Владимир Ленин
Полное собрание сочинений. Том 1. 1893–1894

В. И. Ленин показал, что так называемый объективизм в науке в условиях буржуазного общества является прикрытием классовых корыстных интересов господствующих эксплуататорских классов. Марксистская наука, открыто и неразрывно связанная с рабочим классом, служит делу революционного преобразования общества, заинтересована в раскрытии законов общественного развития. Поэтому ее партийность совпадает с научностью.

Уже в ранний период своей революционной деятельности Ленин дал образец принципиальной критики различных лжесоциалистических и ревизионистских теорий, образец беззаветной борьбы за интересы рабочего класса. Произведения В. И. Ленина проникнуты творческим пониманием марксизма и мастерским применением его к анализу экономического и политического положения России, к определению задач, вставших перед российским рабочим движением.

Они учат международный пролетариат, коммунистические и рабочие партии всех стран уменью разоблачать многочисленных современных «друзей народа» и ревизионистов, пытающихся использовать рабочее движение в интересах буржуазии.

В приложениях к первому тому впервые в Сочинениях В. И. Ленина даются «Прошения В. И. Ульянова (Ленина) 1887–1893 гг.». Эти документы являются дополнительным материалом к биографии В. И. Ленина. Два прошения: в Самарский окружной суд от 5 января 1893 года и председателю Самарского окружного суда от 16 августа 1893 года – печатаются впервые.

Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС

В. И. Ленин (1890–1891)

1893 г.

Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни. По поводу книги В. Е. Постникова – «Южно-русское крестьянское хозяйство»^{1}

Написано весной 1893 г.                Печатается по рукописи

Впервые напечатано в 1923 г. в сборнике «К двадцатипятилетию первого съезда партии (1898–1923)»

Первая страница рукописи В. И. Ленина «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни» – 1893 г. (Уменьшено)

I

Вышедшая в третьем году книга В. Е. Постникова «Южно-русское крестьянское хозяйство» (Москва, 1891 г. Стр. XXXII + 391) представляет из себя чрезвычайно подробное и обстоятельное описание крестьянского хозяйства в губерниях Таврической, Херсонской и Екатеринославской, преимущественно же в материковых (северных) уездах Таврической губернии. Описание это основано, во-первых, – и главным образом – на земско-статистических исследованиях^{2} трех указанных губерний; во-вторых, на личных наблюдениях автора, произведенных им отчасти по долгу службы^[1], отчасти с специальной целью изучения крестьянского хозяйства в 1887–1890 гг.

Попытка свести земско-статистические исследования по целому району в одно целое и изложить результаты их в систематической форме сама по себе представляет громад-ныи интерес, так как земская статистика дает громадный и детальнейший материал об экономическом положении крестьянства, но дает в такой форме, что для публики эти исследования пропадают почти бесследно: земско-статистические сборники представляют из себя целые тома таблиц (обыкновенно каждому уезду посвящен отдельный том), одна сводка которых в достаточно крупные и ясные рубрики требует специальных занятий. Необходимость сводки данных земской статистики и обработки их чувствуется уже давно. В последнее время с этой целью предпринято издание «Итогов земской статистики». План этого издания таков: берется известный частный вопрос, характеризующий крестьянское хозяйство, и особое исследование посвящается сводке всех данных по этому вопросу, имеющихся в земской статистике; соединяются вместе данные, относящиеся и к черноземному югу России и к нечерноземному северу, к губерниям исключительно земледельческим и к губерниям промысловым. По этому плану составлены два вышедшие тома «Итогов»; первый посвящен «крестьянской общине» (В. В.), второй – «крестьянским вненадельным арендам» (Н. Карышев)^{3}. Позволительно усомниться в правильности такого приема сводки: приходится, во-первых, сводить вместе данные, относящиеся к различным хозяйственным районам с различными экономическими условиями (при этом отдельная характеристика каждого района представляет громадные трудности вследствие неоконченности земских исследований и пропусков многих уездов: трудности эти сказались уже во 2-ом томе «Итогов»; попытка Карышева распределить имеющиеся в земской статистике данные к различным определенным районам – не удалась); во-вторых, описывать отдельно известную сторону крестьянского хозяйства, не касаясь других сторон, – совершенно невозможно; отрывать известный вопрос приходится искусственно, и цельность представления теряется. Крестьянские вненадельные аренды отрываются от аренды надельных земель, от общих данных об экономической группировке крестьян, о величине посевной площади; они рассматриваются только как часть крестьянского хозяйства, тогда как они представляют собой часто особый способ ведения частновладельческого хозяйства. Поэтому свод данных земской статистики по известному району с однородными хозяйственными условиями был бы, мне кажется, предпочтительнее.

Излагая мимоходом свои мысли о более правильном приеме сводки земско-статистических исследований, мысли, на которые наводит сравнение «Итогов» с книгой Постникова, я должен, однако, оговориться, что Постников, собственно, не задавался целями сводки: он отодвигает на задний план цифирный материал и все внимание обращает на полноту и выпуклость описания.

В своем описании автор почти с равным вниманием останавливается на вопросах характера экономического, административно-юридического (формы землевладения) и технического (межевой вопрос; система хозяйства; урожаи), но вопросы первого рода он намеревался выдвинуть на первый план.

«Должен признаться, – говорит г. Постников в Предисловии, – что я меньше останавливаю внимания на технике крестьянского хозяйства, чем это можно было сделать, но поступаю так потому, что условия экономического характера, на мой взгляд, играют более важную роль в крестьянском хозяйстве, чем техника. В нашей печати… обыкновенно игнорируют экономическую сторону… Очень мало внимания посвящается исследованию коренных экономических вопросов, какими являются для нашего крестьянского хозяйства вопросы аграрный и межевой. Настоящая книга более отводит места выяснению именно этих вопросов и в особенности вопроса аграрного» (Предисловие, с. IX).

Вполне разделяя взгляд автора на сравнительную важность экономических и технических вопросов, я и намерен посвятить свою статью изложению лишь той части труда г. Постникова, в которой крестьянское хозяйство подвергается политико-экономическому исследованию^[2].

Главные пункты этого исследования автор характеризует в предисловии следующим образом:

«Являющееся в последнее время большое употребление машин в крестьянском земледелии и заметное расширение размеров хозяйства у зажиточной части крестьянства дают нашей аграрной жизни новую фазу, развитию которой, без сомнения, дадут новый толчок тяжелые хозяйственные условия настоящего года. Производительность крестьянского труда и рабочая способность семьи значительно повышаются с увеличением размеров хозяйства и употреблением машин, что до сих пор упускалось из виду при определении площади, какую может обработать крестьянская семья…

Употребление машин в крестьянском хозяйстве вызывает существенные бытовые изменения: сокращая в земледелии запрос на рабочие руки и делая еще более чувствительной для крестьян существующую у нас перенаселенность земледелия, оно способствует увеличению числа семей, которые, становясь лишними для села, должны искать заработка на стороне и фактически становиться безземельными. Введение крупных машин в крестьянское хозяйство вместе с тем поднимает, крестьянское благосостояние, при наличных приемах земледелия и его экстенсивности, на такую высоту, о которой до сих пор нельзя было и думать. В этом обстоятельстве лежит залог силы новых хозяйственных движений в крестьянской жизни. Отметить и выяснить эти движения в южно-русском крестьянстве составляет ближайшую задачу настоящей книги» (Предисловие, с. X).

Прежде чем перейти к изложению того, в чем состоят, по мнению автора, эти новые хозяйственные движения, я должен сделать еще две оговорки.

Во-первых, выше было замечено, что Постников сообщает данные о губерниях Херсонской, Екатеринославской и Таврической, но достаточной подробностью отличаются только данные, относящиеся к последней губернии и притом не ко всей: автор не дает данных о Крыме, поставленном в несколько отличные хозяйственные условия, и ограничивается исключительно тремя северными материковыми уездами Таврической губернии – Бердянским, Мелитопольским и Днепровским. Я ограничусь данными только по этим трем уездам.

Во-вторых, Таврическая губерния населена кроме русских также немцами и болгарами, число которых, впрочем, невелико сравнительно с русским населением: в Днепровском уезде 113 дворов немецких колонистов из 19586 дворов уезда, т. е. всего 0,6 %. В Мелитопольском уезде немцев и болгар (1874 + 285 =) 2159 дворов из 34978, т. е. 6,1 %. Наконец, в Бердянском уезде 7224 двора из 28794, т. е. 25 %. Всего по трем уездам колонистов 9496 дворов из 83358, т. е. около /9. След., в общем число колонистов очень незначительно, а в уезде Днепровском и совсем ничтожно. Автор описывает колонистское хозяйство подробно, отделяя всегда его от русского. Все эти описания я опускаю, ограничиваясь исключительно хозяйством русских крестьян. Правда, цифирные данные соединяют вместе русских и немцев, но присоединение последних, по незначительности их, не может изменить общих соотношений, так что вполне можно на основании этих данных характеризовать русское крестьянское хозяйство. Русское население Таврической губернии, заселившее этот край в последние 30 лет, отличается от крестьянства других русских губерний только своей большей зажиточностью. Общинное землевладение является в этой местности, по словам автора, «типичным и устойчивым»^[3]; одним словом, за выделением колонистов, крестьянское хозяйство в Таврической губернии не представляет никаких коренных отличий от общего типа русского крестьянского хозяйства.

II

«В настоящее время, – говорит Постников, – всякое сколько-нибудь значительное южно-русское село (и то же, вероятно, можно сказать о большинстве местностей России) представляет столько разнообразия в экономическом положении отдельных групп своего населения, что крайне трудно говорить о благосостоянии отдельных селений, как целых единиц, и рисовать это благосостояние средними цифрами. Такие средние цифры указывают некоторые общие определяющие условия экономического быта крестьянства, но они не дают никакого понятия о всем разнообразии экономических явлений в действительности» (с. 106). Несколько ниже Постников выражается с еще большей определенностью: «Разнообразие экономического благосостояния, – говорит он, – весьма сильно затрудняет вопрос об общей зажиточности населения. Лица, бегло проезжающие чрез большие селения Таврической губернии, обыкновенно выносят заключения о большой зажиточности местных крестьян; но можно ли назвать село зажиточным, если в нем половина крестьян состоит из богатеев, а другая постоянно бедствует? И какими признаками следует определять относительно большую или меньшую зажиточность того и другого селения? Очевидно, что средние цифры, характеризующие обстановку населения всего села или района, недостаточны для заключения о крестьянском достатке. О последнем можно судить лишь по совокупности многих данных, расчленяя население на группы» (с. 154).

Может показаться, что в этом констатировании дифференциации в среде крестьянства нет ничего нового: о ней упоминается почти в каждом сочинении, посвященном крестьянскому хозяйству вообще. Но дело в том, что обыкновенно, упоминая об этом факте, не придают ему значения, считают его несущественным или даже случайным, находят возможным говорить о типе крестьянского хозяйства, характеризуя этот тип средними цифрами, обсуждают значение разных практических мероприятий по отношению ко всему крестьянству. В книге Постникова виден протест против таких взглядов. Он указывает (и не раз) на «огромное разнообразие экономического положения отдельных дворов внутри общины» (с. 323) и вооружается против «стремления рассматривать крестьянский мир как нечто цельное и однородное, каким он и до сих пор еще представляется нашей городской интеллигенции» (с. 351). «Земско-статистические исследования последнего десятилетия, – говорит он, – выяснили, что наша сельская община вовсе не представляет такой однородной единицы, какою она казалась нашим публицистам в 70-х годах, и что в последние десятилетия в ней происходила дифференциация населения на группы с весьма различной степенью экономического достатка» (с. 323).

Свое мнение Постников подтверждает массой данных, разбросанных по всей книге, и мы должны теперь заняться систематической сводкой всех этих данных, чтобы проверить правильность этого мнения, чтобы решить вопрос, кто прав – «городская ли интеллигенция», рассматривающая крестьянство как нечто однородное, или Постников, утверждающий, что разнородность огромная? и затем насколько глубока эта разнородность? препятствует ли она общей характеристике крестьянского хозяйства со стороны политико-экономической, на основании одних только средних данных? способна ли она изменить действие и влияние практических мероприятий по отношению к различным разрядам крестьянства?

Прежде чем приводить цифры, дающие материал для разрешения этих вопросов, следует заметить, что все данные этого рода взяты Постниковым из земско-статистических сборников по Таврической губ. Первоначально земская статистика ограничивалась при переписях данными пообщинными, не собирая данных о каждом крестьянском дворе. Скоро, однако, заметили различия в имущественном положении этих дворов и предприняли подворные переписи – это было первым шагом на пути к более глубокому изучению экономического положения крестьян. Следующим шагом было введение комбинационных таблиц: исходя из убеждения, что имущественные различия крестьян внутри общины^{4} глубже различий разных юридических разрядов крестьян, статистики стали группировать все показатели экономического положения крестьян до известным имущественным различиям, напр., разбивая крестьян на группы по числу десятин посева, по числу рабочего скота, по количеству надельной пашни на двор и т. д.

Таврическая земская статистика группирует крестьян по числу десятин посева. Постников полагает, что такая группировка «представляется удачной» (с. XII), так как «в условиях хозяйства Таврических уездов размер посева является наиболее существенным признаком крестьянского благосостояния» (с. XII). «В южном степном крае, – говорит Постников, – развитие всякого рода неземледельческих промыслов у крестьян пока относительно ничтожно, и главным занятием огромного большинства сельского населения является в настоящее время земледелие, основанное на посеве хлебов». «По показанию земской статистики, в северных уездах Таврической губернии исключительно занимаются промыслами 7,6 % коренного сельского населения и кроме того 16,3 % населения имеет при собственном земледелии подсобные промыслы» (с. 108). В самом деле, группировка по размерам посева даже и для других местностей России представляется гораздо более правильной, чем другие принятые земскими статистиками основания группировки, напр., по числу десятин надельной земли или надельной пашни на двор: с одной стороны, количество надельной земли не указывает прямо на состоятельность двора, потому что размер надела определяется числом ревизских^{5} или наличных душ мужского пола в семье и находится только в косвенной зависимости от состоятельности хозяина, потому, наконец, что крестьянин, может быть, не пользуется надельной землей, сдает ее, и при отсутствии инвентаря и не может ею пользоваться. С другой стороны, если главное занятие населения – земледелие, то определение посевной площади необходимо для учета производства, для определения количества хлеба, потребляемого крестьянином, покупаемого им и поступающего в продажу, ибо без выяснения этих вопросов весьма важная сторона крестьянского хозяйства останется неосвещенной, будет неясен характер его земледельческого хозяйства, значение его сравнительно с заработками и т. д. Наконец, необходимо положить в основание группировки именно посевную площадь, чтобы иметь возможность сравнивать хозяйство двора с так называемыми нормами крестьянского землевладения и земледелия, с нормой продовольственной (Nahrungsfläche) и рабочей (Arbeitsfläche). Одним словом, группировка по посеву представляется не только удачной, но наилучшей и безусловно необходимой.

По размерам посева таврические статистики разделяют крестьян на 6 групп: 1) не сеющих; 2) засевающих до 5 дес; 3) – от 5 до 10 дес; 4) от 10 до 25 д.; 5) от 25 до 50 д. и 6) – более 50 дес. на двор. По трем уездам соотношение этих групп по числу дворов следующее:

Общие соотношения (эти %% даны о всем населении, включая и немцев) мало изменяются с выключением немцев: так, всего автор считает в Таврических уездах 40 % малосеющих (до 10 д.), 40 % среднесеющих (от 10 до 25 д.) и 20 % многосеющих. Исключение же немцев понижает последнюю цифру до ¹1в (16,7 %, т. е. всего на 3,3 % ниже), повышая соответственно число малосеющих.

Определяя степень разнородности этих групп, начнем с землевладения и землепользования.

Постников дает такую таблицу (суммы трех указанных в ней разрядов земли автор не исчислял (с. 145)):

«Эти цифры показывают, – говорит Постников, – как более зажиточная группа крестьян в Таврических уездах не только пользуется большим наделом, что может происходить вследствие большого состава семей, но в то же время она является и наиболее покупающей землю и наиболее ее арендующей» (с. 146).

По поводу этого следует только заметить, мне кажется, что возрастание надела от низшей группы к высшей не может быть вполне объяснено увеличением состава семей. Постников дает следующую таблицу о составе семей по группам для трех уездов:

Из таблицы видно, что количество надельной земли на двор повышается от низшей группы к высшей гораздо быстрее, чем число душ обоего пола и работников. Иллюстрируем это, принимая цифры для низшей группы по Днепровскому уезду за 100:

Ясно, что определителем величины надела является, кроме состава семьи, и состоятельность двора.

Рассматривая данные о количестве купчей земли в различных группах, мы видим, что покупают землю почти исключительно высшие группы, с посевом выше 25 дес, и – главным образом – совершенно крупные посевщики, с посевом в 75 дес. на двор. Следовательно, данные о купчей земле вполне подтверждают мнение Постникова о разнородности групп крестьянства. Такое, например, сведение, которое дает автор на с. 147, говоря, что «крестьянами Таврических уездов куплено 96 146 дес. земли», – совершенно не характеризует явления: почти вся эта земля находится в руках незначительного меньшинства, наиболее обеспеченного уже надельной землей, крестьян «зажиточных», как говорит Постников, а таких не более ^х/ь населения.

То же самое приходится сказать и об аренде. Вышеприведенная таблица содержит общую цифру арендованной земли, надельной и вненадельной. Оказывается, что размер аренды с полной правильностью возрастает по мере большего обеспечения крестьян, что, следовательно, чем обеспеченнее крестьянин своей землей, тем более арендует он земли, лишая таким образом беднейшие группы необходимой для них земельной площади.

Следует заметить, что это явление – общее для всей России. Проф. Карышев, подводя итоги крестьянским вненадельным арендам по всей России, где только имеются земско-статистические исследования, формулирует прямую зависимость между размером аренды и обеспеченностью арендатора как общий закон^[4].

Впрочем, Постников дает еще более детальные цифры о распределении аренды (вненадельных и надельных земель вместе), которые я и привожу:

Мы видим и здесь, что средние цифры совершенно не в состоянии характеризовать явления: говоря, например, что в Днепровском уезде к аренде прибегает 56 % крестьян, мы сообщаем очень неполное представление об этой аренде, потому что в тех группах, которые имеют (как ниже будет показано) недостаточно своей земли, % арендаторов гораздо ниже – только 25 % в 1-ой группе, между тем как высшая группа, вполне обеспеченная своей землей, почти вся прибегает к аренде (91 %). Разница в количестве арендованных десятин на 1 арендующий двор еще значительнее: высший разряд арендует в 30–15–24 раза более низшего. Очевидно, что это изменяет и самый характер аренды, потому что в высшем разряде это уже коммерческое предприятие, а в низшем – может быть, операция, вызванная горькой нуждой. Последнее предположение подтверждается данными об арендной плате: оказывается, что низшие группы дороже платят за землю, иногда даже вчетверо дороже сравнительно с высшим разрядом (в Днепровском уезде). Напомнить следует по этому поводу, что и возрастание арендной платы по мере понижения размеров аренды не составляет особенности нашего юга: труд Карышева доказывает общую применимость этого закона.

«Арендой земель в Таврических уездах, – говорит Постников по поводу этих данных, – по преимуществу занимаются крестьяне зажиточные, имеющие достаточное количество надельной и собственной пашни; в особенности это следует сказать об аренде вненадельных земель, т. е. земель владельческих и казны, находящихся на более дальних расстояниях от селений. В сущности это и весьма естественно: для аренды более дальних земель нужно иметь достаточное количество рабочего скота, а крестьяне менее зажиточные не имеют его здесь в нужном размере и для обработки своих надельных земель» (с. 148).

Не следует думать, что подобное распределение аренды зависит от съема земли в одиночку. Дело нисколько не изменяется при съеме земли обществом, не изменяется по той простой причине, что распределение земли делается по тем же основаниям, т. е. «по деньгам».

«По окладным книгам Управления государственными имуществами, – говорит Постников, – в 1890 г. из 133852 дес. казенных земель трех уездов, сдававшихся в аренду по контрактам, в пользовании крестьянских обществ состояло 84756 дес. удобной земли, т. е. около 63 % всей площади. Но земля, арендуемая крестьянскими обществами, находилась в пользовании сравнительно небольшого числа домохозяев и притом преимущественно зажиточных. Подворная перепись земства указывает этот факт довольно рельефно» (с. 150)^[5]: [см. таблицу на стр. 17. – Ред.]

Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни

«Таким образом, – заключает Постников, – в Днепровском уезде у зажиточной группы крестьян находилось в пользовании более l^ всей арендованной пашни, в Бердянском уезде – более ²1 % а в Мелитопольском, где всего более арендуется казенной земли, даже более ⁴А арендованной площади. У беднейшей же группы крестьян (засевающих до 10 дес.) находилось во всех уездах всего 1938 дес, или около 4 % арендованных земель» (с. 150). Автор дает затем целый ряд примеров неравномерного распределения снятой обществами земли, но приводить их излишне.

По поводу выводов Постникова о зависимости аренды от достатка арендаторов крайне интересно отметить противоположное мнение земских статистиков.

В начале книги Постников поместил свою статью: «О земско-статистических работах в губерниях Таврической, Херсонской и Екатеринославской» (с. XI–XXXII). Здесь он рассматривает, между прочим, изданную Таврическим земством в 1889 году «Памятную книжку Таврической губернии», в которой были подведены краткие итоги всему исследованию. Разбирая тот отдел этой книги, который посвящен аренде, Постников говорит:

«В наших многоземельных южных и восточных губерниях земская статистика обнаружила довольно видный процент зажиточного крестьянства, которое, сверх собственного значительного надела, довольно много еще арендует земли на стороне. Хозяйство здесь преследует не только удовлетворение собственных потребностей семьи, но еще и получение некоторого излишка, дохода, благодаря которому крестьяне улучшают свои постройки, заводят машины, прикупают землю. Желание довольно естественное и ничего греховного в себе не заключающее, так как никаких кулацких элементов в нем еще не выражается». [Кулацких элементов здесь действительно нет, но элементы эксплуатации, без сомнения, есть: арендуя землю в размере, далеко превышающем потребность, зажиточные крестьяне отбивают у бедных землю, нужную тем на продовольствие; расширяя размеры хозяйства, они нуждаются в добавочных рабочих силах и прибегают к найму.] «Но некоторые из земских статистиков, видимо считая такие проявления в крестьянской жизни чем-то незаконным, стараются умалить их и доказать, что крестьянская аренда главным образом руководится нуждою в продовольствии и что если крестьяне достаточные и арендуют много земли, то % этих арендаторов все-таки постоянно уменьшается с увеличением размеров надела» (с. XVII) – составитель «Памятной книжки» г. Вернер, чтобы доказать такую мысль, группировал по величине надела крестьян всей Таврической губернии, имеющих 1–2 работников и 2–3 штуки рабочего скота. Оказалось, что «с размером надела правильно понижается процент арендующих дворов и менее правильно размер арендуемой на двор земли» (с. XVIII). Постников совершенно справедливо говорит, что подобный прием совсем не доказателен, так как часть крестьян (только те, кто имеет 2–3 штуки рабочего скота) выделена произвольно, причем устранено именно зажиточное крестьянство, и кроме того – соединять вместе материковые уезды Таврической губернии и Крым – невозможно, ибо условия аренды в них не одинаковы: в Крыму /г— Ц населения – безземельные (так наз. десятинщики), в северных уездах – только 3–4 %. В Крыму почти всегда легко найти землю для аренды; в северных уездах – иногда невозможно. Интересно отметить, что у земских статистиков других губерний замечались такие же попытки (конечно, одинаково неудачные) затушевать такие «незаконные» проявления крестьянской жизни, как аренда с целью получения дохода. (См. Карышева, назв. соч.)

Если, таким образом, распределение вненадельной аренды у крестьян констатирует существование между отдельными крестьянскими хозяйствами различий не только количественных (много арендует, мало арендует), но и качественных (арендует из нужды в продовольствии; арендует с коммерческой целью), – то еще более приходится сказать это об аренде надельной земли.

«Всей надельной земли, – говорит Постников, – снимаемой крестьянами в аренду у крестьян же, зарегистрировано в 3-х Таврических уездах подворною переписью 1884–1886 гг. – 256716 дес, что составляет здесь ¹Ц всей крестьянской надельной пашни, и сюда еще не вошла та площадь, которую крестьяне сдают внаймы разночинцам, проживающим в селениях, а также писарям, учителям, духовным и др. лицам, не входящим в состав крестьянства и не подлежавшим опросу при подворной переписи. Вся эта масса земель арендуется почти всецело крестьянами зажиточных групп, что показывают следующие цифры. Переписью зарегистрировано число десятин надельной пашни, снимаемой у соседей домохозяевами:

Наибольшее же количество этой сдаваемой земли, как и самое число сдатчиков земель, принадлежит к группе несеющих, бесхозяйных и малосеющих крестьян. Таким образом, значительная часть крестьян Таврических уездов (приблизительно около ¹/з всего населения) частью по нежеланию, но в большинстве случаев по неимению нужного для ведения хозяйства скота и инвентаря, не эксплуатирует всей своей надельной земли, сдает ее в аренду и тем увеличивает землепользование другой более зажиточной половины крестьян. Большинство сдатчиков земель принадлежит, несомненно, к числу расстроенных, падающих домохозяев» (с. 136–137).

Подтверждением сказанного служит следующая табличка «по 2-м уездам Тавр. губ. (по Мелитопольскому уезду земская статистика не дает сведений), показывающая относительное число домохозяев, сдающих наделы, и процент сдаваемой ими надельной пашни» (с. 135):

От землевладения и землепользования крестьян перейдем к распределению инвентаря. О количестве рабочего скота по группам Постников дает такие данные – по всем трем уездам вместе:

«Прочего, всего» – в переводе на крупный.

Сами по себе эти цифры не характеризуют разрядов – это будет сделано ниже, при описании техники земледелия и при группировке экономических разрядов крестьян. Здесь отметим только, что различие групп крестьян по количеству имеющегося у них рабочего скота так глубоко, что у высших групп мы видим гораздо больше скота, чем может потребоваться на нужды семьи, а у низших – так мало (особенно рабочего скота), что самостоятельное ведение хозяйства становится невозможным.

Совершенно однородны данные о распределении мертвого инвентаря. «Подворная перепись, зарегистрировавшая крестьянский инвентарь в плугах и буккерах, дает следующие цифры для всего населения уездов» (с. 214):

Эта таблица показывает, какая громадная группа крестьян лишена возможности вести самостоятельное хозяйство. Как обстоит дело в высших группах, это видно из следующих данных о количестве инвентаря, приходящегося на двор в различных группах по посеву:

По количеству инвентаря высшая группа превосходит низшую (группу с посевом до 5 дес. автор совсем отбросил) в 4–6 раз; по числу же работников^[6] она превышает ту же группу в ²³/п раза, т. е. менее чем вдвое. Уже отсюда следует, что высшая группа должна прибегать к найму рабочих, между тем как в низшей половина дворов лишена пахотного инвентаря (N. В.^[7] Эта «низшая» группа – третья снизу) и, следовательно, возможности самостоятельного хозяйничанья.

Естественно, что вышеуказанные различия в количестве земли и инвентаря обусловливают собой и различия в размере посевной площади. Количество десятин посева, приходящееся на каждый двор 6-ти групп, было приведено выше. Общее количество посевной площади крестьянства Таврической губернии распределяется между группами следующим образом:

Цифры эти говорят сами за себя. Следует только добавить, что средней посевной площадью, при которой семья может жить только земледелием, Постников считает (с. 272) – 16–18 дес. посева на двор.