Владилен Машковцев
Сказы казачьего Яика

Пряха Акуля

Жила девица Акуля в землянке. Жильё топила по-чёрному. Не было у неё даже денег на лампадку с фитилем. Кормилась она старой прялкой с одним колесом: посеет лён, срежет его осенью серпом, помолотит и прядёт всю зиму нити плетёные, крутит их в клубки. Прялок в казачьей станице было много, но никто не умел так отбеливать пряжу.

Рушники и скатерти у Акули белее снега. И пахли они долго степью, васильками. Алели вышитыми тюльпанами. А рубахи были ещё волшебнее. Поранят казака в битве, он лежит умирает. Разорвут те рубахи на полоски, перевяжут кровавые увечины. И – чудеса! От Акулиной пряжи оживали казаки. Не гноились глубокие раны, зарастали быстро.

Однажды привезли казаки к Акуле сына атамана. Весь он был изрублен в набеге.

– Излечи меня, Акуля! Ежели выздоровею, женюсь на тебе! – прошептал сын атамана. – Клянусь!

Пряха выходила сына атаманского, на ноги поставила. А молодец не захотел жениться на бедной пряхе. Родители его отговорили.

– Не ко двору ты нам, – сказал он. – Зело ты нища и убога, а клятву я дал в неразумении больном.

Поплакала Акуля и успокоилась. А вскоре налетели ордынцы на Яицкий городок. Отчаянно оборонялись казаки, сотнями погибали. Молодца, сына атаманского, пронзило двенадцатью стрелами. Принёс на руках храбрый атаман своего сына к пряхе Акуле.

– Спаси, Акуля, чадо моё! Ежли оживишь, женю его на тебе. А за прежний отступ нас прости. Не в богатстве суть жизни.

Пряха обиходила сынка атаманского, перевязала его травами и своими чудными холстами. К полнолунью выздоровел жених. И через неделю пришли свахи от атаманова дома, богатого куреня. Принесли они поклон, шелка и червонцы золотые.

Но не приняла их пряха Акуля. Сказала она им грустно:

– Ниточка оборвалась! Поздно.

Дудочка Николушки

Казаки на Яике жили и богатели рыбой. Особо на зимней ловле. Вырубит казак во льду окно и шарит багром в глубине. Ищет ятовь – яму, где осетры спят зимой на дне реки. Всплывают осетры на семь пудов. Полусонны рыбины, хоть руками бери. Удачливые ловцы брали за один выход по десять – двенадцать осетров. Возами везли богатство. Но не каждый казак имел право на ловлю.

Тех, кто в походы немочен, стариков и юнцов-сирот к багренью не допускали. Не можно было осетрить шинкарям и даже служителям церкви. А Николай-Николушка был звонарём в храме, звоном колоколов играл он благостно. Очень уж хотелось ему попасть на зимнее багренье, но нельзя никому пойти супротив решения круга казачьего.

Можно было, однако, получить право на зимнее багренье. Кто наберёт летом куль васильковых лепестков, того зимой допустят к багренью.

Васильковые лепестки нужны были казачьему войску, из них порох делали. Смешай селитру с углем – получишь чёрный порох. Смешай селитру с лепестками васильков – получишь синий порох. Синий казацкий порох сильнее пороха черного. Но велики казачьи холщовые кули. В такой мешок корову затолкать можно. Да и любой семье не набрать за лето куль лепесточков от синих цветков-васильков. Старухи и дети летом собирают васильки. Подсушивают цветы, мнут и провеивают. Но по мешку за лето редко набирали. Казна войсковая васильковую цветь покупала. Иногда исхитрялись люди. Три-четыре очага объединят сбор васильковый, а сдают от одной семьи. Так вот и получали право на зимнее багренье осетров.

Звонарю Николушке не с кем было объединиться. И ладил от безысходности певучие дудочки. Однажды – без волшебства, случайно – получилась у него дуда необычная. Заиграл на дуде Николушка, а птицы летят к нему, несут в клювах лепестки васильков.

Так вот и стал ходить в степь Николушка с дудочкой. Сядет он в кустах чилиги, скатерть перед собой разбросит, начинает играть на дуде. И все птички божьи летели к Николушке, все несли лепестки васильковые.

Ко дню Симеона-летопроводца набрал Николушка два куля синего пуха. Порохомес в селитроварне принял богатство, доложил атаману о старании звонаря. И получил право Николушка на зимнее багренье. Взял он на Рождество в проруби трёх осетров, а в каждом осетре по десять пудов!

И стали завидовать Николушке люди. Забогател звонарь. Некоторые говорили:

– Так и дурак разбогатеет. Играет на дудочке, а птицы на него работают!

Как-то подошёл к Николушке хитрый шинкарь:

– Приходи в мой кабак. Задаром угощу винцом. Поиграй на своей чудесной дуде.

Замыслил шинкарь подсыпать сонного зелья в кружку с вином: мол, выпьет Николушка отравленного вина, уснёт, а я у него похищу дудочку. За морем за такую дуду можно получить бочонок золота!

Однако Николушка не пошел в кабак – вина он, разумный, не пил. Шинкарь попытался выведать тайну дудочки: как она у тебя излажена? Но звонарь Николушка и сам не знал тайны. Пробовал вырезать точно такую, но ничего не получалось. Не откликались птицы на игру других дудочек.

Однажды и вовсе оплошка вышла. Сготовил дуду, заиграл в степи, а из нор змеи выползли. Николушка не сразу заметил гадюк, а увидел и перепугался. Бросил он в чулан бесовскую дуду, которая приманивает гадов, и долго она там валялась в пыли и паутине.

А владелец кабака не успокоился. Был в станице один пришлый казак-пропойца. Бедствовал пьянчужка. Шинкарь и говорит ему:

– Выкради для меня у Николушки дуду его чудесную. Я дам за то пятьдесят царских ефимков.

За пятьдесят золотых в те добрые годы можно было записаться на вечное поминание. В литейный сенаник в монастыре Сергия. За пятьдесят царских ефимков можно было выкупить у султана казака, своего пленного родича. Мужика чёрного бояре продавали за четыре рубля. Гусь три копейки на ярмарке стоил.

И согласился пропойца на злое дело. На Пасху, когда играл колоколами Николушка, проник вор в избу звонаря. Нащупал он в чулане дудочку, принёс её шинкарю. Но не та была дуда. А шинкарь дудочку за моря вывез. Стал он хвастаться перед купцами:

– Заиграю в дуду, и птицы прилетят.

Дунул шинкарь в дудочку, а из-под камней змеи выползли. И начали плясать кобры. Рассмеялись купцы. Но один чародей заморский купил у шинкаря дуду мерзкую. Сто динаров заплатил. Не остался шинкарь в убытке.

Так вот и обогатил звонарь Николушка шинкаря, казака-пропойцу и чародея заморского. Но и сам не остался в бедности. Каждый год получал право на зимнее багренье осетров.

А прошло с тех пор триста с гаком лет. И давно на свете Николушки нет, а в каком схороне его дуда – не узнает жадный мир никогда!

Телега-самокатка

Божий мир наполнен чудесами. Не за горами, не за лесами дымила печными трубами казачья станица с названием Неудивлянка. И жили в станице неудивляне. И ничему они не удивлялись.

Поймал Ермошка осетра на двадцать пудов.

– Ну и што! Эка невидаль! – усмехнулись неудивляне.

Нашёл Ермошка добрый рудник, наплавил серебра сорок пудов. И покрыл он серебром крышу своего куреня. И золотого петуха на гребень крыши водрузил. И ставни дивной резьбой изукрасил. И две медные пушки у ворот поставил. Но казаки даже не заметили стараний Ермошки. Проходят мимо степенно. О житье-бытье говорят и спрашивают:

– Што нового, Ермолай?

Тогда Ермошка изладил каким-то чудом телегу-самокатку. Телега как телега. Четыре колеса, две оглобли дугой скреплены. Колокольцы звонкие под узорочной дугой. Но катилась она сама и в гору, и под гору без лошади. Сядет Ермошка в телегу, щёлкнет кнутом и едет: и в лес по дрова, и на ярмарку, да и просто так…

А казаки смотрят на телегу и рассуждают:

– Оглобли маненько кривые.

– И колёса скрипят, надобно дёгтем смазать.

– И колокольчики дребезжат, нет у них напевного звону!

Иногда неудивляне обращались к Ермошке:

– Подвези, подбрось до ярмарки. Там, бают, телеги необычные продаются. Кошовки.

Ермошка возил казаков на своей телеге. Только ветер в ушах свистел.

– Поосторожней, Ермолай. Бабу оглоблей не задень, – говорили мужики.

Так никто и не спросил у Ермошки, почему телега ездит сама, без лошади.

Чертовы сапоги

Старый казак Охрим тачал в избе сапоги. Но не сказал он:

– Господи, помоги!

Забыл, значит, перекреститься перед делом добрым как положено. Однако обувка получилась славной. Береста между подошвой и кожаной стелькой. Для скрипу береста, для прочности. Намажь такие сапоги дёгтем, и шагай – хоть в шинок, хоть в рай. Но Охрим сердился. Рука у него срывалась. Раз уколол шилом палец. Второй раз. Третий…

– Чёртовы сапоги! – не выдержал казак.

А чёрт в это время мимо куреня проходил, услышал, обрадовался.

– Значит, мои сапоги! – усмехнулся он.

И странные события стали происходить после этого. Проснулся однажды Охрим ночью, решил курятник проверить: не забрался ли хорёк? Что-то уж больно бешено собака лаяла. Хотел обуться Охрим, а сапог нет! Исчезли!

– Должно быть, крепко я спал. А вор пробрался в горницу и утащил мои новые сапоги, – подумал старый казак.

Погоревал он, покручинился, да и снова лёг спать. А утром сапоги оказались на месте, но заметно было, что кто-то в них по глине ходил. На следующую ночь обувка опять пропала, а к утру появилась.

– Чудеса! – разводил руками Охрим.

И решил казак на третью ночь не спать, следить за сапогами: мол, кто же их берёт? Не спит Охрим, глаза прищурил. Луна в окошко глянула. Петух на полночь пропел. И вдруг сапоги встрепенулись. И пошли сами, потихоньку. Сами дверь в сени приоткрыли. Сами с крыльца прыгнули и пошли себе по улице в сторону кладбища. Идут сапоги, приплясывают. А Охрим крадётся за ними. Притопали сапоги на кладбище, а там шабаш силы нечистой. Скелеты на гробах пляшут, черти с кикиморами вино пьют. Сплошное безобразие. Сапоги сразу в пляс пустились. Кикиморы завизжали от восторга. Баба-яга завыла.

Подошёл старый казак к костру, где главный чёрт восседал. На вертелах лягушки жарились. Леший свежих червей на блюде подавал.

– Выпей горилки, Охрим! – подал чёрт чарку.

– Супротив горилки возражений не имею! – крякнул казак.

Какая-то кикимора лягушку ему поднесла.

– Пакостью не питаюсь, – отмахнулся Охрим.

– А ты зачем пришёл? – спросил чёрт.

– За сапогами, – степенно ответил казак.

Главный чёрт хлопнул в ладоши, и леший принёс новые сапоги. Из красной кожи, с серебряными шпорами. Охрим сапоги принял. Вроде в самый раз.

– Повеселись, казак! Попляши вот с этой красавицей! – ткнул волосатым пальцем сатана в кикимору.

– Больно уж страхолюдна. И в тине вся. Левый глаз соломой заткнут, – брезгливо поморщился Охрим.

– Ну, возьми, привереда, вон ту молоденькую кикимору. Она и мхом ещё не обросла, – указал чёрт на другую красавицу.

– У энтой чучелы ноги кривые. И зело страшненькая. На огород поставишь – и репа расти не будет, – выпил вторую чарку казак.

– Сам-то ты на кого похож, старый хрыч? Лешего не краше! Твоей образиной медведей пугать можно! – подбоченилась молоденькая кикимора.

– Не будем ссориться по пустякам, – наполнил опять чарку сатана…

И не запомнил Охрим, как он домой вернулся. Проснулся казак в хате своей, а рядом стоят плетёные соломенные чуни. И старуха его причитает, руки заломив:

– Ратуйте, люди добрые! Мой старик сапоги пропил. И домой явился пьяный, в соломенных чунях! Ратуйте, люди добрые!

И побила своего старика скалкой старуха. А виноваты-то во всём были чёртовы сапоги!

Щенок

Рос у одной матери отрок. Но был он груб и пакостлив. Неслухом бегал, озорником злым. Пришёл как-то он на ярмарку и увидел там старуху. И начал юнец бросать в старуху колючие репья лопухов. Вот, мол, тебе, ведьма горбатая!

А старуха была колдуньей. Сначала она терпела обиды, пыталась в толпе укрыться, но юнец настигал бабку. И тогда разгневалась колдунья, зыркнула очами и крикнула:

– Пошёл вон, щенок!

И превратился отрок в жалкого щенка. Приплёлся он домой, пролез в подворотню, начал на крыльцо карабкаться. Хотелось ему крикнуть:

– Мама, помоги! Что же это такое?

А получилось:

– Гав, гав! Гав, гав!

Мать вышла из сеней, отшвырнула собачонку ногой.

– Иди в будку собачью! Куда с грязными лапами лезешь? Будешь неслухом – сгоню со двора. Да и не нужны нам чужие собаки.

Но Барбос не пустил щенка в будку.

– Узнал я тебя, паршивец! Ты меня пинал частенько. Обижал. Теперь я тебе и обглоданную кость не дам. Будешь во дворе самой неприкаянной собачонкой.

И рыкнул грозно Барбос, зубы оскалил. Щенок поджал хвост, пошёл искать угол в курятнике. Однако и из курятника пришлось бежать. Петух набросился, начал клевать, бить крыльями:

– Кукареку! Бейте калеку! Не видеть ему добра! Он из хвоста у меня выдрал четыре пера!

Забрался щенок под крыльцо, дрожит. Лежит на старой рогоже. Голодно ему и холодно. А мать сына ждала, не могла дождаться. Так прошло недели три.

– Нехорошим рос мальчишка. Но ведь мог выправиться, одуматься, – вздыхала мать.

– Вот я, мама! Неужели ты меня не можешь узнать? Мамочка, спаси меня! – хотелось плакать щенку.

Но слышалось только одно:

– Гав, гав! Гав, гав!

– Больно уж ты жалобно тявкаешь, – приласкала женщина щенка.

Он завилял хвостиком, заскулил, брызнули из его глаз горькие слезы.

– Собачонок, а плачет, как человек, – удивилась мать.

С тех пор, куда бы она ни пошла, щенок за ней бежит. И за водой к чистому колодцу. И в лавку к торгашу. И в лес по грибы. И на базар.

Щенок людям нравился. Как-то подошёл к женщине скорняк:

– Продай, баба, щенка!

– Жалко. Но возьми его задаром, мне двух собак не прокормить, – согласилась она. – Приблудный он.

Скорняк схватил щенка, обрадовался, а тот визжит, кусается, пытается вырваться. Мужик держит его крепко, идёт домой и приговаривает:

– Глупый щенок! Я тебя всё лето кормить буду сытно, а к зиме придушу, обдеру. И славная шапка из твоей шкуры получится.

С трудом превеликим удалось убежать щенку от живодёра. Заполз он под своё крыльцо, лежал там три дня и три ночи. Боялся высунуть нос. Но мать на четвертый день заметила его.

– Убежал, значит, от мужика? Ну, ладно, живи у меня. Корку хлеба найдём, а блинами собак не кормят.

Услыхал щенок про блины, завыл. Раньше так жилось хорошо! Спишь на полатях, а мать блины печет, масло в плюске топит. Кружку со сливками на стол ставит, горшок с осетриной ухватом из печи вынимает.

Пролились над станицей семь грибных ливней. Трижды в небе новый серп зарождался. Потерял надежду щенок, стал тихим. А мать частенько выходила на крыльцо.

– Где же сынок мой запропал? Али утонул в речке? Али в лесу звери его порвали?

Присоветовали люди сходить матери к одной старой колдунье. Взяла мать горшок с мёдом, да рушник новый, да яиц дюжину. Пришла она с поклоном к чародейке.

– Прими подарки мои да скажи, где мой сынок запропал, – заплакала мать.

Колдунья налила воды в миску, бросила туда уголь горячий. Закипела вода, забурлила. Белый пар заклубился. Ворона из облака вылетела. Чёрная кошка из-за печной трубы выскочила. Лопата с ухватом плясать в избе начали. Колдунья подала женщине кринку с молоком:

– Придёшь домой, дай испить этого молока своему щенку. Он и укажет тебе, где сынок твой!

Прибежала мать домой, плеснула щенку в черепушку молока. Лизнул он молока и превратился в мальчика. Говорят, поумнел юнец. На этом и сказке конец.

Повесть о прозрении

Один юнец по имени Глеб встретил как-то по дороге с ярмарки дьявола. Присели они вместе отдохнуть возле ручья, разговорились. Отрок-юнец стал жаловаться. Мол, жить противно и тяжко, учиться неохота. И дома работы много: то дров наруби, то воды принеси, то снопы молоти, то сено коси. Вот и на ярмарку посылали за солью.

– А что бы ты возжелал для себя? – спросил дьявол. Юнец долго не думал, ответил сразу:

– Мне бы волшебный кошель с деньгами. Чтобы всегда в кошеле лежало сто золотых червонцев. Чтобы не убывали деньги из кошеля, сколько бы я ни тратил.

– Есть у меня такой кошель, – прищурился дьявол. – Могу я, отрок, отдать чародейный кошель тебе. Не задаром, конечно.

– Ты, сатана, душу мою хочешь купить? – улыбнулся юнец. – Душу я не продам. И не торгуйся даже.

Засмеялся дьявол:

– Нет, отрок, твоя душа пока еще светла и чиста. А я покупаю токмо чёрные души.

Юнец рассуждал:

– Что же я могу отдать за кошель? У меня ничего нет!

– Отдай мне свою память, – сказал дьявол.

– Я не буду помнить ни о чем? Я забуду даже свою мать, свою сестренку, своё имя? – спросил юнец у дьявола.

– Да, ты забудешь обо всём, почти обо всём, – усмехнулся дьявол.

Юнец стал прикидывать, обдумывать предложение сатаны. Мол, позабуду о родном очаге? Ну и что! Не велика беда! Я смогу для себя более богатые хоромы возвести. Деньги же в кошеле не станут убывать…

Жалко юнцу было только сестрёнку и мать, которых он любил. Дьявол догадался, о чём размышляет отрок. Стал сатана его успокаивать: мол, понимаю, что ты очень любишь мать. Но я не покупаю твою любовь к матери, ты будешь любить её, как и прежде. Но ты не вспомнишь лица своей матери. Ты не вспомнишь дороги к дому. Ты заблудишься.

– А ежели я передумаю, захочу расторгнуть уговор с тобой? Ежели я захочу вернуть память, что тогда? – допытывался юнец.

Дьявол объяснил:

– Захочешь вернуть память, тогда потеряешь чудодейный кошель и одно око. Станешь нищим и одноглазым.

– Согласен! – ударил юнец по рукам с нечистой силой.

Дьявол бросил кошель с деньгами и пошёл, приговаривая:

– До встречи, отрок! Как прекрасно твое синее око! Мне давно хочется посмотреть на мир через такой голубой глаз! Ха-ха-ха!

Юнец поймал кошель, пересчитал монеты. Захотелось ему бежать в лавку, удивить купца золотыми червонцами. Но вокруг были холмы, незнакомая местность. Отрок остановился растерянно на перекрёстке дорог. Он не знал, куда пойти. Поплёлся наугад, да не в ту сторону. Так вот он неделю шёл, вторую, третью. Подвозили его на телегах, на быстрых тройках с колокольцами, на парусниках торговых.

Платил он хорошо, потому его принимали с поклоном в харчевнях, и в купеческих лавках, и на постоялых дворах. Коробейники несли юнцу кафтаны, серебром шитые, сапоги сафьяновые, шапки и шубы бобровые. И прислуга у юнца появилась.

– Кто я такой? Где мой дом? – спрашивал он иногда у слуг.

Но слуги отвечали с поклоном:

– Господин изволит шутейничать! С его деньгами, с его богатством везде родной дом!

Вода в реке течёт, не ведает про счёт. Но черти дни перебирают. Но ангелы годы считают. На Радуницу, в день поминовения родителей, запечалился юнец. Объехал он полмира, а дом свой не мог найти. Да и как он мог узнать свой дом, если он ничего не помнил?

Ехал юнец в богатой коляске, с кучером, глядел по сторонам рассеянно. Иногда он бросал нищим деньги. Возле церкви стояла женщина с девочкой лет семи.

– Мама, это едет наш Глеб-Глебушка, – сказала женщине девочка.

– Бог с тобой, дочка! В коляске едет какой-то очень богатый и важный господин. Он, конечно, похож на Глеба нашего. Но люди бывают похожими. Горе замутило наш разум, дочка.

– Нет, это Глеб! Глеб! – бросилась девочка наперерез коню, который вёз богатую коляску с навесом из белого шелка.

Девочку чуть не сбило оглоблей. Кучер натянул вожжи так, что лошадь вздыбилась. Коляска налетела колесом на камень и опрокинулась, упала в лужу. И кучер, и важный господин еле вылезли из глубокой и грязной лужи.

– Надери за ухо эту паршивую девчонку! – приказал кучеру молодой господин.

– Я выдеру её дома хворостиной! Вы уж простите нас, господин! Мы принесли вам большой убыток! Ваш бархатный камзол в грязи. Я могу постирать вашу одежду. Платить за урон мне нечем. Мы – люди бедные, – винилась мать юницы.

А девчонка онемела от испуга. Мужики вытащили коляску из лужи, поправили упряжь: мол, садитесь, господин, продолжайте путь. И не гневайтесь, извиняйте глупую бабу и девчонку-несмышлёнку.

Взялся кучер за вожжи. Господин бросил в толпу горсть золотых червонцев. И поехала коляска дальше. Не узнал молодой путешественник свою сестрёнку и мать. А за подаянием везде бросаются чуть ли не под колеса. Семь лет странствий – и везде одно и то же!

– Нам бы обсушиться на постоялом дворе, – предложил кучер.

Гостей приняли хлебосольно. Особенно понравилась богатому путнику дочка хозяина. Она принесла на подносе еду, постелила чистую постель.

– Ты мне понравилась. Я бы с тобой согласился пойти к венцу, – сказал гость.

– И вы мне любы. Но я ведь не знаю, кто вы.

– Я очень богат, – похвастался юноша.

– Богатыми бывают и разбойники, – поклонилась девица, собираясь уйти.

– Разве я похож на злодея, на разбойника? – поднял бровь гость.

А девица стала шутливо отговариваться:

– На разбойника вы непохожи. Присылайте сватов. Но познакомьте меня с родителями своими. Для согласия и благословения. В нашей округе вас люди не знают.

И ушла девица, дверь прикрыла. Запечалился юноша. Вышел он во двор вечером и пошёл побродить под луной. Ходил он, ходил. Пришёл случайно на кладбище. А навстречу ему дьявол:

– Здравствуй, добрый молодец! Как поживаешь?

– Это ты, сатана? Плохо мне живётся. Камень лежит на душе. Хочу увидеть мать и сестрёнку. Хочу договор с тобой расторгнуть, прозреть! Хотя бы одним оком!

Нечистый не возражал. Взмахнул он посохом, и вспыхнул рядом костёр.

– Я бросаю договор в огонь. Но ты будешь сразу же одноглазым оборванцем.

– Согласен! – беззвучно пролепетал юноша.

И сгорела грамота дьявольская в костре. Сатана с дымом улетел. Страшная боль пронзила юношу. Упал он. И лежал без памяти на земле до утра. А когда пропели утренние петухи, взошло солнце. Оборванный, с чёрной повязкой на глазу, вышел с кладбища юноша. И узнал он сразу своё село, увидел свою хату. Навстречу ему бежали со слезами на глазах мать и сестрёнка. И встал перед ними на колени Глеб. Прозрел!