Владимир Жестков
Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1

Незнакомец о чём-то с тестем пошептался и исчез. А мы пока гуляли из угла в угол и не знали даже, что тут сказать можно.

– Значит, так, – начал тесть и взял паузу, ожидая, пока все вокруг него соберутся, – эта квартира свободна, человек, который её забронировал и всё тянул с переездом, от неё в конце концов отказался. Сейчас вернётся председатель правления кооператива, вы его только что видели, пошёл за начальником стройучастка, который отделкой дома занимался. Послушаем, что тот предложит по приведению квартиры в порядок. А так всё вроде нормально. Сейчас вступить в кооператив практически невозможно, но тут вдруг оказалось, что в кооперативе, который для наших сотрудников несколько лет назад был создан, есть вот эта свободная квартира. Желающих много, но мне первому разрешили её посмотреть. Соглашаемся со всем этим – значит, всё, квартира наша. Откажемся – не уверен, что в ближайшее время что-нибудь другое мне предложат.

Возвратился председатель кооператива, а за ним следом появился ещё один товарищ, настоящий красавчик, в хорошем тёмно-сером костюме, при галстуке, в туфлях, отполированных до такой степени, что можно их вместо зеркала при бритье использовать.

– Знакомьтесь, – произнёс председатель, – Николай Петрович Кошкин, начальник стройучастка. Он говорит, что в этой квартире, поскольку она временно нежилой была, бригада маляров своё добро держала да краску готовила – колер на стенах проверяла. Но он гарантирует, что за неделю всё приведёт в порядок.

– Виталий Николаевич, а что, у Николая Петровича проблемы какие-нибудь и он сам нам не может всё это рассказать и гарантировать? – В голосе тестя прорезались незнакомые мне металлические нотки. – Так что вы хотели нам рассказать, Николай Петрович? – обернулся он к «красавчику».

Откашлявшись, тот сдавленным голосом начал что-то бормотать, наверное, сам плохо понимая, что говорит.

– Дайте ему воды, что ли, – приказным тоном обратился ко всем тесть, а затем, когда Николай Петрович воды выпил да прокашлялся, ещё раз к нему повернулся: – Так что вы нам, милейший, пообещать хотите?

– Заменим линолеум на кухне, полностью обновим стены, побелим потолок. – Начальник стройучастка пришёл в себя и говорил уверенно и чётко. – Окна подновим, ручки оконные поменяем на современные, поставим ограничители, чтобы можно было не бояться, что окна разобьются при сильном порыве ветра. Что ещё можно на кухне сделать?

Он осмотрелся вокруг, но продолжил неожиданно:

– Да вроде всё. Давайте в комнаты перейдём… Так, здесь паркет отциклюем, обои заменим, потолок, окна, ручки… Да всё сделаем. Не волнуйтесь. Через неделю всё в порядке будет. Может, какие-нибудь дополнительные просьбы имеются? – с вопросительным видом повернулся он к тестю.

– Розетки нужны, – сказала тёща, – вот здесь и здесь, да ещё телевизионную антенну протяните в этот угол. Вот вроде бы и всё.

Ещё через две недели мы переехали. Квартира сияла новизной, как будто того разгрома и не было никогда. Ничего из мебели мы купить не успели, поэтому в обеих комнатах по углам ещё долго узлы и коробки лежали. Потихоньку обживались, тахта большая двуспальная появилась, кое-какая кухонная мебель да шкаф одёжный трёхстворчатый. Я уже даже приноровился к дороге и стал приходить на работу ровно к девяти часам. В общем, всё шло как положено. Нам даже понравилось отдельно от всех жить и ни от кого не зависеть. Вот так и прожили мы почти год в мире и согласии, привыкли совсем и о том времени, когда вокруг нас все, как наседки, квохтали да каждое наше требование исполнять спешили, уже и не вспоминали.

Но тут появились вначале тараканы, а следом за ними и сверчки. К тараканам мы все относились как к неизбежности. У моих знакомых эти «милые» насекомые водились во всех квартирах, так что ничего необычного в их визите к нам не было, но вот сверчки…

Все, наверное, читали в различных литературных произведениях, описывающих старый, ещё дореволюционный российский быт, об этих звонкоголосых обитателях крестьянских изб. Сверчок за печкой – это было мило и в некоторой степени экзотично. «Какая прелесть», – иногда думалось мне. Ведь ничего плохого об их присутствии в домах я ни в одной книге не читал. И вот они появились у нас.

Первая встреча с ними произошла ещё в конце прошлой зимы, то ли в феврале, то ли уже в марте, точно не помню. Я заметил на кухне небольшое насекомое, внешне очень похожее на обычного кузнечика, которое ловко увернулось от моей ноги и в два прыжка исчезло в тёмном углу. Я даже немного удивился, откуда зимой взялся кузнечик, и хотел посмотреть в энциклопедии, где же они зимуют, но закрутился и забыл. Около месяца прошло, наверное, и случилось второе пришествие того же самого, как мы надеялись, кузнечика. Но уже на следующей неделе мы убедились, что очень ошибались, так как вечером, когда мы вернулись с прогулки с ребёнком и зажгли свет, от нас в разные стороны разбежалось уже трое таких попрыгунчиков. Это нас насторожило, но не более. Мы всё ещё были уверены, что это именно обычные, привычные нашему глазу луговые музыканты, играющие на собственной скрипке.

Осознали мы, что заблуждаемся, одним поздним вечером, когда собрались укладывать ребёнка спать, а крупное существо, сантиметра три длиной, с характерным треском от вибрирующих крыльев пролетело из одного угла достаточно большой комнаты в другой и приземлилось точно в детской кроватке. Хорошо, дитятко, в ней проживающее, в тот момент на ласковых материнских руках находилось. Удивлению нашему не было границ. Позвольте, ещё совсем недавно, чуть ли не вчера или позавчера, это существо бегало по полу и ни о чём другом не помышляло, а сейчас уже на крыло стало, да ещё и на такие дальние перелёты оказалось способно. Что же нас дальше ждать будет при таком стремительном развитии событий?

В поисках ответа на этот вопрос я ловко поймал летуна и, удерживая пальцами левой руки, так мне привычней было, стал его рассматривать. Вначале я принял его за здоровенную саранчу – такое, знаете, страшное насекомое, вредитель посевов, которое летает тучами, всё уничтожая на своём пути, – но потом понял, что это не так. Саранча – ярко-зелёная мерзость, а то, что в моей руке лапками шевелило, было окрашено в серовато-коричневатый цвет и к тому же одето в панцирь, твёрдый на ощупь. Я ещё немного на него посмотрел, а потом решил: гляди не гляди, ничего я тут не выгляжу – ну не специалист я по членистоногим, или к какому там отряду это насекомое относится, – да в соседнюю квартиру направился, в которой наш теперь уже хороший знакомый, тот самый председатель кооператива по имени Виталий, проживал.

Дверь открылась достаточно быстро – видно, часто жителям нашего дома своего председателя приходится беспокоить, вот и выработали они у него условный рефлекс. Как звонок раздаётся, он к двери бежит – узнать, где ещё что случилось. Реакция на моё появление была довольно-таки странная. Я ещё только поздороваться собирался, а Виталий уже побледнел и сдавленным от волнения голосом произнёс:

– Что, и у вас тоже?

– Виталий, я не понял, что «тоже»?

– Эта гадость свиристящая завелась, – ответил он, показывая на существо в моей руке.

– Почему свиристящая? Летающая – да, но свиристящая – не слышал.

– Не обрадую – скоро услышите, – тоскливо протянул он.

– Вы загадками не говорите, объясните мне, что это такое и что с ним делать. У нас в квартире этого добра, мелкого только, полно, по полу вечерами ползает. Теперь вот эта штука выросла и даже летать начала.

– У меня не летает, у меня только свиристит. Мы уж и в СЭС обращались, нам там объяснили, что дом построен на месте деревенских изб, в которых всякой живности ползающей и прыгающей испокон веку было полным-полно. Если в избе за печкой не пел сверчок, это считалось большим несчастьем, так как именно сверчки контролировали присутствие в человеческом жилье других насекомых, например тараканов. Нет сверчка – тараканы избу заполонят, появляется сверчок – он тараканов быстро всех на корм переведёт, поскольку питается всякими мелкими насекомыми. С тараканами покончит – за своё потомство примется, так и регулировалась численность всякой мелкой живности. Тараканы, которые первоначально в огромном количестве развелись, действительно почти исчезли. Так, изредка какой-нибудь залётный пробежит, и всё. Из СЭС обещали прийти да потравить сверчков. Вы вот только что ко мне обратились, у вас ещё, наверное, всякими лаками да красками пахнет, а у тех, кто здесь с самого начала заселения живёт, они уже давно под плинтусом свиристят. И ладно бы по одному в квартирах жили, так нет, в последнее время они сильно размножаться стали, вот и до вас добрались. Но что они летать могут, я первый раз слышу. Это тревожный факт. Завтра опять в СЭС позвоню, забыли там про наш дом, что ли?

Буквально чуть ли не на следующий вечер мы услышали первую серенаду, которую наш сожитель, сверчок, исполнять начал, но это был не тот экземпляр, которого я Виталию приносил, а другой, с нами пока незнакомый. Тот, о котором я говорил, погиб смертью храбрых в неравной битве, как и многие его сородичи. С того времени бывали вечера, когда стоило мне только домой вернуться, как приходилось по всей квартире гоняться за этими музыкантами, безжалостно отрывая плинтуса и, если успевал, прибивая музицирующего сверчка на месте. Погибло их от моей руки множество, даже подсчитать невозможно, но место погибшего героя тут же занимали другие.

В литературе было описано – какими-то, по-видимому, не вполне компетентными людьми, – что сверчки мужеского пола не терпят конкурентов. Они якобы воюют друг с другом совершенно бескомпромиссно, до полной победы, после чего победитель съедает побеждённого, а серенады поют только сверчки-мужики, привлекая этим подруг, коих у каждого может быть неограниченное количество – прямо-таки султаны сверчкового царства. Так вот, со всей ответственностью заявляю, что эта информация недостоверна. Или она безнадёжно устарела, или современные сверчки резко изменились в худшую для нас, людей, сторону. В нашей квартире дело дошло до того, что как-то раз мы услышали одновременно пятерых исполнителей, причём ладно бы они заранее договорились исполнять хором одно музыкальное произведение какого-нибудь знаменитого своего композитора. Так ведь нет, каждый дудел что хотел. Какофония такая в воздухе звучала, что приходилось метаться из угла в угол. Мы уж все и продажные, и народные средства борьбы с этим злом перепробовали – всё тщетно. Проведём полную санобработку – неделю, максимум полторы тишина, а потом снова сначала ползать начинали, затем летать, а после и свиристеть. Из СЭС лучшие специалисты в наш дом регулярно наведывались, ведь первый этаж магазин продуктовый абонировал, так у них насекомых нет, а в жилой части дома ползают.

Ужас как быстро размножались эти сверчки. В описываемое мной время у них первый этап развития начинался. Они только из своих яиц повылуплялись. На этом этапе борьба с ними самая увлекательная. Поэтому я со стула встал, опять включил свет и снова много подавил сверчачьей мелюзги, пока она металась по кухне, пытаясь укрыться от яркого света.

Глава пятая
5 ноября 1973 года

Сверчки сверчками, мы уже даже смириться успели, что они вместе с нами в одной квартире живут, но надо же и делом заниматься. Я ведь на кухню не из-за сверчков ни свет ни заря припёрся. Кухня – это мой рабочий кабинет. То место, где я в спокойной обстановке работать могу. Я на ней научные статьи пишу, но самое главное, только там я имею возможность с заявками на изобретения чужих авторов разбираться.

Я уже упоминал, что работал в то время внештатным экспертом в институте патентной экспертизы. Так вот эта моя деятельность спасала нас с супругой от голода в первые годы совместной жизни. Начали мы её, конечно, вместе с родителями жены, но бюджет с самого начала выбрали раздельный, поэтому все денежки были врозь. Их и в то время хронически не хватало, а когда нас отселили в эту тмутаракань, совсем плохо стало. Спасибо моей маме. Была у неё одна подруга ещё с институтской скамьи. Должность она занимала немалую, была председателем ВОИР, что в переводе на общечеловеческий язык означает «Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов». Организация эта, хоть и была на бумаге общественной, значение имела большое, а её председатель считался фактически министром без портфеля, хотя в то время существовал и Государственный комитет по делам изобретений и открытий, председатель которого является действительным министром, членом Совета Министров СССР. Вот какую путаницу «изобрели», чтобы наилучшим образом руководить изобретателями, коих в стране несчётное количество. Мамина подруга и способствовала тому, что я оказался «внештатником» во ВНИИГПЭ. Такую аббревиатуру носил институт патентной экспертизы. Внештатный эксперт отличался от работавшего в штате тем, что не должен был с утра до вечера штаны на рабочем месте в здании института просиживать, да и жёсткого плана по количеству рассмотренных заявок у него не было.

Это же преимущества, скажете вы – и будете совершенно правы. Но раз имеются преимущества, то должны быть и недостатки. Так вот основным недостатком было то, что деньги за выполненную работу внештатники получали только после полного рассмотрения и закрытия делопроизводства по заявке, а на это иногда до года и более уходило. Таким образом, наступил момент, когда я уже десятка два заявок рассмотрел, вынес решение либо о признании предложенного технического решения изобретением, либо об отказе в выдаче авторского свидетельства, а денег всё ещё не видел. Год почти прошёл, пока мне первую зарплату не начислили. Зато после увольнения денежки ещё долго потихоньку капали. Такая вот форма отсроченной оплаты за выполненную работу была придумана.

Я почему про заявки и патентный институт разговор завёл. Я ведь целый месяц из-за плавания по Средиземномуморю на кухне появляться не буду – значит, надо все хвосты с заявками подчистить, негоже подводить свою руководительницу, которая штатным экспертом является и на кого все шишки за мои проколы валиться начнут. Пришлось рукава засучить да всё-всё, что ещё вчера на потом откладывал, доделать. «Потом»-то теперь о-го-го когда будет, все сроки пройдут, а там они очень строго контролируются и за их нарушение рублём бьют, и штрафуют, и депремируют тоже, причём не меня, а ту экспертшу бедную, которая моим куратором является и которая все мои решения своей подписью скрепляет.

Заявок десять мне закончить надо было, где-то отказ сформулировать, да так, чтобы изобретатели с ним согласились. Это самое сложное, такие слова надо подобрать и такие доводы привести, чтобы авторы поняли: рыпаться дальше смысла нет, только время и силы свои творческие попусту растратишь. Хорошо, я как-то пару дней в научно-технической библиотеке на Кузнецком проторчал. Все ссылки нашёл, есть что этим горе-изобретателям противопоставить. По паре заявок надо запросы написать. И опять же следует такие вопросы придумать да так грамотно их изложить, чтобы авторам легче было свои мысли домыслить и любому простому смертному ясно стало, в чём соль их задумки. Ну а по остальным заявкам надо решение о выдаче авторского свидетельства написать. Работа эта не тяжёлая, за нас все шаблоны умными людьми придуманы, но писанины там много, иногда по часу с лишним на оформление одной заявки уходит. В общем, работы у меня тут на несколько часов, ну а коли я выспался, то что тянуть. Уселся я за стол, заявки веером разложил, достал ту, с которой возни меньше всего, и за работу принялся.

Вот сидел я так да в окно на крышу пристроенного магазина иногда взгляд бросал. Количество заявок на столе потихоньку уменьшалось, а вот на табуретке рядом, куда я готовые работы складывал, росло. Но время не текло даже, а стремительно мчалось, поэтому, когда я на часы, на стене напротив висевшие, глаза поднимал, меня всяческие мысли начинали мучать. Ведь завтра, то бишь уже сегодня, последний день, когда я смогу в патентный институт смотаться, всё это в машбюро отнести да свою наставницу слёзно попросить потом всё считать, подписать да руководству отдать. Взамен, конечно, наобещать придётся, что я у неё ещё несколько непотребных заявок возьму – в порядке пусть и не совсем бескорыстной помощи: деньги-то мне за это когда-никогда, но заплатят, однако ей от этого значительно легче жить станет. Но вдруг я не успею всё доделать, что тогда? Отбрасывал я эту поганую мыслишку, делал пару глубоких вдохов и за новую заявку принимался.

Шесть часов я встретил, когда недремлющий будильник нас с постели решил поднять. Пора было за детским питанием отправляться. В моё отсутствие к нам тёща временно переселиться пообещала, так что жене придётся на молочную кухню ездить. Но сегодня же я ещё дома, поэтому переложил на подоконник две последние недоделанные заявки, одна из которых у меня что-то не очень шла, надел туфли, куртку непромокаемую – дождя вроде нет, но небо хмурится, так что лучше перестраховаться – да на автобусную остановку отправился. Кухня молочная теперь в семь утра открывается – пошли навстречу работающим родителям, на час раньше это учреждение начинает детское питание отпускать. Опаздывать туда не рекомендуется, так как самые вкусные смеси закончиться могут. Вот я и поспешил. Заодно, пока ездить туда-сюда буду, может, что умное в голову придёт, а то, сидя за столом, ничего выродить не удаётся.

Обернулся я на редкость быстро. Приехал прямо к открытию, народа в очереди оказалось немного, а дальше повезло: оба автобуса, на которых я с пересадкой добирался, подъезжали к остановке сразу же, как я там оказывался. Вбежал домой – и сразу же к кухонному подоконнику, где меня дожидалась недоделанная работа. Правильно я предположил. Пока перебегал от одной автобусной остановки к другой, в голове как щёлкнуло: вот оно, то решение, до которого я никак не мог додуматься.

– Ты есть-то собираешься? – услышал я голос жены.

– Привет, дорогая, – потянулся я к её щёчке. – Подожди несколько минут. Идейку я одну запишу и позавтракаю.

– Я сколько раз ночью просыпалась, на кухне всё свет горел, а тебя рядом со мной не было. Ты что, вообще не спал?

– Да нет, поспал немного. Часа четыре точно спал, мне вполне хватило.

– Ладно, работай, я ещё поваляюсь чуть-чуть, пока малыш не проснулся.

Вернул я все материалы на кухонный, он же обеденный, стол и углубился в текст той самой предпоследней заявки. Прошло ещё около полутора часов, и вот точка поставлена. Теперь быстро завтракать – и на работу. Там я сегодня вроде особо не нужен, но отпуск начнётся только в понедельник, так что у меня ещё рабочий день. Я предупредил, что могу немного задержаться, вот и приеду на час позже. Я посчитал, что это не слишком большое опоздание для предотпускного дня, тем более все прекрасно понимали, что заслужил я этот отпуск. Ведь почти в буквальном смысле я пахал и пахал с раннего утра и иногда до поздней ночи. А сколько времени отнимала общественная работа! Если бы не она, я диссертацию защитил бы на пару лет раньше. Ладно, что заниматься предположениями. Как говорится, загадала бабка с вечера, встала утром – делать нечего. Поэтому думать надо о настоящем да о самом ближайшем будущем, то есть сегодняшнем дне. С завтрашнего утра я в отпуске. Ура!

Какой же план у меня на сегодня? Немного надо покрутиться в лаборатории, затем забежать в народный книжный магазин, бессменным директором которого с момента его создания и вот уже почти пять лет я являюсь, да дать последние ЦУ – и всё. Других дел на работе, если какого-либо ЧП не случится, вроде нет. После обеда, если удастся договориться о машине, помчусь в патентный институт, ну а если машину не дадут, то придётся ехать на такси или, что значительно хуже, общественным транспортом.

От метро до института я шёл не спеша. Редко такое удавалось. Обычно как борзая или гончая из метро по улице нёсся, а сегодня можно не торопиться. Всё равно ведь опоздал.

В лабораторию поднялся, а начальства нет.

– С утра, – говорят, – была, а вот за несколько минут до твоего появления уехала в Академию медицинских наук, а оттуда в Министерство здравоохранения. Там вопросы возникли по фармакопейной статье на новый, нами разработанный кровезаменитель. Утрясти всё надо, а лучше, чем она, никто этого не сделает.

Ну, раз так, то и мне сидеть в лаборатории нечего, поэтому я со всеми попрощался да потихоньку слинял, но халат снимать не стал. Негоже по институту без белого халата шляться.

Пока на второй этаж спускался да по стеклянному переходу в главный корпус шёл, всё думал о своих дорогих сотрудниках. Вернее, сотрудницах – я же единственный мужчина в нашем дружном коллективе. Всё же какие все люди разные. Вот Елена Чернышевская, моя первая и наиглавнейшая партнёрша по книжному делу, с которой мы вначале всё продумали, а потом все эти думы в жизнь воплотили. Она искренне меня поздравила с тем, что я в отпуск ухожу, да не просто в отпуск, а в увлекательнейшее путешествие, и пожелала всего, что только возможно. Садовничая, Светик-семицветик, как я её называю, моя тайная любовь для всех, кроме неё, тоже искренне за меня порадовалась и, пока никто не видел, меня даже в щёчку чмокнула да потом помаду свою тщательно вытерла.

Эх, сколько же я помады этой невкусной успел съесть за последний год – посчитать невозможно; иногда мы раза по три за неделю в квартире её матушки, пока та на работе была, встречались. До этой квартиры минут десять всего добираться, так что она настолько удобным местом для тайных непродолжительных свиданий оказалась, что я сам иногда в такое счастье не мог поверить. Но это только нашей с ней страшной тайной было. Хотя некоторые, вроде всем и во всём завидовавшей Юли Нечаевой, догадывались, по-видимому, что в виварии, в котором все сотрудники часто бывали, мы столько времени проводить не могли. Иначе кто мог, когда мы ещё на Калинина жили, где телефон имелся, моей жене пару раз позвонить с советом получше за мной присматривать, а то и до беды дойти может. Точно Юлька это была. Вот и в тот день она слова какие-то вроде добрые говорила, а в глазах совсем другое виделось. Но как бы то ни было, попрощался я с ними и решил из головы все эти мысли поскорей выкинуть, поскольку другие дела да другие прощания предстоят.

В главном корпусе я первым делом к Анатолию Карпову, моему заму по книжным вопросам, пошёл. В институт он через год после меня, сразу же после окончания Первого медицинского института по распределению попал. Работать, вернее в аспирантуре учиться, он начал в соседней со мной лаборатории, которая в нашем же экспериментальном корпусе находилась, и сразу же в наш по-настоящему дружный книжный мирок влился. Он ещё занимался оформлением диссертационной работы, когда скончался заведующий его лабораторией. Большинство её сотрудников давно уже достигли пенсионного возраста, перспективными исследованиями их коллектив не занимался, в основном подчищал хвосты в своих уже закончившихся научно-исследовательских работах, вот в министерстве и подняли вопрос о проведении в нашем институте небольшой реорганизации. Лабораторию закрыли, часть сотрудников отправили на пенсию, а молодёжь перевели в другие научные подразделения. Так Анатолий и оказался в лаборатории профессора Чертова, о котором я уже упоминал. Эта лаборатория вообще была для нас опорным пунктом. В ней ещё две сотрудницы в наш актив входили. Чертов всё всегда видел, но в отношении книг не особо возражал. Большой он их любитель был. Поэтому, как только новые книги приходили, я их целую пачку по одному экземпляру нёс директору, а Толя – своему шефу. Мы, конечно, старались их доверием не злоупотреблять и зазря рабочее время на книжный магазин не тратить, но ведь после работы не всегда получалось во все государственные магазины, которые нас товаром снабжали, съездить. Вот и приходилось иногда в рабочем графике толику времени изыскивать, чтобы куда-нибудь смотаться, особенно когда речь шла о встрече с руководством таких ведомств, как «Союзкнига» или «Москнига».

Сегодня, да и в самом что ни на есть обозримом будущем, никаких дел не предвиделось; так, поболтали с Толей о том о сём, наметили, откуда в моё отсутствие товар привезти должны и как обязанности на эти тридцать дней перераспределить. Пожал он мне руку, пожелав, чтобы всё было тип-топ, и я уж собрался халат снять да у него оставить на ответственное хранение, как сообразил, что сейчас можно, а скорее, даже нужно ещё с одним человеком попрощаться, который тоже свою буквально неоценимую помощь оказал при подготовке к этому путешествию. Речь о секретаре партийной организации. Вот я ей, впрочем без особой надежды на успех, и позвонил по внутреннему в партком. Решил: снимет трубку – зайду, а если она в клинике, то беспокоить не буду, по возвращении забегу.

К моему удовлетворению, Лариса Ивановна трубку сняла и вроде даже обрадовалась моему звонку, поэтому пару минут спустя я уже сидел напротив неё, вольготно вытянув свои длинные ноги. Вскоре перед нами возникли кружки с дымящимся чаем, и мы завели разговоры на совершенно посторонние темы, на которые раньше никогда не разговаривали. Оказалось, что наша секретарь парторганизации вовсе не такой вечно спешащий и озабоченный человек, какой я привык её видеть. Она живописью интересовалась, регулярно различные художественные выставки посещала и, так же как я, любила коллекцию импрессионистов, которую собрал Щукин и которая в Пушкинском музее изобразительных искусств находилась. Вот мы с ней некоторое время и посвятили обсуждению любимых мной работ французов, входящих в это живописное направление. Я даже удовольствие от той беседы получил и совсем другими глазами на Ларису Ивановну смотреть начал.

К чаю хозяйка коробку конфет на стол поставила. А у меня одна очень дурная привычка имеется: если передо мной на столе стоит что-то съедобное и я до него без проблем дотянуться могу, то машинально, даже не замечая этого, буду есть и есть, пока всё не закончится или это съестное от меня подальше не уберут. При этом я даже не понимал, что ел. Лариса Ивановна о таких особенностях моего организма, естественно, знать не могла, вот она эту коробку на стол и поместила перед самым моим носом. Как она её открывала, я, разумеется, видел и даже заметил, что коробка совершенно полная, новая значит, была. А вот когда мы прощаться стали, я обнаружил, что съел все конфеты подчистую. Так неудобно стало, просто ужас. Я уж объяснять ей принялся, что даже не видел, что делаю, а она засмеялась только – не бери, мол, в голову. Хорошо говорить «не бери в голову», стыда теперь не оберёшься. Я продолжал извиняться, а она шкаф открыла и оттуда три здоровенные, дорогущие коробки достала и мне протянула.

– Возьми, Вань, они тебе в поездке могут пригодиться.

Я, разумеется, сразу в отказ пошёл, а она их мне буквально в руки сунула: возьми да возьми. Шкаф, в котором они лежали, открыла, а там всё такими коробками забито.

– Ваня, ещё раз прошу, возьми. Я уже не знаю, куда их девать. Больные несут, отказаться неудобно, это ведь от чистого сердца. Сама-то я максимум одну конфетку себе в день позволить могу, вот и копится это добро. Я уж как в райком еду, девочкам в орготдел или сектор учёта одну, а то и две коробки обязательно везу, они искренне радуются такой малости, а мне это приятно. Поэтому прошу: и ты возьми.

Под настойчивым напором пришлось взять. Но у меня с собой только дипломат был, заявками почти под завязку забитый, в него коробки уже не влезали, он же не портфель, который раздуться может. С коробками в руках идти или в авоську их положить, не заворачивая, совсем неудобно. Лариса Ивановна выход нашла:

– Давай я тебе «Правду» вчерашнюю дам, в неё и завернёшь.

Сказала так, а потом замолчала да как засмеётся:

– Вань, а ты когда-нибудь вчерашнюю правду видел? Вот я сказанула. На площади Дзержинского кто-нибудь из особо шустрых может на таких вот словах целое дело раскрутить, они там и не на такое способны.

Но газету достала и помогла завернуть, стараясь при этом название её так разместить, чтобы не видно было, что это за газета.

Я ей уже руку пожал да прощаться до декабря стал, как она мне говорит:

– Постой, мы же с тобой ещё завтра увидимся.

– Лариса Ивановна, завтра я уже в поезде ехать буду.

– Куда это ты собрался, интересно мне? Завтра в три часа партбюро. Надо уже подготовку к отчётно-выборному собранию начинать. Оно не за горами, на 20 декабря по графику намечено. Ой, Ваня, как же я устала от этой нагрузки, если бы ты знал! Четыре года как прóклятая эту лямку тяну. В декабре потребую, чтобы меня переизбрали, хватит, накомандовалась я по самое вот это. – И она рукой по шее провела, как будто голову свою отрезала.

А я, пока она говорила, думал: «Это я дурак или действительно завтра последний рабочий день будет, а в поезд мне садиться послезавтра надобно?» Ничего не понял, поэтому, как только Лариса Ивановна душу свою закончила изливать, со своим вклинился:

– Я бы тоже с удовольствием ярмо своё с шеи сбросил да науке больше времени уделил, но вот не знаю, как на это наша руководящая и направляющая в лице секретаря парткома посмотрит.

– А ты язва, оказывается, Ваня, вот не знала. Стоит только человека конфетами от пуза накормить, как он шпильки втыкать в больную область принимается. Тебе, милый мой, легче моего намного. Ты уж из комсомольского возраста вырос чуть-чуть, ну ещё годик, может, удастся райком уговорить тебя на выборной должности подержать, и всё, придётся молодёжи место уступить. Ты вроде Лену Ларцеву подготовил себе на замену? Или пожалеешь её? Дашь вначале защититься, чтоб как с тобой не получилось? Не выйдет. Если её в гущу событий и жизни институтской не запустить, сдуется она. Надо на одном дыхании всем заниматься, и наукой, и жизнью, которая вокруг кипит. Ты думаешь, мы все здесь бездушные, ничего, кроме себя, не видим и не слышим? Ошибаешься, если так считаешь. Мы за вами, молодыми, нам на смену идущими, внимательно следим. Ты сам скоро таким станешь, тоже будешь молодёжь на правильный путь направлять да подталкивать.

– Как всегда, вы правы, Лариса Ивановна. Вот вроде я из пелёнок почти вырос, пора меня действительно на пол спускать, чтобы ползать научился, а там, глядишь, на ноги встану да ходить самостоятельно, без поддержки начну. Я это всё уже давно понял. С тех пор, как меня Антон Котляков на поверхность вытащил да в люди выводить начал. Я часто его вспоминаю и светлой его памяти постоянно кланяюсь. Но мы что-то о другом с вами начали, а вон куда нас кривая увела. Вы мне лучше ответьте: я действительно во времени потерялся и сегодня четверг, а не пятница, как я сам себя уверил?