Владимир Пироцкий
Эхо души

Посвящается

близким мне по духу

и родным мне душой

© Владимир Пироцкий, 2023

ISBN 978-5-0060-9117-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Душа

 
Даже пуле, потребна,
хотя бы какая-то доля секунды,
чтобы впиться в живое горячее тело
живого пока человека.
 
 
Тупо безжалостно в тело живое
надменно, упрямо и пошло
взорваться,
 
 
чтобы живого убить
навсегда
человека.
 
 
Всё происходит во времени, длится,
крадется иль прыгает из-за угла
настигает.
 
 
Пространство не в счет? Вопреки
устаревшему мудрому ветхому старцу Зенону,
хитро расставившему на пути
на пути на пути Ахиллеса
 
 
ловушки из мыслей, сомнений и стонов,
чтоб замирал, спотыкаясь на полном ходу
несравненный избранник богов?
 
 
Упуская еще на полшага
мирно спокойно и тихо
бесцельно ползущую верно улиту,
 
 
медленно вовремя через преграды
без сна и без славы,
не оглянувшись назад, доползающую
до порога судьбы и значенья,
 
 
каждый растянутый до бесконечности
в космосе жизни, мельчайший шажок постигая,
как несравненный подарок судьбы и усилий,
 
 
сделанных собственной волей,
распахнутой миру души, оживая,
настежь открывшись,
 
 
отринув те доли секунды,
что не смогли бы меня уберечь от свинца…
 
 
или смогли?
 

декабрь 2019 —

апрель 2020

Акынская песня

 
Затяну я потуже котомку и вдаль повлекусь
Поплыву над болотом пружиня кувшинками
Желтыми зыбкими
 
 
В тёмную зелень макая свой посох корявый
К морю, песку раскаленному, скалам щербатым
Древними тропами, странно чужими.
 
 
И махну на прощанье виде́нью
В барханах струящемуся
С облегчением без сожаленья
 
 
Путь одинокий по шагу сверяя
С надорванным звоном струны
Меж ребер дрожащей, играя,
 
 
Впиваясь прозрачными веками в солнце.
Губы кровавые шепчут беззвучно
Неведомых слов паутину
 
 
И стаи ворон равнодушно кружат
И вараны поспешно следы заметают.
 
 
Иду…
 

2018

Походная пехотная

 
Как начинается степь?
 
 
Под дождем происходит круженье
тучки сгущаются и нагоняет их ветер
 
 
в тяжелые школьные ранцы на плечи
давят они и походным уверенным шагом,
всё под себя подминая, жестко без спросу
 
 
по грубой стерне попадают в размеренный шаг
суровой пехоты, знающей дело свое – убивать
и рядами ложиться под нож равнодушной
шрапнели.
 
 
Это уж как повезет, как отмерено кем-то,
согласно небесной
просроченной блёклой печати.
 
 
Дождь педантичный проводит нас
редкими каплями тихо,
впалые щеки кропя и, как бы, скрывая
вдруг затесавшихся в строй
паникеров – соленые метки слезинок.
Эй, шире шаг! Кто там вспомнил родные поля?
Запевай! Пусть услышат нас те, кто нас ждет
и кто верит —
мы снова обнимем их жарко.
 
 
И скоро забудем…
километры кирзовые, страх, смерть
и ржавых бинтов пригорелую корку,
и слякоть, и месиво будней унылых,
и гарь предрассветную снов…
 
 
Постепенно,
начинается степь и ползет серой лавой,
 
 
и хочется свежего воздуха стопку,
расстегнув воротник гимнастерки и,
крякнув, выпить до дна
и хрустеть полминуты соленым огурчиком мира,
пойти налегке, окунуться в горячий ковыль
и лежать, глядя вверх,
наблюдая секрет мирозданья,
 
 
ощущая всем телом готовность лететь
одуванчиком вверх.
 
 
Начинается степь…
 

2018

Поз дно
Сибирский рэп

 
Мы уже привыкли почти.
Всюду морок непонимания.
Настоящая боль и беда
придут без стука,
без напоминания.
 
 
Зима, белый снег, а в пять уже сумерки.
Будто солнце украли! Сыграем в жмур ки?
Всё путем, но дайте немного солнышка!
Нельзя же так, я не просто устал, а дошел
до донышка.
 
 
Эх, тоска без душевных слов,
без правды глаза в глаза.
Неуютно и холодно врать,
да бояться не то сказать.
 
 
Не спасает уже молчанье – без души,
равнодушное, гордое.
Как веревка над пропастью,
тлеет шнуром бикфордовым.
Ох, как надоело быть добрым,
простым и внимательным.
Улыбаться и прятать свой взгляд,
чересчур проницательный.
 
 
Кого-то случайно обидеть – легко!
Задеть, самому вдруг обидеться.
Лучше, ну их подальше, ты знаешь куда,
чтоб никогда не видеться.
 
 
Зубы сжать свои, в горло кляп,
до предела напрячь желваки,
чтоб не дай Бог чего.
Спрячу глубже свои чугунные кулаки.
 
 
Неудобно и глупо быть просто честным,
когда взгляд напротив, зашорен местью.
Всем подряд! За его дурацкую молодость.
Жизнь, овчинкой, как мордой об стол, съёжилась.
 
 
За свои неподдельные страдания.
За своё мучительное непонимание.
Его злые чужие глаза
наполнены гневом и страхом.
Они бьют поддых и грозят
весь мир перетра@ать.
Всех готов он смешать в клубок,
своего и чужого,
Плюнуть первому встречному —
хуже выпада ножевого.
 
 
А кому и за что, по какому праву?
Без раздумий, топор злословия падает!
И хотя б на минуту ему, вроде, становится легче.
А дальше снова тупик. Ничего не радует.
 
 
Откуда ты взялся, куплет озорной,
бесшабашный?
Тебе подпевает проснувшийся морок
вчерашний.
 
 
Карточным домиком жизнь рассыпается,
Ничего хорошего не начинается.
 
 
На пути осколка оказался кто-то,
брызнули слезы.
Теперь он затих, лежит в неудобной
живому позе.
 
 
Кровь густой кока-колой течет
из пробитого пулей пластика.
И собака взъерошенная скулит
к нему безнадежно ластится.
А ему нормально и клево,
уже ничего не важно,
Пусто там, где мысли терзали.
И как-то влажно.
 
 
И не жалко ему себя,
тихой осыпью мимо ползут вагоны.
А душа еще здесь? Или где-то там,
в созвездии Ориона?
 
 
Эта рваная рана, теплый еще,
беззащитный комочек,
Лишь мгновенье назад был живой,
а теперь ничего не хочет.
 
 
Он был частью, лишь долю секунды назад,
вселенной,
Она так хотела быть единственной, живой,
бесценной.
 
 
Невозможно вместить, неужели вселенная
навсегда распалась?..
Столбняком безнадежным ответ, —
Ничего не осталось…
 
 
А тот, который напротив…
Пусто в его глазах.
Поэтому надо быть терпеливым,
он, нехотя, может не то сказать.
 
 
Он не видит меня,
открытыми настежь глазами,
Не понимает, зачем ему это всё,
сейчас рассказали.
 
 
Взгляд его оглушён
невозможностью видеть.
Подходи, если хочешь рискнуть,
попробуй его обидеть.
 
 
Ветер колет настырно щёки
Дым горчит, выедает сердце.
Дико танцует хохочущий грязный Джокер,
Где-то смеется и скачет случайное скерцо.
 
 
Взрыв и огонь! Покорежены плиты бетонные,
топорщится арматура,
Непоправимо и грубо кем-то оборвана
музыка – архитектура.
 
 
Отражается капля мира
в дымящемся зеркале гильзы,
латунно-блестящей.
Кто-то взял себе право решать и карать,
будто он настоящий.
То, что было мгновенье назад
трепетным чувством, мыслью,
живым дыханьем,
Запеклось неизбывным горем, загублено
грубым огня полыханьем.
 
 
И уже где-то там между Ригелем и Бетельгейзе,
в созвездии Ориона,
плачет, с нами навечно,
страдающая Мадонна.
 
 
Вечно усталые жители, пассажиры метро,
глядят тревожно.
Что это там за звук? Бежать?
Сдвинуться невозможно.
 
 
Но нет, повезло пока,
облегченно выдохнули и вздохнули.
В кого-то другого, там далеко, вошли
звенящие пули.
 
 
Скользко и тошно, боком иду, потерянный,
сбита резьба и мера.
Слезы высохли в горле давно…
Какая там, к черту, вера?!..
 
 
Кажется, пусто в груди и
тоска неизбывная выиграла.
Но неужто и впрямь, душа умерла,
начисто выгорела?
 
 
Земля ползет змеей из-под ног.
Навзничь! Бьёт, чужая и неуместная.
Жалит, бьется, зудит звонок,
Кружит мелодия, истошно пресная.
 
 
Зыбкая вслух тишина звенит,
вязкой сетью томит, нависшая.
Радость странна и нелепа, ядовито горчит,
будто вино прокисшее.
 
 
В мире испорченном, сером, где нет чести,
Подлость и зло навсегда вместе.
В мире, насквозь пропитанном ложью,
кажется, что уже ничего невозможно.
 
 
Где кроме зла и силы,
остались шальные пули,
которые совесть скосили.
Забрали все. И ничего не вернули…
 
 
Ну что? Напрочь! Еще одна… Последняя?
Основа…
Осколки мира, рвут сердца плоть,
но бьется оно снова.
 
 
Рассыпается память,
спекшимся бурым песком,
если пнуть ее, походя,
кованым берца носком.
 
 
Рушится карточный домик грез,
смеха и сквозняка.
Разрываются жгучей молнией
черные облака.
 
 
Гаснет лучик нежный от сердца к сердцу,
От души к душе.
Поздно…
Теперь это просто мишень.
 
 
Смерть здесь всего лишь цифра,
в немыслимом вираже.
Счетчик несется бешеный вскачь
И-ни-че-го-не-важ-но-у-же…
 
 
Кто-то беспомощно курит,
на экране мертвая пустота рябит.
Чудится, где-то гуляет буря,
издалека свербит.
 
 
И не важно, кто мы и где,
есть мы еще, или нет.
Память измята болью,
В пламени,
пачкой корчится, от сигарет.
 

2015

Слово
Из трагифарса «Сыр для Принца»

Офелия:

 
Знаешь, я просто хотела сказать…
Погоди. Ничего не выходит.
Этот чёртов вопрос – «Для чего?» —
сразу губит всё намертво…
 
 
Жаль, что куда-то исчезло то слово,
где-то внутри засветилось,
точечкой малой костра
в бесконечной степной простыне,
 
 
на ковыльном трепещет ветру,
неуловимо мерцает и маетно колет, зуди́т
и мешает само же себя рассмотреть
сквозь туман, что заботливо скрыл,
застилает больное и острое воспоминанье…
 
 
Не надо!
Дай мне самой рассудить,
что мне помнить, а что отпускаю…
Но где же то слово?
Фонарик погас, а цветок расцветает.
Простенький, синий из трех лепестков.
Это – я, ты и небо.
 
 
Мне захотелось уехать,
но это пока невозможно – ты, я и небо
на разных планетах живут,
ну и ладно…
 
 
Это всё просто,
когда тренированных пальцев стаккато,
вдруг начинает метаться дождем
или бешеным градом
 
 
по клавишам чутким и зыбким, и ветер
не успевает угнаться за ними, нещадно полощет
острой, суровой и гибкой стальной парусиной
на реях. С ветром сражаясь,
 
 
она нам диктует волну и в открытое море
дико влечет нашу лодку, как мавр деловитый¹,
иль бык непреклонный², пеной морской
пробуривший свой след, исчезающий,
в вечность.
 
 
А острый клинок ятагана, хитро молчит,
притворившись слепым и тупым
и валяется в хламе. И Храм
затупился от времени, лжи и притворства.
 
 
Не удивительно, буква одна…
превратилась случайно в любовь.
Смеется и плачет беспечно
и ранит, и рвется на сполохи,
молнии, вспышки, мерцанья…
 
 
Борозды острых когтей
на дымящейся ране души оставляя навечно.
 
 
Когда ускользает мгновенье,
скольжу вслед за ним, неприкаянной тенью.
Просто мне надо за что-то держаться,
пусть сон догорает,
чтоб снова начаться.
 
 
Пусть всё сгорит и воскреснет,
воспрянет цветок,
ты и я…
Ну а небо?
 
 
Как же без неба…
Я знаю, оно будет вечно.
 
 
И слово придет.
 

2018

Гитара
романтическое

Кабальеро

 
О, замолчи, гитара,
душу не рань перебором.
В сердце впиваются звуки,
нава́хой³ безжалостной го́ря.
 
 
Я старый, усталый путник,
случайный гость в трактире.
И капли мгновений падают точно,
как пули снайпера в тире.
 
 
Если бы знать о деве,
той, что оставил в Севилье.
Так же ль смеется звонко,
сверкая локона смолью
и взглядом пронзая навылет.
 
 
Может она печальна
иль жжет ее болью обида.
Слезы кинжал окропляют,
улыбка блеснет для вида.
Трое лихих кабальеро
гарцуют у коновязи.
Клянутся догнать негодяя
и растоптать по грязи.
 
 
…горе мне, жизнь уходит.
Гитара устала плакать…
Цыганка песню заводит
в Ко́рдове⁴, на закате.
 
 
Я бы к тебе помчался,
андалузца шпорами раня.
Я бы с цепи сорвался,
хоть знаю, что снова обманешь…
 
 
Только немеют руки,
мысли их крепко вяжут.
Пусть за мое унынье,
боги меня накажут.
 
 
Капли мгновений уходят,
а сердце к тебе взывает.
Боли не чую, слезы,
жизнь по капле уносят…
 

Тореро

 
Сегодня зовет фиеста
призрачным счастьем манит.
Надежду на скорую встречу
нам с тобою сулит.
 
 
Где же ты, где ты, моя Bonita?⁵
Я жажду и жду тебя, mi señorita.
Новой неистовой встречи
жарких безумных объятий
твоих неземных поцелуев,
невольных взаимных проклятий.
Mi amor, mi corazón, mi vida⁶.
 
 
Весь мир в равнодушном зное
с усмешкой корриды жаждет.
Сегодня на Пласа Майор⁷
сойдутся рога и шпага.
И кровь закипает в каждом.
 
 
Песок золотой арены,
Слепит под безжалостным солнцем.
И вееров черных трепет,
На бой матадора зовет.
Корриды песок зыбучий
Дух битвы, победы и смерти
Кровью пропитан жгучей
Себя и удачу проверьте!
Вперед, матадоры братья!
Навстречу судьбе неминучей
в безжалостные объятья…
 
 
Смерть в кружевах невестой,
негой томится, жжёт ядом,
подстерегает фиестой,
ласкает слух серенадой.
 
 
В вихре смертельного танца
движенья упруго точны.
Честь, отвага и страсть испанца.
Грация дев и улыбки сочны.
 
 
Тореро – струна и пламя,
Гордость и неизбежность,
Сила и страх нежданный,
В дерзких глазах твоих.
 
 
Арена слепит под солнцем,
Трибуны ревут, рукоплещут,
Квадрилья моя за спиной.
Жакет⁸ галунами блещет,
И я выхожу на бой.
 

Торо

 
Гитара, постой, гитара…
Впиваются в душу звуки.
 
 
Как ворох цветных бандерилий.
Кровь течет по загривку,
и бурый песок взметает, торо⁹,
стрелою черной.
 
 
А шпага с кривым муэ́рте
Упрятана в красную тряпку¹⁰.
Она мельтешит игриво,
Пред мордой моей горячей,
Мешая целиться мне.
 
 
Я еще бьюсь и целюсь,
Тореро верткому в пах.
Свирепая ярость душит,
Песок скрипит на зубах.
 
 
И в первую долю секунды,
Тореро в пылу не заметит,
Как острый мой рог вопьется,
Неся ему боль и смерть.
Зачем ты пришел, тщеславный,
Бесстрашьем толпу позабавить?
Она тебя вмиг забудет,
Когда под ребром почуешь,
Мой быстрый, как бритва рог.
 
 
Седая старуха в горе,
Без слез на заре оплачет.
Лишь эхо молитве вторит,
И четки в руках запляшут…
 
 
Устал я, расстанемся с миром.
Иди, забери муле́ту и шпагу, пока не поздно.
И отзови пикадоров,
и стаю бандерилье́рос.
 
 
Пусть лучше себе закажут
хороший и сытный ужин,
И окропят паэлью
старым красным вином.
 
 
Пусть, вспомнят былых матадоров,
легенды доселе живы.
Под звук неумолчной гитары,
под хруст кружевного платья
и звонкий стук кастанье́т.
 

Кабальеро

 
Куда мне теперь осталось,
Уйти под бездонным небом?
Насмешливым, злым и черным,
Кинжалами звезд искрящим,
в свой плащ завернувшись скорбно.
 
 
Три доблестных кабальеро,
стоят на закате молча,
Они мне дают мгновенье,
запах смерти почуя,
с тобой проститься навечно.
 
 
До боли в висках вспоминаю
жгучий вкус поцелуя…
Mi alma¹¹…
Mi amargura para siempre¹²
Душа по тебе тоскует.
 
 
О-о, замолчи, гитара,
Теперь уже слишком поздно.
Рыдать и молить о пощаде,
гордому сердцу невмочь.
 
 
Пусть, три револьвера дружно,
Залпом меня проводят.
По горной тропе к истокам,
Твоей и моей судьбы.
 
 
И красных звезд ожерелье,
На белой моей рубахе.
Все восемнадцать, кряду,
Украсят наряд мой скорбный,
Для лучшего из миров…
 
 
…теперь уж поплачь, гитара…
Смеяться ведь ты не можешь…
Любовь и несчастье вместе,
хоть я тебя не услышу…
 

2013—2023