Владимир Маяковский
Париж

 
Тут
    к нам
          подходит
                   Поль Сезан:
«Я
   так
       напишу вас, Верлен».
Он пишет.
          Смотрю,
                                           как краска свежа.
Monsieur,
          простите вы меня,
у нас
      старикам,
                как под хвост вожжа,
бывало
       от вашего имени.
Бывало —
         сезон,
                                         наш бог – Ван-Гог,
другой сезон —
                Сезан.
Теперь
       ушли от искусства
                         вбок —
не краску любят,
                 а сан.
Птенцы —
         у них
                                         молоко на губах, —
а с детства
            к смирению падки.
Большущее имя взяли
                     АХРР,
а чешут
        ответственным
                      пятки.
Небось
       не напишут
                                           мой портрет, —
не трут
        понапрасну
                    кисти.
Ведь то же
           лицо как будто, —
                             ан, нет,
рисуют
       кто поцекистей.
Сезан
                               остановился на линии,
и весь
       размерсился – тронутый.
Париж,
       фиолетовый,
                   Париж в анилине,
вставал
        за окном «Ротонды».
 

1925

NOTRE-DAME

 
Другие здания
              лежат,
                     как грязная кора,
в воспоминании
               о Notre-Dame’e[9].
Прошедшего
           возвышенный корабль,
о время зацепившийся
                     и севший на мель.
                         Раскрыли дверь —
                 тоски тяжелей;
желе
     из железа —
                 нелепее.
Прошли
       сквозь монаший
                      служилый елей
в соборное великолепие.
Читал
                                письмена,
                украшавшие храм,
про боговы блага
                 на небе.
Спускался в партер,
                    подымался к хорам,
смотрел удобства
                 и мебель.
Я вышел —
          со мной
                                            переводчица-дура,
щебечет
        бантиком-ротиком:
«Ну, как вам
             нравится архитектура?
Какая небесная готика!»
Я взвесил все
              и обдумал, —
                           ну вот:
он лучше Блаженного Васьки.
                         Конечно,
         под клуб не пойдет —
                              темноват, —
об этом не думали
                  классики.
Не стиль…
            Я в этих делах не мастак.
Не дался
         старью на съедение.
Но то хорошо,
                                        что уже места
готовы тебе
            для сидения.
Его
    ни к чему
              перестраивать заново —
приладим
         с грехом пополам,
а в наших —
            ни стульев нет,
                          ни органов.
Копнёшь —
          одни купола.
И лучше б оркестр,
                   да игра дорога —
сначала
        не будет финансов, —
а то ли дело,
              когда орган —
играй
                                хоть пять сеансов.
Ясно —
       репертуар иной —
фокстроты,
           а не сопенье.
Нельзя же
          французскому Госкино
духовные песнопения.
А для рекламы —
                не храм,
                                                   а краса —
старайся
         во все тяжкие.
Электрорекламе —
                 лучший фасад:
меж башен
          пустить перетяжки,
да буквами разными:
                    «Signe de Zoro»[10],
чтоб буквы бежали,
                                             как мышь.
Такая реклама
              так заорет,
что видно
          во весь Boulmiche[11].
А если
       и лампочки
                  вставить в глаза
химерам
        в углах собора,
                        Тогда —
        никто не уйдет назад:
подряд —
         битковые сборы!
Да, надо
         быть
              бережливым тут,
ядром
      чего
           не попортив.
                        В особенности,
               если пойдут
громить
        префектуру
                   напротив.
 

1925