Владимир Ленин
Полное собрание сочинений. Том 3. Развитие капитализма в России
VIII. Размещение крупной промышленности
Кроме вопроса о концентрации производства на крупнейших заведениях для характеристики крупной машинной индустрии важен еще вопрос о концентрации производства в отдельных центрах фабрично-заводской промышленности и о различных видах фабричных центров. К сожалению, наша фабрично-заводская статистика не только дает неудовлетворительный и несравнимый материал, но и разрабатывает его далеко недостаточно: напр., в современных изданиях размещение промышленности показывается лишь по целым губерниям (а не по городам и уездам, как это сделано в лучших изданиях 60-х годов, которые иллюстрировали также размещение фабрично-заводской промышленности картами). Но для того, чтобы дать точное представление о размещении крупной промышленности, необходимо взять данные по отдельным центрам, т. е. по отдельным городам, фабричным поселкам или группам фабричных поселков, расположенных на близком расстоянии друг от друга; губернии же или уезды – слишком крупные территориальные единицы[607]. Ввиду этого мы сочли необходимым подсчитать из «Указателей» за 1879 и 1890 годы данные о концентрации нашей фабрично-заводской промышленности в важнейших центрах. В таблицу, помещаемую в приложении (приложение III), вошли данные о 103 фабричных центрах Европейской России, сосредоточивающих около половины всего числа фабрично-заводских рабочих[608].
Таблица показывает нам три главных типа фабричных центров в России: 1) Города. Они стоят на первом месте, отличаясь наибольшей концентрацией и рабочих и заведений. Особенно выдаются в этом отношении крупные города. Столицы концентрируют тысяч по 70 фабрично-заводских рабочих (считая и пригороды столиц), Рига – 16 тыс., Иваново-Вознесенск – 15 тыс., Богородск – 10 тыс. рабочих в 1890 г., остальные города менее 10 тысяч. Достаточно беглого взгляда на официальные числа фабрично-заводских рабочих в некоторых крупных городах (Одесса – 8,6 тыс. в 1890 г., Киев – 6 тыс., Ростов н/Д. – 5,7 тыс. и т. п.), чтобы убедиться в том, что эти цифры малы до смешного. Приведенный выше пример С.-Петербурга показывает, во сколько раз пришлось бы увеличить эти цифры для получения всего числа промышленных рабочих в подобных центрах. Наряду с городами необходимо указать также и пригороды. Пригороды больших городов представляют из себя нередко значительные промышленные центры, но по нашим данным мы могли выделить только один такой центр – пригороды С.-Петербурга, в которых насчитывается за 1890 г. – 18,9 тыс. раб. Некоторые селения Московского уезда, вошедшие в нашу таблицу, тоже представляют из себя в сущности пригороды[609].
Второй тип центров – фабричные села, которых особенно много в Московской, Владимирской и Костромской губерниях (из всего числа 63-х важнейших сельских центров, вошедших в нашу таблицу, 42 находятся в этих губерниях). Во главе этих центров стоит местечко Орехово-Зуево (в таблице отдельно показаны Орехово и Зуево, но это один центр); по числу рабочих оно уступает только столицам (26,8 тыс. в 1890 г.)[610]. В указанных трех губерниях, а также в Ярославской и Тверской губерниях большинство сельских фабричных центров образуют крупнейшие текстильные фабрики (бумагопрядильно-ткацкие, полотняные, шерстоткацкие и пр.). В прежнее время в таких селах были почти всегда раздаточные конторы, т. е. центры капиталистической мануфактуры, подчинявшей себе массы окрестных ручных ткачей. В тех случаях, когда статистика не смешивает домашних и фабричных рабочих, данные о развитии таких центров рельефно показывают рост крупной машинной индустрии, стягивающей тысячи крестьян из окрестностей и превращающей этих крестьян в фабричных рабочих. Далее, значительное количество сельских фабричных центров образуют крупные горные и металлургические заводы (Коломенский в с. Боброве, Юзовский, Брянский и пр.); из них большинство относится к горной промышленности и потому не вошло в нашу таблицу. Свеклосахарные заводы, расположенные по селам и местечкам юго-западных губерний, образуют также не мало сельских фабричных центров; для примера мы взяли один из крупнейших – местечко Смелу в Киевской губернии.
Третий тип фабричных центров – «кустарные» села, крупнейшие заведения в которых считаются нередко «фабриками и заводами». Образцами таких центров служат в нашей таблице села Павлове, Ворсма, Богородское, Дубовка. Сравнение числа фабрично-заводских рабочих в таких центрах со всем промысловым населением их было сделано для с. Богородского выше[611].
Группируя вошедшие в нашу таблицу центры по числу рабочих в каждом центре и по роду центров (города и села), получаем следующие данные [см. таблицу на стр. 522. Ред.].
Из этой таблицы видно, что в 103-х центрах было сосредоточено в 1879 г. 356 тыс. рабочих (из всего числа 752 тыс.), а в 1890 г. 451 тыс. (из 876 тыс.). След., числи рабочих увеличилось на 26,8 %, тогда как на крупных: фабриках вообще (с 100 и более рабочих) увеличение было лишь на 22,2 %, а общее число фабрично-заводских рабочих увеличилось за то же время лишь на 16,5 %. Таким образом, происходит стягивание рабочих в крупнейших центрах. В 1879 г. только 11 центров имели свыше 5 тыс. рабочих, а в 1890 г. уже 21 центр. Особенно бросается в глаза увеличение числа центров с 5–10 тыс.; происходило это по двум причинам: 1) вследствие выдающегося роста фабричной промышленности на юге (Одесса, Ростов н/Д. и пр.); 2) вследствие роста фабричных сел в центральных губерниях.
Сравнение городских и сельских центров показывает, что последние охватывали в 1890 г. около трети всего числа рабочих в важнейших центрах (152 тыс. из 451). Для всей России это отношение должно быть выше, т. е. более трети фабрично-заводских рабочих должно находиться вне городов. В самом деле, все выдающиеся городские центры вошли в нашу таблицу, тогда как сельских центров, имеющих по нескольку сот рабочих, имеется кроме упомянутых нами очень и очень много (селения с стеклянными, кирпичными, винокуренными, свеклосахарными заводами и пр.). Горнорабочие тоже размещены, главным образом, вне городов. Можно думать поэтому, что из всего числа фабрично-заводских и горных рабочих Европейской России не менее (а, пожалуй, и более) половины размещено вне городов. Этот вывод имеет важное значение, ибо он показывает, что индустриальное население в России значительно превышает своими размерами городское население[612].
Обращаясь к вопросу о сравнительной быстроте развития фабрично-заводской промышленности в городских и в сельских центрах, мы видим, что последние стоят безусловно впереди в этом отношении. Число городских центров с 1000 рабочих и более увеличилось за взятый период крайне слабо (с 32 до 33), а число таких же сельских центров – очень сильно (с 38 до 53). Число рабочих в 40 городских центрах возросло лишь на 16,1 % (с 257 до 299 тыс.), а в 63-х сельских центрах – на 54,7 % (с 981/2 до 1521/2 тыс.). Среднее число рабочих на один городской центр поднялось только с 6,4 тыс. до 7,5 тыс., а на один сельский центр с 1,5 тыс. до 2,4 тыс. Итак, фабричная промышленность имеет, по-видимому, тенденцию с особенной быстротой распространяться вне городов; – создавать новые фабричные центры и быстрее толкать их вперед, чем городские, – забираться в глубь деревенских захолустий, оторванных, казалось бы, от мира крупных капиталистических предприятий. Это в высшей степени важное обстоятельство показывает нам, во-1-х, с какой быстротой крупная машинная индустрия преобразует общественно-экономические отношения. То, что прежде складывалось веками, осуществляется теперь в какой-нибудь десяток лет. Стоит сравнить, напр., образование таких неземледельческих центров, как указанные в предыдущей главе «кустарные села»: Богородское, Павлове, Кимры, Хотеичи, Великое и пр., – с процессом создания новых центров современной фабрикой, которая сразу оттягивает деревенское население тысячами в индустриальные поселки[613]. Общественное разделение труда получает громадный толчок. Необходимым условием хозяйственной жизни становится подвижность населения вместо прежней оседлости и замкнутости. Во-2-х, переселение фабрик в деревню показывает, что капитализм преодолевает те препятствия, которые ставит ему сословная замкнутость крестьянской общины, и извлекает даже для себя пользу из этой замкнутости. Если устройство фабрик в деревнях представляет не мало неудобств, зато оно обеспечивает дешевого рабочего. Мужика не пускают на фабрику, – фабрика идет к мужику[614]. Мужик не имеет полной свободы (благодаря круговой поруке и стеснениям выхода из общины) искать себе самого выгодного нанимателя, а наниматель прекрасно умеет отыскивать самого дешевого рабочего. В-3-х, значительное число сельских фабричных центров и их быстрый рост показывает, как неосновательно мнение об оторванности русской фабрики от массы крестьянства, о слабом влиянии ее на последнее. Особенность размещения нашей фабричной промышленности показывает, наоборот, что ее влияние очень широко и что оно далеко не ограничивается стенами заведений[615]. Но, с другой стороны, указанная особенность размещения нашей фабричной промышленности не может не влиять также на временную задержку того преобразующего действия, которое оказывает крупная машинная индустрия на занятое ею население. Превращая сразу захолустного мужика в рабочего, фабрика может на некоторое время обеспечить себя наиболее дешевыми, наименее развитыми и наименее требовательными «руками». Очевидно, однако, что подобная задержка может быть лишь недолговременной и что она покупается ценою еще большего расширения того поля, на котором сказывается влияние крупной машинной индустрии.
IX. Развитие лесопромышленности и строительной промышленности
Одним из необходимых условий роста крупной машинной индустрии (и чрезвычайно характерным спутником ее роста) является развитие промышленности, дающей топливо и материалы для построек, и строительной промышленности. Начнем с лесопромышленности.
Рубка леса и первоначальная обработка его для собственного потребления составляют исконное занятие крестьянства, входящее почти повсюду в общий круг работ земледельца. Но под лесопромышленностью мы разумеем исключительно приготовление леса на продажу. Пореформенная эпоха характеризуется особенным ростом этой промышленности: спрос на лес быстро возрастал и как на предмет личного потребления (рост городов, увеличение неземледельческого населения в деревнях, потеря крестьянами своего леса при их эмансипации) – и, в особенности, как на предмет производительного потребления. Развитие торговли, промышленности, городской жизни, военного дела, железных дорог и пр. и пр. – все это вело к громадному увеличению спроса на лес для потребления его не людьми, а капиталом. В промышленных, напр., губерниях цены на дрова росли «не по дням, а по часам»: «в последние 5 лет» (к 1881 г.) «цена дров более чем удвоилась»[616]. «Цена на лес стала возрастать гигантскими шагами»[617]. В Костромской губ. «с истреблением дров фабриками цена на дрова за 7 лет поднялась вдвое»[618] и т. д. Отпуск лесного товара за границу поднялся с 5947 тыс. руб. в 1856 г. до 30 153 тыс. руб. в 1881 г. и 39 200 тыс. руб. в 1894 г., т. е. возрос в пропорции 100: 507: 659[619]. По внутренним водным путям в Европейской России перевозилось лесных строительных материалов и дров в 1866–1868 годах в среднем по 156 млн. пудов в год[620], а в 1888–1890 гг. в среднем по 701 млн. пудов в год[621], т. е. размеры перевозок увеличились более чем вчетверо. По железным дорогам перевозилось в 1888–1890 годах в среднем по 290 млн. пуд.[622], тогда как в 1866–1868 годах, вероятно, не более 70 млн. пуд.[623] То есть вся перевозка лесного товара в 60-х годах была около 226 млн. пуд., а в 1888–1890 гг. – 991 млн. пуд. – увеличение более чем вчетверо. Громадный рост лесопромышленности именно в пореформенную эпоху стоит, таким образом, вне сомнения.
Какова же организация этой промышленности? – чисто капиталистическая. Лес закупается у землевладельцев предпринимателями— «лесопромышленниками», которые нанимают рабочих для рубки, пилки леса, сплава его и пр. Напр., в Московской губ. земские статистики считали только 337 лесопромышленников из 24-х тыс. занятых лесными промыслами крестьян[624]. В Слободском уезде, Вятской губ., считали 123 лесопромышленника («мелкие состоят большей частью подрядчиками у крупных», а последних только 10), а рабочих, занятых лесным делом, 18 865 чел. с заработком по 191/2 руб. на рабочего[625]. Г-н С. Короленко считал, что во всей Евр. России занято лесными работами до 2-х миллионов крестьян[626], и это число вряд ли преувеличено, если, напр., в 9 уездах Вятской губ. (из 11) считали ок. 56 430 лесорабочих, во всей Костромской губ. – около 47 тыс.[627] Лесные работы принадлежат к наиболее дурно оплачиваемым; гигиенические условия их отвратительны, и здоровье рабочих подвергается сильнейшему разрушению; положение рабочих, заброшенных в лесную глушь, наиболее беззащитное, и в этой отрасли промышленности царят во всей своей силе кабала, truck-system и тому подобные спутники «патриархальных» крестьянских промыслов. Приведем в подтверждение этой характеристики несколько отзывов местных исследователей. Московские статистики указывают на «обязательный забор харчей», понижающий обыкновенно в значительной степени заработки лесорабочих. Костромские лесорабочие «живут в лесах артелями в устроенных наскоро и плохо избушках, в которых нет печей, а отапливаются они очагами. Плохая пища из плохого приварка и хлеба, обратившегося за неделю в камень, отвратительный воздух… постоянно полусырая одежда… все это должно производить пагубное влияние на здоровье лесопромышленников». Народ в «лесных» волостях живет «гораздо грязнее», чем в отхожих (т. е. волостях с преобладанием отхожих промыслов)[628]. О Тихвинском уезде Новгородской губ. читаем: «Земледелие составляет побочный источник дохода, хотя во всех официальных данных вы найдете, что народ занимается хлебопашеством… Все, что получает крестьянин на существенные свои надобности, зарабатывается им на заготовке и сплаве леса у лесопромышленников. Но скоро настанет кризис: лет через 5–10 лесов уже не будет…» «Занимающийся на лесных промыслах скорее бурлак; зиму он проводит в стану лесной трущобы… а на весну, по отвычке от домашних работ, его уже тянет на сплав и сгонку дров; одна только страдная пора да сенокос заставляют его сделаться оседлым»… Крестьяне находятся в «вечной кабале» у лесопромышленников[629]. Вятские исследователи отмечают, что наем на лесные работы приурочивается обыкновенно ко времени взыскания податей, что забор жизненных припасов у хозяев сильно понижает заработки… «Как лесорубы, так и дроворубы получают около 17 коп. за летний день и около 33 коп. в день с лошадью. Такая ничтожная плата – недостаточное вознаграждение за труд, если вспомнить, что промысел этот выполняется при самой антигигиенической обстановке»[630] и т. д. и т. д.
Итак, лесные рабочие представляют из себя одну из крупных составных частей сельского пролетариата, имеющего ничтожные клочки земли и вынужденного продавать свою рабочую силу на самых невыгодных условиях. Занятие это в высшей степени неправильное и непостоянное. Лесорабочие образуют поэтому ту форму резервной армии (или относительного перенаселения в капиталистическом обществе), которую теория назвала скрытою[631]: известная (и, как мы видели, немалая) часть сельского населения должна быть постоянно готова взяться за подобную работу, должна постоянно нуждаться в ней. Таково условие существования и развития капитализма. По мере того, как истребляются леса при хищническом хозяйстве лесопромышленников (а этот процесс идет с громадной быстротой), – все сильнее чувствуется нужда в замене дров каменным углем, все быстрее развивается каменноугольная промышленность, которая одна только в состоянии служить прочным базисом для крупной машинной индустрии. Наличность дешевого топлива, которое бы можно было получить в любое время в любом количестве за определенную и малоколеблющуюся цену, – таково требование современной фабрики. Лесопромышленность не в состоянии удовлетворить этому требованию[632]. Поэтому преобладание лесопромышленности над каменноугольной промышленностью в деле доставки топлива соответствует малоразвитому состоянию капитализма. Что касается до общественных отношений производства, то в этом отношении лесопромышленность относится к каменноугольной промышленности приблизительно так же, как капиталистическая мануфактура относится к крупной машинной индустрии. Лесопромышленность означает самое примитивное состояние техники, эксплуатирующей первобытными способами природные богатства; каменноугольная промышленность ведет к полному перевороту в технике и к широкому употреблению машин. Лесопромышленность оставляет производителя крестьянином, каменноугольная промышленность превращает его в фабричного. Лесопромышленность оставляет почти в полной неприкосновенности весь старый, патриархальный строй жизни, опутывая заброшенных в лесной глуши рабочих худшими видами кабалы, пользуясь их темнотой, беззащитностью и раздробленностью. Каменноугольная промышленность создает подвижность населения, образует крупные индустриальные центры и неизбежно ведет к общественному контролю за производством. Одним словом, описываемая смена имеет такое же прогрессивное значение, как смена мануфактуры фабрикою[633].
Строительное дело первоначально входило точно так же в круг домашних работ крестьянина, – и продолжает входить поныне, поскольку сохраняется полунатуральное крестьянское хозяйство. Дальнейшее развитие ведет к тому, что строительные рабочие превращаются в специалистов-ремесленников, которые работают по заказу потребителей. В деревнях и в небольших городах такая организация строительной промышленности значительно развита и в настоящее время; ремесленник сохраняет обыкновенно связь с землей и работает на весьма узкий круг мелких потребителей. С развитием капитализма сохранение этого строя промышленности становится невозможным. Рост торговли, фабрик, городов, железных дорог предъявляет спрос на совершенно иные постройки, непохожие ни по своей архитектуре, ни по своей величине на старинные здания патриархальной эпохи. Новые постройки требуют очень разнообразных и дорогих материалов, требуют кооперации масс рабочих самых разнообразных специальностей, требуют продолжительного времени для своего завершения; размещение этих новых построек совершенно не сообразуется с традиционным размещением населения: они возводятся в больших городах или пригородах, среди незаселенных мест, по линиям строящихся жел. дор. и т. п. Местный ремесленник превращается в отхожего рабочего, которого нанимает предприниматель-подрядчик, постепенно втирающийся между потребителем и производителем и превращающийся в настоящего капиталиста. Скачкообразное развитие капиталистического хозяйства, смена продолжительных плохих годов периодами «строительной горячки» (подобно переживаемой ныне, в 1898 г.) дает громадный толчок расширению и углублению капиталистических отношений в строительном деле.
Такова, по данным русской экономической литературы, пореформенная эволюция рассматриваемой промышленности[634]. Особенно рельефно выражается эта эволюция в территориальном разделении труда, в образовании отдельных обширных районов, в которых рабочее население специализируется на том или ином виде строительных работ[635]. Подобная специализация районов предполагает уже образование крупных рынков на строительные работы, а в связи с этим образование капиталистических отношений. Приведем для иллюстрации данные об одном из таких районов. Покровский уезд Владимирской губернии издавна славится плотниками, которые уже в начале столетия составляли более половины всего населения. После реформы плотничество продолжает усиливаться[636]. «В плотницком районе элементом, аналогичным мастеркам и фабрикантам, являются подрядчики», которые обыкновенно выходят из наиболее ловких членов плотничьей артели. «Нередки случаи, когда подрядчик в 10 лет наживает 50–60 тыс. рублей и более чистой прибыли. Некоторые подрядчики имеют по 300–500 плотников и сделались уже настоящими капиталистами… Недаром говорят здешние крестьяне, что «нет выгоднее торговли плотниками»«[637]. Трудно рельефнее охарактеризовать самую суть современной организации промысла! «Плотничество наложило глубокий отпечаток на весь склад здешней крестьянской жизни… Крестьянин-плотник мало-помалу отвыкает от земледелия, а впоследствии и совсем бросает его». Жизнь в столицах наложила на плотника отпечаток культурности: он живет несравненно чище окрестных крестьян и резко выделяется своей «интеллигентностью», «сравнительно высокой степенью умственного развития»[638].
Все число строительных рабочих в Европейской России должно быть весьма значительно, судя по имеющимся отрывочным данным. В Калужской губ. строительных рабочих считалось в 1896 г. 39 860, и местных и отхожих. В Ярославской губ. в 1894/95 г. – по официальным данным – 20 170 чел. отхожих. В Костромской губ. – около 391/2 тыс. отхожих. В 9-ти уездах Вятской губ. (из 11) – около 301/2 тыс. отхожих (в 80-х годах). В 4-х уездах Тверской губ. (из 12) – 15 585, и местных и отхожих. В Горбатовском уезде Нижегородской губ. – 2221, и местных и отхожих. Из Рязанской губ., по официальным данным 1875–1876 гг., выходило в год не менее 20-ти тыс. одних плотников. В Орловском уезде Орловской губ. – 2 тыс. строительных рабочих. В 3-х уездах Полтавской губ. (из 15)' – 1440. В Николаевском у. Самарской губ. – 1339[639]. Судя по этим цифрам, число строительных рабочих в Европейской России должно составлять не менее 1 миллиона человек[640]. Эту цифру надо скорее признать минимальною, ибо все источники свидетельствуют, что число строительных рабочих быстро возрастает в пореформенную эпоху[641]. Строительные рабочие представляют из себя образующийся промышленный пролетариат, связи которого с землей, – очень слабые уже в настоящее время[642], – с каждым годом ослабевают все более и более. По своему положению строительные рабочие резко отличаются от лесных рабочих, приближаясь более к фабричным. Работают они в крупных городских и промышленных центрах, которые, как мы видели, значительно поднимают их культурный уровень. Если падающая лесная промышленность характеризует малоразвитые формы капитализма, мирящегося еще с патриархальным строем жизни, то развивающаяся строительная промышленность характеризует высшую стадию капитализма, ведет к образованию нового класса промышленных рабочих и знаменует глубокое разложение старого крестьянства.
