Вирджиния Вулф
Три гинеи

Но, как вы можете заметить, дочери образованных мужчин обладали, вероятно, иным видом влияния, не зависевшим от здоровья и социального положения, вина и еды, одежды и всех прочих удобств, делавших известные дома и их великих хозяек столь притягательными. Здесь мы, несомненно, вступаем на более твердую почву, потому как существовало одно политическое стремление, которое дочери образованных мужчин вынашивали в глубине души на протяжении прошедших полутора столетий – желание голосовать. Но стоит лишь задуматься, сколько времени потребовалось, чтобы добиться такого права, и сколько труда на это ушло, как мы приходим к выводу, что влияние нужно совмещать с богатством для достижения его эффективности в политических целях и что это влияние, которое есть у дочерей образованных мужчин, очень слабое по силе, медленное в действии и болезненное при использовании [11]. Великое политическое достижение дочери образованного мужчины, безусловно, стоило ей более одного столетия самых утомительных лакейских трудов, заставляло ее через силу добиваться своей цели, участвовать в демонстрациях, работать в офисах, высказываться на углах улиц, и, наконец, из-за того что она применила силу, отправило ее в тюрьму, где, скорее всего, до сих пор и держит. И разве не парадоксально, что помощь, которую она оказала своим братьям, когда те применили силу, дала ей, наконец, право называть себя, если и не полноценной дочерью, то хотя бы падчерицей Англии [12].

Похоже, на деле воздействие будет эффективным, только если оно подкреплено социальным положением, богатством и известным домом. Влиятельны дочери аристократов, а не образованных мужчин. И влияние такого типа описано выдающимся человеком вашей собственной профессии, покойным сэром Эрнестом Уайльдом⁵¹.

«Он заявил, что огромное влияние, которое женщины оказывают на мужчин, всегда было и должно оставаться косвенным. Мужчине нравится думать, будто он действует самостоятельно, когда в действительности он делает лишь то, чего хочет женщина; а та, в свою очередь, всегда позволяет мужчине думать, будто он всем заправляет сам, когда это не так. Любая женщина, интересующаяся политикой, имеет гораздо большую силу без права голосовать, чем с ним, ведь она может повлиять на голоса многих людей. Он чувствовал, что это неправильно – принижать женщин до уровня мужчин. Он уважал их и не хотел менять своего мнения, мечтая о том, чтобы благородный век рыцарей вообще не кончался, ибо каждый мужчина, у кого есть заботящаяся о нем женщина, любит быть героем в ее глазах» [13].

И так далее…

Но, если такова истинная сущность нашего влияния и все мы понимаем его принципы, получается, что оно – или недосягаемо, потому как большинство из нас – простые, старые и бедные люди; или заслуживает презрения, потому как многие предпочтут называть себя проститутками и отстаивать нашу позицию где-нибудь под фонарями Пикадилли⁵², чем использовать такое влияние. Если такова истинная сущность – косвенное воздействие – этого выдающегося оружия, мы должны обойтись без него, добавить свой ничтожный импульс к вашим гораздо более внушительным силам и вернуться к предложенному ранее написанию писем, вступлению в общество и выписки его фондам скудного чека. Подобный вывод кажется неизбежным и унылым окончанием погружения в изучение природы нашего влияния. Но ведь так и не было убедительно объяснено, почему право голосовать [14], которое само по себе почти ничего не значит, таинственным образом связано с другим, гораздо более ценным, правом дочерей образованных мужчин, под влиянием которого почти каждое слово в словаре было изменено, включая само слово «влияние». Вам и в голову не придет назвать эти слова преувеличением, если мы поясним, что они касаются права зарабатывать себе на жизнь.

Это право, сэр, даровано нам менее двадцати лет назад, в 1919 году, Актом⁵³, открывшим путь к профессиональному образованию. Двери частного дома распахнулись. В каждой сумочке был, или мог быть теперь, один сверкающий новый шестипенсовик⁵⁴, в блеске которого каждая мысль, взгляд и действие выглядели иначе. Двадцать лет по меркам времени – небольшой срок; сам шестипенсовик особой ценности не представляет, да и мы пока еще не имеем возможности пробежаться по биографиям, дабы узнать о жизни и взглядах владельцев этих новеньких монет. Но, быть может, в воображении мы способны увидеть, как дочь образованного мужчины выходит из тени частного дома и стоит на мосту, соединяющем старый мир с новым и, теребя в руках священную монетку, спрашивает себя: «А что же с ней сделать? На что она открыла мне глаза?». Нетрудно догадаться, что все вокруг предстало перед ней в новом свете: и мужчины, и женщины, машины и церкви. Даже луна, пусть и испещренная множеством кратеров, кажется ей белым, незапятнанным шестипенсовиком, алтарем, на котором она поклялась ни от кого и никогда больше не зависеть, словно рабыня, с тех пор как ей принадлежит право делать что хочется; священный шестипенсовик, который она заработала своим собственным трудом. Оценивая этот воображаемый образ критически, вы ведь не согласитесь с мыслью, будто профессия всего-навсего еще одна форма рабства, а, исходя из опыта, скорее признаете, что зависеть от профессии куда менее отвратительно, нежели – от отца. Вспомните свою радость от первой заработанной в адвокатуре гинеи и тот глубокий свободный вздох, который вы сделали, осознав, что зависимость от Образовательного Фонда Артура позади. Самое ценное в вашей жизни: дом, жена, дети, а также все, чего вы добиваетесь возможностью влиять на других людей – словно из магической искорки, способной и создавать, и разрушать, берет начало из той гинеи. Но каким было бы ваше влияние, живи вы до сих пор на 40 фунтов из семейного кошелька и к тому же в подчинении пускай даже самого благосклонного из отцов? Нечего и гадать – ничтожным. Поэтому, независимо от причин, будь то гордость, любовь к свободе или ненависть к лицемерию, вы должны понимать волнение, с которым в 1919 году ваши сестры начали зарабатывать, если и не гинею, то хотя бы шестипенсовик, и не станете презирать их гордость и то, что с тех пор они более не используют влияние, описанное сэром Эрнестом Уайльдом.

Само слово «влияние» тогда изменилось. Ныне дочь образованного мужчины имеет в своем распоряжении влияние, отличное от всего, чем она обладала раньше. Это не влияние Сирены⁵⁵; и не влияние дочери образованного мужчины, не имевшей права голоса; и даже не то влияние, которое она получила, когда уже смогла голосовать, но была лишена возможности зарабатывать себе на жизнь. Оно отличается, поскольку в его основе не лежат более ни шарм, ни деньги. У дочери образованного мужчины нет теперь нужды использовать свое обаяние для получения благ от отца или брата. С тех пор как семья не в состоянии наказывать ее финансово, она может открыто выражать свое мнение. Вместо поддакивания, которое зачастую было бессознательно продиктовано потребностью в деньгах, теперь она может искренне заявлять о том, что ей действительно нравится, а что нет. Короче говоря, не обязательно все время соглашаться – можно и критиковать. И теперь, наконец, она обрела бескорыстное влияние.

В общих чертах, именно такова сущность нашего нового оружия, влияния, которое может сейчас оказывать дочь образованного мужчины, когда она в состоянии зарабатывать себе на жизнь. Но встает другой вопрос, требующий обсуждения: а как ей использовать это влияние, дабы помочь вам предотвратить войну? И тут же становится ясно, что, если нет разницы между мужчиной и женщиной, которые зарабатывают себе на жизнь, в этом письме можно ставить точку. Ведь, если наши точки зрения совпадают, всего-то и нужно – добавить свой шестипенсовик к вашей гинее, следовать вашим методам и вторить вашим словам. Но, к счастью или несчастью, это не так. Разница между мужчиной и женщиной по-прежнему невероятно велика. И, чтобы доказать это, вовсе не нужно обращаться к сомнительным и опасным теориям биологов и психологов; мы можем апеллировать к фактам. Возьмем, к примеру, образование. Вы получали его в государственных школах и университетах на протяжении пяти-шести столетий, а мы – всего шестидесяти лет. Или, скажем, имущество [15]. У вас есть собственное, а не благодаря замужеству, право почти на весь капитал, все земли, ценности и привилегии Англии. А у нас вне брака таких прав практически нет. И ни один психолог или биолог не возьмется утверждать, что подобные различия одинаково влияют на формирование наших с вами умов и тел. Поэтому кажется неоспоримым и то, что «мы», столь отличающийся по образованию, наследию и традициям класс, безусловно должны разниться и в некоторых фундаментальных особенностях с «вами», чье тело, мозг и душа развивались в совершенно других условиях. Глядя на этот мир, мы видим его по-разному. Поэтому любая помощь с нашей стороны будет отличаться от той, которую вы сами себе способны оказать, и, возможно, ее основная ценность как раз и заключается в различии между нами. Следовательно, прежде чем согласиться подписать манифест или присоединиться к вашему обществу, необходимо определить, в чем конкретно заключается разница между нами, ибо, найдя ее, мы, быть может, заодно поймем, и в чем должна состоять наша помощь. Поэтому давайте начнем с простого: с яркой фотографии вашего мира – мира, каким его видим мы из окон частного дома; в тени Святого Павла⁵⁶, по-прежнему застящей нам глаза; с моста, соединяющего частный дом с общественной жизнью.

Ваш мир – мир профессий и общественной жизни – с этой точки зрения, несомненно, выглядит странным. Поначалу он производит чрезвычайно сильное впечатление. На довольно небольшом пространстве теснятся собор Святого Павла, Банк Англии⁵⁷, Мэншн-Хаус⁵⁸, массивные и мрачные стены Дома Правосудия⁵⁹, а на другой стороне – Вестминстерское Аббатство⁶⁰ и здание Парламента. Там, говорим мы себе, идя в этот момент по мосту⁶¹, наши отцы и братья проводят свою жизнь. На протяжении многих сотен лет они поднимаются по тем ступеням, хлопают дверьми, приходя на службу или чтение проповеди, зарабатывают деньги и управляют правосудием. Именно из того мира в частный дом где-нибудь в Вест-Энде⁶² поступают суждения и законы, одежда и ковры, говядина и баранина. Теперь и мы, поскольку разрешено, осторожно толкая скрипящие двери одного из этих храмов, на цыпочках входим внутрь, внимательно все осматривая. И ощущение колоссальных размеров, грандиозности строения тут же раскалывается на мириады кусочков изумления, смешанного с любопытством. В первую очередь, мы изумленно раскрываем рты при виде вашей одежды [16]. Как роскошно, как причудливо и богато украшены наряды мужчин, находящихся на государственной службе! То вы одеты в фиолетовое, а на груди – украшенное драгоценными камнями распятие; то плечи покрыты кружевами; то вы в мехах горностая и увешаны множеством цепочек с драгоценностями. А то носите парики, и ряды аккуратных завитков спускаются к шее. Надеваете шляпы: то овальные или треугольные, то конусообразные из черного меха, то сделанные из латуни, то украшенные голубыми и красными перьями. Иногда мантии полностью скрывают ноги, а иногда обнажают гетры. Накидки с вышивками львов и единорогов свисают с плеч; металлические кулоны и значки в виде звезд или окружностей блестят и сверкают на груди. Разноцветные ленты – голубые, пурпурные, малиновые – тянутся от одного плеча к другому. По сравнению с простой домашней одеждой сверкание публичного наряда ослепляет.

Но гораздо более странными являются два других факта, которые постепенно раскрываются нашему изумленному взору. Мало того, что целые группы мужчин похожим образом одеты зимой и летом (странная причуда вашего пола – менять наряды в зависимости от времени года, а не собственного вкуса и удобства), но каждая пуговица, розетка или лента, кажется, имеют для вас символическое значение. Некоторым позволено носить только простые пуговицы, другим – розетки; некоторые носят одну ленту, другие – три, четыре, пять или даже шесть. Каждая петля и лента пришиты строго на определенном расстоянии друг от друга: для одних людей – на расстоянии дюйма, для других – дюйм с четвертью. Кроме того, правилами устанавливается количество золотых полосок на плечах, тесьма на брюках, кокарды⁶³ на шляпах – но ни одна пара глаз не сможет различить все эти опознавательные знаки, не говоря уже о том, чтобы правильно их истолковать.

Куда более странными, чем символическая пышность одеяний, являются церемонии, где вы в них ходите. Здесь – встаете на колени, там – преклоняетесь; здесь шествуете позади мужчины с серебряным жезлом⁶⁴; а там – усаживаетесь в резной деревянный стул; здесь должны выказать уважение куску разукрашенного дерева; там – унижаться перед столом, укрытым роскошной тканью. И, что бы ни значили эти обряды, вы всегда исполняете их вместе, синхронно и в нарядах, подобающих конкретному мужчине и событию.

Все эти декорации и костюмы вне церемоний сперва кажутся нам чрезвычайно странными. Одежда, которую обычно носим мы, по сравнению с вашей, очень проста. Кроме основной функции – прикрывать тело – она выполняет две других: радует красотой глаз и, соответственно, привлекает внимание мужчин. Поскольку замужество до 1919 года – меньше двадцати лет назад – было единственной доступной нам профессией, исключительную важность одежды для женщины невозможно преувеличить. Она значила для нас не меньше, чем клиенты – для вашей работы, и, вероятно, была единственным способом соответствовать лорду-канцлеру⁶⁵. Но ваша одежда с ее великолепной отделкой, очевидно, выполняет другую функцию. Она не только прикрывает наготу, льстит тщеславию и радует глаз, но также информирует о социальном, профессиональном и интеллектуальном положении того, кто ее носит. Извините за сравнение, но ваша одежда словно ярлыки в бакалейной лавке. Только вместо надписей «маргарин», «чистое масло», «лучшее масло во всем магазине», ваша одежда сообщает: «Этот мужчина умен, он – магистр гуманитарных наук; а тот – очень умный человек – доктор литературы; а этот – самый умный – награжден орденом «За заслуги⁶⁶». Эта функция вашей одежды – оповещать, кто есть кто, – кажется нам исключительной в своем роде. По мнению апостола Павла, подобная демонстративность, по крайней мере для женщин, была неподходящей и постыдной, а всего несколько лет назад нам и вовсе было запрещено ее использовать. И до сих пор в нас жива традиция (или убеждение), что демонстрировать какое-либо превосходство, интеллектуальное или моральное, с помощью кусков металла, лент, цветных капюшонов и платьев – варварство, заслуживающее нашего осмеяния этих диких обрядов. Согласитесь, что женщина, кичащаяся материнством с помощью пучка конских волос на левом плече, едва ли показалась бы вам почтенной дамой.

Но как влияют эти различия между нами на интересующую нас проблему? В чем связь между портняжным блеском образованных мужчин и снимками мертвых тел в разрушенном доме? Далеко ходить не надо, связь между войной и одеждой очевидна; ваши изящные наряды носят и солдаты. Поскольку красный цвет и золото, латунь и перья не используют в настоящем камуфляже, понятно, что их дороговизна и чрезмерный блеск изобретены, дабы, с одной стороны, впечатлить всех величием Армии, а с другой – привлечь тщеславных молодых людей к службе. Здесь, тогда, различие между нами и сыграет роль; мы – те, кому запрещено носить подобную одежду – должны заявить, что одетый в нее человек не вызывает приятного и сильного впечатления. Наоборот, у него нелепый, неприятный, варварский вид. Но, будучи дочерями образованных мужчин, мы можем иначе использовать наше влияние и благоразумно воздействовать на людей своего класса – на образованных мужчин. Ведь в судах и университетах мы обнаружим ту же любовь к одежде. Там также носят бархат, шелк и меха. Можно сказать, что образованные мужчины, подчеркивая свое превосходство, как физическое, так и интеллектуальное, особыми нарядами и добавлением титула до или после своего имени в письмах, вызывают тем самым соперничество и зависть – чувства, которые, стоит открыть любую биографию, а не спрашивать у психологии, вносят свой вклад в поддержку войны. И, если мы называем нелепыми тех, кто подчеркивает свое отличие, и говорим, что они учат других презрению, мы должны сделать нечто, что косвенно воспрепятствует появлению чувств, ведущих к войне. К счастью, сегодня мы можем не только выразить свое мнение, но и сами отказаться от любых различий и униформ. Это был бы небольшой, но весьма конкретный вклад в решение стоящей перед нами проблемы – как предотвратить войну; вклад, который нам, благодаря иным традициям и образованию, сделать легче, чем вам [17].

Однако наш взгляд с высоты птичьего полета на эти вещи в целом не обнадеживает. Та цветная фотография, на которую мы с вами смотрим сейчас, и правда раскрывает некоторые детали; но она также служит напоминанием о том, что существует множество потайных комнат, в которые мы попросту не можем войти. Какое реальное влияние можем оказать на закон или бизнес, религию или политику мы – те, для кого многие двери по-прежнему закрыты, а в лучшем случае приоткрыты, мы – те, у кого за душой нет ни денег, ни связей? Кажется, на этом наше влияние и кончится, будто, выразив свое поверхностное суждение, мы сделали все, на что способны. Но ведь поверхность может иметь сильную связь с глубиной, и если мы в состоянии помочь вам предотвратить войну, то обязаны пытаться проникнуть глубже, в суть проблемы. Давайте думать в другом направлении, более привычном для дочерей образованных мужчин – о самом образовании.

Здесь, к счастью, на помощь приходит священный 1919 год. Именно он позволил дочерям образованных мужчин зарабатывать себе на жизнь, благодаря чему у них появилась возможность хоть как-то влиять на образование. Появились деньги для достижения целей. И почетные⁶⁷ казначеи взывают к ним о помощи. Чтобы доказать это, уместно сейчас наряду с вашим письмом привести другое – от одной женщины, которая просит денег на восстановление женского колледжа. А когда казначеи взывают о помощи, с ними, естественно, можно поторговаться. Мы имеем полное право сказать ей: «Вы получите от нас гинею на реконструкцию колледжа, если взамен поможете этому джентльмену, чье письмо также лежит сейчас перед нами, предотвратить войну». Мы можем добавить: «Вы обязаны научить наших детей презирать войну, почувствовать всю ее бесчеловечность и жестокость. Заставьте их никогда не поддерживать войну». Но какое образование в итоге мы получим по этой сделке? Какое образование научит детей презирать войну?

Этот вопрос настолько сложный сам по себе, что тем, кто, подобно Мэри Кингсли, никогда не имел университетского образования, он и вовсе покажется неразрешимым. И все же образование и его роль в попытке ответить на ваш вопрос настолько значимы, что любое пренебрежение возможностью понять, как надо воздействовать на молодежь через образование, дабы предотвратить войну, было бы малодушным. Поэтому давайте для начала спустимся с моста через Темзу и поднимемся на другой – рядом с одним из великих университетов; у каждого из них, видимо, есть и река и мост, на котором можно постоять. И каким же странным опять кажется нам этот мир куполов и шпилей, лекционных залов и лабораторий! Насколько сильно наш взгляд на него отличается от вашего! Тем, кто смотрит на этот мир глазами Мэри Кингсли, которой «позволялись и оплачивались только уроки немецкого», он может показаться настолько недоступным, необъятным и запутанным своими церемониями и традициями, что любая критика и замечания будут несерьезны. Мы вновь изумлены великолепием вашей одежды, зачарованы тем, как в воздух поднимаются жезлы и шествуют процессии, а взгляд наш столь ослеплен, что не способен заметить нюансы и тем более трактовать их – тонкие различия шляп и капотов, фиолетового и малинового цветов, бархата и ткани, головных уборов и мантий. Воистину святое зрелище! Слова песни Артура Пенденниса⁶⁸ срываются с наших губ:

 
Священное крыльцо,
Я на него не вхожу,
Но медленно брожу
Все вдоль ограды.
Жду я у священных врат,
Мечтая встретить взгляд
Моей отрады…
 

и дальше:

 
Я не войду с тобой.
Молись же, ангел мой,
Излей всю душу.
Невинный твой покой
Недолжною мечтой
Я не нарушу.

Но на тебя позволь
Смотреть, скрывая боль,
Моя святыня;
Так у запретных врат
На недоступный сад
Бросает скорбный взгляд
Изгнанник рая.
 

Но поскольку и вы, сэр, и почетный казначей фонда по реконструкции колледжа ожидаете ответов на свои письма, мы должны прекратить распевание старых песен посреди древних мостов и хоть как-то заняться вопросом образования.

Что же это за «университетское образование», о котором лишь слышали сестры Мэри Кингсли и ради которого они стольким пожертвовали? Что за таинственный процесс, длящийся примерно 3 года, который стоит целое состояние и превращает неотесанных людей в готовый продукт – образованного мужчину или женщину? Поначалу нет и тени сомнения в его высшей ценности. Биографические сведения – те, которые любой, кто умеет читать, найдет на полках публичных библиотек – единодушны в том, что образование – главное сокровище человечества. Биографии приводят два аргумента. Во-первых, большинство мужчин, управлявших Англией за последние 500 лет, правящих ныне в Парламенте и состоящих на государственной службе, получили университетское образование. Во-вторых, тот факт, куда более весомый, если учесть, какой тяжкий труд и лишения он подразумевает, чему также есть весомые доказательства в биографиях, что огромные денежные суммы были потрачены на образование за последние 500 лет. Доход Оксфорда за два года (1933 – 1934) составил 435 656 фунтов, доход Кембриджа за 1930 год – 212 000 фунтов стерлингов. Кроме того, каждый университет имеет и дополнительные доходы, которые, судя по одним только подаркам и завещаниям, время от времени упоминаемым в газетах, в некоторых случаях соизмеримы с основными [18]. И если учесть еще прибыль хотя бы самых крупных публичных школ: Итон, Харроу, Уинчестер⁶⁹, Рагби⁷⁰, – то мы получим настолько огромную сумму, что не останется и тени сомнения в невероятной ценности, назначенной людьми образованию. А изучение малоизвестных биографий людей бедных и необразованных докажет тот факт, что они приложили бы любые усилия и пошли на какие угодно жертвы, лишь бы получить образование в одном из лучших университетов [19].

Однако самое большое, по-видимому, доказательство ценности образования, которое предоставляют нам биографии, заключается в том, что сестры образованных мужчин не только жертвовали своим комфортом и удовольствиями ради обучения братьев, но и сами действительно жаждали знаний. Изучая тему постановлений церкви, действовавших еще несколько лет назад, – «… мне сообщили, что стремление женщин получить образование идет вразрез с волей Господа…» [20], – мы должны признать, что это стремление, похоже, было очень сильным. И если показать, что все профессии, которыми овладевали их братья, подошли бы и им самим, то вера в ценность образования окрепла еще больше. А если говорить, что единственная, доступная женщине профессия жены не только не требует специального обучения, но и само образование ей не нужно, ничего удивительного в том, что дочь образованного мужчины откажется от любых попыток и мыслей получить профессию, да еще пожертвует собой ради братьев. Бесчисленное количество женщин, бедных и неизвестных, станут экономить на расходах по дому, и лишь небольшое их число, знатных и богатых, откроют или профинансируют колледжи для мужчин. Так они и делали. Но страсть к образованию настолько свойственна человеческой натуре, что, читая биографии, вы обнаружите, несмотря на все традиции, насмешки и бедность, ту же страсть и у женщин. Чтобы доказать это, изучим только одну жизнь – жизнь Мэри Эстел⁷¹ [21]. Известно о ней немного, но вполне достаточно, чтобы увидеть, как почти 250 лет назад в ней уже была эта невероятно упрямая и, возможно, атеистическая жажда знаний; именно Мэри Эстел предложила открыть колледж для женщин. Примечательно и то, что принцесса Анна⁷² была готова дать ей 10 тысяч фунтов – весьма внушительную сумму для любой женщины тех времен, да и нынешних дней тоже. Но затем мы наталкиваемся на крайне интересный, с точки зрения истории и психологии, факт – в дело вмешалась церковь. Епископ Бернет⁷³ считал, что обучение сестер образованных мужчин поощрит ложный путь: другими словами – путь римского католичества христианской веры. В итоге деньги истратились на прочие нужды, а колледж так и не был построен.

Эти факты, одни из многих, демонстрируют лицемерие и двойные стандарты: образование хоть и ценность, но приносит пользу не всегда и не всем; оно полезно некоторым людям с определенными целями. Для укрепления веры в англиканскую церковь образование – благо; для поощрения римской церкви – наоборот; оно полезно для мужчин некоторых профессий, но вредит женщинам и их деятельности.

Таким нам видится ответ, даваемый биографиями: религия не молчит, но сомневается. И все-таки чрезвычайно важно не попадаться на уловки биографий и не отступать, а повлиять на молодежь через образование для предотвращения войны. Мы обязаны попытаться понять, чему учат сестер образованных мужчин в наше время, чтобы сделать все возможное, дабы использовать свое влияние в стенах университета, где оно может иметь наибольший успех. Теперь, к счастью, мы уже не зависим от биографий, которые неизбежно, ибо они затрагивают частную жизнь, пестрят бесчисленным количеством столкновений различных взглядов и мнений. Сейчас нам понадобится то, что имеет отношение к жизни общественной – история. Любой человек может обратиться к летописи тех государственных органов, которые записывают не болтовню обычных людей, а используют и передают продуманные суждения образованных мужчин парламента и сената.

История сразу же сообщает, что примерно с 1870 года, как в Кембридже, так и в Оксфорде, существуют колледжи для сестер образованных мужчин. Но также она говорит, что любая попытка обратить молодежь против войны, в колледжах и останется. Для них это по меньшей мере пустая трата времени и сил – говорить о влиянии на молодежь; бесполезно ставить условия, прежде чем позволить почетному казначею иметь гинею в кармане – легче успеть на ближайший поезд до Лондона, чем открыть «священные врата». «И где, – спросите вы, – подтверждение этому?» Где пусть прискорбные, но достоверные факты? Что ж, выложим их перед вами, предупредив только, что взяты они из архивов, которые любой может самостоятельно изучить в библиотеке университета, в котором вы не учились – Кембриджа. В связи с этим ваше суждение не будет искажено предвзятостью, воспоминаниями студенческих лет или благодарностью за полученные знания – оно будет беспристрастным.

Вернемся к тому, на чем остановились: королева Анна скончалась, умерли епископ Бишоп и Мэри Эстел, но стремление женщин открыть свой колледж осталось. Кроме того, оно крепло и к середине XIX века стало настолько сильным, что под расселение студенток в Кембридже был арендован целый дом, пусть и не слишком хороший: без сада и посреди шумной улицы. Затем появился еще один – на этот раз получше, хотя на самом деле там не хватало спортивной площадки, а в сильный дождь над столовой протекала крыша. Но и этого оказалось недостаточно: жажда образования была такой сильной, что требовалось еще больше комнат, сад для прогулок и игровая площадка. Поэтому был нужен еще один дом, для постройки которого, как сообщает история, требовались деньги. И вы, вероятно, подвергнете сомнению тот факт, что средства эти были взяты в долг и скорее подумаете, что их дали безвозмездно. «Другие колледжи, – скажете вы, – были обеспечены; все они косвенно, а иногда и прямо, получали доход от своих сестер». В качестве доказательства есть ода Грея⁷⁴, процитируем строки песни, которой он приветствует благотворителей: графиню Пембрук⁷⁵, основательницу Пембрук-колледжа⁷⁶, графиню Клэр⁷⁷, основательницу Клэр-колледжа, Маргариту Анжуйскую⁷⁸, основательницу Квинса⁷⁹, графиню Ричмонд и Дерби⁸⁰, основательницу Сент-Джонса⁸¹ и Крайстс-колледжа⁸².

 
Что есть роскошь? Что есть сила?
Тяжкий труд на плечах!
«Что же в награду?» – мы сразу спросили.
Память о самых приятных вещах.
Веянье свежести сладкой весны,
Сладкие сборы – пчелок труды,
Музыка сладкая, словно дыханье,
Слаще нее – тихий голос признанья [22].
 

«Здесь, – скажете вы сухой прозой, – представился удобный случай вернуть долг». Для чего нужны были те деньги? Ничтожные 10 тысяч фунтов – сумма, которую епископ перехватил почти 200 лет назад. Думаете, прожорливая церковь изрыгнула их обратно? Уж она-то редко расстается с нажитым. Или скажете, что процветающие колледжи с радостью решили почтить память своих великих благодетельниц? Неужели это настолько значимая сумма для колледжей вроде Сент-Джонс, Клэр или Крайстс? Земля ведь тоже принадлежала Сент-Джонсу. Но она, якобы выяснилось потом, была арендована; а 10 тысяч фунтов так никто и не дал – указанную сумму с трудом собрали из собственных кошельков. Среди благотворителей была одна дама, которую следует увековечить, потому как она пожертвовала целую 1000 фунтов; анонимные же люди получат только благодарности; их вклады варьировались от 20 до 100 фунтов. Другая дама, благодаря наследству матери, смогла предложить свои услуги преподавателя безвозмездно. Жертву приносили и сами студентки, заправляя постели и моя посуду, воздерживаясь от удобств и излишеств в еде. 10 тысяч фунтов – не такая уж и скромная сумма, если ее нужно выскрести из худых кошельков и карманов молодежи. Чтобы собрать эти деньги, потребовались время, силы, ум и, конечно, жертвы. Разумеется, несколько образованных мужчин были очень добры, соглашаясь читать лекции своим сестрам; но другие совсем наоборот – отказывались наотрез. Некоторые были милосердны и поддерживали сестер, остальные – лишали их всяческой помощи и уверенности в себе [23]. Тем не менее – не мытьем, так катаньем – наступил тот день, как сообщает история, когда первая женщина сдала экзамен. И тогда учителя, директрисы, или какие еще там были у них звания – весьма сомнительные, судя по всему, если женщина не получает за них ни гроша, – спросили канцлеров и директоров⁸³ (звания, в которых невозможно усомниться, по крайней мере в данном случае) о том, можно ли девушкам, сдавшим экзамены, гордиться этим и, подобно джентльменам, использовать аббревиатуры после своих имен. И это было бы логично, ведь, как вполне уместно нынешний глава колледжа Тринити, сэр Дж. Дж. Томпсон⁸⁴, О.З.⁸⁵, Ч.К.О.⁸⁶ подшучивает над «простительным тщеславием» тех, кто пишет аббревиатуры после своего имени, «большинство людей, не имеющих какого-либо звания, придают гораздо большее значение буквам Б.И.⁸⁷ после имени человека, нежели те, кто имеет звание на самом деле. А поскольку директрисы школ предпочитают нанимать людей с аббревиатурой, то студентки Ньюнема⁸⁸ и Гертона⁸⁹, не имеющие прав использовать буквы Б.И. после своего имени, находятся в крайне невыгодном положении при собеседовании на должность». И, Бога ради, неужели что-нибудь заставило бы их не приписывать Б.И. после имени, коль скоро помогало им пройти собеседование? На этот вопрос у истории нет ответа; его следует искать в психологии, в биографиях, но именно история снабжает нас фактами. «Предложение, однако, – продолжает директор Тринити – просьба разрешить использовать Б.И. тем, кто сдал экзамены, – вызвало серьезнейшее неприятие… В день голосования был огромный наплыв приезжих, и его отвергло подавляющее большинство людей с перевесом 1707 к 661. Я уверен, что соотношение голосов никогда бы не сравнялось. Поведение некоторых студентов после объявления результатов в Доме Сената было исключительно неподобающим и постыдным. Многие из них покинули здание и по пути к Ньюнем-колледжу повредили бронзовые ворота, возведенные в качестве мемориала мисс Клаф⁹⁰, его первой директрисе» [24].