Виталий Геннадьевич Кандалинцев
Лунные и грошовые
А на стенах висели цветные репродукции с лучших картин Стрикленда, выпущенные в свет неким берлинским издателем.
– Вы смотрите на мои картины, – сказала миссис Стрикленд, проследив за моим взглядом. – Оригиналы, конечно, мне недоступны, но я рада и этим копиям. Мне прислал их издатель. Это большое утешение для меня. … я считаю себя обязанной рассказать людям о Чарли все, что могу рассказать. Быть женою гения – немалая ответственность. Она посмотрела на меня открытым и ясным взглядом, таким же, как двадцать с лишним лет назад. "Уж не смеется ли она надо мной?" – подумал я (гл. 58).
И снова тема собственной возвышенности. Женщина даже не чувствует фальши в том, что она пытается играть роль, которую ей не суждено было сыграть. «Жена гения», которой доступны только репродукции – какая издевательская деталь! Придуманная «ответственность», которой нет и не может быть. Снова слепота, снова иллюзорность жизненной позиции. Разорвать иллюзорность сознания можно лишь заметив и признав в себе действие гордости, которая и порождает данную иллюзорность. Но для многих людей это проблема. Здесь я отвлекусь от романа Сомерсета Моэма «Луна и грош» и выскажусь по этой проблеме особо.
По общему мнению, заметить проявления гордости в других легче, чем в себе. При разумном подходе к делу, этот опыт наблюдения гордости в других должен быть стимулом для осознания гордости в себе. Даже когда речь идет о, как кажется, малозначительных вещах. Приведу пример.
Одна из моих знакомых сказала, что собирается «одеть пальто, потому что на улице холодно». Я заметил, что правильно будет сказать «надеть пальто». «Нет, нет» – поспешно возразила дама, «одеть пальто – это правильное выражение». «Но ведь правильность этого выражения можно проверить по словарям» – отреагировал я. «Нет, я сказала правильно» – недовольно ответила дама, давая всем своим видом понять, что этот разговор должен быть закончен.
Конечно, проблема здесь не в русском языке. Кто не делал ошибок, говоря на «великом и могучем»? Проблема в другом – неспособности признать очевидную ошибку.
Таковая неспособность есть частный случай более общего явления, хорошо известного опытным духовникам. Его можно назвать неспособностью неподготовленного человека понести всю правду о себе. Именно поэтому духовники не спешат обличать, даже в тех случаях, когда грехи человека им хорошо видны. Если обличение, пусть и справедливое, окажется больше того, что способен понести человек, то такое обличение может привести не к покаянию, а противоположному результату.
Неспособность понести правду о себе – это действие, вызываемое гордостью. Неспособность признать себя гордыми – это действие, которое гордость в наибольшей степени стремится произвести в нас. Ее логика проста: раз «не гордые», значит и не надо бороться с гордостью. Ведь ее в нас «нет». Так люди впадают в заблуждение, что они не гордые, и благодаря этому заблуждению гордость беспрепятственно формирует в них установку на самоутверждение как основной подход к жизни.
Самоутверждение заключается в убежденности в собственной предпочтительности и стремлении эту предпочтительность доказать высоким статусом, богатством, славой, влиянием и т.д. И удержать любой ценой достигнутое, потому что гордый человек не может понести участь «обычного» человека.
Казалось бы, что в этом плохого? Более достойные и умелые люди и должны выделяться большими успехами, уравниловка ведет к застою, конкуренция есть тот объективный механизм, который отделяет по-настоящему умелых и талантливых от тех, кто только думает о себе, что он умел и талантлив. А чтобы выдержать конкуренцию, которая часто жесткая, нужна сильная мотивация. Предпочтительность перед другими как раз является такой мотивацией. Так?
Не совсем. Гордость часто маскируется под добродетель и может даже использовать ее как свой инструмент. Но гордость – это страсть, которая стремится получить все больше и больше, невзирая на объективно возможное, и через этот отрыв от реальности втягивает человека в ситуацию неосуществимости желаний. Есть поговорка, которая отчасти передает эту неутолимость желаний: «у всех есть проблемы: у одних щи пустые, у других жемчуг мелкий».
Ощущение неосуществимости желаемого вызывает сильное внутреннее напряжение в человеке, вызывает поляризацию его внутреннего мира. На одном полюсе находится гордость, которая требует продолжать самоутверждение любой ценой, не гнушаясь даже преступлений. На другом – смирение, которое говорит человеку: остановись и разберись в том, что действительно происходит в твоей душе. Жизненный путь человека формируется под воздействием обоих полюсов, и результат зависит от того, какой из них – гибельный или спасительный – человек в конце концов выберет как окончательную основу своей жизни.
Глава 6. Возможна ли любовь без жертвы
Поначалу кажется, что Ата – всего лишь одна из женщин Стрикленда, которая нужна ему лишь как средство решения его бытовых проблем и получения известного телесного комфорта. Несмотря на то, что художник формально не был разведен с миссис Стрикленд, он де-факто женился на Ате.
Сосватала ему Ату Тиаре Джонсон, хозяйка отеля. Аргументы Тиаре были весомыми для Стрикленда: у Аты был небольшой участок земли, дом, некоторые денежные сбережения, она имела самоуважение и была недурна собой. И ей нравился Стрикленд. Хозяйка отеля как деловая женщина понимала интерес художника и потому привела самый сильный для него аргумент: денег от продажи копры с участка хватит, чтобы прожить, и Стрикленд может писать картины «сколько душе угодно» (гл.51).
Затем Тиаре позвала Ату, между девушкой и художником произошел следующий краткий диалог:
"Ну как, Ата, – сказал он, – гожусь я тебе в мужья?" Она ничего не отвечала, только хихикнула. … "Я буду бить тебя», – сказал Стрикленд, глядя на Ату. "А как иначе я узнаю, что ты меня любишь?" – ответила она (гл.51).
Слова девушки были вызовом Стрикленду. Ведь ранее он утверждал, что «жизнь – короткая штука, и на искусство, и на любовь ее не хватит» (гл.21). А здесь Ата, которая хочет узнать, любит ли он ее, и, если у него нет другого способа выразить свое неравнодушие к ней кроме побоев, она примет их как доказательство его любви. Хотя Стрикленд, скорее всего, обещал своей будущей жене побои совсем с иной целью – с тем, чтобы пресечь ее возможные попытки выйти за пределы отведенного ей малого места в жизни художника. И это место хорошо видно из самого длинного во всем романе монолога Стрикленда, который он произнес в Париже:
– Я в любви не нуждаюсь. У меня на нее нет времени. Любовь – это слабость. Но я мужчина и, случается, хочу женщину. Удовлетворив свою страсть, я уже думаю о другом. … Женщины ничего не умеют, только любить, любви они придают бог знает какое значение. Им хочется уверить нас, что любовь – главное в жизни. Но любовь – это малость. Я знаю вожделение. Оно естественно и здорово, а любовь – это болезнь. Женщины существуют для моего удовольствия, но я не терплю их дурацких претензий быть помощниками, друзьями, товарищами.
… Если женщина любит вас, она не угомонится, пока не завладеет вашей душой. Она слаба и потому неистово жаждет полновластия. На меньшее она не согласна. Так как умишко у нее с куриный носок, то абстрактное для нее непостижимо, и она его ненавидит. Она занята житейскими мелочами, все идеальное вызывает ее ревность. Душа мужчины уносится в высочайшие сферы мироздания, а она старается втиснуть ее в приходорасходную книжку. Помните мою жену? Бланш очень скоро пустилась на те же штуки. С потрясающим терпением готовилась она заарканить и связать меня. Ей надо было низвести меня до своего уровня; она обо мне ничего знать не хотела, хотела только, чтобы я целиком принадлежал ей. И ведь готова была исполнить любое мое желание, кроме одного – отвязаться от меня (гл.41).
В разговоре Стрикленда и Аты столкнулись две противоположные концепции отношений мужчины и женщины. Исход этого столкновения на тот момент еще был неясен. Но было очевидно, что живописец задумался. Во-первых, он по ситуации склонялся к тому, в чем сам обвинял женщин – намеревался втиснуть душу Аты во все ту же приходорасходную книжку. Т.е. получить от нее средства существования и секс, и скупо расплатиться за это согласием жить с ней при неограниченной своей свободе заниматься живописью.
Во-вторых, Ата говорила не о своей любви к Стрикленду, а о его любви к ней. И давала понять, что ее интересует только это, и ради этого она готова принять его полновластие над собой – вплоть до побоев. Это было совсем непохоже на то, что говорил Стрикленд о женщинах. В Ате было что-то похожее на самого Стрикленда: она пыталась выразить в словах о любви то, что видела в нем и себе, и это видение было не менее гениальным, чем видения Стрикленда. Но в области любви художник был зауряден в той же степени, в какой были заурядны в области живописи люди, не понимавшие его искусства. Поэтому он вряд ли понимал, что душа Аты тоже стремится «в высочайшие сферы мироздания». Тем более, что Стрикленд вообще отрицал, по крайней мере, на словах, наличие у женщин души, называя это «христианской выдумкой».
Как бы то ни было, Тиаре искусно разрешила колебания художника. Она предложила ему пожить с Атой месяц во флигеле. Решение оказалось удачным, и свадьба Стрикленда и Аты состоялась. Стрикленд не прогадал – его жена была готова исполнить любое его желание, включая и желание «отвязаться от него». Вот как он ответил на вопрос капитана Брюно:
– Я спросил его, счастлив ли он с Атой. «Ата не пристает ко мне, – отвечал Стрикленд. – Она готовит мне пищу и смотрит за своими детьми. Она делает все, что я ей велю. И дает мне то, что я спрашиваю с женщины» (гл.53).
