Владимир Короленко
Последний луч

II

– Так вы, говорите, тоже из России? – спросил я у старика, когда мы опять вошли в избу и он поставил на стол небольшой, старенький самовар. Мальчик ушел за перегородку к проснувшейся сестре и стал забавлять ее. По временам оттуда слышался слабый детский смех, точно кто перекидывал кусочки стекла.

Старик поправил убогую скатертку и через некоторое время ответил как-то неохотно:

– Да… Что уж тут… Здесь родились, так и здешние. Они вот, дети, пожалуй что и не простого роду…

– Как фамилия? – спросил я.

– Да что!.. – опять так же вяло ответил он. – Авдеевы, скажем, фамилия. Да это так, просторечие. А настоящая им фамилия Чернышовы…

Он вдруг оставил скатерть и посмотрел на меня внимательным и заинтересованным взглядом.

– Вы, вот, про Чернышова Захара Григорьевича тоже, значит, читали. Генерал был?

– Да, был генерал при Екатерине. Только он не был сослан.

– Ну, не он, а видно, того же роду… При императоре Николае… При восшествии, что ли…

Он испытующе вглядывался в мое лицо, но я не мог ничего припомнить о Чернышове. Старик грустно покачал головой…

– Говорят: книгочей был. Умирал, все наказывал детям: главное дело за грамоту держитеся крепче…

Он помолчал и затем прибавил:

– Да что уж тут… Известное дело, – гиблое место… Дочь моя за внуком его была, за Евгениевым. Вот и пошли Авдеевы… Не живучи… Сам помер, мать померла, вон двое на руках остались… Я старый, они кволые… Мальчик вот припадочный… Так, видно, и изноем… Следу не останется…

Дверь отворилась, вошел ямщик, перекрестился на образ и сказал:

– Авдеев… Иди, проезжающих запиши… У старосты.

– Ладно!

– Вас разве тоже Авдеевым зовут? – спросил я.

– Да вот, поди-ты… И меня по ним: Авдеев да Авдеев… Когда-то люди были…

И старик, может быть единственный грамотей на Нюйском станке, взял под мышки истрепанную книгу и вышел.

Больше ничего я не мог узнать из области этой туманной генеалогии и вскоре покинул навсегда угрюмый Нюйский станок. Часа через два, повернув на другое плёсо, я увидел солнце прямо перед собою… Оно стояло невысоко, но все же заливало огненными блестками и берега, и воду… И его тихий, даже, пожалуй, печальный свет показался мне в эту минуту и ярким, и радостным.

III

Впоследствии, вернувшись в Россию, я старался узнать что-нибудь о ссыльной ветви чернышовского рода. Именем Захара Григорьевича Чернышова пестрят страницы екатерининской истории, но он никогда не был в ссылке. Однажды, дожидаясь парохода на волжской отмели, я услышал от рыбака песню о прусском плене русского доброго молодца, Чернышова Захара Григорьевича. Рыбак не знал, конечно, ничего об исторической личности, – но песня все-таки являлась отголоском действительного события. Во времена Пугачева удалой казак Чика принял на себя имя Захара Григорьевича Чернышова и прибавил в народной памяти к популярному имени опальную черту; другая песня говорит уже о темнице на волжском берегу, в городе Лыскове. Удалой добрый молодец, Чернышов Захар Григорьевич, скликает к себе бурлаков и низовую вольницу…

Вообще этому имени почему-то повезло в народной памяти, и среди загадочных личностей Сибири фамилия Чернышовых тоже мелькает довольно часто. Этим я и объяснял себе свою встречу на Нюйском станке; очевидно, действительное происхождение рода, быть может, ссыльного, потерялось, и старик бессознательно взял популярное имя… В его грустном тоне слышались правдивость и убеждение…