Висенте Бласко-Ибаньес
Чудовище

Эта бродяга с белою, шелковистою шерстью произвела на свет потомство и, ввиду необходимости основаться где-нибудь на постоянное жительство, избрала с этою целью двор чудовища, может-быть в насмешку над этим ужасным человеком.

Надо было послушать, как отозвался на это извозчик. Разве это скотный двор, чтобы местные животные являлись со своими детенышами поганить его? Вот подождите, не станет он терпеть этого, а коли он рассердится всерьез, то Сумасшедшая с котятами мигом полетят и разобьются о ближайшую стену.

Но пока чудовище собиралось с силами, что бы швырнуть кошек в стену, и кричало об этом по сто раз в день, кошачье потомство продолжало спокойно лежать в углу, образуя клубок из черной и рыжей шерсти, в которой блестели и искрились маленькие глазки, и отвечало на угрозы извозчика насмешливым мяуканьем.

Нечего сказать, хорошее это было лето! Работы было мало, а жара стояла адская. Это сильно раздражало Пепе, и гнев легко закипал в нем ключом, а ругательства вырывались тогда из его уст, как пузыри в воде.

Имущие люди разъехались далеко, по своим Биаррицам и Сан-Себастианам, освежая там свои шкуры морскими купаньями в то время, как он жарился в своей душной конюшне. Жаль, что море не могло нахлынуть на берег и потопить этих паразитов! В Мадриде совсем не осталось людей, и работы было очень мало. Два дня уже не приходилось ему запрягать лошадей. Если дело пойдет так и дальше, придется ему, видно, съесть с картофелем своих святых патеров или наложить руки на домашнюю птицу, как он называл Сумасшедшую и её детенышей.

Однажды в августе в одиннадцать часов утра ему пришлось спуститься к Южному вокзалу, чтобы отвезти оттуда куда-то мебель.

Но уж пекло! На небе не было видно ни облачка, и солнце полировало, казалось, плиты тротуара и метало искры из стен.

– Ноно, голубчики! Чего тебе, Сумасшедшая?

И понукая лошадей, он отбросил ногою белую кошку, которая жалобно мяукала, стараясь пролезть под колеса.

– Но чего же тебе надо, проклятая? Убирайся, не то телега переедет тебя.