чем дольше негр извинялся, тем сильнее Сапожникову хотелось заехать ему в ухо. Спрашивается, с какой стати этот худосочный представитель африканского племени заявился в Крым, не удосужившись выучить несколько русских слов? И какого черта оказался в Симферополе? Вспомнив, что в селе Перевальное, недалеко от города, находится танковая часть, где обучают африканских военных, Сапожников присмирел. Да и в медицинском институте, помимо крымчан, учатся и негры, и азиаты. В отличие от советских граждан, за учебу платят валютой.
