Владимир Ленин
Полное собрание сочинений. Том 6. Январь – август 1902

IV

Вот почему недостаточен и негоден тот «простой» критерий «осуществимости», посредством которого Мартынов так «легко» «разносил» нашу аграрную программу. Этот критерий непосредственной и ближайшей «осуществимости» приложим вообще только к заведомо реформаторским отделам и пунктам нашей программы, отнюдь не к программе революционной партии вообще. Другими словами, этот критерий приложим к нашей программе только в виде исключения, отнюдь не в виде общего правила. Наша программа должна быть осуществима только в том широком, философском смысле этого слова, чтобы ни единая буква ее не противоречила направлению всей общественно-экономической эволюции. А раз мы верно определили (в общем и в частностях) это направление, мы должны – во имя своих революционных принципов и своего революционного долга должны – бороться всеми силами всегда и непременно за максимум наших требований. Пытаться же наперед, до окончательного исхода борьбы, во время самого хода борьбы, определить, что всего максимума мы, пожалуй, и не добьемся, – значит впадать в чистейшее филистерство. Соображения подобного рода всегда ведут к оппортунизму, хотя бы даже этого и не желали виновники таких соображений.

В самом деле, разве не филистерством является рассуждение Мартынова, усмотревшего в аграрной программе «Искры» «романтизм» – «потому, что приобщение крестьянской массы к нашему движению при настоящих условиях является весьма проблематичным» («Р. Д.» № 10, с. 58, курсив мой)? Это – хороший образчик тех очень «благовидных» и очень дешевых рассуждений, посредством которых русский социал-демократизм упрощался до «экономизма». А вникните хорошенько в это «благовидное» рассуждение, – и оно окажется мыльным пузырем. «Наше движение» есть социал-демократическое рабочее движение. К нему «приобщиться» крестьянская масса прямо-таки не может: это не проблематично, а невозможно, и об этом никогда и речи не было. А к «движению» против всех остатков крепостничества (и против самодержавия в том числе) крестьянская масса не может не приобщиться. Мартынов запутал дело посредством выражения «наше движение», не вдумавшись в различный по существу характер движения против буржуазии и против крепостничества^[151].

Проблематичным можно назвать отнюдь не приобщение крестьянской массы к движению против остатков крепостничества, а только разве степень этого приобщения: крепостнические отношения в деревне страшно переплетены с буржуазными, а в качестве класса буржуазного общества крестьяне (мелкие земледельцы) являются гораздо более консервативным, чем революционным элементом (особенно ввиду того, что буржуазная эволюция сельскохозяйственных отношений находится у нас только еще в начале). Поэтому правительству в эпоху политических преобразований гораздо легче будет разделить крестьян (чем, напр., рабочих), гораздо легче будет ослабить (или даже, в худшем случае, парализовать) их революционность посредством мелких и неважных уступок небольшому сравнительно числу мелких собственников.

Все это так. Но что же отсюда следует? Чем легче правительству спеться с консервативными элементами крестьянства, тем больше усилий и тем скорее должны мы направить на то, чтобы спеться с его революционными элементами. Наш долг – определить, со всей возможной степенью научной точности, в каком именно направлении должны мы поддерживать эти элементы, а затем подталкивать их на решительную и безусловную борьбу со всеми остатками крепостничества, подталкивать всегда и при всяких обстоятельствах, всеми доступными средствами. И разве не филистерской является попытка наперед «предписать» степень удачи нашего подталкивания? Да там уже потом жизнь это решит и история это запишет, а наше дело теперь во всяком случае бороться и бороться до конца. Разве смеет солдат, который уже двинулся в атаку, рассуждать о том, что мы, может быть, не весь неприятельский корпус, а только три пятых его уничтожим? Разве не является «проблематичным», в мартыновском смысле, и такое, напр., требование, как требование республики? Да правительству еще легче будет отделаться частичкой платежа по этому векселю, чем по векселю крестьянских требований уничтожить все следы крепостничества. Но нам-то какое до этого дело? Частичку платежа мы, конечно, положим себе в карман, нисколько не прекращая тем не менее отчаянной борьбы за весь платеж. Нам нужно шире распространить идею, что только в республике может произойти решительная битва между пролетариатом и буржуазией, нам нужно создать^[152] и упрочить республиканскую традицию среди всех русских революционеров и среди возможно более широких масс русских рабочих, нам нужно выразить этим лозунгом: «республика», что в борьбе за демократизацию государственного строя мы пойдем до конца, без оглядки назад, – а там уже сама борьба решит, какую часть этого платежа, когда именно и как именно удастся нам отвоевать. Глупо было бы пытаться учесть эту часть, раньше чем мы не дали врагу почувствовать всей силы наших ударов и не испытали на себе всей силы его ударов. Так и в крестьянских требованиях наше дело – определить, на основании научных данных, максимум этих требований и помочь товарищам бороться за этот максимум, а там уже пускай смеются над его «проблематичностью» трезвенные легальные критики и влюбленные в осязательность результатов нелегальные «хвостисты»^[153]!

V

Переходим ко второму общему положению, определяющему характер всех наших крестьянских требований и выраженному в словах: «… в интересах свободного развития классовой борьбы в деревне…».

Эти слова чрезвычайно важны и для принципиальной постановки аграрного вопроса вообще и для оценки отдельных аграрных требований в частности. Требование уничтожить остатки крепостного порядка обще нам со всеми последовательными либералами, народниками, социал-реформаторами, критиками марксизма в аграрном вопросе и т. п. и т. д. От всех этих господ мы, выставляя такое требование, отличаемся не принципиально, а только по степени: они и в этом пункте неизбежно останутся всегда в пределах реформы, мы же не остановимся (в указанном выше смысле) и пред социально-революционными требованиями. Наоборот, требуя обеспечить «свободное развитие классовой борьбы в деревне», мы становимся в принципиальное противоречие ко всем этим господам и даже ко всем революционерам и социалистам не социал-демократам. Эти последние тоже не остановятся перед социально-революционными требованиями в аграрном вопросе, но они не захотят подчинить этих требований именно такому условию, как свободное развитие классовой борьбы в деревне. Это условие – основной и центральный пункт теории революционного марксизма в области аграрного вопроса^[154]. Признать это условие – значит признать, что и эволюция сельского хозяйства, несмотря на всю ее запутанность и сложность, несмотря на все разнообразие ее видов, есть тоже капиталистическая эволюция, что она порождает тоже (как и эволюция промышленности) классовую борьбу пролетариата с буржуазией, что именно эта классовая борьба должна быть нашей первой и коренной заботой, должна быть тем оселком, на котором мы будем испытывать и принципиальные вопросы, и политические задачи, и приемы пропаганды, агитации и организации. Признать это условие – значит обязаться и в особенно больном вопросе об участии мелкого крестьянства в социал-демократическом движении стоять на неуклонно классовой точке зрения, не поступаться ни в чем точкой зрения пролетариата в пользу интересов мелкой буржуазии, а, наоборот, требовать, чтобы мелкий крестьянин, разоряемый и угнетаемый всем современным капитализмом, покинул свою классовую точку зрения и встал на точку зрения пролетариата.

Выставляя это условие, мы тем самым решительно и бесповоротно отгородим себя не только от своих врагов (т. е. прямых или косвенных, сознательных или бессознательных сторонников буржуазии, являющихся нашими временными и частичными союзниками в борьбе против остатков крепостного строя), но и от тех ненадежных друзей, которые своей половинчатой постановкой аграрного вопроса способны принести (и приносят на деле) много вреда революционному движению пролетариата.

Выставляя это условие, мы проводим этим руководящую нить, держась которой социал-демократ, даже заброшенный в любое деревенское захолустье, даже поставленный лицом к лицу перед наиболее запутанными аграрными отношениями, выдвигающими на первый план общедемократические задачи, может провести и подчеркнуть, при решении этих задач, свою пролетарскую точку зрения, – точно так же, как мы остаемся социал-демократами и при решении общедемократических политических задач.

Выставляя это условие, мы тем самым отвечаем на то возражение, которое является у многих после беглого ознакомления с конкретными требованиями нашей аграрной программы… «Вернуть выкупные платежи и отрезки сельским обществам»!? – да где же тут наша пролетарская особность и наша пролетарская самостоятельность? да разве не будет это, в сущности, подарком сельской буржуазии??

Конечно, да – но в том только смысле, в каком и самое падение крепостного права было «подарком буржуазии», т. е. освобождением от крепостнических пут и стеснений именно буржуазного, а не какого-либо иного развития. Пролетариат именно тем и отличается от других угнетенных буржуазией и противостоящих ей классов, что он возлагает свои надежды не на задержку буржуазного развития, не на притупление или смягчение классовой борьбы, а, напротив, на наиболее полное и свободное развитие ее, на ускорение буржуазного прогресса^[155]. В развивающемся капиталистическом обществе нельзя уничтожить остатки стесняющего его развитие крепостничества таким образом, чтобы не усилить и не упрочить этим буржуазии. «Смущаться» этим – значит повторять ошибку тех социалистов, которые говорили, что политическая свобода нам ни к чему, ибо она усилит и упрочит господство буржуазии.

VI

Рассмотрев «общую часть» нашей аграрной программы, перейдем к разбору отдельных ее требований. Мы позволим себе при этом начать не с первого, а с четвертого пункта (об отрезках), ибо именно он является наиболее важным, центральным, придающим особый характер аграрной программе пунктом и в то же время наиболее уязвимым (по крайней мере, по мнению большинства высказавшихся о статье в № 3 «Искры»). Напомним, что содержание этого пункта слагается из следующих составных частей: 1. Он требует учреждения крестьянских комитетов с полномочием заново урегулировать те аграрные отношения, которые являются прямым пережитком крепостничества. Выражение: «крестьянские комитеты» выбрано для ясного указания на то, что – в противоположность «реформе» 1861 года с ее дворянскими комитетами^{108} – новое регулирование должно находиться в руках крестьян, а не в руках помещиков. Иначе говоря: окончательная ликвидация крепостнических отношений предоставляется не угнетателям, а угнетенной этими отношениями части населения, предоставляется не меньшинству, а большинству заинтересованных лиц. В сущности это есть не что иное, как демократический пересмотр крестьянской реформы (т. е. именно то, чего требовал первый проект программы, составленный группой «Освобождение труда»). И если мы не выбрали этого последнего выражения, то лишь потому, что оно менее определенно, что оно менее выразительно указывает истинный характер и конкретное содержание этого пересмотра. Поэтому, например, Мартынов, если бы он действительно имел что-либо свое сказать по аграрному вопросу, должен бы был определенно заявить, отвергает ли он самую идею демократического пересмотра крестьянской реформы и, если нет, то как именно он ее себе представляет^[156].

Далее, 2. Крестьянским комитетам дается право экспроприировать и выкупать помещичью землю, производить обмен земли и проч. (п. 4, б), причем это право ограничено только случаями прямого переживания крепостнических отношений. Именно (3) право экспроприации и выкупа дается только по отношению к тем землям, которые, во-первых, «отрезаны у крестьян при уничтожении крепостного права» (эти земли искони служили, след., необходимой принадлежностью крестьянского хозяйства, входили как часть в целое этого хозяйства и были искусственно от него отняты тем узаконенным грабежом, каковым была великая крестьянская реформа) и, во-вторых, «служат в руках помещиков орудием для их закабаления».

Это второе условие еще теснее ограничивает право выкупа и экспроприации, распространяя его не на все «отрезки», а только на те, которые и посейчас остаются орудием закабаления, «посредством которых, – как формулировала это «Искра», – продолжает держаться подневольный, кабальный, барщинный, т. е. на деле тот же крепостной труд»^[157]. Иначе говоря: там, где, благодаря половинчатости нашей крестьянской реформы, уцелели до сих пор крепостнические формы хозяйства при помощи отрезанных у крестьян земель, там дается право крестьянам сразу и окончательно покончить с этими остатками крепостничества даже путем экспроприации, там дается право «вернуть отрезки».

Мы можем поэтому успокоить нашего доброго Мартынова, который с такой тревогой спрашивал: «как быть с теми отрезками, которые в руках ли помещиков, в руках купивших их разночинцев, эксплуатируются теперь образцовым капиталистическим способом?». Не об этих единичных отрезках идет речь, почтеннейший, а о тех типичных (и весьма многочисленных) отрезках, которые служат и по сю пору базисом продолжающих существовать остатков крепостного хозяйства^{109}.

Наконец, 4. Пункт 4, б, предоставляет крестьянским комитетам полномочие устранять остатки крепостного права, уцелевшие в отдельных местностях государства (сервитуты, незаконченные выделы земли и размежевание и проч. и т. п.).

Таким образом, все содержание 4-ого пункта можно, простоты ради, выразить в двух словах: «вернуть отрезки». Спрашивается, как возникла идея такого требования? Как прямой вывод из того общего и основного положения, что мы должны помочь крестьянам и подтолкнуть крестьян на возможно полное уничтожение всех остатков крепостничества. С этим «все согласны», не правда ли? Ну, а если согласны встать на эту дорогу, так потрудитесь уже самостоятельно двигаться по ней вперед, не заставляйте тащить вас, не робейте по поводу «необычного» вида этой дороги, не смущайтесь тем, что во многих местах вы и вовсе никакой проторенной дороги не найдете, а должны будете и по краю обрыва проползти, и через чащу продираться, и через ямы перескочить. Не жалуйтесь на бездорожье: эти жалобы будут бесполезным нытьем, ибо вы наперед должны были знать, что становитесь не на столбовую дорогу, выпрямленную и выравненную всеми силами общественного прогресса, а на тропинки закоулков и захолустий, из которых выход есть, но прямого, простого и легкого выхода ни вы, ни мы, ни другой кто никогда не отыщет, – «никогда», т. е. вообще до тех пор, пока будут еще существовать эти отмирающие, и мучительно долго отмирающие, захолустья и закоулки.

А не хотите соваться в эти закоулки, – так говорите прямо, что не хочу, и не отделывайтесь фразами^[158].

Вы согласны бороться за уничтожение остатков крепостничества? – Хорошо. Так помните же, что никакого единого юридического учреждения, которое бы выражало или обусловливало эти остатки, не существует – я говорю, конечно, об остатках крепостничества исключительно в области занимающих нас теперь аграрных отношений, а не в области законодательства сословного, финансового и проч. Прямые переживания барщинного хозяйства, бесчисленное множество раз констатированные всеми экономическими исследованиями России, держатся не каким-либо, особо их ограждающим, законом, а силой фактически существующих поземельных отношений. Это до такой степени так, что свидетели перед известной валуевскои комиссией^{110} прямо говорили: крепостное право возродилось бы, несомненно, снова, если бы оно не было запрещено прямым законом. Значит, одно из двух: либо не касаться вовсе поземельных отношений между крестьянами и помещиками, – тогда все остальные вопросы решаются очень «просто», но тогда вы не коснетесь и главного источника всяких переживаний крепостного хозяйства в деревне, тогда вы «просто» отстранитесь от очень жгучего вопроса, затрагивающего самые глубокие интересы крепостников и закабаленного крестьянства, от вопроса, который легко может завтра или послезавтра стать одним из самых злободневных социально-политических вопросов России. Либо вы хотите коснуться и того источника «отсталых форм экономической кабалы», каким являются поземельные отношения, – и тогда вы должны считаться с такой сложностью и запутанностью этих отношений, которая легкого и простого решения прямо-таки не допускает. Тогда вы, будучи недовольны предложенным нами конкретным решением запутанного вопроса, не вправе уже отделываться общей «жалобой» на запутанность, а должны сделать попытку самостоятельно разобраться в нем, предложить другое конкретное решение.

Какое значение имеют отрезки в современном крестьянском хозяйстве, – это вопрос факта. И знаменательно, что, как ни глубока пропасть между народничеством (в широком смысле слова) и марксизмом в оценке экономических порядков и экономической эволюции России, – по данному вопросу между этими доктринами нет расхождения. Представители обоих направлений согласны в том, что в русской деревне тьма остатков крепостничества и (нотабене) что господствующий в центральных губерниях России способ частновладельческого хозяйства («отработочная система хозяйства») есть прямое переживание крепостничества. Согласны они, далее, и в том, что отрезки крестьянских земель в пользу помещиков, – т. е. и отрезки в прямом, непосредственном смысле, и лишение крестьян права выпаса, пользования лесом, водопоем, выгоном и проч. и т. п., – являются одним из главнейших (если не главнейшим) базисов отработочной системы. Достаточно напомнить, что по новейшим данным отработочная система помещичьего хозяйства считается преобладающей не менее как в 17 губерниях Европейской России. Пусть попробуют оспорить этот факт те, кто видит в пункте об отрезках чисто искусственную, «вымученную» хитрую выдумку!

Отработочная система хозяйства означает вот что. Фактически, т. е. не по праву владения, а по хозяйственному пользованию, земли и угодья помещиков и крестьян не разделены окончательно, а продолжают оставаться слитыми: часть крестьянской земли служит, напр., для содержания скота, необходимого для обработки не крестьянской, а помещичьей земли; часть помещичьей земли безусловно необходима для соседнего крестьянского хозяйства в данной его системе (водопои, выгоны и т. п.). И это фактическое сплетение землепользования неизбежно порождает (вернее: сохраняет порожденное тысячелетней историей) такие же отношения мужика к барину, какие были и при крепостном праве. Мужик de facto остается крепостным, работая по-прежнему своим исконным инвентарем, по исконной рутине трехпольного хозяйства, на исконного своего «государя-вотчинника». Чего же уже вам больше надо, когда сами крестьяне называют эти отработки сплошь да рядом панщиной и «барщиной»? – когда сами помещики, описывая свое хозяйство, говорят: обрабатывают мне землю «мои бывшие…» (значит, не только бывшие, но и настоящие!) «… крестьяне» своим инвентарем за снимаемый ими у меня выпас?

Когда решается какой-нибудь сложный и запутанный общественно-экономический вопрос, то азбучное правило требует, чтобы сначала был взят самый типичный, наиболее свободный от всяких посторонних, усложняющих влияний и обстоятельств, случай и уже затем от его решения чтобы восходили далее, принимая одно за другим во внимание эти посторонние и усложняющие обстоятельства. Возьмите же и тут наиболее «типичный» случай: дети бывших крепостных работают на сыновей бывшего барина за снимаемый у него выпас. Отработки обусловливают собой застой техники и застой всех общественно-экономических отношений в деревне, ибо эти отработки препятствуют развитию денежного хозяйства и разложению крестьянства, избавляют (сравнительно) помещика от подтягивающего влияния конкуренции (вместо повышения техники он понижает долю испольщика; кстати, это понижение констатировано в целом ряде местностей за многие годы пореформенного периода), прикрепляют крестьянина к земле, задерживают тем развитие переселений и отхожих промыслов и т. д.

Спрашивается, усомнится ли какой-нибудь социал-демократ, что в этом «чистом» случае вполне естественна, желательна и осуществима экспроприация соответствующей части помещичьей земли в пользу крестьян? Эта экспроприация встряхнет Обломова и заставит его перейти на более малом количестве своей земли к более усовершенствованному хозяйству, эта экспроприация подорвет (не скажу уничтожит, а именно подорвет) отработочную систему, поднимет самостоятельность и демократический дух в крестьянстве, поднимет его жизненный уровень, даст могучий толчок дальнейшему развитию денежного хозяйства и дальнейшему капиталистическому прогрессу земледелия.

Да и вообще: раз общепризнано, что отрезки есть один из главнейших источников отработочной системы, а эта система есть прямое переживание крепостничества, задерживающее развитие капитализма, то как можно сомневаться в том, что возвращение отрезков подорвет отработки и ускорит общественно-экономическое развитие?