Владимир Ленин
Полное собрание сочинений. Том 36. Март – июль 1918

Повторяю, социализм никогда не удастся строить в такое время, когда все гладко и спокойно, социализм никогда не удастся осуществить без бешеного сопротивления помещиков и капиталистов. Тем более радостно потирают они руки, чем труднее положение; тем более поднимаются они на мятеж; чем труднее, чем больше у нас саботажников, тем охотнее они бросаются в чехословацкие и красновские истории. И мы говорим: вот это надо преодолеть не по-старому, как бы трудно ни было тащить телегу вперед, на гору, а не пустить ее катиться назад, под гору. Мы великолепно знаем, что не проходило недели или даже дня, когда мы в Совете Народных Комиссаров не были бы заняты вопросом о продовольствии, когда тысячи предположений, распоряжений, декретов исходили от нас и когда мы не ставили бы вопроса, как бороться с голодом. Говорят: не нужно никаких особых цен, таксированных цен, хлебных монополий. Торгуй, как влезет. Богачи наживут еще больше, а что бедняки перемрут, так они ведь и всегда умирали с голоду. Но социалист так рассуждать не может: в этот момент, когда гора стала самой крутой и телегу приходится перетаскивать через самые большие крутизны, – вопрос о социализме перестал быть вопросом партийных разногласий, а стал вопросом жизни: устоите ли вы в борьбе с кулаками, в союзе с крестьянами, не спекулирующими хлебом, устоите ли вы теперь, когда надо бороться, когда предстоит самая тяжелая работа? Нам говорили о комитетах бедноты. Для тех, кто на деле видел муки голода, для тех ясно, что для того, чтобы сломить и беспощадно подавить кулаков, нужны самые крутые, беспощадные меры. Приступая к организации союзов бедноты, мы шли на это с полным сознанием всей тяжести и жестокости этой меры, потому что только союз города и деревенской бедноты и тех, кто имеет запасы, но не спекулирует, тех, кто хочет решительно преодолеть трудности и достигнуть того, чтобы излишки хлеба шли государству и распределялись между трудящимися, – только такой союз является единственным средством этой борьбы. И борьба эта должна вестись не в программах и речах; в этой борьбе с голодом должно сказаться, кто идет прямым путем, несмотря на все испытания, к социализму и кто поддается на уловки и обманы кулаков.

И если найдутся из партии левых эсеров люди, которые скажут, как предыдущий оратор, один из наиболее искренних и поэтому часто увлекающихся, часто меняющих свои мнения, – если они скажут: мы с большевиками работать не можем, мы уходим, – мы не пожалеем об этом ни на одну минуту. Те социалисты, которые уходят в такую минуту, когда десятки и тысячи людей гибнут от голода, в то время как другие имеют такие большие излишки хлеба, что не продали их до августа прошлого года, когда удвоили твердые цены на хлеб, против чего вся демократия восставала; кто знает, что народ терпит несказанные муки голода, но не хочет продавать хлеб по ценам, по которым продают средние крестьяне, те – враги народа, губят революцию и поддерживают насилие, те – друзья капиталистов! Война им и война беспощадная! (Аплодисменты всего зала, аплодирует и значительная часть левых эсеров.) Тысячу раз будет неправ тот, тысячу раз ошибается тот, кто позволит себе хоть на минуту увлечься чужими словами и сказать, что это – борьба с крестьянством, как говорят иногда неосторожные или невдумчивые из левых эсеров. Нет, это борьба с ничтожным меньшинством деревенских кулаков, это борьба за то, чтобы спасти социализм и распределить хлеб в России правильно. (Возгласы: «А товары?».) Мы будем бороться в союзе с громадным большинством крестьянства. В этой борьбе мы победим, и тогда каждый европейский рабочий увидит на деле, что такое социализм.

В настоящей борьбе нам поможет всякий, кто, может быть, и не знает по-научному, что такое социализм, но который всю жизнь трудился и знает, что хлеб доставался ему трудной ценой, – он нас поймет. Такой человек будет с нами. Кулакам, имеющим излишки хлеба и способным в момент величайшего бедствия народа скрывать хлеб, в момент, когда все завоевания революции поставлены на карту, когда Скоропадские всех оттенков и со всех концов, оккупированных и не оккупированных, вытягивают шеи и поджидают, нельзя ли на голоде свалить крестьянскую и рабочую власть и вернуть помещиков, – в такой момент объявить этим кулакам беспощадную войну – это наш первый социалистический долг. Кто в этот труднейший момент величайших испытаний для голодного народа и величайших испытаний для социалистической революции умывает руки и повторяет россказни буржуазии, – тот плохой социалист.

Неверно, и тысячу раз неверно, что это есть борьба с крестьянством! Я читал сотни раз на страницах кадетских газет об этом, и меня не удивляет, когда там кричат, что рабочие раскололись с крестьянством, когда там истерически пишут: «Крестьяне, очнитесь, одумайтесь и бросьте большевиков». Когда я слышу и читаю там об этом, меня это не удивляет. Там оно подстать. Там они служат тому хозяину, которому служить предназначены, но я не желал бы быть в шкуре социалиста, упавшего до таких речей! (Бурные аплодисменты.) Товарищи, мы превосходно знаем, каких неимоверных трудностей стоит решение продовольственного вопроса. Тут предрассудки самые глубокие. Тут интересы самые коренные, интересы кулаков; тут деление, застой, распыленность деревни, темнота, во многих случаях все объединяются против нас, и мы говорим: несмотря на эти трудности, отказаться нельзя, с голодом не шутят, и народные массы, если в голоде им не помочь, с голоду способны метнуться даже к Скоропадскому. Неправда, что это борьба с крестьянами! Кто это говорит, тот величайший преступник, и величайшее несчастье случилось с тем человеком, кто истерически дал увлечь себя до таких речей. Нет, не только с крестьянами беднейшими, но и с средними мы не боремся. Крестьяне средние имеют во всей России ничтожные излишки хлеба. Крестьяне средние жили десятки лет до революции в условиях худших, чем живет рабочий. До революции они видели только нужду и угнетение. С этими средними крестьянами мы идем путем соглашения.

Социалистическая революция несет равенство для всех трудящихся масс; несправедливо, если каждый городской рабочий получает больше, чем средний крестьянин, не эксплуатирующий чужого труда путем найма или спекуляции, – крестьянин живет и видит больше нужды и угнетения, чем рабочий, а живет еще хуже него. У них нет организации и профессиональных союзов, которые занимались бы вопросом об улучшении их положения. Даже с рабочими союзами нам приходится устраивать десятки заседаний, чтобы уравнять плату между профессиями. И все же установить не можем. Всякий разумный рабочий знает, что для этого необходим долгий период. Разве мало жалоб вы найдете в Комиссариате труда? Вы увидите, что каждая профессия поднимает голову: мы не хотим жить по-старому, мы не хотим жить по-рабски! Мы хотим в стране бедной, стране нищей, залечить те раны, которые ей нанесены. Нам необходимо стараться кое-как удержать хозяйство, развалившееся почти до конца. Мы можем сделать это только путем организации. Чтобы сорганизовать крестьянство, мы издали декрет о комитетах бедноты. Против этого декрета могут быть только враги социализма. Мы говорили, что считаем справедливым понизить цены на мануфактуру. Мы берем на учет, национализируем решительно все. (Аплодисменты.) И это дает нам возможность регулировать распределение продуктов промышленности.

Мы говорили: спустите беднякам цены на мануфактуру наполовину, среднему крестьянину спустите на 25 процентов. Может быть, это неверная ставка. Мы не претендуем на то, что решили вопрос правильно. Мы не утверждаем этого. Чтобы решить вопрос, идите решать его вместе. (Аплодисменты.) Если сидеть в главном управлении и бороться со спекуляцией, ловить жуликов, устраивающих тайком свои дела, этим не решишь вопроса.

Только тогда, когда Комиссариат продовольствия, вместе с Комиссариатом земледелия, национализировал все товары, установил цены, – только тогда мы вплотную подходим к социализму. К нему подходят только трудящиеся города и деревенская беднота, все те, кто трудится, чужого не загребает, чужого труда не эксплуатирует ни в форме найма, ни в форме спекуляции, ибо тот, кто берет по сто и больше рублей за хлеб, не менее спекулянт, чем если он нанимает наемных рабочих; может быть, он еще худший, еще более горький спекулянт. Через полгода отчаянно трудного советского управления мы пришли к организации крестьянской бедноты, жалко, что не через полнедели, – вот это наша вина! Если бы нас за то упрекали, что декрет об организации деревенской бедноты и продовольственной диктатуры на полгода опоздал, мы были бы рады этому порицанию. Мы говорим: вот только теперь, когда мы на этот путь вступили, социализм перестал быть только фразой и становится живым делом. Может быть, декрет неудачен, может быть, наши ставки неверны. Откуда мы могли взять их? Только из вашего опыта. Сколько раз мы переделывали ставки железнодорожников, хотя у них есть союзы, а союзов среди бедноты нет. Давайте проверять вместе, правильны ли ставки, назначенные в декрете о бедноте, что беднейшим спускается полцены, средним спускается четверть цены, а у богатого бери все, – правильны ли эти ставки или нет?

Если будет бой, то на этот бой мы пойдем смелыми декретами и ни капли не колеблясь. Это будет настоящий бой за социализм, не за догму, не за программу, не за партию, не за фракцию, а за социализм живой, за распределение хлеба между голодными сотнями тысяч, миллионами людей в передовых районах России, чтобы, когда хлеб есть, его взять и правильнее распределить. Повторяю: здесь у нас нет ни тени сомнения, что девяносто девять сотых крестьян, когда они правду узнают, когда декрет получат, проверят, примерят, когда скажут нам, как его надо исправить, и мы его исправим, эти ставки переделаем, когда они за эту работу возьмутся, когда приценятся к ее трудности практической, – эти крестьяне будут с нами и скажут: мы проявляем здоровый инстинкт всякого трудового человека, что здесь и только здесь решается вопрос настоящий, коренной, жизненный вопрос о социализме. Мы установим правильные ставки на товары, установим монополию на хлеб, на мануфактуру, на все продукты, и тогда народ скажет: да, распределение труда, распределение хлеба и продуктов, которые нам дает социализм, лучше, чем было прежде, и это народ начинает говорить. Рядом с массой трудностей, рядом с массой ошибок, рядом со случаями, которые мы нисколько не прикрываем, а вытаскиваем на свет, на позор, – теми случаями, когда наши отряды сами впадают в спекуляцию, в ту скользкую пропасть, в которую тащат все привычки, все навыки капиталистов, – да, эти случаи бывают повсюду, мы знаем, что переделать людей сразу нельзя, что внушить десяткам миллионов людей сразу веру в социализм нельзя (откуда они возьмут эту веру? Из своей головы? – Из своего опыта), – рядом со всем этим начинают говорить, что хлеб получить можно не путем спекуляции, что спасти от голода можно только путем союза городских и фабрично-заводских и промышленных рабочих с союзом деревенской бедноты, так как только деревенская беднота хлебом не спекулирует. Да, средний крестьянин сразу, когда увидит наши декреты, когда прочтет их сам, когда сравнит их с теми фразами и наветами правых эсеров и защитников кулаков, скажет: если люди устанавливают одну ставку для бедняков, другую – для средних и даром берут хлеб у кулаков, они поступают справедливо. Он, может быть, не скажет, что они поступают, как социалисты, он, может быть, не знает этого слова, но он – наш вернейший союзник, ибо он хлебом не спекулирует, он поймет и согласится, что спекулировать хлебом в момент величайшей опасности для социалистической революции – есть величайшее преступление против народа.

Хлеб нельзя распределить декретом. Но когда после долгой, упорной работы налаживания, исправления, – союза фабричных, городских рабочих и деревенской бедноты, трудящихся крестьян, не нанимающих никаких рабочих и не занимающихся спекуляцией, – мы наладим на практике это дело, тогда никакие истерические выкрики против нашей партии не разорвут этого союза. (Аплодисменты.)

Когда мы обещали крестьянству социализацию земли, мы сделали этим уступку, ибо мы понимали, что сразу национализацию ввести нельзя. Мы знаем, что это, может быть, и ошибка, что мы вашу социализацию земли поставили в наш закон 26 октября^[52]. Это была уступка левым эсерам, которые отказались от власти и сказали, что останутся только тогда, если будет проведен этот закон. Тысячу раз неправа Спиридонова, когда подносила вам отдельные факты, что она была у меня, будто бы унижалась и просила. Товарищи, многие бывали у меня и знают, что не может быть этого, не может быть такого отношения к товарищу. Должно быть, плоха эта партия, если лучшие ее представители унижаются до сказок. (Шум.) У меня лежит письмо тов. Спиридоновой, – она очень часто обращалась ко мне письменно, – это письмо я завтра же найду и передам. Она пишет: «Почему вы не хотите дать два миллиона для сельскохозяйственной коммуны?». И это в тот самый день, когда наркомзем Середа, деятельности которого она не понимает, внес доклад об ассигновании 10 миллионов на сельскохозяйственную коммуну^{184}. (Продолжительные аплодисменты.) Вы слышали это из речи товарища Спиридоновой, но плоха та партия, в которой даже искреннейшие люди в своей агитации падают до сказок. Я повторяю: как плоха партия, лучшие, искреннейшие представители которой доходят до таких сказок про Советскую власть! Тем хуже для них! Каждый крестьянин, который придет в Комиссариат земледелия, прочтет, что ассигновано 10 миллионов на сельскохозяйственные коммуны, увидит, поверит своим глазам и своим ушам больше, чем чужим речам, поймет, что эти люди дошли до сказок, и от партии этой отвернется. (Аплодисменты.) В заключение своей речи скажу одно. Перед нами до нового урожая, до подвоза этого урожая в голодные местности, Петроград и Москву, перед нами стоит тяжелый период русской революции. Только самый тесный союз городских рабочих с деревенской беднотой, с деревенской трудящейся массой, которая не спекулирует хлебом, – вот что спасет революцию.

Съезд нам показывает, что союз всех трудящихся, несмотря ни на что, крепнет, ширится и растет не только в России, но и во всем мире. Знают за границей про нашу революцию до смешного, до ужаса мало. Там военная цензура, которая ничего не пропускает. Товарищи, приехавшие из-за границы, рассказывают об этом. Но, несмотря ни на что, по одному только инстинкту, европейские рабочие на стороне большевистского правительства. И все множатся и множатся голоса, которые показывают, что сочувствие к социалистической революции в Европе крепнет в тех странах, где продолжается империалистическая война. От германских социалистов и других людей, имена которых знает всякий сознательный рабочий и крестьянин, как Клара Цеткин и Франц Меринг, большевистское правительство получает выражение признательности и выражение сочувствия и поддержки. В Италии старый секретарь партии Лаццари, который в Циммервальде относился к большевикам с недоверием, сидит теперь в тюрьме за выражение сочувствия к нам.

Понимание революции растет. Во Франции те товарищи и рабочие, которые на конференции в Циммервальде с величайшим недоверием относились к большевикам, теперь выпустили на днях воззвание от имени Комитета интернациональных связей^{185}, в котором горячо высказываются за поддержку большевистского правительства и против авантюр каких-либо партий.

Поэтому, товарищи, как ни труден и как ни тяжел период, который нам предстоит пережить, мы обязаны сказать всю правду и открыть глаза на это, ибо только народ своей инициативой и своей организацией, выдвигая новые и новые условия и защищая социалистическую республику, поможет нам. И мы говорим: товарищи, нет ни тени сомнения, что если мы пойдем по тому пути, который избрали и который события подтвердили, если мы будем твердо и неуклонно идти по этому пути, если мы не дадим ни фразам, ни иллюзиям, ни обману, ни истерике сбить себя с правильного пути, то мы имеем величайшие в мире шансы удержаться и помочь твердо победе социализма в России, а тем самым помочь победе всемирной социалистической революции! (Бурные и долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию.)

2. Заключительное слово по докладу 5 июля

Все возражения оппозиции по поводу моего доклада начинаются с вопроса о Брестском договоре. Но такая постановка вопроса могла бы быть названа деловой в том случае, если бы она приводила к практическим результатам. Но все их речи об этом результатов не имеют и не могут иметь. (Аплодисменты.)

Если бы случилось так, что партия левых с.-р. получила большинство, то она по этому вопросу так бы не кричала, как кричит теперь. Надо говорить о действительных достижениях Советской республики на путях к социализму, и мы можем утверждать, – и этого ни один из ораторов не отрицал, – что в этом отношении со времени прошлого съезда достигнут большой успех. Не опровергли представители оппозиции и того, что все стоящие за разрыв Брестского мира действуют в интересах восстановления власти помещиков и капиталистов, сильны поддержкой англо-французского империализма. Когда я говорил, что чехословаки за 10–15 миллионов тоже добиваются этого разрыва, – никто не опроверг. Да разве можно опровергнуть то, что чехословаки, прикрывающиеся лозунгом Учредительного собрания, имеют своей целью втянуть нас в войну?

Левые эсеры говорили, что нельзя создать армию в краткий срок, но дело зависит от того, как скоро мы наладим дело с топливом, как устроятся крестьяне, как пойдет дело с урожаем.

Ваши призывы о создании партизанских отрядов для борьбы с регулярной империалистической армией смешны каждому солдату.

Когда нас заставляют возвращаться к вопросу о Брестском мире, мы говорим: «Этот мир будет нарушен, если вы свергнете Советскую власть, а этого не будет!». (Аплодисменты.) Только тогда, на почве разрыва Брестского мира, вы сможете втянуть трудящиеся массы в войну на радость помещикам, капиталистам и белогвардейцам, подкупленным миллионами англо-французских империалистов. Срыв Брестского мира сейчас будет на деле опираться на силы, враждебные трудящимся классам. Все разногласия о Брестском мире нельзя считать деловыми. Это только истерика левых эсеров.

Когда здесь говорили о том, будто большевики делают уступки и будто в отчетах они ничего делового не заявили, я вспоминаю слова, сказанные здесь одним эсером, кажется, максималистом, что в Высшем совете народного хозяйства переходят от контроля к управлению производством^{186}. Разве это не деловое заявление? Что же делают те рабочие, которые своими силами через профессиональные союзы стали от хозяев учиться делу управления предприятиями? Вы говорите, что управлению научиться ничего не стоит, между тем мы в Высшем совете народного хозяйства ежедневно решаем тысячи конфликтов и случаев, которые говорят, что рабочий научился многому, и, делая из этого выводы, мы приходим к тому, что рабочие начинают учиться медленно, правда, с ошибками, но одно дело сказать фразу, а другое – видеть месяц за месяцем, как постепенно рабочий входит в свою роль, начинает терять свою робость и начинает чувствовать себя правителем. Правильно ли, но он делает дело так, как крестьянин в сельскохозяйственной коммуне. Время показывает, что рабочий должен был научиться управлению промышленностью, а все остальное есть пустейшая фраза, которой цена грош. Если мы через полгода Советской власти дошли до того, что теперь подходим к устарелости контроля – это уже громадный шаг вперед.

Здесь кричали, что мы топчемся на месте и отступаем. Ничего подобного. Вы в этом можете убедить кулака, но не простого рабочего; он знает, когда мы говорим: давайте людей лучше тех, которых вы послали, заставьте их учиться лучше, чем учишься ты. Поэтому, когда нам кричат здесь о концессии, позвольте тогда спросить любого рабочего и крестьянина, что они предпочитают: заплатить ли по тому долгу, который немцы на нас возложили, – концессиями, или воевать? Когда мы Брестский мир заключали, мы говорили об империалистах: пока их не победила международная социалистическая революция, мы не можем защищаться иначе, как отступлением. Это неприятно, но факт, – и лучше, когда мы говорим эту фразу народу, – пока мы не построили армии, которую можно создать не десятками лет, а годами, если будет создано правильное распределение хлеба, чтобы для армии был запас хлеба, собранного, ссыпанного. В каком уезде, в какой губернии сделали это левые эсеры? Ничего подобного! До тех пор, пока этого не сделано, мы говорим, что все ваши крики есть пустейшая фраза, а, когда мы делаем шаги в рабочем управлении, мы делаем шаг вперед. Здесь неверно цитировали мою фразу. Я сказал, что плоха партия, в которой искренние люди вынуждены опускаться до таких фраз.

Что мы миллиард дали нашему Комиссариату продовольствия – это ли не шаг вперед? Многое еще не налажено, и, если вы пожелаете, сможете это наладить. Через кого только – не знаю. Не через старых ли чиновников? У нас учатся этому делу рабочие и крестьяне из Советов (аплодисменты) и потому закупка мануфактуры и ассигнование делают свое дело. Мы сотни раз в Совете Народных Комиссаров разбирали вопрос: через кого покупать мануфактуру, как проводить контроль, как помочь скорейшему ее распространению? И мы знаем, что из недели в неделю с успехом разрабатывали меры борьбы со спекуляцией, меры ловли спекулянтов, и что рабочие в этом деле с каждым месяцем становятся все тверже, и этого нашего успеха ни один человек отрицать не может. Мы идем вперед, а не топчемся на месте. Мы произвели 28 июня национализацию^{187}, может быть, на несколько сот миллионов, а вы еще возражаете и опять повторяете слова буржуазной интеллигенции. Социализм – это работа, которая производится не в несколько месяцев. Мы не топчемся на месте, а продолжаем идти к социализму, и после Брестского договора подошли к нему ближе. У рабочих есть опыт из ряда ошибок, сознание ответственности, трудности борьбы, а у крестьян есть опыт в деле социализации земли, и, несомненно, более опытные и разумные крестьяне говорят: мы в первую весну брали землю сами, а осенью возьмем в свои руки все дело, дело распределения земли. Ведь мы даем крестьянам мануфактуру по 50 процентов, т. е. за полцены, а кто крестьянской бедноте стал бы давать мануфактуру за эту цену? И мы будем идти к социализму через путь хлеба, мануфактуры и орудий, не достающихся спекулянтам, а идущих в первую голову бедноте. Это есть социализм. (Аплодисменты.) После полугода социалистической революции люди, которые думают по книжкам, ничего не понимают. Мы пришли к такому положению, когда от конкретного шага распределения хлеба и обмена мануфактуры на хлеб делаем так, чтобы выиграла беднота, а не богатые спекулянты. Мы – не буржуазная республика, так как для этого не нужно Советов. От распределения хлеба и мануфактуры надо, чтобы выиграла беднота, а этого не пробовала сделать ни одна республика в мире, а мы пробуем теперь. (Аплодисменты.) Мы делаем дело благородное, у нас есть опыт, и мы делаем все, чтобы беднота организовалась. Случаи грабежа и хулиганства почти уничтожаются, на один такой случай приходится десять случаев, когда крестьяне бедные, средние говорят: надо освободиться от кулака и помещика! Со времени Брестского мира мы сделали громадные шаги вперед в деле обучения крестьян, и они теперь не новички в деле борьбы за социализм.