Владимир Михайлович Шулятиков
О драмах Чехова

Против тирании буржуазного общества, тирании неведомых сил, тирании слепого случая человек, по учению восьмидесятников, может бороться лишь чисто психическим путем воспитания в себе сильной и цельной личности. Только внутренняя «мощь» спасает человека от всепокоряющего гипноза буржуазного «стада». Поэтому стоит дисциплинировать, как следует, собственную волю и собственные чувства, стоит «перемениться» в душе, пойти на душевный подвиг и победа в борьбе за существование будет обеспечена.

Таково, в самых общих чертах, миросозерцание людей восьмидесятых годов, миросозерцание в своем корне глубоко пессимистическое. Это миросозерцание теперь потеряло под собой жизненную почву, так как общественный кругозор современной интеллигенции значительно расширился: интеллигенция имеет перед собой уже не одни только «серенькие» фигуры буржуев; в самой буржуазии интеллигенция уже не видит более массу, обреченную на вековую неподвижность; интеллигенция снова верит в непреложность закономерного общественного развития.

Но отголоски отвергнутого мировоззрения продолжают по временам еще громко звучать. Часть интеллигентного общества, мало проникшаяся новыми идеями, продолжает увлекаться разными мотивами литературы «восьмидесятников». Восторженный прием, который ныне встречают у нас философские трактаты Фридриха Ницше^[17] и драмы Ибсена^[18], служит красноречивым примером подобного увлечения: оба названные писатели как раз – истинные духовные братья русских восьмидесятников; как раз мировоззрение и Ницше и Ибсена вскормлено тем же «суженным» социальным кругозором, обусловлено особенностями той же мещанской среды, как и мировоззрение восьмидесятников.

Но и для другой части интеллигентного общества, умеющей критически относиться к идеям восьмидесятников, литература «восьмидесятых годов» – далеко не мертвая литература: за вычетом своеобразного мировоззрения, в этой литературе остается нечто, что дает ей полнейшее право на внимание со стороны современных интеллигентов: это нечто есть та пламенная разрушительная критика, которой восьмидесятники подвергли буржуазное общество.

Именно как критик «мещанства» и «мещанской культуры» в настоящую минуту пользуется неограниченными симпатиями интеллигенции восьмидесятник Чехов. Именно тонко выполненная им картина, обнажающая язвы общества, разъедаемого этой «мещанской» культурой, картина, дающая право ставить его имя наряду с именами крупнейших корифеев русской художественной литературы, и делает его произведения столь ценными для нас. Как носитель определенного миросозерцания, г. Чехов от нас далек, очень далек: даже самый ревностный из его апологетов^[19], защищая его от нападок со стороны одного из ветеранов семидесятых годов, был принужден признать, что автор «Степи»^[20] и «Дяди Вани»^[21] «никак не учитель жизни», что он, заставляя своих героев жить в сфере определенной психологии и определенного миросозерцания, является «просто огромной художественной силой, в превосходных образах изобразивший нам томление и муки своей эпохи»^[22]. Другими словами, апологет г. Чехова подтвердил «историчность»^[23] чеховского миросозерцания.