Владимир Колосков
Перевал

Где День и Ночь за тканьем гобелена

Плетут что-час таинственный сюжет,

Мы поведем рассказ, и, может, постепенно

Покажется нам то, чего на самом деле нет.

А коли нет его – тревожиться не след,

За это нам порукою – наука.

А коли что-то есть – сыскаться должен след,

Да пока сыщется – состаришься со скуки.

© Владимир Колосков, 2020

ISBN 978-5-0051-2054-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Перевал

Крепкий осенний ветер гонял низкие облака меж горных хребтов и кряжей. Мокрый снег и дождь сменялись солнцем по десять раз на дню. Здесь, суровый, как ледник, и непостоянный, как ноябрьская погода, лежал перевал Хундретвассер.

Когда-то здесь не было ничего. Потом появилась тропа, за ней – дорога. И вот уже на куске неподвластной лесу скалистой земли расположились постоялые дворы, кузницы, шорные, оружейные и столярные мастерские, небольшая церковь и несколько десятков домов. Постоянных жителей на перевале не набралось бы и двух сотен, но Хундретвассер был похож на поселок. В церкви исправно вели метрику, и все постоянно проживающие были вписаны в налоговую ведомость, как то пристало по судебнику. Впрочем, на судебник и ведомость здесь никто не обращал внимания, потому что сборщик податей никогда не забирался так высоко, а если бы забрался – скоро пожалел бы об этом.

Хундретвассер жил дорогой. На юге она вела к Балканам, откуда открывался путь к Палестине и таинственному Востоку. По северу уходил путь в Европу. Из всех существующих путей дорога через перевал была самой опасной и сложной, поэтому путешествовали по ней только те, кто имел острую необходимость избегать прочих дорог.

Много услуг мог предложить перевал путешественнику, которого грехи, долги, измены, жадность или другие сильные стороны характера вынуждали забираться в горы. Главным же его товаром были люди. Этот перевал знали как рынок наемников, которых немало ошивалось здесь на любой вкус и кошелек. Каких только мошенников, плутов и лиходеев тут ни водилось!

Самыми дешевыми были крестьяне: беглые крепостные и свободные, бежавшие от своих феодалов в поисках лучшей доли. Они едва умели держать оружие, но зато обходились почти даром. Многие довольствовались тем, что их кормили, и еще радовались при этом, что не приходится голодать, как на своих наделах. Следующими по рангу были ратники. Их цена зависела от числа военных кампаний, в которых им довелось участвовать, и от количества доспехов. Тот, у кого был щит, стоил вдвое больше такого же без щита. Только знатоки могли точно рассчитать цену. Впрочем, очень опытных вояк тоже не слишком жаловали из-за привычки к грабежам.

За вояками шли бывшие оруженосцы и пажи. Даже в одной рубахе они стоили дорого. Обращению с оружием эти люди обучались с детства, в то время как простых ратников забирали в отряды от сохи и гончарного круга. Оруженосцы, кроме того, знали воинское дело. Их обычно ставили офицерами над небольшими отрядами из солдат и крестьян.

На самом верху неписаного табеля стояли рыцари, потерявшие удачу, честь и прочее и вынужденные промышлять на большой дороге. Таковых было немного, потому что рыцари зачастую теряют удачу одновременно с жизнью. На них тоже имелись свои расценки: разорившиеся ценились выше впавших в немилость, а тех в свою очередь ценили дороже покрытых позором. Отличительной чертой рыцаря был боевой конь. С конем и хорошими доспехами на перевале можно было за умеренную цену произвестись в рыцари.

Особняком стояли «кромешники» – опытные наемники, среди которых были рыцари, но не только. У каждого из них была своя история, богатая войнами, походами, заговорами, набегами, осадами и погромами. Их цена определялась только репутацией на перевале и боевым конем. Без коня на самый верх было не пробиться.

Последняя ночь на перевале прошла спокойно: никого не убили и даже не покалечили. Студеным сумеречным утром на перевал поднялся человек. Вид его был жалок, но свидетелей плачевному состоянию было немного – в предрассветный час главная улица была пуста. Человек, а звали его Каспар, был известным в здешнем крае «кромешником», но сейчас он больше походил на бродягу. Разбитая голова повязана платком, ножны пусты, одежда пропитана кровью, хотя под слоями грязи этого было не разобрать. Шел Каспар, тяжело хромая, как на костыль опираясь на здоровый сук, подобранный где-то в лесу. Если бы при каждом шаге на нем не шуршали железными пластинами доспехи, то случайный прохожий из жалости подал бы ему монету или со злобы отвесил бы тумака.

Каспар подошел к «Селезню», лучшему постоялому двору перевала после «Кардинала». Стоит заметить, что все дворы перевала были постоялыми. Каждый чужак должен был выбрать себе дом, после чего его с хозяином связывал известный договор. Но только два дома можно было назвать странноприимными домами в буквальном смысле.

У входа Каспара заметил какой-то вояка. Он был смертельно пьян и, не узнав Каспара, отпустил шутку про милостыню для хромого коротышки. Каспар действительно был малого роста, но в Хундретвассере никому, кроме одного человека, не могло сойти с рук шутить этим. Каспар свалил солдата в грязь ударом кулака, а потом намял бока своим увесистым костылем.

В «Селезень» набилось полным-полно народу, но все, кроме незадачливого забулдыги, которого Каспар встретил снаружи, спали. Об отдельной комнате – а гостевых комнат в «Селезне» было целых три! – нечего было думать. Хотя одну из этих комнат Каспар занимал по целым неделям, сейчас все было битком, и Каспару не нашлось даже лавки. Он привычно отыскал угол потеплее и повалился на плащ. Глубокая усталость быстро сменилась сном, в котором не было ни ран, ни поражений, ни мыслей о будущем.

Каспар проснулся в середине дня. Он с приятным чувством отметил, что его пока не узнали. Он так замотался в своем темном углу покрытым грязью плащом, что на него не обращали внимания, принимая за перебравшего браги прохожего. Это было единственным приятным моментом его пробуждения. Рана на ноге заболела сильнее, чем во время ходьбы, а голод после недельного блуждания по лесу обрушился на него с удесятеренной силой.

Каспар вылез из угла и взобрался на лавку перед свободным столом. Сколько знакомых лиц! Приятно чувствовать себя дома, пусть не дома, но почти дома, хотя бы в своей тарелке. Каспар хрипло окликнул ловко снующую между столов девку:

– Ей! Марихен, любовь всей моей жизни, принеси поесть усталому путнику!

На крик обернулась не только Марихен, в первую секунду испугавшаяся, как будто увидела привидение, обернулись на знакомый голос почти все, кто был в трапезной. Не узнать Каспара было невозможно. Поняв, кто объявился на перевале, все не занятые важными делами, вроде еды, карт или переговоров, поползли к двери разносить по перевалу новость о возвращении. Остальные, смерив Каспара злорадными взглядами, вернулись к своим делам. Эти люди не имели с Каспаром личных счетов, но его неудача означала больше денег для остальных. Может, не сегодня, не в этот самый день, приплывут к ним деньги, в иное время предназначенные Каспару, но когда-нибудь это случится, и это повод с чувством невинного злорадства улыбнуться.

Марихен расставила снедь по столам и присела на лавку к Каспару.

– Ловко же ты проник сюда. Ни одну мышь не потревожил. Мы ждали тебя со дня на день. Не думала, что ты так плох. Похож на прокаженного. Да тебе же ногу проткнули! Я надеялась, для тебя обойдется.

Марихен вытащила из-за пазухи тряпку, которой сметала со столов объедки, и отерла от грязи лицо Каспара. К счастью, хотя бы его красивое лицо они пощадили, только несколько царапин от веток.

«Со дня на день, откуда?» – промелькнуло в голове у Каспара, но голод вернул его к действительности.

– В этот раз не обошлось… и оставь в покое мою ногу… и неси мне поесть, чертовка! Я неделю питался одними ягодами, поваландайся я по лесу еще немного, распух бы с голоду до твоих форм! – Каспар протянул руку и отвесил щедрый комплимент формам, которые имел в виду. – Поторопись же!

– А будет ли монета у калечного карлика, – грубо огрызнулась Марихен, но тут же рассмеялась, показывая, что это была только шутка. Единственным человеком, который мог шутить над ростом Каспара, не рискуя напороться потом в темноте на его нож, была Марихен. – Наш стол стоит дороже удачного сравнения.

– Деньги у меня есть, а не есть, так будут, – уклончиво пообещал Каспар, а его слово стоило дорого.

Марихен недовольно фыркнула в ухо Каспара, показывая, что ее таким не проймешь, и ушла, но уже скоро вернулась с чугунным судком, в котором лежала жареная курица.

Жир толстым слоем покрывал дно, а хрустящая корочка блестела даже в скудных лучах солнца, что с трудом пробивались через прикрытое ставнями окно. Думать о деньгах Каспару сейчас не хотелось: голод затмевал все. У хозяина «Селезня», как и у всех на перевале, Каспар был на хорошем счету. Конечно, к вечеру все окончательно поймут, в каком бедственном положении он очутился, и тогда кредитов ему не видать, но до тех пор можно без зазрения совести пользоваться остатками своей значимости.

На перевале знали, что Каспар, не устояв против награды, повел караван с отрядом, наспех набранным непонятно из кого. Слыхали, что в его отряде случился мятеж, в котором купцов и верную часть охраны перебили, а караван разграбили. До сего дня только над судьбой Каспара висел туман неизвестности. Что с ним: убит, погиб в лесу, сбежал с мятежниками? К концу курицы о его возвращении на перевале знали все до последней собаки.

Когда Каспар, сжимая рану на ноге, раздумывал, не нагрузиться ли впрок второй курицей, к его столику подсел незнакомец. Каспар профессиональным взглядом оценил подошедшего. Судя по одежде и украшениям, это был какой-то восточный вельможа, не купец, не из верхушки знати, но и не простак. Многое в нем казалось необычным. Скорее всего, некий посланник по тайным поручениям. Это объясняло, что тот забыл в таком забытом Богом месте.

– Ты тот, кого здесь называют Маленький Каспар? – спросил незнакомец.

– Просто Каспар, прошу запомнить. Кто вы? – ответил Каспар.

– Меня зовут Паласар, просто Паласар, – представился незнакомец.

– Купец? – закинул удочку Каспар.

– Скорее нет. Путешественник.

– Просто путешественник? – В ответ Паласар кивнул. – Да, можно было догадаться. Значит, не купеческого сословия. Очень неловкое место, чтобы просто путешествовать.

– О нет, не говорите так, любезный Каспар! Я многажды бывал в местах куда более странных, чем это! – искренне, по крайней мере так показалось со стороны, воскликнул Паласар.

– Так какого вы, простите, рода, племени, знамени? – поинтересовался Каспар, уже не ожидая честного ответа.

– Я из одного могущественного братства, которое, однако, не пользуется влиянием в здешних местах и на поддержку которого я не могу рассчитывать, и посему имею к вам дело, – с наивной хитростью уклонился от ответа Паласар.

– Что за братство, если не секрет, – Каспар снова попросил гостя назваться. Пусть скажет хоть что-то.

– Не думаю, что наше название вам что-то скажет. Братство серы и ладана. Но довольно обо мне. Я слышал, вы лучший в здешних местах, кто занимается охраной.

«Выдает себя за какого-то колдуна, – подумал Каспар. – Наверное, не магометанин, хотя нельзя сказать точно. В украшениях слишком много тайных знаков. Напустил старик туману. Должно быть, последователь одной из мистических сект».

– Не в лучшее время вы просите моих услуг. Я ранен и сейчас мало на что гожусь, – пришлось признать Каспару.

Паласар заинтриговал его, но даже самый жгучий интерес не мог исцелить рану в ноге.

– Это не имеет для меня значения. Мне требуется охрана, и я хочу, чтобы вы взялись за мое дело. Оплата будет достойна ваших способностей, но и не превзойдет их, чего, я полагаю, для вас более чем достаточно.

Вот назойливый плут! И как ловко ввернул похвалу! Каспар бы улыбнулся милому старику и его затейливой обходительности, но настроение у наемника становилось все мрачнее.

– Послушайте, я не могу, – подпустив в голос раздражительную резкость, ответил Каспар. – Если вы готовы ссудить золотую монету за золотой совет, то я готов порекомендовать лучшего человека, который справится с вашим делом. Если господин желает непременно низкорослого начальника охраны, я готов отыскать вам человека, чей рост от земли будет не выше моего.

– О, нам принесли еду! – словно и не услыхав Каспара, обрадовался Паласар.

Девка – в этот раз их обслуживала не Марихен – поставила на стол тарелки с ветчиной и четвертью головки сыра, бутылку вина и хлеб.

– Мы можем тут славно поесть! Я ведь еще не обедал. Угощайтесь! – предложил Паласар.

Что ж, если для того, чтобы поесть, придется выслушивать его разговоры, то Каспар готов их выслушать. У самого язык неплохо подвешен.

Паласар достал кинжал и отрезал себе ветчины. Интересно, намеренно ли он ест ветчину, чтобы показать, что он не иудей и не правоверный. Хотя по этому еще нельзя судить. Каспар знал, что иудеи едят свинину, чтобы отвести от себя подозрения церкви, в тех местах, где гонения сильны и такие подозрения могут стоить жизни. Тем не менее Каспар начал есть сыр, отламывая от него куски двумя пальцами правой руки, делая это по магометанскому обычаю, чтобы не оскорбить обычаев незнакомца, если Паласар таковым следует.

– В этом нет необходимости, – ответил на этот жест Паласар и отломил двумя руками кусок сыра, который, предварительно отжав от сыворотки, положил на ветчину.

Кинжал его был необычен. Дамасская сталь – это редкость, но на перевале ее можно встретить. Внимание Каспара привлекла золотая рукоятка: она была слишком богато украшена. Каждый из четырех рубинов стоил иного каравана, проходящего через перевал, а пятый был еще больше и весьма искусной огранки. Каспар не удивится, если у такого камня есть или было собственное имя в честь жены какого-нибудь восточного деспота. Таких камней у обычных ювелиров не водилось. Они быстро оседали в царских сокровищницах и редко их покидали. Незнакомец совсем не таил кинжал, значит, владел им по праву.

Внимание Каспара не ускользнуло от наметанного глаза Паласара.

– Вы здесь не привыкли к нашей роскоши. Ты, как и все, глазеешь на мой кинжал, – с иронией произнес Паласар, продолжая орудовать над ветчиной. – Впрочем, у меня водятся вещицы и более значительные, но об этом тс-с-с! – Паласар поднес палец к губам. – Мы не хотим, чтобы кто-то напрасно пострадал из-за простой алчности.

– Богатая вещь. Интересно, кто может делать такие подарки? – спросил Каспар, хотя не рассчитывал на честный ответ. – Не думаю, что ты купил ее на ярмарке.

– Кто? Это пустое! – всплеснул руками Паласар. – Могу назвать хоть дюжину имен. И у каждого я был принят. По-моему, интереснее, за какие услуги делают такие подарки, – продолжил он и в конце хитро улыбнулся.

– И за какие же?

– С моем случае это – спасение державы.

– Тогда подарок не так велик, – ответил на самовосхваление Каспар и задумался про себя: «Не слишком ли много он берет на себя? За кого хочет себя выдать?»

– Ты сейчас подумал, что я многовато болтаю про себя, – ответил на замечание Паласар. – Нет, я не читаю мыслей, разве что я читаю их в лицах. А этот разговор у меня повторяется которую дюжину раз с разными людьми, и читать мне просто. Если ты так подумал, то я скажу две вещи. Во-первых, кем-то подмечено, что любые небылицы, которые человек присочинит о себе, это невинный лепет рядом с махровым вздором, какого наплетут про него другие. Во-вторых, награда скромна, потому что в грозах смут я лишь тенью стою за спиной сильнейших, и моя роль в иное время вообще могла быть не замечена, поэтому щедрость дарителя… кхм… не подвергаема сомнению.

– Пусть так. – Каспара снова клонило в сон, и, похоже, начиналась лихорадка. Он все сложнее удерживал в голове нить разговора.

Вино было настолько кислым, что нельзя было сказать, из какого сорта винограда оно испорчено, но оно отбивало у ветчины вкус прогорклого жира и подвальной сырости и одним тем было хорошо. От вкуса ветчины Паласар поморщился.

– Мешки корицы, кориандра, красного и черного перца, каких угодно пряностей проходят здесь без счету. И тому я сам свидетель, они прошли через перевал не далее пяти дней назад, а они жалеют добавить к мясу наиобычнейшую соль.

– Я на короткой ноге знаком с восточными обычаями, но сейчас обойдемся без бухарских околичностей, – с трудом выдавил Каспар. – Ты здесь не чтобы обсуждать простоту кухни.

– Наша обходительность не в твоем вкусе? – притворно удивился Паласар. Он достаточно уболтал этого несговорчивого Каспара. Теперь нужно заканчивать, пока он не свалился от слабости. Но перед этим подержать его на крючке еще чуть-чуть. – А ты выглядишь как человек тонкого ума, способный оценить неспешное течение беседы, подобной шахматной партии в сорок ходов.

– Неспешное течение у вас от жары и от лени. Жары здесь не наблюдается, а до вашей обходительности отсюда четыре недели галопом на свинье.

– Да уж, местные вши не располагают к переговорам, достойным шахматной игры. Я повторю свое предложение. Мне нужен начальник охраны для моего груза. Я выбрал тебя, и поскольку ты сейчас без работы и денег, я нахожу твой отказ едва ли не оскорбительным.

– Я был ранен и почти искалечен! – Каспар собрал остатки гнева. – Сегодня хромым меня назвал пьянчуга, потом дразнила Марихен, а скоро меня будут дразнить все уличные мальчишки, и я мало смогу сделать, если им захочется кидать в меня камни!

Каспар не хотел этого всего говорить, но осознание своей печальной доли внезапно затопило его, и он не мог остановиться, пока полностью не выговорился.

– Удача отвернулась от меня. Здесь мне не найти работы, потому что здесь мало дураков, которые будут платить золотом за грошовые советы и кормить меня ради разговоров. Я не могу шагу ступить без костыля, я не могу вести даже себя, не то что караван. Здесь мне нет дома. Я мог бы податься в церковь, но в приходе меня считают слишком шумным. Все что мне остается – это прибиться к торговцам и искать пристанище внизу. Меня мало что ждет, кроме милостыни и пьянства. А если рана загноилась, то лекарь может отнять целиком ногу, и тогда вся моя жизнь станет милостыней и пьянством.

– Твои страдания велики, но удача переменчива, мой друг. Может быть, именно теперь она поджидает тебя, нужно только ухватить ее.

– Вся моя удача была в том, что я добрался сюда живым. Если бы ты знал, сколько неисполнимых обетов Господу я дал, чтобы выбраться сюда из леса.

– Если твоя рана – это единственное, что тебя беспокоит, то я утешу тебя. Она не настолько серьезна. Я могу вылечить ее за одну ночь и один день.

– Не смейся надо мной, старик! Ты даже не видел ее.

– Лекари Джун-Го могут узнать болезнь по биению сердца, в Индии – по дыханию, а в Тибете – взглянув на изображение человека. Тебя смущает, что я могу определить серьезность твоей болезни по нашему долгому разговору?

– И где все эти лекари? Что мне до этих россказней? А коли ты сам лекарь, то должен знать, что тут нужны месяцы!

– Я не лекарь, но некоторые болезни мне подвластны, и я знаю, что если раненый может подняться на ноги, то у меня найдется средство излечить его. Я уважаю свое искусство и не бросаюсь пустыми обещаниями. Возьми это. – Паласар достал из складок расшитой звездами накидки мешочек и протянул Каспару. Мешочек сладко пах сушеными травами. «Братство серы и ладана», – вспомнил Каспар и воскликнул:

– Ты знахарь и алхимик! – Его на короткий миг охватило детское ощущение чуда, которое вмиг избавит его бед. Через несколько дней он будет вспоминать об этом наивном, но светлом чувстве со всем отвращением, на какое только способен, но в этот миг он был искренне взволнован.

– Тише! – попросил Паласар. – В этом нет ничего плохого, но мое искусство не в чести у некоторых. Мне не хотелось бы прослыть «шумным», как ты сказал. Завернешь содержимое в льняной платок, намочишь горячей водой и приложишь к ране. Плотно завяжи поверх и держи в тепле. Травы вытянут хворь, срастят кровяные трубки и очистят кровь.

Каспар собрался спрятать мешочек, но Паласар резко схватил его за руку и уставился ему прямо в глаза.

– Одна ночь и один день. Это сильные травы. Самые сильные. Армия, идущая с возом этого зелья, будет непобедимой. Сколько, по-твоему, это должно стоить? Это очень дорогие травы, а поскольку денег у тебя нет, я предлагаю следующий договор. Если травы исцелят тебя, ты берешься за охрану моего груза за обычную плату.

Ощущение чуда еще держалось, поэтому Каспар, не думая, согласился:

– Нет такого травознайства, чтобы исцелять резаные раны за одну ночь. Если завтра я исцелюсь, я отведу тебя, куда скажешь, за половину платы.

– По рукам, – Паласар просиял, будто вырвал из Каспара нерушимую клятву.

Они протянули руки, чтобы пожать их в знак соглашения, но при первом же прикосновении к ладони Каспара Паласар отдернул руку.

– Что за фокусы? – злобно зашипел он, глядя на свежий порез, проходивший по холму Венеры.

– Ой, премного извиняюсь, – неловко пробормотал Каспар, убирая в рукав потайное лезвие. – Выскакивает иногда. Нужно наладить пружину.

– Дурак! Не режь меня больше! – с обидой потребовал Паласар.

Они снова пожали руки.

– Но одно условие… – начал Каспар.

– Нет! Уговорено и кончено. – Раздраженный Паласар быстро вскочил из-за стола и удалился, стряхивая с плаща крошки еды.

«Неприятно это – не иметь возможности встать из-за стола и догнать его», – подумал Каспар.

Ходьба – самая простая вещь на свете, умение, которым овладеваешь в таком раннем детстве, что не можешь вспомнить; свою великую способность ходить не замечаешь годами, не обращаешь на нее внимания, как не замечаешь, что дышишь. Но, лишившись этой мелочи, сразу чего-то недостает. Вера Каспара в волшебное снадобье была мимолетна, и теперь он думал о знахарском мешочке, как об обычном товаре шарлатанов, хотя Паласар был не так прост, как ярмарочный торговец счастьем.

В последней фразе Каспар хотел уточнить, что в точности значит это слово – исцелит. Травы же могут помочь, но насколько они должны помочь, чтобы Паласарова часть сделки считалась выполненной? В любом случае, на полное исцеление рассчитывать не приходится, и всегда можно сказать Паласару, что травы помогли недостаточно. Пожалуй, даже хорошо, что тот сбежал прежде вопроса. Это оставляет место для дальнейших переговоров.

С этой мыслью Каспар взялся за новое дело, благо, что для его исполнения ему не придется вставать из-за стола. Может, жизнь из милостыни и пьянства, какую нарисовал себе Каспар, и лежала перед ним беспросветными годами мытарств и мороки, кое-что интересное он еще успеет поделать. Он подозвал к себе знакомых, следивших за его разговором с Паласаром.

Проведя весь вечер за расспросом наемников, Каспар составил себе картину о своем нанимателе. Началось все неделю назад, когда на перевал вошел богатый караван сейида Лезаха из Шираза. Лезах никогда не покидал родной Шираз, поэтому прибывшего с караваном Паласара сначала приняли за главного караванщика. Паласар поселился в «Кардинале», единственном постоялом дворе, где были богатые покои для купцов, в них были и кровати, и ночные вазы, а по утрам приносили таз подогретой воды, чтобы господа могли умыть свои лощеные физиономии.

Паласар не скупился на расходы, хотя его траты происходили словно от неопытности, а не от любви к роскоши. Купцы считали каждый грош, Паласар будто и не вел счет деньгам. Это, а также то, что все распоряжения по каравану отдавал другой человек, привели к тому, что статус Паласара на перевале стал меняться с понятного на непонятный, а когда спустя два дня караван тронулся в путь без Паласара, он перешел в разряд личностей таинственных. Никто так и не смог улучить момент, чтобы порыться в его вещах: Паласар был нигде и везде, возникая в самых неожиданных местах и спугивая воров (их на перевале было два, и оба, чтобы не подвергнуться остраксизму, соблюдали неписаные правила не воровать у «кромешников» и людей уважаемых, а, обнося пришельцев, блюсти приличия и меру).

Скоро стало известно, что Паласар собирает охрану для некоего каравана. Каспар так и не смог разузнать, кому первому он это сообщил, но так или иначе возникла задача: организовать для Паласара охрану груза, при этом он упомянул, что звездам угодно, чтобы его караван вел человек небольшого роста со смуглой кожей. В этом описании узнали Каспара. На слова желавших взяться за работу, что Каспар ушел и не вернется несколько месяцев, Паласар отвечал, что если судьбе угодно, чтобы с ним шел Каспар, то с ним пойдет именно Каспар. Фатализм для здешних мест необычный, но по восточным меркам приемлемый. Вскоре Паласар сообщил – Каспар опять не узнал, кому он это сообщил, – что его дело не требует отлагательств, поэтому Каспар должен вернуться вскоре. Этот слух распространился в то же время, что и новость о мятеже в отряде Каспара, и Паласар перешел в разряд личностей весьма таинственных, даже опасных. Над ним начали сгущаться тучи, но сгуститься они не успели, так как Каспар вернулся.

Две странные детали отметил Каспар в составленном по разным свидетельствам рассказе. Во-первых, у Паласара не было никакого груза. Ни повозки, ни лошади, ни сундука. Караванщик Лезаха забрал все, что могло принадлежать Паласару. Второе, люди по-разному оценивали его возраст. Человек, встречавший караван Лезаха, описал Паласара молодым. Другой наемник из рыцарей говорил о нем, как о человеке в почтенных летах, а Каспар, хорошо разглядевший Паласара вблизи, посчитал его стариком. Так сильно люди не ошибаются, но никто другой не обратил на это внимания. Каспар предположил, что Паласар использует какие-то трюки вроде накладной кожи, чтобы скрывать свою подлинную внешность.

На ночь Каспар получил комнату. Никто не знал, о чем он сговорился с Паласаром, но все видели, что Паласар ушел, заключив сделку. Это должно обернуться деньгами для Каспара, и об оплате можно не беспокоиться.

В обычной комнате Каспара было хорошо натоплено – одна из стен была трубой печи, и не так сквозило через щели, как внизу. Кто-то из прислуги даже озаботился положить в жаровню свежих углей из печи, так что было в чем нагреть воду. Марихен предложила сходить за лекарем, но Каспар остановил ее, уверив, что они сами смогут все сделать.

Он знал этого лекаря, единственного на перевале, и у того было только одно особое медицинское умение, и оно приводило Каспара в замешательство. Лекарь пил мочу, смакуя ее, как лучшие вина. Делал он это, чтобы определить по вкусу, какой орган поражен болезнью. Для лекаря это, без сомнений, полезное умение. Наверное, этому можно научиться, и в каких-то университетах есть об этом специальные лекции, но как делать при этом такое заинтересованное и сложное лицо, какое бывало у здешнего лекаря во время диагностики, было выше понимания Каспара.

Обмывшись в тазу с горячей водой и нагрузившись вином, Каспар объяснил, что надо сделать. Они с Марихен отрезали кусок от льняного покрывала, завернули в него драгоценное содержание мешочка и размочили кулек в воде. Потом Марихен уложила сверток на рану Каспара и плотно привязала платком.

Каспар улегся на подстилку. Простыни и покрывала были, как обычно, грубы. По меркам перевала, первый класс, но грубее того белья, что Каспар знал в детстве. Он любил это место, все-таки ночей тридцать в году он проводил именно на этой плетеной подстилке.

Марихен задула свечу и прилегла рядом. Она решила поиграть с Каспаром и запустила руку ему между ног. Но Каспар не отозвался. Став почти бесчувственным от вина, он почувствовал, что с рукой Марихен на причиндалах засыпать стало чуть приятнее, но объятия Морфея влекли его сильнее, чем объятия Марихен. Очень скоро Каспар провалился в сон, спеша хотя бы на ночь отрешиться от своей тревожной участи.

– Помнишь нашу первую ночь? Я порезалась о твой потайной нож, а ты сказал, что кровь в первую ночь – хороший знак? – шепотом заворковала Марихен, но Каспар едва слышал ее сквозь сон и не нашел в себе сил ответить. Марихен вздохнула и покинула его.

Пробуждение для Каспара выдалось тревожным. Он привычным движением привстал, откинул покрывало, поглядел на голые ноги, затем повернулся, поставил ступни на холодный пол и встал, ощутив под ногами уверенную опору. Он снова стоял, не ощущая боли. Невозможно!

Он сделал три шага до лавки, где валялась его одежда. Боль не возвращалась. Он сел и непослушными пальцами развязал, разодрал повязку на бедре. Он долго смотрел на полностью зажившую рану. Не веря глазам, он тыкал пальцами, сжимал, щипал, но никак не мог поверить, что зияющая дыра плоти превратилась в розоватый рубец. Пришлось уколоть себя лезвием, чтобы убедиться, что он не спит. Уж не были ли все бедствия, случившиеся с Каспаром за последнюю неделю, дурным сном? Может, это караван, рана и мятеж были затянувшимся кошмаром? Нет, рубец на ноге был свеж, чтобы его можно было принять за позабытый старый шрам.

В содранных с ноги бинтах Каспар отыскал истлевший от крови мешочек Паласара. Травы, остававшиеся в нем, пахли сладковатым трупным гниением. Каспар бросил их в остывшую жаровню. Вскоре одевшись, в недобром расположении духа Каспар спустился вниз, там он наскоро позавтракал парой яиц вкрутую с козьим молоком и со всех ног (теперь-то у него их две, и обе рабочие!) побежал в «Кардинал» за разъяснениями.

Паласара пришлось изрядно подождать. Паласар, по словам хозяина, вставал не ранее полудня. Ломиться в комнату щедрого гостя, если никто не умер или не при смерти хотя бы, хозяин строго-настрого запретил. Тут уж пришлось и Каспару подчиниться. Бузить в лучшем странноприимном доме не позволялось даже ему.

– Гляжу я, чудо не слишком обрадовало тебя, мой друг, – поприветствовал Паласар Каспара, когда наконец спустился из своей комнаты и почтил собравшихся внизу гостей. – Но теперь я нахожу тебя здоровым и полным сил, чтобы приняться за мое дело.

– Что это за магия? – мрачно спросил Каспар и пожаловался: – Нога еще болит.

– Не так сильно! – воскликнул Паласар. – Совсем не то, что вчера. Спроси тут любого, не я ли поставил тебя на ноги? А если где и побаливает, то всяко не так, чтобы это помешало походу.

Каспар на это лишь неопределенно хмыкнул.

– Эти рецепты для узкого круга, – нагнулся Паласар к уху Каспара, – но могу заверить, что там, куда мы движемся, нам могут повстречаться куда более удивительные вещи и превращения. Даже мне неведомо, чему я могу оказаться очевидцем, – загадочно пообещал Паласар.

Сам-то он знал, что ничего такого удивительного не будет. Уж сколько он ходит-бродит со своей ношей, и ничего не происходит. Все его приключения не сравнить с тем, что ему довелось повидать в компании Мельхиора. Ему доставляло удовольствие удивлять простой люд из-под таинственной маски восточного алхимика. Если бы он знал, насколько близко его слова окажутся к истине, он бы поостерегся произносить их вслух.