Владимир Ленин
Полное собрание сочинений. Том 16. Июнь 1907 ~ март 1908
5. Средневековое землевладение и буржуазная революция
Спрашивается теперь, есть ли в экономических условиях русского аграрного буржуазно-демократического переворота материальные основания, заставляющие мелких собственников требовать национализации земли, или это требование тоже только фраза, только невинное пожелание серого мужика, пустое мечтание патриархального земледельца?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны сначала конкретнее представить себе условия всякого буржуазно-демократического переворота в земледелии, а затем сопоставить с этими условиями те два пути капиталистической аграрной эволюции, которые возможны для России, как мы указали выше.
Об условиях буржуазного переворота в земледелии, с точки зрения отношений землевладения, говорит очень рельефно Маркс в последнем томе «Теорий прибавочной стоимости» («Theorien über den Mehrwert», II. Band, 2. Teil, Stuttgart, 1905).
Разобрав взгляды Родбертуса, показав всю ограниченность теории этого померанского помещика, перечислив детально каждое отдельное проявление его тупоумия (II, 1. Teil, S. 256–258, erster Blödsinn – sechster Blödsinn des Herrn Rodbertus[64]), Маркс переходит к теории ренты Рикардо (II, 2. Teil, § 3 b) «Исторические условия теории Рикардо»){92}.
«Оба, – говорит Маркс про Рикардо и Андерсона, – оба исходят из воззрения, кажущегося очень странным на континенте, именно, что 1) не существует вовсе поземельной собственности, как помехи любому применению капитала к земле; 2) что земледельцы переходят от лучших земель к худшим. У Рикардо эта предпосылка имеет абсолютное значение, если не считать перерывов в развитии, проистекающих от вмешательства науки и индустрии; у Андерсона эта предпосылка – относительна, ибо худшая почва снова превращается в лучшую; 3) что всегда есть в наличности капитал, есть достаточная масса капитала, чтобы быть примененной к земледелию.
Что касается 1 и 2-ого пунктов, то жителям континента неизбежно должно казаться крайне странным, что в такой стране, в которой, по их представлению, всего сильнее сохранилась феодальная поземельная собственность, экономисты – и Рикардо и Андерсон – исходят из предположения о несуществовании собственности на землю. Это обстоятельство объясняется:
во-первых, из особенности английского «law of enclosures» (закона об оградах, т. е. об оградах общинной земли), не имеющего решительно ничего общего с континентальным разделом общих земель;
во-вторых, нигде на свете капиталистическое производство, начиная с эпохи Генриха VII, не расправлялось так беспощадно с традиционными земледельческими порядками, нигде оно не создавало для себя таких совершенных (адекватных = идеально соответствующих) условий, нигде не подчиняло себе этих условий до такой степени. Англия в этом отношении – самая революционная страна в мире. Все исторически унаследованные распорядки, там, где они противоречили условиям капиталистического производства в земледелии или не соответствовали этим условиям, были беспощадно сметены: не только изменено расположение сельских поселений, но сметены сами эти поселения; не только сметены жилища и места поселения сельскохозяйственного населения, но и само это население; не только сметены исконные центры хозяйства, но и само это хозяйство. У немцев, например, экономические распорядки оказались определены традиционными отношениями общинных земель (Feldmarken), расположением хозяйственных центров, известными местами скопления населения. У англичан исторические распорядки земледелия оказались постепенно созданы капиталом, начиная с XV века. Обычное в Соединенном Королевстве техническое выражение «clearing of estates» (буквально = чистка поместий или чистка земель) не встречается ни в одной континентальной стране. А что означает это «clearing of estates»? Оно означает, что не считались совершенно ни с оседлым населением, – его выгоняли, – ни с существующими деревнями – их сравнивали с землей, – ни с хозяйственными постройками – их отдавали на слом, – ни с данными видами сельского хозяйства – их меняли одним ударом, превращая, например, пахотные поля в выгон для скота, – одним словом, не принимали всех условий производства в том виде, как они существовали по традиции, а исторически создавали эти условия в такой форме, чтобы они отвечали в каждом данном случае требованиям самого выгодного применения капитала. Постольку, следовательно, действительно не существует собственности на землю, ибо эта собственность предоставляет капиталу – фермеру – хозяйничать свободно, интересуясь исключительно получением денежного дохода. Какой-нибудь померанский помещик, у которого в голове только и есть, что стародедовские (angestammten) общинные земли, центры хозяйства, коллегия земледелия и т. п., может поэтому в ужасе всплескивать руками по поводу «неисторического» воззрения Рикардо на развитие земледельческих распорядков. Но этим он показывает только, что он наивно смешивает померанские и английские условия. С другой стороны, отнюдь нельзя сказать, что Рикардо, исходящий в данном случае из английских условий, столь же ограничен, как и померанский помещик, мыслящий в пределах померанских отношений. Ибо английские условия – единственные условия, в которых адекватно (с идеальным совершенством) развилась современная собственность на землю, т. е. собственность на землю, видоизмененная капиталистическим производством. Английская теория является в этом пункте классической для современного, т. е. капиталистического способа производства. Померанская же теория, наоборот, обсуждает развитые условия с точки зрения исторически более низкой, еще не вполне сложившейся (не адекватной) формы отношений» (Seiten 5–7){93}.
Это – замечательно глубокое рассуждение Маркса. Размышляли ли над ним когда-нибудь наши «муниципалисты»?
Маркс еще в III томе «Капитала» (2. Teil, S. 156) указывал, что та форма поземельной собственности, которую застает в истории начинающий развиваться капиталистический способ производства, не соответствует капитализму. Капитализм сам создает себе соответствующие формы земельных отношений из старых форм – из феодального помещичьего, из крестьянски-общинного, кланового землевладения и т. д.{94}. В приведенном месте Маркс сопоставляет разные способы создания капиталом соответствующих ему форм землевладения. В Германии пересоздание средневековых форм землевладения шло, так сказать, реформаторски, приспособляясь к рутине, к традиции, к крепостническим поместьям, медленно превращающимся в юнкерские хозяйства, к рутинным участкам крестьян-лежебок[65], переживающих трудный переход от барщины к кнехту и гроссбауэру. В Англии это пересоздание шло революционно, насильственно, но насилия производились в пользу помещиков, насилия производились над крестьянскими массами, которые изнурялись поборами, выгонялись из деревень, выселялись, вымирали и эмигрировали. В Америке это пересоздание шло насильственно по отношению к рабовладельческим экономиям южных Штатов. Здесь насилие было применено против крепостников-помещиков. Их земли были разбиты, поземельная собственность из крупной феодальной стала превращаться в мелкую буржуазную[66]. А по отношению к массе «свободных» американских земель эту роль создания новых земельных распорядков для нового способа производства (т. е. для капитализма) сыграл «американский черный передел», движение 40-х годов против ренты (Anti-Rent-Bewegung), законодательство о гомстедах{95} и т. д. Когда немецкий коммунист Герман Криге в 1846 году проповедовал уравнительный земельный передел в Америке, Маркс высмеял эсеровские предрассудки и мещанскую теорию этого квазисоциализма, но оценил историческое значение американского движения против поземельной собственности[67], как движения, прогрессивно выражающего интересы развития производительных сил, интересы капитализма, в Америке.
6. Почему мелкие собственники в России должны были высказаться за национализацию?
Взгляните с указанной точки зрения на аграрную эволюцию России со второй половины XIX века.
Что такое наша «великая» крестьянская реформа, отрезка земли у крестьян, переселения крестьян на «песочки», введение при помощи военной силы, расстрелов и экзекуций новых земельных распорядков? Это – первое массовое насилие над крестьянством в интересах рождающегося капитализма в земледелии. Это – помещичья «чистка земель» для капитализма.
Что такое столыпинское аграрное законодательство по 87 статье, это поощрение грабежа общин кулаками, эта ломка старых поземельных отношений в пользу горстки зажиточных хозяев ценою быстрого разорения массы? Это – второй крупный шаг массового насилия над крестьянством в интересах капитализма. Это – вторая помещичья «чистка земель» для капитализма.
А что такое трудовическая национализация земли в русской революции?
Это – крестьянская «чистка земель» для капитализма.
В том-то и состоит основной источник всех благоглупостей у наших муниципалистов, что они не понимают хозяйственной основы буржуазного аграрного переворота в России в двух возможных видах этого переворота, помещичьи-буржуазного и крестьянски-буржуазного. Без «чистки» средневековых поземельных отношений и распорядков, частью феодальных, частью азиатских, не может произойти буржуазный переворот в земледелии, ибо капитал должен, – в смысле экономической необходимости должен, – создать себе новые поземельные распорядки, приспособленные к новым условиям свободного торгового земледелия. Эта «чистка» средневекового хлама в области аграрных отношений вообще и старого землевладения в первую голову должна коснуться главным образом земель помещичьих и надельных крестьянских, ибо то и другое землевладение теперь, в данном своем виде, приноровлено к отработкам, к наследию барщины, к кабале, а не к свободному капиталистически развивающемуся хозяйству. Столыпинская «чистка» лежит, несомненно, по линии прогрессивного капиталистического развития России, но только приспособлена эта чистка всецело к интересам помещиков: пусть богатые крестьяне втридорога заплатят «крестьянскому» (читай: помещичьему) банку, – мы за то дадим им свободу грабить общину, насильственно экспроприировать массу, округлять свои участки, выселять крестьянскую бедноту, подрывать самые основы жизни целых сел, создавать во что бы то ни стало, несмотря ни на что, пренебрегая хозяйством и жизнью какого угодно числа «исконных» надельных земледельцев, создавать новые отрубные участки, основу нового капиталистического земледелия. В этой линии есть безусловный хозяйственный смысл, она верно выражает действительный ход развития, каким он должен быть при господстве помещиков, превращающихся в юнкеров.
Какова же другая, крестьянская, линия? Либо она экономически невозможна – и тогда все разговоры о конфискации крестьянами помещичьей земли, о крестьянской аграрной революции и прочее – одно шарлатанство или пустое мечтание. Либо она экономически возможна, при условии победы одного элемента буржуазного общества над другим элементом буржуазного общества, – и тогда мы должны ясно представить себе и ясно показать народу конкретные условия этого развития, условия крестьянского пересоздания старых землевладельческих отношений по-новому, по-капиталистическому.
Тут естественно является мысль: эта крестьянская линия и есть раздел помещичьих земель в собственность крестьянства. Отлично. Но чтобы этот раздел в собственность соответствовал действительно новым, капиталистическим условиям земледелия, – нужно, чтобы раздел произошел по-новому, а не по-старому. Основой раздела должна быть не старая надельная земля, распределенная между крестьянами сотню лет тому назад по воле помещичьих бурмистров или чиновников азиатской деспотии, – основой должны быть требования свободного, торгового земледелия. Раздел, чтобы удовлетворять требованиям капитализма, должен быть разделом между фермерами, а не разделом между крестьянами-«лежебоками», из которых подавляющее большинство хозяйничает по рутине, по традиции, применительно к условиям патриархальным, а не капиталистическим. Раздел по старым нормам, т. е. применительно к старому, надельному, землевладению, будет не чисткой старого землевладения, а увековечением его, не освобождением пути для капитализма, а обременением его массой неприспособленных и неприспособляемых «лежебок», которые не могут стать фермерами. Раздел, чтобы стать прогрессивным, должен основываться на новой разборке между крестьянами-земледельцами, на разборке, отделяющей фермеров от негодного хлама. А эта новая разборка и есть национализация земли, т. е. полное уничтожение частной собственности на землю, полная свобода хозяйства на земле, свобода образования фермеров из старого крестьянства.
Представьте себе современное крестьянское хозяйство и характер надельного, т. е. старого крестьянского землевладения. «Будучи объединены общиной в крохотные административно-фискальные и землевладельческие союзы, крестьяне раздроблены массой разнообразных делений их на разряды, на категории по величине надела, по размерам платежей и пр. Берем хоть земско-статистический сборник по Саратовской губернии; крестьянство делится здесь на следующие разряды: дарственники, собственники, полные собственники, государственные, государственные с общинным владением, государственные с четвертным владением, государственные из помещичьих, удельные, арендаторы казенных участков, безземельные, собственники бывшие помещичьи, на выкупной усадьбе, собственники бывшие удельные, поселяне-собственники, переселенцы, дарственные бывшие помещичьи, собственники бывшие государственные, вольноотпущенники, безоброчные, свободные хлебопашцы, временнообязанные, бывшие фабричные и т. д., а затем еще крестьяне приписные, пришлые и пр.{96}. Все эти разряды отличаются историей аграрных отношений, величиной наделов и платежей и пр., и пр. И внутри разрядов подобных же различий масса: иногда даже крестьяне одной и той же деревни разделены на две совершенно отличные категории: «бывших господина N. N.» и «бывших госпожи М. М.». Вся эта пестрота была естественна и необходима в средние века»[68]. Если бы новый раздел помещичьих земель произошел применительно к этому феодальному землевладению – все равно, в смысле ли дополнения до единой нормы, т. е. раздел поровну, или в смысле какой-нибудь пропорциональности между новым и старым, или как-нибудь иначе, – этот раздел не только не гарантировал бы соответствия разделенных участков требованиям капиталистической агрикультуры, а, напротив, закрепил бы заведомое несоответствие. Такой раздел затруднил бы общественную эволюцию, привязал бы новое к старому, вместо того, чтобы освободить новое от старого. Действительным освобождением является только национализация земли, позволяющая вырабатываться фермерам, складываться фермерскому хозяйству вне связи со старым, без всякого отношения к средневековому надельному землевладению.
Капиталистическая эволюция на средневековых надельных землях крестьянства шла в пореформенной России таким образом, что прогрессивные хозяйственные элементы высвобождались из-под определяющего влияния надела. С одной стороны, высвобождались пролетарии, сдавая наделы, бросая их, запуская земли. С другой стороны, высвобождались хозяева, высвобождались посредством покупки и аренды земли, строя новое хозяйство из разных кусочков старого, средневекового землевладения. Земля, на которой хозяйничает современный русский сколько-нибудь состоятельный крестьянин, т. е. такой, который действительно способен превратиться при благоприятном исходе революции в свободного фермера, – эта земля состоит частью из его собственного надела, частью из арендованного надела соседа-общинника, частью, может быть, из долгосрочной аренды у казны, из погодной аренды у помещика, из земли, купленной у банка, и т. д. Капитализм требует того, чтобы все эти различия разрядов отпали, чтобы всякое хозяйство на земле построено было исключительно соответственно новым условиям и требованиям рынка, требованиям агрикультуры. Национализация земли выполняет это требование революционно-крестьянским методом, стряхивая с народа сразу и целиком всю гнилую ветошь всех форм средневекового землевладения. Не должно быть ни помещичьего, ни надельного землевладения, должно быть только новое, свободное землевладение, – таков лозунг радикального крестьянина. И этот лозунг выражает самым верным, самым последовательным и решительным образом интересы капитализма (от которого радикальный крестьянин ограждает себя по наивности крестным знамением), интересы наибольшего развития производительных сил земли при товарном производстве.
Можно судить по этому об остроумии Петра Маслова, у которого все отличие аграрной программы от трудовической крестьянской сводилось к закреплению старого, средневекового, надельного землевладения! Крестьянская надельная земля, это – гетто, в котором задыхается и из которого рвется крестьянство к свободной[69] земле. А Петр Маслов, вопреки крестьянским требованиям свободной, т. е. национализированной, земли, увековечивает это гетто, закрепляет старое, подчиняет лучшие земли, конфискуемые у помещиков и передаваемые в общественное пользование, условиям старого землевладения и старого хозяйства. Крестьянин-трудовик – на деле самый решительный буржуазный революционер, на словах – мещанский утопист, воображающий, что «черный передел» есть исходный пункт гармонии и братства[70], а не капиталистического фермерства. Петр Маслов на деле – реакционер, закрепляющий из страха перед Вандеей будущей контрреволюции теперешние антиреволюционные элементы старого землевладения, увековечивающий крестьянское гетто, на словах же у него непродуманные, бессмысленно заученные словечки о буржуазном прогрессе. Действительных условий действительно свободно-буржуазного, а не столыпински-буржуазного прогресса русского земледелия Маслов и Кo абсолютно не поняли.
Отличие вульгарного марксизма Петра Маслова и тех приемов исследования, которые действительно применял Маркс, всего яснее можно видеть на отношении к мелкобуржуазным утопиям народников (и эсеров в том числе). В 1846 году Маркс беспощадно разоблачил мещанство американского эсера Германа Криге, который предлагал настоящий черный передел для Америки, называя этот передел «коммунизмом». Диалектическая и революционная критика Маркса отметала шелуху мещанской доктрины и выделяла здоровое ядро «нападений на земельную собственность» и «движения против ренты». Наши же вульгарные марксисты, критикуя «уравнительный передел», «социализацию земли», «равное право на землю», ограничиваются опровержением доктрины и сами обнаруживают этим свое тупое доктринерство, не видящее живой жизни крестьянской революции под мертвой доктриной народнической теории. Маслов и меньшевики довели это тупое доктринерство, выраженное в нашей «муниципализаторской» программе закрепления самой отсталой средневековой собственности на землю, до того, что от имени с.-д. партии во второй Думе могли говориться такие поистине позорные вещи: «… Если в вопросе о способе отчуждения земли мы (социал-демократы) к этим (народническим) фракциям стоим гораздо ближе, чем к фракции народной свободы, то в вопросе о формах землепользования мы от них стоим дальше» (47 засед., 26 мая 1907 г., стр. 1230 стенографического отчета).
Действительно, в крестьянской аграрной революции меньшевики стоят дальше от революционной крестьянской национализации и ближе к либерально-помещичьему сохранению надельной (да и не одной надельной) собственности. Сохранение надельной собственности есть сохранение забитости, отсталости, кабалы. Естественно, что либеральный помещик, мечтая о выкупе, распинается за надельную собственность[71]… рядом с сохранением доброй доли помещичьей собственности! А социал-демократ, сбитый с толку «муниципализаторами», не понимает того, что звук слов исчезает, а дело остается. Звук слов об уравнительности, социализации и т. п. исчезнет, ибо не может быть уравнительности в товарном производстве. Но дело останется, т. е. останется наибольший, возможный при капитализме, разрыв с феодальной стариной, с средневековым надельным землевладением, со всей и всяческой рутиной и традицией. Когда говорят: «из уравнительного передела ничего не выйдет», то марксист должен понимать, что это «ничего» относится исключительно к социалистическим задачам, исключительно к тому, что капитализма это не устранит. Но из попыток такого передела, даже из идеи такого передела очень многое выйдет на пользу буржуазно-демократического переворота.
Ибо этот переворот может произойти либо с преобладанием помещиков над крестьянами – а это требует сохранения старой собственности и столыпинского реформирования ее, исключительно силою рубля. Либо он произойдет путем победы крестьянства над помещиками – а это невозможно, в силу объективных условий капиталистической экономии, без уничтожения всей средневековой собственности на землю, и помещичьей и крестьянской. Либо столыпинская аграрная реформа, либо крестьянски-революционная национализация. Только эти решения экономически реальны. Все же среднее, начиная от меньшевистской муниципализации и кончая кадетским выкупом, есть мещанская ограниченность, тупое искажение доктрины, плохая выдумка.
