Виталий Абоян
Мёртвая жизнь

8. Прикосновение к бездне

Две светящиеся точки, висящие в круге непроницаемой черноты, казались маленькими и беззащитными. Не спасал даже яркий сноп света, бьющий им в спины.

Захар поерзал в кресле, в теплоте и комфорте рубки. Ему было страшно. Стыдно признаться, но он, сидящий внутри прочного корпуса «Зодиака», ощущая хоть и псевдо, но все же гравитацию, боялся до колик в животе. Лоб покрылся ледяными капельками, руки до боли в суставах сжали подлокотники кресла. Вид Лившица и Клюгштайна, беззаботно парящих в нескольких метрах от входа в лабиринт инопланетного Минотавра, внушал кибертехнику панический ужас.

Мощные прожекторы «Тауруса», остановившегося в двух десятках метров от Хозяина Тьмы, были направлены в жерло тоннеля. Но черная бездна безжалостно пожирала выпущенные человеческой техникой фотоны, оставаясь такой же черной.

Захар украдкой посмотрел на Граца и Гертруду. Станислав вглядывался в экран, неистово что-то жуя – не исключено, что собственные губы, – а Герти, как обычно, полулежала на приборной консоли, тоскливо ожидая продолжения.

– Как меня слышите? – перестав жевать, спросил Грац.

Вирт-связь существовала только внутри «Зодиака». Во избежание несанкционированных подключений вирт-сигнал ограничили пространством корпуса корабля. С Лившицем и Клюгштайном связь поддерживалась исключительно с помощью обычного радиосигнала.

– Нормально, – спустя мгновение задержки ответил слегка искаженный помехами голос внеземельца.

Грац удовлетворенно кивнул и напутственно махнул рукой, словно его могли видеть в открытом космосе.

– Вход разрешаю, – сказал он.

– Так точно, – раздался голос Лившица.

Возможно, Захару показалось, но он отчетливо уловил в тоне внеземельца плохо скрываемый сарказм. Нервное напряжение, или там он уже ничего не боится?

Фигурки, облаченные в тяжелые пространственные скафандры, на мгновение вырастили по маленькому, переливающемуся в лучах прожекторов «Тауруса» хвостику быстро замерзающего на космическом холоде газа и плавно скользнули в тоннель.

– Вход прошли успешно, – сообщил Люциан.

– Выглядит как пещера в горах, – раздался восторженный голос Фрица. – Мы будто бы гномы, летящие в подземное царство.

Грац едва заметно улыбнулся, прикрыв рот рукой.

– Давайте без пафоса, – сказал он. – Ваша задача следить друг за другом и за своими ощущениями.

На главном голоэкране люди в скафандрах медленно уменьшались в размере. На корабле видели изображение, транслируемое с внешних камер «Тауруса», висевшего неподвижно. Как только Лившиц с Клюгштайном свернут на первой развилке, они исчезнут из поля зрения десантного корабля. Боковые экраны показывали плоское изображение, что снимали камеры скафандров.

Присутствовала в этой картине какая-то обреченность – две маленькие, кажущиеся такими хрупкими фигурки медленно таяли во враждебном и отталкивающем мраке чужого корабля. Казалось, ничто не сможет вернуть их обратно, и они исчезают там навсегда.

Захар тряхнул головой, отгоняя дурные мысли. Надо чем-нибудь занять себя. Кибертехник запросил у «Зодиака» сводку параметров жизнеобеспечения скафандров биолога и внеземельца. Все показатели в норме, да в этом и не было никаких сомнений – будь что не так, корабль давно забил бы тревогу.

Но что же делать?! Неприятный зуд хаотически перемещался по всему телу, заставляя Захара бессмысленно чесаться и изворачиваться. Неприятное ощущение взгляда, что он нет-нет да и ловил на себе, вдруг сделалось сильней. Чужие глаза будто бы забрались внутрь и своим взором пытались пробуравить путь наружу, к свету, прямо через кожу.

Повернулись к правому экрану, где шла картинка от Лившица. Ту, что транслировала камера Фрица, смотреть было все равно невозможно – неугомонный биолог не переставая крутился, восхищаясь красотами инопланетного технологического тоннеля. Внеземелец давал картинку четкую и правильно выверенную – чувствовалась школа.

Как и в прошлые разы, стены оставались гладкими и однородными. Признаться, Захар все ждал, что вот-вот огромная перистальтическая волна пройдется по безжизненной поверхности тоннеля, превратив его в отверстый люк, призывно манящий космонавтов неземным светом. Наверное, Грац думал о чем-то похожем.

Исследователи миновали первую развилку. Лившиц докладывал о полном отсутствии особенных ощущений (только сетовал, что скафандр трет шею), а Клюгштайн продолжал восторгаться местным ландшафтом. Несколько раз Люциан ловил биолога, в порыве эстетического блаженства пытавшегося приложиться ладонями к поверхности космического артефакта. У внеземельца был просто какой-то пунктик относительно недопустимости тактильного контакта с объектом. В конце концов, возможно, он прав – первый ремонтник прекратил свое существование именно после того, как по вине Захара прикоснулся к стене тоннеля.

Грац монотонно командовал, Лившиц столь же монотонно отчитывался о своих действиях. Клюгштайн совершенно выбивался из строго-занудной официозно-исследовательской атмосферы своими вздохами и ахами. На него перестали обращать всякое внимание и, как выяснилось, зря.

– Что ощущаете, Люциан? – в сто двадцать пятый раз вопросил Станислав, и Лившиц тут же отрапортовал, что ничего он не чувствует.

Захара так и подмывало сказать: мол, как же так, неужели ничего не чувствует? Вот он, Орешкин, сидит здесь, в рубке, в полутора тысячах километров от Хозяина Тьмы и очень даже чувствует. А они там…

Но вот насчет них и вышла загвоздка. В поле зрения камеры Лившица биолога не наблюдалось. Захар перевел взгляд на левый экран. Там резво плясали гладкости и шероховатости стены тоннеля, освещенного неверным светом прожектора. Что-то во всей этой картине было не так…

– А где Фриц? – спросил Захар. Собственно, он не собирался спрашивать, вопрос вырвался сам собой.

Грац наклонил вперед голову, всматриваясь в картинку, а на экране, вызывая тошноту, заплясали быстро перемещающиеся окружности свода тоннеля и чернота, уходящая в глубь Хозяина Тьмы. Внеземелец вертелся, пытаясь найти Клюгштайна. Биолога нигде не было.

И тут Захара осенило, что было в левой картинке несуразного. Вместе с тем чувство чужого взгляда стало столь нестерпимым, что кибертехник начал скрести ногтями грудь, не замечая, что рвет пуговицы на рубашке и оставляет на коже глубокие, быстро набухающие красным, царапины.

– Нет, Фриц, не делайте этого! – закричал он.

На левом экране плавные линии стены, будто вылепленные чьей-то исполинской рукой, были слишком близко. Непозволительно близко. Клюгштайн сместился из центра тоннеля. От соприкосновения с инопланетным артефактом его отделяло всего несколько десятков сантиметров. Расстояние вытянутой руки.

И его рука вытягивалась. Неизвестно, услышал ли биолог вопль Захара, но буквально в паре сантиметров от белесого, какого-то шершавого, словно пемза, материала неземного происхождения пальцы биолога остановились.

Из динамиков лился поток отчаянной брани: Лившиц крыл Клюгштайна на чем свет стоит.

– Ну, рано или поздно это все равно пришлось бы сделать, – обреченным голосом пробормотал Грац и сел.

Захар вздохнул и, оторвав ладонь от разодранной груди, с изумлением уставился на свежие царапины. Он не помнил, зачем сделал это с собой.

И в этот момент отчаянный крик: «Нет!» – поднял на ноги всех, кто находился в рубке.

Орал Лившиц. А Клюгштайн, стащив с ладони тяжелую и неповоротливую перчатку скафандра, вытянул вперед скорченный и облупившийся от адской сухости и замогильного холода космического вакуума палец, на глазах покрывающийся темными пятнами петехий^[12], намереваясь прикоснуться к неведомому.

9. Пустые тайны

Скрюченная, вся в темно-бурых, почти черных пятнах кисть руки Клюгштайна, исходившая желтоватым киселем с редкими прожилками крови, лежала в неправдоподобно белом лотке. Туда ее поместил Грац, после того как отсек от запястья законного владельца. Кисть было не спасти, Станислав специалист в подобных вопросах.

Захар с омерзением косился на отсеченную конечность. Ему было противно, но глаза то и дело, будто сами собой, скатывались направо, туда, где на сверкающем прозрачным стеклом медицинском столике стоял злосчастный лоток. Разум желал экстрима. Экстрим, скукожившись, уперев черные ногти в белизну эмали и покрывшись пепельно-белесыми струпьями, вольготно расположился в метре от кибертехника.

С другой стороны столика, положив обрубок на колени, сидел Клюгштайн. Культю венчал неровный шар чего-то, похожего на белый пластилин, коим Грац залепил рану. Тощая голая конечность с набалдашником регенерирующей повязки напоминала древний фаллический символ. Сам Клюгштайн тоже навевал воспоминания о доисторических временах, пытках и жертвоприношениях – на лице биолога замерла непонятная, какая-то совершенно безрадостная улыбка. И глаза вроде бы улыбались, но зрачки оставались неподвижны, словно Фриц пребывал в состоянии ptit mal^[13]. Весь его вид вкупе с ампутированной конечностью внушал мысль, что он рад принесенной неведомым богам жертве. И, похоже, биолог был не прочь продолжить раздачу частей тела на благо небожителей.

– Чему вы радуетесь, Фриц? – спросил Грац, не ожидая услышать ответа.

Клюгштайн молчал. Он завороженно глядел в одну точку. Мысли его были далеко. Они, скорее всего, были где-то там, внутри Хозяина Тьмы.

– Может, его лучше отправить отдыхать? – неуверенно спросил Захар.

– Конечно, – согласился доктор.

Вместе с Грацем они отвели биолога в каюту. Пострадавший шел самостоятельно, не сопротивляясь. Он только не проявлял никакой инициативы: шел, куда вели, останавливался, когда вести переставали. Уже в каюте, рядом с кроватью, Грац поднес к шее Клюгштайна небольшую серебристую коробочку и надавил на кнопку на ней. Раздалось тихое шипение, и биолог плавно осел на постель.

– Опять магнитная стимуляция? – поинтересовался Захар.

– Нет, – усмехнулся Станислав. – Обычное снотворное. Магнитная стимуляция на голове производится, – он постучал себя пальцем по темени.

– Что с ним? – спросил кибертехник, когда они с доктором возвращались по длинному полукруглому коридору в рубку.

Грац лишь молча пожал плечами. Вопрос был чисто риторическим – откуда знать Станиславу, что произошло с добродушным биологом внутри инопланетного корабля. Возможно, ожидаемый всеми контакт состоялся. Теперь оставалось самое трудное – понять, разобраться, «что это было».

– Ну, как он? – возбужденно произнес Лившиц, как только доктор появился в дверях рубки.

– В данный момент спит, – ответил Грац.

Он, не останавливаясь, стремительно прошел в глубь помещения и плюхнулся в кресло, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Он устал. Все устали. От безнадежности, от нервного напряжения, от страха. Ожидание смерти, как известно, хуже самой смерти. А ожидание неизвестного? Когда непонятно даже, плохое или хорошее может случиться. И главное – неясно, произошло уже ожидаемое или нет.

– Что с ним стряслось? – спросил Лившиц.

Грац неспешно поднял на внеземельца красные от усталости глаза.

– Я хотел бы услышать это от вас, – медленно проговорил он.

Лившиц пожевал губами, глаза его забегали, словно выискивая какое-то определенное место в бесхитростном пейзаже рубки. Захар было решил, что Люциан смущен, что ему неловко за то, что он нарушил указания капитана, впрочем, полностью им же самим поддержанные. Но кибертехник ошибался.

– А ведь я вас предупреждал, – прошипел внеземелец.

Захар не совсем понял, обращался он лично к Грацу или имел в виду всю команду «Зодиака».

– Я вам говорил, – продолжал он, – что не все так просто. Это вам не с эмигрантами с соседней колонизированной планеты сходить познакомиться. Они должны быть другими. Обязаны! Другими! Понимаете? Между ними и нами, возможно, вообще нет ничего общего. Не исключено, что мы в принципе не способны установить контакт с ними.

На несколько секунд в рубке повисла тишина. Потом Грац задал вопрос:

– А они с нами?

Захар не понял тогда, говорил Станислав серьезно или же шутил. Впоследствии кибертехник много раз возвращался к этому вопросу, но так и не решил, было это откровением или обычной шуткой, призванной разрядить обстановку.

– Перестаньте, Грац, – махнул рукой Лившиц. – Вы же прекрасно понимаете, о чем я толкую.

– Да, – ответил доктор. – Так же, как и вы понимаете, почему я настаиваю на продолжении исследований этого объекта.

– Последняя надежда.

– Отчего же последняя? – спросил Захар. Конечно, шансов вывести из транса Тахира было ничтожно мало, но ведь он жив. И Захару не совсем понятно, почему Грац вовсе не занимается этой проблемой. Тем более будучи врачом.

– Тахир мертв, – не поворачивая головы, сказал Грац. – Умер пару часов назад. Я понизил температуру в его каюте.

Ну вот, теперь действительно – последняя надежда. А если быть честным с самим собой, то надежды больше нет. Не было у Захара особой веры в таинственных зеленых человечков из инопланетного корабля с самого начала. И с каждой вылазкой к Хозяину Тьмы ее становилось все меньше.

– Как случилось, что вы потеряли визуальный контакт с Фрицем? – спросил Грац у Лившица.

– Вы тоже хороши, – огрызнулся Люциан. – У вас ведь был контроль его камеры.

– Мы и подняли тревогу, если помните.

– Помню. Так вот что было: Фриц свернул в другую сторону. Хорошо, он не успел улететь достаточно далеко – я нашел его сразу. Он висел в нескольких сантиметрах от стенки тоннеля и тянулся к ней рукой. Голой уже рукой.

Мембрана автоматической герметизации скафандра сработала как часы, огородив рукав от безвоздушного космоса и сохранив жизнь незадачливому биологу. Но руку сохранить не удалось – Лившиц то ли не нашел уплывшую куда-то в невесомости перчатку, то ли не стал ее искать вовсе. Клюгштайна он так и приволок с голой, устрашающе мертвой рукой, торчащей из толстого рукава скафандра, словно обрубок обгоревшего в лесном пожаре дерева. Когда с головы Фрица стянули шлем, он уже пребывал в нынешнем состоянии блаженной кататонии.

– Он прикасался к поверхности? – неожиданно спросила Гертруда. Она, как обычно, вела себя совершенно индифферентно, и о присутствии планетолога попросту забыли.

Лившиц ответил не сразу. Он долго молчал, видимо, восстанавливая в памяти картину случившегося. Потом подошел к терминалу, открыл запись изображения с камеры биолога на моменте, где в пляшущем из стороны в сторону поле зрения то и дело мелькали руки. Здесь они еще были защищены материалом скафандра, но правая настойчиво дергала замок левой перчатки. Потом на мгновение в углу картинки появилось мутное белесое пятно – замерзший воздух, вырвавшийся из рукава Клюгштайна, попал на объектив камеры, покрыв сверхпрозрачное стекло тонкой пленкой инея, которая тут же испарилась. Мельтешение света и тени. То и дело в кадре оказывается рука, быстро покрывающаяся сетью лопнувших капилляров и трещин на иссушенной и обмороженной коже. Десять сантиметров, пять. Вот палец почерневшим ногтем почти скребет по таинственному инопланетному материалу.

– Нет, – неожиданно резко произнес Лившиц. – Не прикасался. Во всяком случае, я этого не видел. И на записи этого тоже нет.

– На записи многого нет, – усмехнулась Гертруда. – И все же Фриц пытался именно прикоснуться. Он хотел взяться за него руками. Для этого он и снял перчатку.

– Да, – неуверенно пробормотал Лившиц.

Захару казалось странным поведение биолога – Клюгштайн совсем не производил впечатления сумасшедшего. Чудаковатого – да, но не безумца. Ведь он должен был понимать, к чему приведет его действие. Должен, и наверняка понимал. Но все равно снял перчатку.

– Зачем он это сделал? – пробормотал кибертехник. – Люциан, а вы не ощущали чего-то похожего? Какое-нибудь странное чувство не возникало?

Захар вспомнил, что они с внеземельцем перешли на «ты», но решил не афишировать этого, дабы поддержать видимость участия в заговоре.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, не возникало ли у вас какое-нибудь ощущение? Например – будто кто-то наблюдает за вами? – добавил он.

Лившиц зачем-то осмотрел Захара с ног до головы, пожал плечами и ответил:

– Нет, не возникало. Я, знаете ли, делом был занят.

– Фриц тоже не… – Захар хотел сказать «не красотами любовался», но, вспомнив, что именно этим Клюгштайн и занимался, умолк.

– Вот именно, – пробурчал Грац.

– Пойдемте, поможете мне навести порядок у Тахира, – сказал Грац Лившицу. – И с Фрицем нужно выяснить. Может, он придет в себя, когда проснется.

– Конечно, – сказал Люциан и отправился вслед за поднявшимся из кресла доктором.

Гертруда с Захаром остались в рубке одни. Обычно Станислав просил помочь кибертехника. Особенно после того, как они стали на ножах с Лившицем. Но сейчас он позвал именно внеземельца. Почему? Вероятно, у него имелся какой-то разговор к нему. Вполне можно было обсудить это по вирт-связи прямо здесь, никуда не выходя и соблюдая конфиденциальность – мысли нельзя подслушать, мысленную речь воспринимал только тот, к кому обращались.

Внезапно Захар понял, что с того самого момента, как они обнаружили Хозяина Тьмы, разговоры в вирт-эфире прекратились. Во всяком случае, он сам в них не участвовал. Что это – атавистический страх перед превосходящими силами противника? Или они с самого начала наделили космический корабль чужих мистическими свойствами? Подсознательно. Желание пасть ниц, протянув в мольбе руки к всемогущему божеству, выпросить если не спасения, то хотя бы милости. Жажда унизить себя и отдать собственную судьбу в чьи-нибудь руки никак не хотела покидать человеческое подсознание. Созданное тысячелетиями непонимания, серости, бедности и голода чувство вновь и вновь выползало из самых древних глубин мозга. Из тех, что несли в себе образы, рожденные еще в головах динозавров, если не саламандр и жаб. Пусть они решат за меня, пусть боги будут ответственны за мою серость, за мои страдания. Так легче жить, так проще и сподручнее. Только так нет результата, нет движения, кроме того, что создают ленивые волны мироздания, покачивая бессмысленно барахтающуюся в океане пространства жизнь. Вперед, назад. Вперед, назад. И лишь единицам может посчастливиться добраться до берега с вожделенными райскими кущами, лишь разуму даровано то, что позволяет загнать животный ужас перед высшими силами глубоко в недра мозга. Но его никогда не искоренить.

– Ты что-то чувствуешь, – сказала Гертруда. Именно сказала, а не спросила.

– Нет. О чем ты? – Захар прекрасно понимал, о чем толковала Герти. Он и сам не понял, зачем сделал вид, что ничего не происходит.

– Я знаю. Я вижу. Все что-то ощущают. Все знают. Но почему-то скрывают это. Ему это зачем-то нужно.

– Ему?

– Хозяину Тьмы.

Планетолог поднялась, остановилась на секунду возле Захара, потрепала его за щеку и, одарив кибертехника редкой для нее улыбкой, вышла из рубки.

Спустя час с небольшим Клюгштайн проснулся. Оцепенение, в котором он находился после возвращения с борта посланца звезд, оставило его. Он снова был привычным, немного чудаковатым Фрицем, доктором биологии, замечательным ученым.

Он сидел на кровати и, морщась, потирал предплечье левой руки прямо под блямбой повязки. Настроение у него, соответственно случаю, не было лучезарным, но и в истерику он не впадал. Даже пытался шутить.

– Все-таки объясните, Фриц, – уговаривал его Грац, – за каким чертом вы полезли на стену? Что с вами случилось?

Клюгштайн продолжал морщиться, словно от боли, и пытался перевести разговор в шутку. Захар, слушая бессодержательный лепет биолога, испытал легкий приступ дежавю – весь этот цирк сильно напоминал его недавний разговор с Гертрудой. «Все знают. Но почему-то скрывают это», – так она сказала. Фриц тоже определенно что-то знал. Неспроста он снял там перчатку, не от любви же к криотерапии^[14] голой рукой пытался ухватиться за стену. Он знал, зачем сделал это. Знал, но играл под дурачка, чтобы скрыть это от остальных.

Захар резко обернулся, поддавшись мимолетному давящему чувству чужого взгляда. Но сзади была только серая и невыразительная стена каюты Клюгштайна. Он вздохнул, повернувшись обратно, и успел заметить, как Герти быстро опустила взгляд. Она наблюдала за ним, она видела, как он только что оглядывался, будто параноик, ища несуществующего преследователя.

«Все знают».

«Герти», – позвал Захар по вирт-связи. Вдруг ему показалось, что виртуальная реальность корабля теперь тоже не в их власти, что там теперь хозяйничает чужой.

«Что?»

Захар просто махнул рукой – мол, ничего. Все работало. Просто какой-то внутренний тормоз не давал людям общаться с помощью мысленной речи. Боязнь быть раскрытыми? Но в чем? Что скрывал каждый из них? Да что там каждый! Что, собственно, было скрывать ему самому? Ощущение чужого взгляда? Бред какой-то.

Тогда почему он не говорил об этом остальным? Грац и Герти спрашивали его, но он оба раза соврал. Зачем? Причем не собирался обманывать, ложь вырвалась сама собой, в последний момент. Будто кто-то другой на мгновение завладел его языком, а после было неудобно оправдываться. Или это – боязнь показаться сумасшедшим, опасение стать изгоем?

Возможно, Грац знает, что это. Он врач, и психологические проблемы людей в дальнем космосе ему известны. Только ведь и он наверняка что-то скрывает.

«Все знают».

– У меня помрачение рассудка случилось, – пробормотал Клюгштайн. – Ничего не помню, что там было.

Он прятал глаза, тщательно рассматривая свои босые ноги, непрестанно тер увечную руку, хотя Грац сказал, что сделал блокаду и больно быть не должно. Биолог совсем не умел врать.

«Почему-то скрывают».

А Гертруда и сама ничего не сказала о своих ощущениях. О своей тайне.

Стало быть, теперь у каждого есть свое тайное знание. Свое тайное чувство. Оно тайно, но лишено смысла. Оно пустое, ему невозможно найти применения. Но оно личное, а от того становится важным. Каждый будет биться за него до последнего…

Захар почувствовал, что между лопатками, прямо по дорожке позвонков, медленно сползает капля пота. Он тряхнул головой, чтобы снять наваждение. Бестолковое роение мыслей прекратилось, но ужас, вселенный ими, остался. Неужели он на самом деле сходит с ума? Нет, он же нормальный. Хотя, наверное, все безумцы верят в то, что они нормальны. Некоторые, должно быть, даже считают себя нормальней остальных.

Он заметил, Герти то и дело бросала на него осторожные взгляды. Лившиц и Грац были увлечены Клюгштайном – они пытались добиться от него хотя бы чего-то, похожего на ответ. Но планетолог лишь делала вид, что слушает их. Она наблюдала за реакцией Захара, она хотела узнать, что скрывает он. Выведать его тайну.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал кибертехник. – Нужно проверить киберов: все ли нормально с их алгоритмами.

Захар повернулся, чтобы выйти, но в дверях его окликнул Грац.

– Вам нездоровится?

– С чего вы взяли?

Что он заподозрил? Теперь и Станислав?

– Вы весь испариной покрылись и дрожите, словно лист на ветру.

Захар провел рукой по лбу. Действительно, рукав сделался влажным, а ладонь немного дрожала. Да что же с ним такое?

– Зайдите позже ко мне в лазарет, – сказал Грац и вернулся к усиленно рассматривающему пол биологу.