Виталий Левченко
При подаче съедать полностью!
На утро пошел дождь. Краснов пытался работать, однако на ум ничего не шло. Вместо сюжета, взявшего в последнее время такой славный разгон, в голове крутились тревожные мысли. Он подошел к окну.
Борис со злорадством отметил, что происходящее с женой вызывает в нем вполне уловимое чувство эстетического характера, некое тревожное сладострастие. Тихое и осторожное подергивание струны, на которой держится здравый смысл.
«Всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья» – вспомнилось ему. Прав поэт, сам похожий на большую экзотическую куклу, с лицом, стиснутым вскипающими бакенбардами!
Для чего он стал писателем? Деньги? Известность? Наверное… Однако стремление творить собственные миры было гораздо сильнее. Окружающую реальность, как аксиому, не нужно доказывать, а его амбиции требовали проделать с этой реальностью некоторые манипуляции, оставив, казалось бы, прежней; но на самом деле в результате невинного зеркального кульбита действительность приобретала иные свойства. И сейчас, глядя на свое отражение в окне, он вдруг ощутил, что грань между настоящим и придуманным начала стираться.
Когда ему было семь лет, в школе произошел случай. За ученическим двором к нему подскочила громадная псина, приближение которой он не заметил, увлекшись построением самолета из вырванного тетрадного листа. Вряд ли псина намеревалась его укусить, но когда, обернувшись, он увидел перед лицом строгую морду, то мгновенно застыл. В первые секунды он не почувствовал страха, было лишь слепое подчинение инстинкту.
Повинуясь исключительно ей понятным законам, псина внезапно отступила и рванула за угол, но он долго еще стоял, не шевелясь, и только когда в глазах появились едкие слезы и задрожало тело, нашлись силы поднять портфель. Как и напугавшая его бестия, действуя по указке каких-то непостижимых сил, он пошел к школьным воротам, и, хотя предстояли еще уроки, отправился бродить по улицам, нигде не останавливаясь, словно был важен сам процесс движения.
Теперь, вспоминая случай с собакой, Борис понял, что за школьным двором он впервые столкнулся с изнанкой реальности. В тот день что-то незримо сдвинулось в окружающем мире; обыденные вещи и явления стали отдаленными и чужими. Трамвай, в который он сел, казался не только трамваем, а чем-то еще; толстая тетка-кондуктор наверняка имела отношение к хвостатому чудовищу и, строго поглядывая на него, конечно, все знала.
Прошлое только и ждало удобного момента, чтобы вылупиться вновь. Но теперь он не маленький напуганный ребенок, и вместо того, чтобы спрятаться под одеяло, он накинет его на монстра.
Он удивился, как легко вышло не выдать себя Элине. Вечером он сообщил, что поедет к Леониду.
– Леня договаривается с французами насчет дополнительного тиража. Нужно обсудить. – Борис заглянул на кухню.
Жена готовила бисквит. У нее всегда получалась потрясающая выпечка. Краснов потянул носом аромат и почувствовал искушение остаться дома, однако пересилил себя.
Элина повернулась к нему и скривила губы:
– Если задержишься – выйду замуж за миллиардера.
– Значит, простой миллионер тебя уже не устраивает? – рассмеялся он.
Она показала язык и повернулась к столу.
Борис действительно планировал встретиться со агентом, но по другому поводу. Из машины он позвонил ему, сказал, что нужно срочно поговорить. Леонид уже пару часов торчал в своем любимом клубе. Краснов поехал туда.
Спустя полчаса Борис сидел в «Тринити» – подобии виртуальной реальности, где главным блюдом был свет, а также восточная музыка, судя по интерпретации, пропущенная сквозь кальян с каннабисом.
– Обрати внимание на стиль, – Леонид обвел вокруг рукой с бокалом, – весь персонал в светящихся костюмах. Каждый столик, словно ширмой, прикрыт тенью. Жаль, ты сюда не заглядываешь. Мне казалось, тебе нравиться что-то такое.
Несмотря на зачарованную атмосферу, «Тринити» был порождением техно-попа, подавляя световой надуманностью, и по сравнению с ним в доме Яны и Павла взгляд отдыхал.
– Кстати, – продолжал Леонид, не замечая, что его собеседник все время молчит, – почему бы тебе не привести сюда Элину? Ей должно понравиться.
«Много ты знаешь про ее интересы!» – подумал Борис. Но Леонид, сам того не ведая, привязал нить разговора к нужной теме. Краснов отодвинул свой бокал и, придав голосу непринужденность, спросил:
– Леня, а ты помнишь ту презентацию, где Элина появилась? Ты еще сделал вывод, что она глупая красотка.
– Но-но! – замахал руками Леонид. – Это ты, брат, оставь! Во-первых, она еще не была твоей женой, а во-вторых, ты сам спросил тогда мое мнение. И, к счастью, я ошибся, насчет глупости, конечно.
Борис пожалел о своем приезде в клуб. Мог ли сказать ему Леонид нечто такое, что прояснило бы ситуацию? Вряд ли. Этот вызов – именно ему: персонально брошенная перчатка. Нельзя превращать все в излюбленный мистикой низкого пошиба штамп: пытаться убедить других в своих видениях. Это блюдо индивидуального употребления.
– Ты хотел о чем-то поговорить? – услышал он голос Леонида.
Краснов махнул рукой.
– В общем, ничего особенного. Просто решил развеяться.
Агент, прищурившись, посмотрел на него.
– И гениям нужен отдых?
– Вот, вот, – рассмеялся Борис, – в точку попал. Захотелось где-нибудь посидеть, а я помню: по субботам ты здесь.
Леонид снял очки и откинулся в кресле.
– А ведь вы, господин сочинитель, врете-с. Ей богу, врете-с. – И уже серьезно спросил:
– Поссорился с женой?
«Поссорился! Дорого бы он отдал, чтобы вместо этого бреда была ссора, пусть даже классическая: с битьем посуды и вываливанием на кровать вороха одежды».
Борис улыбнулся.
– Мы когда-нибудь ругались?
Леонид покачал головой.
– Ну, не знаю, я за вами не слежу круглые сутки. Но поверю на слово.
«Однако с Леней нужно быть осторожнее» – подумал Краснов и сказал:
– Тебе же известно, как это бывает: легкий кризис; хороший сюжет оборачивается черт знает чем и заходит в такие дебри, что тот же черт не вытащит.
– У-у, – протянул Леонид, – так то – черт, а это – сам Краснов. Вспомни классиков, даже они ждали музу! Ждали – понимаешь? Ее не уломаешь денежкой, словно девочку; она приходит и уходит, когда ей вздумается, там у них тоже полнейшая эмансипация, понимаешь?
Борис поднялся.
– Ладно, мне пора. Еще куча дел. Оставляю тебя читать лекции по психологии искусства твоим девочкам.
«Какого дьявола я сюда притащился!» – досадовал Краснов, спускаясь по ступенькам из клуба.
Он увяз в святящейся патоке автомобилей, которая через некоторое время вынесла его к реке. Отлепившись от потока, Борис спустился к набережной. Остановился. Вышел из машины.
Дождь кончился. По речной ряби густо размазалась желтая луна. Краснов, не отрываясь, смотрел на колыханье бликов, и чем дольше он вглядывался в них, тем явственнее замечал намек на некую организованную периодичность мерцания. Когда она стала явной, Борис тряхнул головой и отвернулся, освобождаясь от видения.
Рассеченный решеткой бледный свет цеплялся за стену, сползал к двери. Борис неподвижно лежал, пока пятно света не коснулось дверного косяка, затем встал, подтащил к стене стул, взгромоздился на него и заглянул в окошко. Из того мира смотрела на него полная луна, спокойная и таинственная, как Джоконда.
Он лег на кровать. Воспоминания, словно книга, закончились. Напоследок осталось лишь несколько плохо склеенных между собой эпизодов последнего дня.
Вот он едет в издательство, но по дороге спохватывается: кейс с бумагами остался дома. Приходится тащиться назад, и пальцы выбивают на руле барабанное крещендо, когда он глядит в тревожные глаза светофоров.
Борис открывает входную дверь, и Вагнер, любимый композитор Элины, наваливается на него всей мощью. Он решает не предупреждать жену о своем возвращении. Забрав кейс, выходит из кабинета, но на пороге замирает. В дальнем углу гостиной блестит зеркало, в котором живет отражение лестницы, ведущей на второй этаж; он ясно видит, как в зеркале на лестнице появляются длинные пластиковые ноги, затем туловище, яркое лицо – и вот уже вся кукла спускается по ступенькам. Кейс подает, но всесильный Вагнер поглощает собой все звуки.
Он отступает вглубь кабинета, и мгновенно приходит решение, очень простое и естественное, способное положить конец безумию.
На полке, вздернув курносый нос, притих небольшой изогнутый кинжал на лакированной подставке – подарок королю литературных ужасов от клубных фанатов. Краснов берет кинжал, и, прижимая лезвие к запястью, чтобы не было заметно, выходит из кабинета.
Кукла успела спуститься с лестницы, и, видимо, зашла в одну из комнат. Борис решает ждать, но потом чувствует, что психика не выдержит промедления, и он движется в кухню.
Он входит туда и сразу натыкается на куклу. Скорее от неожиданности, чем от испуга, Краснов дергается, пытаясь ее оттолкнуть, забыв о притаившемся в руке лезвии. Она даже не вскрикнула, посмотрела на Бориса, потом на узкую ровную прорезь у себя на локте, втиснула туда пальцы и вытащила снежного цвета кусочек набивки. В ее стеклянно-синих глазах, которые он впервые видел так близко, не было ничего живого и настоящего. Набивка испускала синтетический запах. И этот запах разъярил Бориса. Он ткнул лезвием ей в плечо, и оттуда выскочил новый клочок. Ткнул еще и еще. Кукла кинулась к дверям, и он побежал за ней, рукой разгоняя в воздухе искрящуюся дорожку синтетики.
Краснов не ожидал, что она может двигаться так быстро, и догнал ее уже в спальне, на втором этаже. По глупости, присущей всем куклам, она оставила дверь открытой, бросившись в угол между столиком и напольным кондиционером. Уже сообразив, что она гораздо проворнее него, Борис с размаху протянул кинжалом. Сквозь Вагнера прорвался звук, словно вспороли тугую подушку. Кукла пропищала «Мама!» и дернулась. Из косой прорези на животе вывалилась набивка. Прижав руки к телу, пластиковая игрушка крутнулась в сторону и оказалась у него за спиной.
«Не упусти ее!» – крикнул кто-то в мозгу, когда на лестнице раздалась дробь ее шагов. В следующую секунду он был в коридоре, а через мгновение нырнул в воздух, наступив на скользкую набивку, комьями рассыпанную по ступенькам. «Вот как это происходит!» – успел удивиться он, врезаясь боками в жесткие ребра лестницы, чудовищной раскорякой скатился, ударился головой и потерял сознание.
Уже на допросе он узнал о существовании не в меру любопытной соседки, любящей засматриваться на дом знаменитости и для такого дела купившей морской бинокль.
В тот день, по обыкновению занавесившись шторой в качестве маскировки, соседка заглянула в спальню писателя, ничего интересного не обнаружила и уже намеревалась повернуть тяжелую оптику в иные плоскости, но внезапно прошептала «Господи!», не отрываясь от бинокля, нащупала на тумбочке телефон и нажала пальцем в две цифры.
Борис закончил рыться в остатках воспоминаний и неподвижно лежал, вслушиваясь в тишину. Рывком поднялся. Ему послышались голоса. Краснов подошел к двери; говорили сразу за ней, однако слова были неразборчивы, словно их произносили сквозь толстый слой ваты. Он уловил знакомые интонации. «Это Паша и Янка! – понял он. – Им разрешили свидание. Начнутся расспросы, сочувственные взгляды. Нет, только не это!». А затем он услышал Элину. Сначала не поверил, но ошибка исключалась. Ее невысокий голос звучал тоже невнятно и тревожно. Краснов с выпученными от напряжения глазами прижимался ухом к железной дверной обивке, чувствуя, как в мозгу перекатывается что-то горячее.
– Этого не может быть! – прошептал он и заколотил кулаками.
– Откройте! За что вы меня здесь держите?! Элина, Элли!
Он снова прильнул к двери. Элина, Паша и Яна все так же продолжали беседовать. Раздался новый голос, незнакомый, ровный и спокойный. Затем все заговорили разом, и звуки стали отдаляться.
– Нет! – закричал Борис. – Не уходите! Я здесь! Я здесь! Элина!
Но за дверью уже была тишина.
