Владимир Михайлов
Дальней дороги

1

Волгин не любил наглых. Этот же забор был нагл. Он самодовольно усмехался. На его гладких выше человеческого роста металлопластовых плитах при желании можно было прочесть написанную незримой и неощутимой краской надпись: «Вот я, бесконечный, непреодолимый! Не пытайся обойти, не ищи способа проникнуть внутрь. Умерь любопытство. Да и что тебе до того, что кроется за моей спиной? Разве сам я – не сооружение, достойное почтительного взгляда? Смотри. Налюбовавшись же – иди прочь!»

Волгин не внял этому разумному совету, который прозвучал в его ушах так явственно, будто и впрямь был произнесен или хотя бы начертан резкими литерами. Внимательно осмотрев забор и определив его высоту, он воровато поглядел направо, потом налево. Затем он повернулся и действительно зашагал прочь, продолжая обшаривать глазами окрестность.

Пройдя двадцать с лишним шагов, Волгин остановился и вновь обратился лицом к препятствию. Секунду он стоял на месте, затем кинулся, внезапно и стремительно. Могло показаться, что он хочет повергнуть забор, ударившись о него всей своей немалой массой. На самом деле все было гораздо прозаичнее: Волгину был нужен разбег для того, чтобы включить микродвигатели.

Через несколько мгновений он уже сидел на заборе, сосредоточенно разглядывая открывшийся взгляду пейзаж. За самодовольным сооружением росла такая же трава и такие же группы кустов, видневшиеся тут и там, немного оживляли скучную картину. Метрах в трехстах белел уютный домик, а больше и действительно ничего не было. Так что забор, похоже, высился тут зря.

Волгин знал, что не зря.

Поерзав, он съехал вниз, как ребенок съезжает со стула. Приземлился на корточки, затем, пригнувшись, сделал несколько шагов. Когда между ним и белым домиком оказался ближайший куст, Волгин выпрямился и облегченно вздохнул. Потом стал осматриваться, подолгу задерживаясь взглядом на каждой неровности почвы, на каждом сколько-нибудь крупном камне.

Один из камней заинтересовал Волгина больше остальных. Волгин шагнул, приближаясь. На миг на его лице возникла брезгливая гримаса. Но уже в следующее мгновение, совладав с чувствами, он негромко позвал:

– Рамак! Послушайте, рамак…

Он предвидел Неожиданности, и все же, не выдержав, отпрянул: камень рос.

Не камень, вернее, а то, что Волгин назвал рамаком. Нечто, похожее на обруч, около метра в диаметре и сантиметров тридцати высотой, плашмя лежало в высокой траве и до последнего момента не было заметно, камнем же казалась выступавшая над зеленым покровом земли округленная башенка серо-коричневого цвета. Теперь башенка быстро поднималась, потому что в лежащем кольце, как оказалось, скрывались другие, вдвинутые одно в другое, как колена старинной подзорной трубы, а сейчас плавно выдвигавшиеся. Волгин на всякий случай отступил еще на шаг; к этому времени башенка достигла уже двухметровой высоты и остановилась.

– Я рамак, – проговорил приятный голос, исходивший, как определил Волгин, из башенки. – Добрый день, человек. Зачем вы пришли?

Волгин молчал, тяжело дыша.

– Говорите, – сказал рамак. – Время дорого, человек. Ваше медленное, и мое быстрое время.

Волгин откашлялся; ему было трудно выговорить слово, как будто кто-то держал его за горло.

– Ага, – пробормотал он наконец. – Значит, такой вы и есть. – Он произнес «вы» совершенно машинально, словно обращаясь к человеку.

– Да. Я рамак: разумная машина космоса.

– Я думал, вы больше похожи на нас.

– Зачем?

– Вот именно, – сказал Волгин. – Зачем? Все равно у нас не может быть ничего общего. Вы – машина.

– Вы тоже, – сказал рамак. – Но я – разумная машина.

– Ах, ты… – выдохнул Волгин, сжимая кулаки.

– Что вы хотите сказать еще, человек?

Но Волгин снова смирил себя.

– Это я скажу не здесь. И не вам.

– Идите, человек! – сказал рамак. – Сколько ушло времени!

Он произнес это прежним – ровным, приятным голосом.

– Можете ли вы подняться сами? В противном случае я помогу вам.

– Не нужно, – сказал Волгин, не пытаясь более скрыть отвращение.

Разбежавшись, он включил микродвигатели и поднялся в воздух. Перелетая через забор, оглянулся. На крыльце домика стоял человек. Руки его были подняты к лицу; кажется, он смотрел в бинокль.

– Вот с тобой мы еще поспорим, – пробормотал Волгин, опускаясь на землю с внешней стороны ограды. – Но этот прав: потеряно очень много времени. Торопиться, торопиться! Иначе они уйдут, и тогда их уже не остановишь!

И он торопливо зашагал к одинокому дереву, в тени которого стоял его аграплан.

2

Из-за приоткрытой двери доносились голоса.

– А это?

– Это и есть конус церебропушки.

– Не сказал бы, что он похож на конус.

– Сходство было в первом варианте. Потом пришлось добавить три магнитные линзы для тонкой фокусировки. Вот и получилось…

Голоса звучали свободно; так говорят люди, когда их не слышит третий. Один голос – юношеский, ломкий – был свой, привычная деталь обстановки. Другой – взрослый, глуховатый – чужой. Вроде бы незнакомый. Хотя что-то в глубинах памяти, кажется, резонировало с ним; дрожала какая-то струнка, но чересчур тихо. Если нырнуть в воспоминания…

– Вообще-то вам повезло. Потому что уже сегодня вечером попасть к нам никому не удастся: начнем подготовку к решающему эксперименту.

– О! – Взрослый голос благопристойно удивился. – И какова цель?

…Нет, вряд ли в памяти что-нибудь отыщется. Просто очередной любопытствующий; прибыл поинтересоваться, какими такими чудесами пахнет в этой части Вселенной. Ну, пусть понюхает в меру. У нас нет секретов, мы-то забором не отгораживаемся!

У Витьки, лаборанта, ангельское терпение: объясняет уже в сто какой-то раз. Мог бы избавиться от гостя и побыстрее. Выйти, прекратить?

Не стоит. Раз уж удалось незамеченным проникнуть в собственный кабинет – сиди и работай. Ибо великие дела предстоят нам…

Волгин сделал несколько неслышных шагов от окна. Ступать бесшумно при волгинских размерах и весе было нелегко. Зато голоса стали слышнее.

– Цель?..

Витька сделал интригующую паузу. Немного, правда, затянул. Самую малость.

– Цель, по существу, можно сформулировать так…

Еще пауза, на этот раз с соблюдением меры. И – совершенно небрежно, этак между прочим:

– …Создание нового человека. Именно так!

Интересно, как этот: изумится сразу или начнет докапываться до сути?

– Нового? Чем же он будет отличаться от старого?

Копается. Из въедливых.

– О, многим!

– Четыре руки будут, что ли?

Прикинулся недоумком. Ходят, отнимают время. Времени мало, тот рамак был прав. И все-таки мы успеем. Эксперимент поставим. И заставим многих задуматься.

Может быть, одного эксперимента будет мало? Ведь результата придется ждать долго, долго… Придумать еще что-нибудь? Что же можно придумать?

– …Почему – четыре руки? Анатомию и физиологию мы не затрагиваем. Психика – вот главное!

Правильно, только так кричать не следует.

– Ведь основным рубежом в исследовании космоса сейчас является именно рубеж психический. Не при полетах в Солнечной системе, конечно. При достижении отдаленных миров, при их освоении, приспособлении для жизни. Бесконечность расстояний, разлука навсегда, смена поколений в полете – все это слишком тяжело для человеческой психики. А ведь это не главное. Основное – то, что человек в космосе никогда не чувствует себя дома. Космос – всегда враждебная среда.

– Это не ново.

– Но от этого никому не легче, не правда ли? До тех пор, пока человек не почувствует себя в пространстве своим, он не сможет по-настоящему приняться за осуществление своей задачи: расселения в Большом космосе. Следовательно, психика человека нуждается в некоторой перестройке…

Интересно, когда твои взгляды высказывает кто-то другой. Слышишь все словно в первый раз. Каждое слабое место само бросается в глаза. Но ведь пока что слабых мест не было?

Нет. И не должно быть. Но послушаем еще.

Волгин откинул кресло у рабочего стола. Уселся и закрыл глаза, чтобы лучше воспринимать звуки.

– …А механизм влияния вас не интересует?

– Но я, кажется, вас задерживаю?

– Ладно. Садитесь и старайтесь понять.

Послышался свистящий шорох; это Витька чересчур сильно двинул стул. Волгин зажмурился. Сейчас эта принадлежность мебели врежется в кристаллическую путаницу, именуемую контрольным блоком (правильнее было бы назвать ее контрольной кучей), возвышающуюся посредине лаборатории. Миновать ее, судя по тому, откуда доносились голоса, стул никак не мог. Три, два, один…

Звона не последовало. Адресат сумел все-таки перехватить. Недурная реакция. Хорошо. Во-первых, не пострадал блок. Во-вторых…

Во-вторых, если не очень привередничать, то вообще все хорошо.

Волгин позволил себе на минуту расслабиться в кресле. Взгляд его лениво скользил по столу. Не в поисках чего-либо, а так – отдыхая. На столе все было знакомо, все на своем месте: прежде всего – порядок. От раскрытой рабочей тетради взгляд пополз дальше, ни на чем не намереваясь задерживаться. И вдруг остановился. Это еще что такое?

Это были цветы. Полевая гвоздика в лабораторной мензурке. Цветы. Только и всего. Черт, как хорошо: цветы… Откуда здесь цветы?

Резким движением Волгин схватил мензурку; вода перебрызнула через край, но он не обратил на это внимания. Цветы. И карточка. Два слова: «С сорокалетием». Ну спасибо. Вспомнили.

А кто бы это вспомнил?

Мысль пришла непрошенной. А вдруг это?.. Мысль была горька и сладка вместе. Волгин заставил себя усмехнуться, покачать головой. Нет. Нереально. Это было и прошло. А еще вернее: не было – и прошло. И достаточно об этом.

И все же…

Да нет, это не она. Если бы она, здесь было бы написано еще что-нибудь. Например: только не надейся, это – просто так, выполняю правила приличий. Или еще что-то в этом роде. Увы, мол, ничего не поделаешь…

Конечно, после такого промежутка времени о подобном внимании с ее стороны и мечтать бесполезно. Цветы! В сорок-то лет начинаешь понимать такие вещи. Женщина мужчине – цветы? Вряд ли. Новую книгу или запись, старое вино – это да. Кстати, и почерк-то не ее. А какой – ее?

Вместо того чтобы размышлять над разными тонкостями предстоящего эксперимента, Волгин принялся вспоминать – и действительно вспомнил, что ее почерка не знает. Да и ничьего не знает. В наше время звонят по видеофону, шлют теле– или фонограммы. А писать – не пишут.

Значит, не она, решил он окончательно: то, что он не знал ее почерка, его в этом убедило почему-то. Кто же? Стоп. А если…

Нет. Не может быть. Но – проверим.

Волгин вместе с креслом повернулся направо, к информатору, набрал нужный шифр. Информатор несколько секунд молчал, разбираясь, наверное, в самом свежем материале. Наконец отбарабанил деревянным голосом:

– В ближайшие дни прибытие кораблей Дальней разведки не ожидается.

Отбарабанил и умолк. Честный, ни на что не претендующий автомат, не какой-нибудь рамак!

А ведь и рамак тоже – железо железом.

Значит, цветы поставила не она. Еще их могли поставить сентиментальные флибустьеры Дальней разведки, но они их тоже не поставили, потому что еще не прибыли. Жаль, что не прибыли: поддержали бы в решающие дни. Словом, примем в качестве рабочей гипотезы, что цветы преподнес Витька. Начитался чего-нибудь трогательного, взял и преподнес. Да, что он там, Витька?

Волгин постарался выбросить цветы из головы, и лишь после этого вновь стал слышать голоса, звучавшие в соседней комнате. А вслушавшись, явственно ощутил, как лютая злоба подступает к самому горлу.

3

– Вот, – заканчивал в этот миг Витька. – Вот как мы это собираемся сделать. И вот для чего.

– Как, – задумчиво протянул гость, – мне понятно. И Волгину вновь почудилось, что где-то уже слышал он такую манеру растягивать слова в минуту задумчивости.

– А для чего – разве вам неясно?

Гость помолчал. Потом ответил:

– Тут могут быть сомнения.

Секундная пауза. И озадаченное Витькино:

– Да-а?

– Естественно. Потому что есть существа, которые настолько приспособлены к существованию в космосе и выполнению связанных с этим задач, что человеку до них всегда будет далеко. Есть ли смысл пытаться создать несовершенное их подобие?

Вот тут Волгин начал ощущать злобу, потому что почувствовал, о чем пойдет речь дальше.

– Это вы об этих? – нерешительно спросил Витька.

– О рамаках, конечно.

Волгин прямо физически почувствовал, как Витька замешкался. И не случайно: само имя рамаков у Волгина было под запретом.

– Ну да, – промямлил Витька наконец. – Ну да, я понимаю. Только… Они же все-таки не люди, правда?

– Правда, – сказал гость. – А что? Какая разница?

– По-моему, очень большая, – ответил оправившийся от легкого потрясения Витька. Люди и не люди – очень большая разница.

– Мы ведь не об этом говорим, – сказал гость. – А о том, что если, допустим, вам известна обстановка в работающем реакторе, то не потому, что там находятся люди, а как раз по той причине, что там размещены не люди.

Волгин сердито засопел. Но Витька и сам нашел ответ.

– Так там приборы. А рамаки – разве приборы?

– Не совсем, конечно… Но можно сказать и так: приборы – или аппараты, – обладающие суммой качеств, необходимых в той обстановке, в которой им придется работать.

– А разум – одно из этих качеств?

– Разум – одно из этих качеств.

Витька подумал.

– Но ведь приборы постоянно находятся под контролем человека. А рамаки, как только их выпустят, уйдут из-под этого контроля.

– Так и должно быть.

Волгин настороженно вслушался: гость ответил вроде бы убежденно, и все же не было в его голосе должной уверенности. Словно бы он и сам сомневался в собственных словах и оттачивал мнение, полемизируя с собеседником. Противника, правда, избрал не очень сильного. Но, по правде сказать, и не такого уж слабого.

– А если так и должно быть – что нам толку от этого? Зачем нужен в реакторе прибор, не дающий нам никаких сведений?

– Прибор не нужен, разумеется. Но ведь, скажем, современный реактор ведут автоматы. Они не сообщают нам о каждой мелочи, потому что справляются сами. Так и здесь.

– По-вашему, освоение Большого космоса – мелочь?

– Нет. Но это – процесс сложный, и многое зависит от того, что считать в нем главным. Само течение процесса – или наше в нем участие.

Говорит неглупо. И все же сам он не совершенно уверен. Нет.

– Для меня, – решительно сказал Витька, – именно участие человека – главное.

– Ну что же: с этим, быть может, многие согласятся. А многие нет. Как и почти всегда, тут трудно достичь полного единомыслия. Во всяком случае, пока вы разрабатывали методику и готовились к вашему эксперименту, другие создали рамаков и тоже подготовили их к решающему эксперименту. И если он удастся, я не вижу причины, которая помешала бы рамакам выйти в пространство и начать экспансию.

Витька пробормотал что-то неразборчивое.

– Посудите сами. Какими бы качествами, физическими и психическими, ни обладал бы человек, большая часть планет практически останется для него закрытой. Мы слишком хрупки и привередливы. Нам подавай температуру – в узких пределах, атмосферу – строго определенного состава, напряжение гравитации – от и до, интенсивность ультрафиолетового излучения – не более известного уровня, и так далее, и тому подобное. Нам подавай продолжительность полета опять-таки не дольше известной величины, да к тому же еще и коллектив – человек, оставшийся на чужой планете в одиночестве, гибнет, – да к тому же и комплекс орудий, приборов, машин, без которых человек беспомощен, и еще – мощную биологическую защиту, препятствующую болезнетворным бактериям и вирусам расправиться с нами в два счета; а если все эти условия соблюдены – что бывает в крайне редких случаях, – вступает в действие новая группа факторов…

Шпарит, как по писаному. Вот в этом всем он уверен, чувствуется по тону. Вроде бы не сторонник рамаков. Но – склоняющийся. А кто бы это мог быть? Откуда? До сих пор любопытствующие тут лекций не читали. А этот не испугался. Но если он чересчур разойдется, придется выйти и прервать. Иначе парень начнет сомневаться. А именно в эти дни сомнения страшнее всего. Но надо слушать.

– …Потому что люди неизбежно образуют общество. Общество не только разумных, но и эмоциональных индивидуумов. Для того чтобы оказаться устойчивым, общество это, в свою очередь, должно обладать необходимым минимумом качеств, что не всегда удается обеспечить. Качеств, начиная с личности руководителя – или руководителей – и кончая… Кончая…

Тут гость запнулся. Волгин чуть усмехнулся: кончая численным соотношением представителей обоих полов – вот что хотел сказать посетитель, но вовремя спохватился: вспомнил, что разговаривает с мальчишкой, чей возраст еще не позволит оценить всю важность этого обстоятельства. Ну, ну?

– …Кончая еще сотней условий, над соблюдением которых в поте лица работают психологи, социологи, физиологи, инженеры – и далеко не всегда достигают цели.

Что же, завершил достойно. Только, любезный просветитель юношества, ты не учитываешь одного: что мы как раз и работаем над тем, чтобы обеспечить устойчивость такого общества – даже если оно будет состоять всего из двух человек. Большинство несчастий происходит оттого, что человек – исследователь и космический колонизатор – не чувствует себя дома на чужой, необитаемой планете – а обитаемых нам не попадалось, да их и колонизировать, разумеется, никто не стал бы. Он переживает, он тоскует, как бы ни уходил в работу, – а память о Земле висит над ним и гнетет, а исчезнет она лишь в следующем поколении. Это на планете; что же говорить об открытом космосе, где так подолгу приходится жить в тесной коробке корабля, выход из которой приносит не облегчение, а лишь новое напряжение. Но мы сделаем, обязательно сделаем так, что человек будет считать и корабль, и даже скафандр своим настоящим домом, а новую планету – землей обетованной, а себя самого – предназначенным именно для выполнения задач по обнаружению и приспособлению планет для жизни. Такие люди и обеспечат нам проникновение в космос. Нет, уважаемый лектор, ты, видимо, все же теоретик – один из тех, кто постигает мироздание по бумагам, а поездку на Лунные станции считает космическим путешествием. Вот если бы ты хоть разок побывал в Дальней разведке – сразу понял бы, что к чему, и какие в космосе бывают люди… А что он там еще рассуждает?

Волгин приставил к уху ладонь: человек, видимо, устал и теперь говорил тише.

– …Кристаллический мозг, манипуляторы, диагравионный двигатель и устройства для преобразования энергии. Вот и все. Как видите, рамак – сам себе корабль, силовая станция, мастерская и – главное – сам себе разум. Так что из тех человеческих слабостей, которые мы тут с вами перечисляли, он не обладает практически ни одной. А разум у него не слабее нашего. Сильнее, пожалуй. Кроме того, эмоциями он не обладает, полом – тоже, а воспроизводится путем создания себе подобных из имеющихся вокруг материалов. И вот получается, что если из ста планет для нас пригодна одна, то для рамака – девяносто девять. И если даже он попадает на планету один как перст – все равно он начнет воспроизводиться, и через краткий срок рамаки заселят планету и начнут приводить ее в порядок.

Тут Витька наконец подал голос.

– В порядок – для нас?

Человек замялся.

– Не обязательно. Вообще – в порядок. Станут поднимать ее на новый уровень. Это, по-видимому, неизбежный этап в эволюции Вселенной. И главную часть этой работы рамаки способны выполнить куда лучше нас.

Ну и нахал, подумал Волгин. Каков нахал! Приходит прямо ко мне в лабораторию – и начинает проповедовать рамакизм! Нет, кажется, пора положить этому конец. Выйти и сказать: эй, вы…

Волгин поморщился и вздохнул. Нет, не стоит. Ввязаться сейчас в спор – значит бесповоротно испортить себе настроение на весь день – и хорошо еще, если только на один день. Какое-то невезение сегодня: сначала – это свидание с рамаком, первая попытка увидеть противника в натуральную величину, а теперь и этот гость, дилетант какой-нибудь, торопящийся, как и всякий дилетант, блеснуть крохами весьма поверхностных знаний перед первым попавшимся слушателем. А Витька, конечно, не искушен в дискуссиях… Нет, выходить не стоит. Спорить и опровергать будем не таким образом. Проведем эксперимент. Объявим. И скажем: пока не будет ясен результат, от операций с рамаками следует воздержаться, какие бы блестящие результаты ни дало их испытание. Ждать придется лет двадцать; что же, нас это устраивает. Надо набраться терпения…

Терпения Волгину как раз никогда и не хватало. Он протянул руку к интеркому, нажал нужную клавишу.

– Ну, как со столом?

Виноватый голос пробормотал что-то в ответ.

– То есть как это – не опробован? В таком случае работать будете вы сами – на собачьем столе. Ах, не будете? А я вас заставлю! – Брови Волгина столкнулись на переносице, вертикальная морщина перечеркнула лоб, и он пожалел, что нельзя говорить в полный голос: услышат в лаборатории. – Нет, ничего не желаю знать. А почему же вы эту следящую автоматику не получили? Мало ли – не дают… Должны были предупредить меня еще вчера. Только сегодня? Все равно вы должны были знать еще вчера. По голосу надо чувствовать: если они вчера обещали, а сегодня не дали, то они и вчера уже не были уверены, а это следует чувствовать по голосу. Ну довольно: сейчас иду к вам. Все.

Волгин нажал выключатель, экран погас. Придется идти. Нельзя медлить: не что-нибудь, а сама история человечества, кажется, входит в крутой поворот и даже, как и всегда на поворотах, слегка накреняется при этом. Усилия всего института слились в одном русле, и вот завтра…

А этот все говорит? Вот неиссякаемый источник! Что он?

– …Но даже если их будет много, это не явится обществом в нашем понимании этого слова. Так что и такого рода случайности исключены. Вот как обстоит дело с рамаками… Ну, спасибо за беседу, мой мальчик. А Волгина, очевидно, я так и не дождусь.

– Он, – обиженно сказал Витька, – все равно с вами не согласился бы.

– Не сомневаюсь. Но я хотел просто навестить его. Воспоминания, воспоминания… нежные мелодии юности. Как-никак, мы с ним съели вместе не один килограмм стимулятора. Ну, друг мой, дэ-дэ.

– Что?..

Но дверь – было слышно – затворилась. Волгин с опозданием выскочил из-за стола, остановился посреди комнаты, опустил руки. Неужели ему не почудилось, и такой голос когда-то был в его жизни?

Несколько секунд он напрягал память. Да нет же, нет. Не было. Но иногда в голосе что-то проскальзывало, и вот это «что-то» определенно было. Но когда, где? Что упущено, что забыто?

– Дэ-дэ? – едва слышно спросил он. – Дэ-дэ? Неужели? Но я ведь помню всех отлично. Все лица, все голоса. Кто?

Он на миг закрыл глаза. Потом решительно тряхнул головой, пожал плечами.

– Не все ли равно? Узнаю днем позже. Сейчас главное – проклятый стол!

И решительно направился в опустевшую лабораторию.