Владимир Иванович Чистополов
Йошкар-Ола – не Ницца, зима здесь дольше длится
Вокруг воды кипела жизнь
Малая Кокшага была средоточием интересов многих, в том числе и несовершеннолетних, йошкаролинцев. На ее берегах с ранней весны и до поздней осени кипела жизнь. В шестидесятых река не была так широка, как сейчас, местами при большом желании, взрослый пловец мог перенырнуть ее насквозь. К слову сказать, в четвертом классе я впервые переплыл Кокшагу в районе лодочной станции. Место это называли “березкой”.
На "березку" мы ходили купаться всем двором. Летом здесь было столпотворение. Песчаного пляжа, конечно, никакого не было, и поэтому горожане плотными компаниями располагались на поросших травой берегах. Расстилали одеяла, выпивали, закусывали, играли в карты. Волейбольный мяч летал по кругу раздетых до трусов людей. Нейлоновые плавки и купальники были роскошью, купальные наряды многие тогда шили сами, а кому неохота было – загорали в "семейных" ширпотребовских черных трусах до колен, иногда подвернув их так, что они становились похожими на теперешние стринги. На берегу стояли дощатые "раздевалки", с буквами "М" и "Ж", где добропорядочные горожане, прыгая на грязном земляном полу, выжимали после купания свое мокрое нижнее белье. А у вездесущих пацанов была возможность оценить в это время размеры мужских достоинств отдыхающих. Некоторые очень изумляли. На них потом, бывало, показывали пальцем и замечали: "Вот этот – конь натуральный".
Они не пижоны, просто позируют. Четвертый слева – мой брат Виктор. На “березке”. 1965 год
Рядом с лодочной станцией в воде стоял сколоченный из досок "лягушатник", где плавали малолетки. Кстати сказать, купаться там было небольшим удовольствием, скользкий дощатый пол и глубина по пояс привлекали сюда только самых маленьких, кому родители в другом месте купаться просто запрещали. Чуть поодаль находились сколоченные из досок и обнесенные буйками водные дорожки для пловцов, стояли деревянные тумбы для старта. Одно время даже было что-то вроде вышки с доской, откуда спортивного вида мужички сигали вниз головами, вызывая восхищение своих дам.
На лодочной станции давали напрокат лодки, причем при их получении можно было обойтись и без паспорта, оставив "лодочнику" какой-нибудь заводской пропуск или даже часть своей одежды. Час такого удовольствия стоил 20 копеек, кстати, мороженое-эскимо стоило 13, а сливочное – 9 копеек. С лодки можно было нырять или собирать кувшинки, которых и в черте города было полно. Можно было просто курсировать вдоль берегов от железобетонного моста до соседней лодочной станции "Динамо" напротив пивзавода, располагавшегося тогда в здании Вознесенской церкви. А на "повороте" (тоже излюбленное место купания горожан, находившееся метрах в 200 ниже "березки") можно было причалить к острову и поваляться там на песке, подставив бока ласковому солнцу.
И на противоположном берегу Кокшаги тоже отдыхали люди, но заливные луга там изобиловали осокой и были покрыты высокой травой, поэтому пацаны туда особо не лезли, предпочитая обжитой и многолюдный правый берег. На "пляже" надо было быть начеку. Тут все время тырили чего-нибудь из одежды. На тряпки время скудное было, поэтому никого не удивляло, когда у соседа уносили ботинки или рубашку, а, бывало, и штаны. Шел такой бедолага домой в трусах, вызывая недоумение прохожих.
Рыбный промысел
На месте теперешнего вантового моста берега соединяла деревянная плотина. Она была щелястая, и городская ребятня, вооружившись сачками, сшитыми из марли и оконного тюля, ловила тут рыбу. Сачки подставляли под струи воды, бьющие из щелей, и ждали, когда рыбешка туда упадет. В полумраке нутра старой плотины курили украденные у взрослых папиросы, ощущали себя причастными к важному делу.
Рыбалка была массовым увлечением. Все лето на Кокшаге "паслись" люди с удочками и сачками. Взрослые с бреднями в черте города особо не лазили, милиция могла привязаться. А мальчишеская братия, скооперировавшись, шумливыми шайками ловила рыбу, сделав импровизированные бредни из марли. Попадалась в основном, конечно, мелочь. Рыболовы постарше уходили "ловить леща" ниже, в сторону “харинской мельницы”. Было такое место в Сосновой роще, где когда-то водяная мельница стояла, имелся омут, серьезные дяди ловили там крупную рыбу. А рыболовы помладше в черте города промышляли.
Больше всего рыбачков было на берегу у пивзавода, где в реку тек мутный ручеек вонючей барды. Слив этот имел неприятный запах, но, по-видимому, особо вреден для окружающей среды не был, потому что в тут мелкая рыбешка собиралась огромными стаями. Вся окрестная малолетняя братва промышляла тут, "сакая чику". Чика – это уклейка, верхоплавка. А "сакали" ее с помощью тройных крючков, которыми оснащали удочки, не имеющие грузил и поплавков. Тройничок вроде как нахлыст, закидывали подальше и с мелкими резкими подергиваниями вели в верхних слоях воды. Рыбы было так много, что она неизбежно цеплялась за тройник почти при каждой проводке. Или просто ловили чику в неимоверных количествах на жидкое тесто, наматывая его на крючки-заглотыши. Эти ребячьи забавы, кстати, приносили пользу многим неблагополучным, как сейчас говорят, семьям, где денег всегда не хватало. Жареная чика – хорошая еда.
Топкий вонючий берег был выщерблен следами босых ног. У самой кромки воды торчали прутья, от которых в речку уходили поплавочные "закидушки", где на крючки насаживалась та же чика. Обилие мелочи привлекало хищную рыбу, и нет-нет да кто-то под торжествующие вопли окружающих вытаскивал из воды очередного щуренка.
Чуть ниже моста лежал полуостров, при полной воде превращавшийся в остров, куда можно было перейти вброд. Тут на песчаной отмели, ныряя, мальчишки собирали огромное количество ракушек-беззубок, потрошили их и, вырезав "язычки", жарили на костре. Мясо беззубок было твердым, но не испорченные еще никотином и временем зубы могли разгрызать все что угодно. Это была "дичь", продукт "охотничьего" промысла, а значит, съедалась без всяких сомнений, как и наворованные в ближайших садах яблоки (по большей части недозрелые).
На деревянном Вознесенском мосту гуляли парни с барышнями и, останавливаясь у перил, смотрели на быструю воду, рассекаемую стоящими выше моста деревянными "быками", окованными с одной стороны железом. Такими "быками" защищали мост от льдин во время половодья, не всегда, надо сказать, успешно. Льдом Вознесенский мост часто "травмировало". А пешеходный деревянный мостик чуть выше лодочной станции в районе "березки", ведущий в обители жителей заречья, льдом, похоже, ежегодно сносило. Или, может быть, убирали его по осени, а весной строили заново. А мой красивый и спортивный старший брат летом прыгал с него в воду, рискуя снести башку о старые сваи, которыми было утыкано дно реки в этом месте. Над Йошкар-Олой плавилось голубое небо, плыли белые облака, и патефон, выставленный на подоконник в старом деревянном двухэтажном доме за рекой, шепелявя орал: "Мама йо керу, мама йо керу…"
В забытом парке городском
Городской парк культуры и отдыха имени XXX-летия ВЛКСМ в шестидесятые годы никогда не пустовал. Одно время прогулки здесь были бесплатными, потом за вход стали брать 5 копеек. Только какой же дурак будет тратить деньги, когда с другой стороны можно легко перемахнуть через забор? Охраны-то никакой. А на заборе вблизи Республиканской библиотеки пацаны любили сидеть, собирая боярышник. Он в этом месте рос чрезвычайно крупный и сладкий.
Угол парка, примыкающий к библиотеке, был совершенно неухоженный. Заросший диким кустарником и здоровенными деревьями. Средь кустов валялись мраморные, гранитные, просто каменные памятники, вытащенные из центра парка и брошенные тут. Алкаши выпивали, расположившись на этих памятниках, читали, между стопарями, полустертые надписи типа: "Здесь лежит раб божий…" Тут когда-то было кладбище, при строительстве аттракционов немало костей откопали. И никто на это внимания не обращал. Подумаешь, черепок какой-то, мало ли их под землей спрятано. Разве может это помешать карусели построить или танцплощадку соорудить? Прах прошлого у наших ног.
Помню рыли яму под строительство какого-то аттракциона – выкопали несколько черепов, кости там тоже вперемешку валялись. Черепа были красные от глины. Один дворовая пацанва из ямы вытянула и впоследствии начала играть им в футбол, пока кто-то из взрослых не остановил. Впрочем, никто особо не ругался. Просто прикопали череп где-то по-тихому. Я и запомнил этот случай потому, что мне грязным черепом в грудь по чистой голубой рубашке залепили. Прямо напротив сердца эта чья-то бывшая голова пятно оставила.
А почему в городском парке растительность так из земли прет? И боярышник крупный, и сирень на загляденье. Соки земли. Сколько тут народу позакопано, никто не знает. Давно это было. Вблизи старинного здания с решетчатыми окнами, стоявшего на территории парка напротив бани, кроме памятников, свезенных сюда, находили гильзы от винтовочных и пистолетных патронов. Ходили среди нас слухи, что тут когда-то сотрудники ОГПУ людей в этих закоулках у толстых стен расстреливали. В детстве в это верилось, сейчас – не очень. Много у ОГПУ было других укромных мест. Теперешняя мэрии тоже, кажись, на костях расположилась… Чуть не до восьмидесятых поблизости в университетском сквере каменные памятники валялись, на которые студенты присаживались отдохнуть.
В парке городском, кроме аттракционов с каруселями разными, еще Летний театр стоял, где кино показывали, и заезжие артисты выступали. Народу всегда было немного, летом – прохладно, и можно было смотреть фильм, положив ноги на спинку впереди стоящего стула и закурив. Имелся и павильон достижений народного хозяйства, меня мама туда совсем маленьким приводила. Там стояли золотые снопы пшеницы и ржи, под стеклом раскладывались всякие сельхозпродукты, а в аквариуме плавали разноцветные рыбки. Рыбки юным посетителям нравились больше всего остального.
А на открытой эстраде не только пели песни и играли на музыкальных инструментах, но и устраивали показательные боксерские поединки. Зрелища были не очень приятные. Здоровенные мордовороты публично чистили друг другу рыла. Разбитые носы, распухшие брылы, мокрые от пота и крови, липкие перчатки, удары которых сотрясали головы и звонко отдавались в раковине эстрадной площадки.
Жизнь – штука сложная
Гораздо приятнее было, когда в выходной день тут играл духовой оркестр. На весь парк слышна музыка. И гуляли ветераны, сверкая многочисленными орденами и медалями. Красивое, мудрое и сильное поколение советских людей, благодаря которым мы появились на свет в великой стране. Каждый год 9 мая они надевали поношенные мундиры с боевыми наградами, пили вино, плакали и целовались. Мы гордились ими, представляя себе, как эти люди бросались с гранатами на немецкие танки и, сжав до хруста зубы, шли в рукопашную.
В комиссионном магазине кто-то из этих ветеранов, имея нужду в деньгах, предлагал на продажу боевые награды. И находились жучки, которые, минуя прилавок, где наградам быть не полагалось, покупали ордена и медали за совсем небольшие деньги, мотивируя это тем, что подобных побрякушек, мол, теперь много и практической ценности они не имеют. Слезы наворачивались на глаза при виде такого. Уходил солдат, унося в кармане смятые купюры, а на груди на гимнастерке дырки от орденов… Кому-то выпить хотелось, потому что жизнь не сложилась, кто-то, наверное, родным хотел материально помочь…
Это было время радостных ожиданий счастливых перемен. Великое поколение фронтовиков-победителей заново отстраивало страну. Работали беззаветно, ясно осознавая, что за эту возможность многие их товарищи заплатили своими жизнями. И не было тогда среди нас, хулиганистых, в общем-то, пацанов, никого способного чем-то намеренно обидеть бывшего солдата. Мы уважали их.
А бабки по выходным тянулись к Воскресенской церкви, что стояла на берегу реки Кокшаги. Впрочем, кажется, уже где-то в самом начале шестидесятых церковь снесли. Бабки сетовали, что придется теперь в село Семеновку ездить, где действующий храм остался. Далеко… На месте порушенной церкви появились ямы, через которые пацаны проникали в церковные подвалы. Слухами тогда земля полнилась. Ребята во дворе пересказывали, что видели в подвалах кости человеческие, к стене прикованные. Но, скорее всего, это было вранье. По тем подвалам вплоть до конца семидесятых через разломы в асфальте шпана лазила, устраивая там гнезда. Кстати, после сноса церкви в городе долго говорили о том, что крест на куполе никак свернуть не могли и, кажется, даже взрывали. Хотя за достоверность таких утверждений не ручаюсь, что не видел – то не видел…
Из бараков в новостройки
Йошкар-Ола походила на большую строительную площадку. Дома росли, как грибы. Центр города постепенно приобретал цивилизованный вид. Кто теперь вспомнит, что когда-то на месте площади Ленина деревянные хибары, окруженные дровяниками и сараюшками, наползали друг на друга, образуя густонаселенный «шанхай» – отголосок времен минувших. Кто вспомнит, сколько неприятностей милиции доставлял раскинувшийся за перекрестьем улиц Коммунистической и Первомайской, «японский городок», состоящий из хаотично настроенных бараков, где проживал подчас очень необеспеченный люд. Из коридоров этих бараков многие пацаны уходили прямиком в зону. Кто за кражи, кто за разбой, кто просто за хулиганство. Тут могли кастетом или тяжелым гаечным ключом по башке двинуть. Ходили слухи, что у тамошнего заводилы Коли-японца при обыске нашли трехлитровую банку, полную золотых часов (якобы он ювелирный магазин «почистил»).
Бараки в «японском городке» были старые, черные, щелястые. Я бывал там иногда в гостях у своего одноклассника. После нашей трехкомнатной «сталинской» квартиры это был совершенно иной, не обустроенный, тесный, неопрятный мир. Где на грязных гнилых подоконниках и черных столах лежали остатки пищи, закопченные печки дымили, а летом было полно мух, которых хозяева ловили, развешивая липкие ленты. В кухне у плиты вперемежку с посудой и всевозможными тряпками, сушилась обувь, добавляя в эфир запахи непростого человеческого бытия.
И этот старый дом на улице Пушкина за школой №11 тоже дожил до наших дней, хотя, говорят, его еще пленные немцы строили. На углу внизу когда-то был “сороковой” продуктовый магазин, а прямо над ним жилые двухкомнатные квартиры, имеющие треугольную нестандартную комнату с выходом на тяжелый балкон с лепными решетками
К середине шестидесятых таких уголков неблагополучия становилось все меньше. Частные деревянные дома еще долго будут украшать городские улицы, некоторые стоят до сих пор, но бараки – этот рассадник шпаны и людских пороков, где никто не имел права на полноценную личную жизнь, эти бараки рушили решительно и без сожаления.
Счастливые люди на разном подручном транспорте, бывало, даже гужевом, перевозили свои скудные пожитки, упакованные в узлы в новые многоквартирные дома. Во дворах этих домов возникала новая общность людей, имеющих «свое» жилье. Люди становились добрее. В выходные дни во дворах из открытых окон звучала музыка, мужики играли в домино или карты, и втихаря от жен попивали дешевый портвейн. Женщины занимались семейными делами и ходили друг к другу в гости почаевничать, поболтать. А ребятишкам новые места обитания приносили новые знакомства, открывали новые горизонты. На чердаках многоэтажных домов, куда сорванцы летом лазали как по внутренним, так и по наружным лестницам, был таинственный полумрак, водились голуби и казалось, что облака можно достать руками.
Шебутная ребятня развлекалась, бросая с балконов на прохожих наполненные водой надувные шары, за что участников этих паскудных акций порой вычисляли и у их родителей после встречи с пострадавшими бывали неприятные моменты, которые перманентно перерастали в неприятности для отпрысков.
До больничной койки доводили стройки
Большую часть времени подрастающее поколение мальчишек проводило на стройках. Тут многое привлекало. Строители тех времен ничего не прятали. На рабочих местах оставались и орудия труда, и комплектующие. Кстати, не припомню, чтобы кирпич кто-то воровал. Наверное, потому, что стоил он недорого. Трудно было получить разрешение, например, на строительство гаража. А кирпичные частные дома за свой счет, кажется, вообще редко строили. Зачем, если квартиры давали бесплатно. Со строек домовитые частники рубероид, правда, тянули втихаря, но это уже позже, в семидесятых. Строители без лишнего шума пропажи просто списывали.
А в шестидесятых и сторожей-то почти не было, ну может, там на несколько домов для порядка где-нибудь в вагончике и сидела какая-нибудь тетка, но сколько ребята по стройкам ни лазали – охранников очень редко встречали. Ребята включали сварочные аппараты и, заправив электроды, пытались «варить» железяки. Катались в бетономешалках. Проделывали акробатические номера, спускаясь по проволоке с балкона на балкон. Набрав карбида, заряжали им бутылки и, запечатав, бросали в воду или закапывали в песок. Взрывы были слышны далеко, но внимания на это почему-то никто не обращал. Знали – пацанва дурью мается.
Иногда случались казусы. Мне стекло от взорвавшегося в руках пузырька с карбидом порезало пальцы и воткнулось сбоку в веко, чудом не покалечив глаз. Моему дворовому приятелю Сашке стекло таки воткнулось прямо в глаз, повредив роговицу. Ума-то не было. А «украшение» нашего двора по кличке Ляляс чуть позже упало спиной прямо на кучу строительного мусора с металлической балки, поддерживающей кровлю строящегося Дворца культуры имени ХХХ-летия Победы, где мы играли в салки. И ничего. Полечился в больнице и все… С головой у него, правда, всю жизнь нелады были и до падения.
Родители не ведали про многие наши забавы, иначе выдрали бы без пощады. Мне особо бояться было нечего, отец меня никогда не бил, а многих моих сверстников папаши ремнем пользовали по полной программе. Может, так оно и правильнее. Вложил ума в задние ворота – надолго запомнится.
Эти странные забавы…
Дворы новостроек вид имели непрезентабельный. Без резиновых сапог в распутицу тут было не пройти. Но с начала шестидесятых постепенно их начали асфальтировать, одновременно с улицами. Катки на ночь оставляли прямо на дороге, парни постарше умели их заводить. И нас научили. Так что в техническом отношении мы тогда были хорошо подкованы – каток могли запросто угнать. На этих катках мы вечерами втихаря, пока не прогоняли, катались, заплющивая в свежий асфальт на память гвозди и другие железяки.
По всему городу воняло гудроном. Смолу варили в огромных котлах, ею промазывали толь, уложенный в фундамент. Ребятня паслась возле котлов, время от времени окуная в гудрон палки. Постепенно палка становилась похожей на булаву – грозное оружие русских богатырей. Ею можно было с размаху лупить по котлу, издавая жуткие звуки. Что я с удовольствием и делал, пока небритый дядька в рабочей одежде, схватив меня, едва не оторвал ухо. Больше всего его разъярило то, что верные товарищи мои, пытаясь меня освободить, начали бросать в дядю своими булавами. Ухо болело неделю.
В уже заасфальтированном дворе возникали эпизоды почти революционные. Однажды ночью проснулся от цоканья копыт. Выглянул в окно. По свежей асфальтовой дорожке из конца в конец наперегонки со свистом и гиканьем в темноте (двор был еще плохо освещен) скакали всадники, а из окон за ними с недоумением наблюдали обалдевшие заспанные люди. Будто кавалерийский эскадрон случайно во двор залетел. Как потом оказалось, подростки постарше угнали из ближнего пригородного колхоза с десяток лошадей и устроили скачки. Телефоны в новых квартирах были большой редкостью, поэтому в милицию своевременно не позвонили. Кстати, подобные деяния случались не единожды. Говорили, что умные лошади после таких забав большей частью возвращались домой сами, оставшихся собирали по городу.
Плохие мальчики и хорошие девочки
Мне это время брежневской плакатной широты
Запомнилось словесным онанизмом
И тем, что были девочки изысканно чисты,
А мальчики не тронуты цинизмом…
Вот в таких коротких полупальто, называемых в простонародье полупердонами, щеголяли молодые люди. Фото 1963 года
Телефонный кабель в наш дом протянули только ближе к середине шестидесятых. Когда приехали, в доме и кочегарка была автономная (никакая война не страшна), и плиты на кухнях топили дровами. Дрова носили из подвала. Подвалы под домом огромные, с крутыми лестницами и очень высокими потолками. Каждый поход за дровами стоил моему отцу многих усилий, он смолоду прихрамывал. Мы с братом ему по мере сил помогали. Весной подвалы заливало водой на глубину в метр-полтора, и там можно было кататься на сколоченных из досок плотах. В подвалах, на крышах сараев пацаны устраивали себе лежбища, натаскав сюда старых матрасов и ввернув для освещения дополнительные лампочки. Строили планы на ближайшее будущее, травили анекдоты. И неважно было, что вход в подвал закрывался на ключ, мальчишки, как ртуть, протекали внутрь через вентиляционные окна.
Шпанистый был двор, впрочем, как и все соседние. "Пионеров" и "стукачей" не любили. Публика была разная. Порой дети начальников и интеллигентов хорошими манерами не отличались, а, напротив, становились заводилами в неприглядных делишках, бывало, попадали на скамью подсудимых и получали реальные сроки. Всякое бывало. Все новые и новые дома принимали жильцов. Ребятни во дворах с каждым годом становилось больше. Дворами дружили. Дворами дрались. Забавное это было зрелище, когда орды вооруженных деревянными мечами и палками "воинов", нападали на представителей соседних территорий. Иногда "набеги" кончались победами, иногда обороняющиеся переходили в контратаки и с позором прогоняли нападавших. Начинала войну, как правило, мелкотня, потом "впрягались" подростки постарше. В конце подсчитывали синяки и шишки, хвастались своими подвигами и оправдывали потери. Особых травм не было, поэтому милиция в дворовые разборки, как правило, не встревала, если они заканчивались без разбитых окон и членовредительства.
Девочки в те времена были добропорядочны. Они играли в "классы", рисуя на асфальте клетки, в “дочки-матери”, тискали своих кукол, заплетали бантики и в мальчишеские дела не лезли. Они были благонамеренны и чисты. Потому что в мире всегда должно быть равновесие. И если есть хулиганистые мальчишки, значит, на радость родителям должны быть умные, послушные девочки.
