Владимир Фёдорович Власов
Мой небесный друг

Овладенье Правилами

Мне друг как-то сказал: «Все мудрецы в Небо смотрели,

Небесные узоры-письмена там созерцали,

Внизу же, на Земле, контуры линий наблюдали,

Поэтому секретами небесных тайн владели.

Есть то, что циркулем и наугольником зовётся,

Как нормы в мире, высшие, кругов или квадратов.

Всё в мире этом нам несовершенное даётся,

Так как природа формами, различными, богата.

Отвес есть вертикаль, его же противоположность –

Горизонталь, что в мире компасом сторон нам служит,

От их разных пропорций и рождается вся сложность,

Как красота, с которою воображенье дружит.

Обычный человек лишь измеренья эти знает,

От этого он правила обычные слагает,

Но как круговращеньем управлять – не представляет

Земли и Неба, так как скрытых тайн не понимает.

Обычно правилами связан он, и в подчиненье

Им он находится, и в слепоте так остаётся,

Поэтому не развивается воображенье,

Ему первопричин понять умом не удаётся.

Ведь первопринципа суть тел небес существованья

Понятна ведь, когда препятствия все устранятся,

Которые из таких правил могут появляться.

Тогда Единой лишь Черты достигнут пониманье.

Как живопись, творящая Земли и Неба формы

Вещей, творит тушью и кисть многие искусства,

Так человек с опорой на возвышенные чувства

Вещить энергией всё может так без всякой нормы.

От Неба тушь воспринимает – как ей становиться:

Густой, сухой иль жидкой, или вовсе маслянистой,

Ведь тушь – это энергия, в ней всё может родиться

А кисть – сам человек с его фантазией, лучистой,

Он может тушь сгустить, чтоб сделать контуры и складки,

И виды, разные, размывки по своему вкусу,

Чтоб сделать окружение шероховато-гладким,

Где вещи могут возникать как камни или бусы.

Лишь, применяя Правила, все древние творили,

Без Правил воплотить бы не могли мир, беспредельный,

Когда ж Единую Черту они все проводили,

То этим хаос разделили, мир ставал раздельный.

В Черте нет беспредельности, препятствий нет и правил,

Ведь правило лишь живопись собою и рождает.

И живопись препятствие собою устраняет,

Ваятель, создавая мир, без Правил, всяких, правил.

Когда овладевают принципом круговращенья

Земли и Неба, то Единую Черту рождают,

Так Дао через живопись и всё пресуществляет,

Черта Единая есть Правило в любом творенье.

Поэтому она гармонию не нарушает,

Всё, что рождается, само способно завершится,

И тот, кто ход естественный прервать в мире боится,

Лишь он энергию небесных сил и обретает.

Но главное на свете есть всех жизней сохраненье,

Любое существо покинуть свет, белый, боится,

Убийство – это неоправданное преступленье,

Ведь к жизни после смерти уж никто возвратится.

То, что возникло, не должно насильно разрушаться,

Иначе это замыслу Небес противоречит,

Не сможет безнаказанно он в жизни оставаться,

За этот грех тяжесть вины на его ляжет плечи.

Одно из правил есть гармонии не нарушенье,

Природное искусство ненавидит плотоядных,

Убийц с оружием и мясников всех, кровожадных,

Таким за форм уничтоженье нету искупленья.

История одна есть для людей всех поученья,

Которая нас учит, как за Правило держаться,

Когда мы за Чертой Единой можем оказаться

Через убийство, где нас ждёт извечное мученье:

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

4. Искупление за десять тысяч убитых животных

Глава района Тунгуань (1) Юй Сянь был всем известный,

В год двадцать третий времени «Открытья и Начала» (735 г.)

Он путешествовал в краю с инспекцией немало,

Раз как то посетил проездом храм один он, местный.

Возле него соломенная хижина стояла

С большой дорогой рядом, прямо на Вэньсянь (2) ведущей.

В ней очень странный человек жил, никого не ждущий,

Которого вся местная округа примечала.

Он кровью, взятой из вен, собственных, и киноварью

Копировал Канон, буддийский, весь святых писаний.

Мужчине было шесть десятков лет, он со стараньем

Чертил иероглифы, похожие чем-то на твари.

Он тощим был и выглядел немного желтоватым,

Скопировал глав несколько сот с небывалым тщеньем,

Гостей всегда встречал он взглядом, виноватым,

Дарил написанные главы им с большим почтеньем.

Ему еду в ответ те, как подарок приносили,

Но брал у них он только фрукты, овощи и травы,

Мясного он не ел, такие были его нравы,

«А почему»? – он рассказал, когда его спросили:

– «Моя фамилия Цуту, Чжунжэнь меня все звали,

Отец мой был главой района и имел поместье,

Я сыном был единственным, и мне всё разрешали,

Имел я полную свободу, не сидел на месте.

Поэтому и не заботился я об учёбе,

Всегда предпочитал игры, азартные, охоту,

Когда умер отец, рабов оставил для работы,

Большое состоянье, не нуждался ни в чём чтобы».

Цуту рассказывал, что свою жизнь он вёл такую,

Какую он хотел, игрой, азартной, увлекался,

Всё время веселился и разврату предавался,

И вскоре то, что дал отец, растратил всё впустую.

Прошло лет несколько, имел всего Вэньсянь поместье,

Но он поля все продал, лес срубил, всё, что досталось,

Как говорят, «пустил по ветру» со всем скарбом вместе,

И у него от всех богатств лишь хижина осталась.

Слуг не было, также как средств для жизни, повседневной,

Он яму выкопал в полу и чан туда поставил,

В нём мясо стал варить, чан на огонь в треножник ставил.

Скот воровал он по ночам на мясо ежедневно.

Цуту был сильным, у него раб Мохэду остался,

Который десять человек мог унести с собою,

Цуту вместе с рабом красть скот в дальних местах старался

В пяти десятков ли (3) от дома их порой, ночною.

Поэтому их в краже люди не подозревали,

Когда коров встречали, на себе их уносили,

А лошадей, ослов всех на верёвке уводили,

И в хижину их приводили и там убивали.

Потом сдирали кожу с них и туши расчленяли.

А мясо клали в чан, и в город утром уносили,

На рис меняли, или деньги за него просили.

В большую яму кости они шкуры все бросали.

И сами своим мясом каждый день вдоволь питались,

У Цуту в хижине различные орудья были

Для их охоты на зверей, каких они ловили,

Дела их десять с лишним лет почти что продолжались.

Всех, кто встречался на пути им, они убивали,

И шанцев на спасение те твари не имели,

Стрелой из лука поражали тех, что убегали,

И даже в глине ежей жалили, и после ели,

Так ежедневно к зверям их жестокость проявлялась.

Однажды заболел Мохэду и сразу скончался,

Цуту смотрел со страхом, тот от боли извивался,

Ничем не мог помочь, похоронить лишь оставалось.

Прошёл лишь месяц и вдруг с жизней сам Цуту расстался,

Но жившая старуха-няня хоронить не стала

Его, так как он не дышал, но ещё тёплым оставался,

Хотя она все вещи погребальные собрала.

Прошло какое-то там время, и Цуту проснулся,

И рассказал историю, что с ним во сне случилось:

Когда его сознанье в сон, глубокий, погрузилось,

В неведомом он мире неожиданно очнулся.

Как только он туда попал, его арестовали

И отвели во двор, где суд над всеми проводился,

Там посреди двора дворец, огромный находился,

Была палата там, а в ней шесть судей заседали.

Судья имел два зала, каждый, в том огромном зданье,

Суд Цуту в западном крыле был должен состояться,

Судьи там ещё не было, все ждали заседанье,

Со стражниками вместе он остался дожидаться.

Судья, пришедший, Чжан Ан, мужем тёти оказался,

Глава града Юньчжоу (4), два года назад почивший,

Увидев родственника Цуту, он вдруг испугался,

В большом волнении приблизился к нему, спросивши:

– «Но почему ты – в этом месте, и откуда взялся?

Когда был в мире том ещё, то много зла наделал,

Убил существ, живых, десяток тысяч и остался

Без наказанья, преступления творил там смело.

Теперь ты здесь! Как я могу тебя спасти? Несчастный!

Когда ты жил, не думая, и даже не молился,

Ведь в мире к самому ты тяжкому греху причастный,

О чём мечтал, когда в мире живых там находился»?!

Цуту Чжунжэнь, услышав это, очень испугался,

Стал дядю умолять, встав на колени, поклонился.

Судья ответил: «Подожди, раз я за дело взялся,

Придумаю что-либо, чтобы ты всем повинился.

Я обсужу вопрос с коллегами, имей терпенье».

И он к своим коллегам-судьям с речью обратился:

– «Племянник мой Цуту Чжунжэнь свершил ряд преступлений,

Что сделать для него, чтоб он в том мире повинился?

Срок жизни не истёк его ещё, но мы не можем

Его так просто отпустить в тот мир за преступленья,

Нас не поймут все потерпевшие, но мы поможем

Ему. Ведь так? Скажите, есть какие предложенья»?

Решив ему помочь, все судьи так ему сказал:

– «Таких дел не рассматривали мы на свете, белом,

Вот если б знатока закона мы бы отыскали,

То он сказал бы нам, как поступить нам с этим делом».

Взялись за поиски, законник там нашёлся вскоре,

Вошёл в зал человек, горбатый, в мантии лазурной,

Историю ему все рассказали в разговоре,

О нём и обо всей злодейской жизни его, бурной.

Сказал эксперт: «Есть только путь один, и есть решенье,

Но потерпевшие должны с решеньем согласиться,

Только когда они получать удовлетворенья,

От наказанья мог преступник бы освободиться.

Живые существа, что он убил, должны вернуться

В свою жизнь, во дворе этом суда вместе собраться,

Я думаю, что в нашем мире все они найдутся,

Нам только убедить их всего нужно постараться,

Мы скажем им, что Цуту – здесь, чтоб зла не делал больше,

Его нужно послать нам в мир живых для исправленья,

Чтоб он пожил своею жизнью там немного дольше,

Чтоб проповедовал всем людям о Будде ученье.

Ведь если человек, как он, в мире ещё родится,

То он себя вновь уничтожит, вред неся живому,

И цепь деяний злых с возмездием не прекратится,

Нельзя давать возможность проявлению, такому.

«Благодаря тогда его земному исправленью,

Деяньям благородным, что там могут проявиться,

Все можете вы в человеческом перерожденье,

Как не животные, как люди на земле родиться.

Тогда и люди убивать вас, как зверей не станут.

Так как природы, исконно-животной, так лишитесь,

На свет вы все в обличье, человеческом, родитесь,

И вами помыкать иль есть, убив вас, перестанут».

Животные услышат, что тела людей получат,

То будут счастливы, и с приглашеньем согласятся,

Но если будут не согласны, вспомнят, что он мучал,

Их убивая, то ему придётся тут остаться».

Цуту закован в цепи был и в комнате оставлен,

Во двор животных всех, убитых, судьи пригласили,

Туда же был и Цуту, весть закованный, доставлен,

Собравшись в месте, в ста му (5), все они заголосили:

– «Зачем нас здесь собрали»? – овцы, лошади кричали,

– «На встрече с вами будет Чжунжэнь», – судьи отвечали,

Животные затопали, крича от возмущенья:

– «Он нас убил, и наши души к нему полны мщенья!

И почему злодей не искупил вину пред нами?!

Он нас всех убивал и разделял тела на части

На рынке торговал кусками ног и головами,

Мы так же с ним бы поступили, будь он в нашей власти»!

Они расти вверх начали вдруг с этими словами,

Как будто раздувались все, когда громко кричали,

Сравнились ростом овцы все и свиньи так с волами,

А лошади с коровами в два раза больше стали.

Эксперта судьи тут всё объяснить им попросили:

Услышав, что людской им облик судьи обещали,

Звери обрадовались разом все и закричали:

– «Хотим людьми быть»! И расти внезапно перестали.

Они, уменьшившись до своей формы, изначальной,

Охранника два появились и Цуту схватили

И в кожаный мешок его насильно посадили,

Верёвкой сверху завязали, он сидел печальный.

Затем, дубины в руки взяв две с острыми шипами,

Мешок с размаху стали колотить, кровь засочилась,

Дубинами его лупили, а потом ногами,

Так, что земля под лужею, кровавою, вся скрылась.

Когда кровь поднялась уже на три чи (6) над землёю,

Они животных выпустили, им, при том, сказали:

– «Он вашу кровь пил, наслаждался так вашей бедою,

Сейчас попейте его кровь»! Они все закричали:

– «Ты нас убил! Теперь твоей мы кровью насладимся»!

И стали пить его кровь, это кровью наполняясь,

Опять тела их стали возрастать, всё округляясь,

Они кричали: «Мы твою кровь пьём! Этим гордимся»!

Когда кровь вылизали, то земля вновь появилась.

Сказал эксперт: «Вы получили удовлетворенье,

Теперь домой мы Цуту приготовим к возвращенью,

Молился чтоб, людская ваша суть чтоб там родилась».

Животные пришли в восторг, судейский двор покинув.

Обрадовались судьи, что прошло всё так прилично,

Закрыли дело, Цуту из мешка поспешно вынув,

Поставили перед собой. Он выглядел обычно.

Тогда судья к нему с такою речью обратился:

– «Теперь ты увидал, как здесь возмездие творится,

На небесах ничто не может от глаз наших скрыться,

Как там бы ты не прятался, и чем бы не укрылся.

Теперь своё ты счастье обрести там постарайся,

Когда вернёшься, прояви в познание старанье,

Скопируй своей кровью всё буддийское писанье,

И помощью всем страждущим в том мире занимайся.

Не сделаешь, придётся тебе вновь сюда вернуться,

Отсюда не сбежишь ты никуда, жизнь потеряешь,

Тогда уже не сможешь к доброте ты повернуться,

И не исправишь ничего, здесь только боль познаешь»!

Лишь после этих слов Цуту Чжунжэнь проснулся,

Увидел свою няню, старую, придя в сознанье,

И сразу кровью принялся писать, когда вернулся,

Канон, священный, древнего буддийского писанья.

Пояснение

1. Тунгань – местечко вблизи нынешнего города Сиань в провинции Шанси.

2. Вэйсян – место возле нынешнего города Сиян в провинции Хэнань.

3. Ли – мера длинны приблизительно в 0,5 км.

4. Юньчжоу – город, расположенный к северо-западу от нынешнего города Дунпин в провинции Шаньдун.

5. Му – китайская мера площади. Один му соответствует 540 кв. м.

6. Чи – мера длинны приблизительно в 30 см.

7. Река Цзин – Цзиншуй, один из притоков реки Вэйхэ в провинции Шанси.

Открытие Третьего Глаза

Меж знаньем и уменьем была разница, большая,

Всегда, как меж вещами существует разделенье,

Ведь знанье это только категория, такая,

Как изначальный путь, иль как преддверие в уменье.

Из ничего всё, что в мир входит, как бы, возникает,

Как Изначальный Хаос. Пустота вдруг разделилась,

И нечто в том определённое как появилось,

Единую Черту собой в себе что разделяет.

Но как проникнуть и увидеть ту определённость?

Что, в сущности, в себе «неназываемым» зовётся,

И что в том всём «без правил» и «без действий» остаётся,

И в «неосмысленности» там несёт всю разделённость.

Чтоб это всё понять, нам всегда знаний не хватает,

Но знанья будут за бортом, когда есть в нас уменье,

Не мыслим мы того, что разум наш не понимает,

С одним уменьем мы проводим это разделенье.

В нас как бы Третий Глаз вдруг открывается на вещи,

Когда невидимое видим, тихое мы слышим,

Цветов мерцанье, отголоски, что есть в мире, вещем,

До нас доходят, и мы ароматом его дышим.

Но как нам сделать так, чтоб этот Третий Глаз открылся?

Единая Черта пред нами чтобы разделилась,

И мира, неизвестного, виденье чтоб открылось,

Где мир наш, истинный, всегда в покое находился.

Немыслимое начинает вдруг осуществляться,

И пребывать из ничего, как некое виденье,

Черты Единой начинается вдруг разделенье,

И новый мир в струенье начинает проявляться.

И к нам является оно, как мира сотворенье,

Как будто в нас оно своё рожденье ожидало,

И что-то появления преграды все прорвало,

И сотворило в нас вдруг своё новое рожденье.

И новое приобрело перед глазами цельность,

В своей неразрушимой обновлённой ипостаси,

Как сон, обретший с явью напрямую нераздельность,

Входящий в нашем осознанье в полное согласье.

Быть может, это – то, что в мире вечно существует,

Что проявляется порой, и тут же исчезает,

Что нас удерживает здесь, и нами управляет,

Даёт нам смысл тот, каждый что по-своему трактует.

Ведь подлинное бытие движеньем обладает,

В нём кроется вся сущность всех вещей и проявлений,

Но в разных временах несёт всё разные значенья,

И то, что может нас спасти, оно вдруг проявляет.

Ведь духи существуют разных свойств и назначений,

Вещей есть души, как души всей одухотворённость,

Наличествует в творчестве такой Дух превращений,

Который смысл даёт всему, как и определённость.

Ведь обладает бытие цельностью двуединой:

Дух наделяет всех слепцов своим даром прозренья,

Так как в себе имеет пустоту и заполненье,

И может стать всего опорой или серединой.

Ведь суть деяния всего в основе – Недеянье,

И «Правила» творенье – суть «Без-правила» основа,

Нет в этом мире ничего стабильного, такого,

Где разрушенье не предшествовало бы в созданье.

Чревато бытие в себе «памятью», изначальной,

Потенцией, неразделённой, где есть абрис зримых

Вещей всех, нужных в мире или не-необходимых,

В среде обычной, или в ситуации, случайной.

И если нам надоедает простота, бесцветность,

То в сердце может возникать ритм, одухотворённый,

Где рушатся преграды, создаётся беспредметность,

И то, что обретает образ свой, определённый.

Когда мир феноменов рушится – вещей, явлений,

То мира, абсолютного, встаёт лицо так зримо,

Что силой нас влечёт к себе оно неодолимо,

Становится предметом, целью наших устремлений.

Впадая в медитацию, мы видим озаренье,

И все преграды нам разрушить в тот миг удаётся,

Мы в мире полное испытываем растворенье,

Когда мир абсолютный в сердце нашем создается,

И в этом самом кроется весть смысл самопознанья,

Когда мы проникаем в сферы истинной отчизны,

Минуты те, когда мы пребываем в созерцанье,

Становятся счастливым временем всей нашей жизни.

И наша слепота проходит, видим мы всё ясно,

Как будто проникаем в сам источник мирозданья,

На Небесах мы можем утвердиться полновластно,

Нам в этом помогает изменённое сознанье.

(Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

5. Слепой провидец

Чжэн Жэньцзюнь (1) сыном Чжэн Циньюэ в то время являлся,

Высокообразованным он был с обширным знаньем,

Делами теми же, что и отец, он занимался,

Владел большим среди столичной знати состояньем.

За вратами Шандун (2) в Лояне он имел поместье,

Где с младшим братом жил тогда он, с тётей и кузеном,

Кузен сестру имел, но с ней не жил уже он вместе,

За сыном Ян Гучжуна (3) замужем была, военным.

Из-за своей болезни потерял кузен там зренье,

Ресницы, брови выросли, так что глаза закрыли,

От линии волос до подбородка доходили,

Лицо его сердитости носило выраженье,

Горячей правая была щека его и красной,

А левая щека, как лёд, всегда была холодной,

Когда сердился, то гримаса виделась ужасной,

О нём немало распространялось молвы, народной.

К нему Жэньцзюня брат с тётей сочувствие имели,

Но что же это была за болезнь, они не знали,

Он много думал, часто проводил время в постели,

Имел предвиденья дар, и его все уважали.

В Лояне жил в то время мастер Чжэн, всюду известный,

Он магом был, гадателем, и находился в блеске

Своей карьеры чудотворца, храм имел свой, местный,

Цуй Линь (4) как раз тогда в инспекционной был поездке,

Через Лоян проехал и отправил приглашенье

Ему, чтоб встретился Чжэн с ним там для благословенья,

И чтоб потом в пути его был с ним в сопровожденье,

Так как о его качествах высокого был мненья.

Когда в Лоян уж возвращались, Чжэн тут спохватился,

И вспомнил, что усадьбу Жуньцзюня уже проехал,

Она лежала на обочине, и он поехал

Туда, где он во времена, былые, находился.

Когда к воротам подъезжал, в большое впал волненье,

Страх в сердце ощущал, считая в чём-то виноватым,

Он обвинил себя в тот миг в ужасном преступленье,

Достойным смерти, и сказал, что смерть будет расплатой.

Когда он прибыл, Чжэн Жэньцзюнь спросил, чего боится

Он в его доме, страх в обличие своём являя,

Ответил тот: «Не думал я, что в жизни так случится,

Что будет у меня за промахи судьба такая.

Несчастен я, так как смог на глаза вам показаться,

Чтоб даже быть измученным усталостью и жаждой,

Я знал, здесь родственник (5) живёт, не мог я удержаться,

В душе надеялся увидеть я его однажды.

Самонадеянно пришёл к вам в гости, вы простите,

Я знаю, что не должен никогда здесь находиться,

И за моё желание увидеть, извините,

Того, кто не желал бы в этом мире мне открыться.

За этот к вам визит я должен жизнью поплатиться,

Так как запретную границу я переступаю,

После визита к вам умру я скоро, это знаю,

Но, рядом будучи, я не могу к вам не явиться».

Жэньцзюнь сказал: «Здесь – я, мой младший брат и тётя только,

Здесь никаких других нет у нас в доме незнакомцев,

Чего боитесь вы? Правда, один живёт питомец –

Кузен наш, но он слеп совсем, не видит он нисколько».

Жэньцзюнь ни слова о слепом не молвил поначалу,

Лишь тут он вспомнил о болезни с холодом и жаром,

«Неужто это Чжэна беспокоит, ведь недаром, -

Подумал он, – все о кузене говорят немало».

Он Чжэну рассказал о состоянье слепого,

Воскликнул Чжэн: «Он – Власти всей, небесной, представитель!

А я – в Подземном Мире рядовой всего служитель.

Как я посмел прийти, ведь недостоин я такого!

Сюда я прибыл, вовсе не имея намеренья

Его побеспокоить, я мечтал «ношно и денно»,

Желая поскорей отдать ему дань уваженья,

За эту дерзость должен умереть я непременно,

В высокому чину проситься на приём – негоже,

Отдать дам уваженья, но всё ж требует обычай,

А если не отдам, не соблюду тогда приличий,

Умру, если пойду, а не пойду, умру я тоже».

И после, взяв бумагу, написал слова такие:

«Привратник Преисподней отдаёт дань уваженья,

Спешит Чжэн, некий, засвидетельствовать так почтенье,

Целует платья вашего край и стопы, нагие».

В то время младший брат с кузеном забавлялся в зале,

Подбрасывал монеты, Жэньцзюнь Чжэна им представил,

Тот прочитал бумагу, извинился, их оставил,

Кузен кивнул, его ресницы вдруг затрепетали,

Похоже, зол он был. Жэньцзюнь принёс все извиненья,

Сказав: «Не знал он, что вы здесь, я это точно знаю,

Прошу простить его за это его преступленье».

Ответ был ясным голосом: «Ради тебя его прощаю».

Жэньцзюнь хотел узнать, в чём дело, но было напрасно,

Двоюродный брат не давал Жэньцзюню объясненья,

И даже мать просила, но остался он безгласным,

Видать, тайны, небесные, не любят разглашенья.

Прошли года, сказал он матери вдруг: «Собирайся

Быстрей! Придут солдаты, беспорядки разгорятся,

К сестре в семью Ян отвести меня ты постарайся,

Займём у них мы триста тысяч, деньги пригодятся.

Затем в район реки Цзян и Хуай (6) мы удалимся,

Чтоб смуты избежать, на время нужно там остаться,

Спасти сестру, племянника нам нужно постараться,

Всех членов семьи Ян убьют, где будем находиться».

Его мать исключительным его всегда считала,

Поехала в столицу с ним, в семье Ян поселилась,

И с дочерью всем, что предсказывал сын, поделилась,

Была та озадачена, когда там увидала

Его, так как от Чжэна уже слышала о брате,

И в тайне она мужу своему всё рассказала,

Просила, чтоб сказал отцу он, тот служи в Палате,

Был канцлером, поймёт он, как она предполагала.

Но Ян Гучжун был зол, сказав: «Им деньги, видно, надо,

Зачем пугать нас страхами, так нам бы и сказали,

А то выдумывают, ещё требуют награды.

Уж лучше б попросили деньги честно, мы б им дали».

Когда сказал своей жене он это с возмущеньем,

То денег не давать решил он, хоть и был богатым.

Но дочь сказала матери: «В твоём распоряженье

Всё, что есть в сундуках моих». Им отдала всё злато,

Добавив «Беспокоить тестя моего не нужно».

Мать с сыном пробыли в семье Ян дней ещё четыре

Сказал сын: «Царство будет оставаться пять дней в мире,

Желательно в другое место перебраться дружно».

Дочь триста тысяч злата собрала и им вручила.

Кузен перед отъездом к сестре с просьбой обратился:

– «Дай не простой халат». Она ему такой и сшила,

Он фиолетовым из шёлка с тесьмой получился,

Узорчатой каёмкой по краям было всё обшито,

И как подарок отдала ему при их прощанье.

В тот год вскоре Лушан поднял всеобщее восстанье,

Когда бежал в Мавэй (7) царь, семья Ян была убита.

Пред тем, как началась резня, узнав о беспорядке,

Сестра сбежала за трактир, в траве там затаилась,

В то время, как бежали по дороге без оглядки

Ею родные, и поэтому там сохранилась.

Солдаты из семьи Ян никого не пощадили,

Убили сотню человек, всех молодых и старых,

Расправились с детьми, не пожалели даже малых,

И в кучу у обочины тела их всех свалили.

Ушли солдаты, она вышла и всех увидала,

Средь тел была рабыня, с сыном что её водилась,

Она дышала, хоть руки у ней и не хватало,

Она сказала ей, когда в сознанье находилась:

– «Ваш сын в трактире на скамье, его я там накрыла

Халатом фиолетовым». Та сразу побежала

Туда, и, к радости своей, его там увидала,

Он под халатом спал, когда резня там проходила.

Она взяла его на руки и пошла с ним в поле,

Шла, плача, на восток, и, оглянувшись, посмотрела,

Увидела старуху там, та на неё глядела,

И, подойдя, сказала: «Мы спаслись по божьей воле».

– «Но кто вы, и что нужно вам »? – сестра тут ей сказала.

– «О, госпожа Ян, я хотела бы при вас остаться,

Я – старая, у ваших врат я обувь продавала,

Меня ваш брат слепой просил, мне некуда деваться,

Доверил мне предмет волшебный, чтоб вас защищала,

Благодаря ему спаслись вы, сын в живых остался,

Под ним невидимым он это время оставался».

На фиолетовый халат, где сын был, указала.

Поэтому твой сын и ты резни той избежали,

Была обречена семья Ян, всех они убили,

И только силы сверхъестественные защищали

Тебя и сына, когда те войска здесь проходили».

Небесные так силы в мир живущих проникают,

Вершат всех судьбы, исполняют высшие заветы:

Злодеев всех наказывают, добрых защищают.

Проводники небесных сил хранят богов секреты.

Пояснения

1.Чжэн Жэньцзюнь – о нём сведений мало, а вот Чжэн Цзиньюэ был довольно известной личностью. О нём в «Династических историях Танской династии», а также в «Новой Книге династии Тан» (Синь Таншу) говорится, что он было довольно влиятельным сановником при императорском дворе а период

2. Врата Шандун – городские врата восточных и северных кварталов столицы Лоян.

3. Ян Гучжун – (умер в 756 году) известен своим родством с Ян Гуйфэй, возлюбленной наложницей императора Суаньцзуна, правящего с 712 по 756 гг., имеющего большое влияние при дворе, с 752до своей смерти был канцлером.

4. Цуй Лин – умер в 743 году.

5. «родственник» – часто в то время к однофамильцам относились, как к родственникам.

6. Район Цзян и реки Хуай – местность между Чанцзяном (Янчэкян) и рекой Хуай середина восточного Китая, который был в значительной степени избавлен от последующих потрясений.

7. Мавэй – город в нынешней провинции Шаньси, расположенный западнее Сианьяна. Во время восстания Ан Лушана им было спровоцировано бегство императора Суаньцзуна в этот район нынешней провинции Сычуань, где случился бунт солдат императорской гарнизона, которые убили Ян Гучжуна с членами его семьи. Также императорская наложница Ян Гуфэй, которая, помимо того, что была причиной отступления императора от дел правительства и беспорядков в империи, была убита с вынужденного согласия императора.