Эльвира Смелик
Зови меня Шинигами. Дикая охота

Лишь тот, кто познал ужас ночи, может понять сладость наступления утра.

Брэм Стокер «Дракула»

Часть 1. Между ангелом и зверем

Пролог. Действительно живой

– И что дальше, Кайдаш? – прозвучал вопрос.

Голос сердитый, раздражённый, нетерпеливый. Ждал ответа, подробного и обязательно обнадёживающего, точного рецепта, позволяющего удачно разрешить проблему. Но Кайдаш пожал плечами и ответил не менее сердито и раздражённо:

– А я откуда знаю! Вам же понадобилось его возвращать. Не мне. Вот и думайте сами.

Произнёс, отвернулся и с силой стиснул зубы, потому как прекрасно знал, что они способны придумать, дозволь им решать самим.

Не заморачиваясь, самое простое – в расход. Но сначала прикинут, какую можно извлечь пользу напоследок, чтобы хоть как-то оправдать затраченные средства и усилия. А при том, что никаких действий однозначно не добиться…

Не хочется строить предположения дальше.

– Ты бы, конечно, его отпустил? – в голосе появились сарказм и, одновременно, угроза.

– Я и отпустил уже, – невозмутимо сообщил Кайдаш.

Нарочно. Со злорадством отметил, как вытянулось и исказилось лицо собеседника, но тут же осознал, что ведёт себя по-детски, что подобная мелкая месть слишком глупа и совершенно бессмысленна, поэтому добавил:

– В прошлый раз.

Собеседник громко выдохнул, спустил распиравший изнутри пар недовольства, возмущения и, возможно, даже ненависти, и попытался прожечь взглядом.

Они никогда не ладили, хотя занимали почти одинаковые должности – руководили проектом. Да, почти одинаковые. Полномочия-то имели разные.

Кайдаш – всего лишь учёный. Хотя и довольно необычный, соединяющий в себе и в своей работе, казалось бы, несоединимое: официальную науку и магию. Вот к нему и прислушивались только тогда, когда дело касалось исключительно науки и магии. Он и сам понимал, что в действительности являлся не столько руководителем, сколько старшим исполнителем, что от него тоже многое скрывали. Настоящей полнотой и власти, и информации обладал только Полковник.

У того, конечно, помимо звания были фамилия, имя и отчество, но Кайдаш не любил их произносить.

Тоже, наверное, ребячество. Глупость. Ещё одна мелкая, недостойная месть. И что?

В разговорах он старательно обходился без обращений, а во всех прочих случаях произносил с возникающим самим по себе лёгким пренебрежением: «Полковник».

Полковник перестал буравить Кайдаша взглядом, как-то вдруг расслабился, хмыкнул, проговорил весьма миролюбиво:

– Знаешь, а может это и к лучшему, – даже улыбнулся уголками губ, заметив удивление в глазах Кайдаша. – Ну… – он выдержал намеренную паузу, – что ты его отпустил… в прошлый раз. Теперь у парня большой опыт работы, – ещё раз хмыкнул, насмешливо, – «в полевых условиях». Цены ему нет. Только бы расшевелить его теперь.

Его поддельное добродушие и весёлость разозлили Кайдаша, хотя он и старался держать эмоции при себе, не реагировать слишком бурно. Но тут зацепила фраза, про «цены нет», и получилось слишком жёстко и колюче, словно не говорил, а выцарапывал гвоздём по металлу.

– Его планируют продать?

Полковник поджал губы, приподнял брови и развёл руками.

– Пока точно «нет». Можно сказать, на данный момент он у нас единственный завершённый образец. Не идеальный, конечно. Идеального-то мы по его вине лишились.

– По его вине? – повторил Кайдаш, теперь уже не сумев скрыть негодования.

– Ну ты не цепляйся к словам-то. – Прямо сейчас Полковник не улыбался, но по обычно несвойственному ему благодушному выражению лица становилось понятно, он упивался этими дурацкими подколками и шуточками, задевающими Кайдаша. – Лучше приведи его в рабочее состояние. Где там у него кнопочка «включение»? Куда ты приделал?

И, показалось, сейчас даже снисходительно похлопает по плечу. Но каждый новый хлопок будет всё сильнее. Так постепенно и вколотит Кайдаша в пол, чтобы не высовывался, чтобы знал своё место.

Кайдаш знал и без подсказок, поэтому не предупреждая, не прощаясь, взял и развернулся, зашагал по коридору. Хотя и получилось, будто стремглав побежал выполнять распоряжение Полковника. Да и ладно!

Сканер считал отпечатки пальцев, система проверила допуск, в стене что-то тихо щёлкнуло, и дверь приоткрылась. Кайдаш толкнул её, вошёл внутрь сектора. Прежде чем попасть в нужное помещение, придётся засвидетельствовать свою личность ещё пару раз.

Это прикладывание ладони к стеклу сканера почему-то ассоциировалось не со строгостью пропускной системы, а с мелодраматическими моментами в фильмах. И Кайдаш опять почувствовал раздражение, а ещё неожиданно защемило в груди.

Он вошёл в кабинет со стеклянными стенами, включил монитор, вывел на экран изображение с нужной камеры наблюдения. Зачем только? Прекрасно знал, что увидит. Всё по-прежнему. Словно стоп-кадр, фото-заставка на экран.

Ши сидел на полу, привалившись спиной к стене, одна нога вытянута, другая согнута в колене, голова чуть наклонена набок, глаз не видно под длинной белой чёлкой. Неподвижен. До такой степени, что кажется неживым. Рисунком на этой светлой стене, который выполнен умелым художником, способным создавать 3D-картинки. И нестерпимо хочется протянуть руку, тряхнуть за плечо, чтобы убедиться: он действительно настоящий. Действительно живой.

Протянуть руку… Нет. Даже находясь рядом, Кайдаш не решался прикасаться к Ши, и тем более не решался задействовать свои способности. Боялся почувствовать что-то, с чем не сумеет справиться.

Что за блажь глупейшая в голову пришла – дать парню такое имя? Клеймо, сделавшее его неприкасаемым в обоих пределах. И смерть не трогает, но и жизнь сторонится.

Вот и сейчас он непонятно где. Между реальностью и небытием. Он так умеет, отключиться от всего внешнего, да и внутреннего тоже, будто впасть в анабиоз. Или в кому. Не думать, не чувствовать, просто существовать на грани. Тогда и регенерация ускоряется, и боль притупляется. Видимо, любая.

Здесь, в своей комнате, если его не беспокоят, он всегда в подобном состоянии. Послушно оживает, когда к нему приходят, когда велят: «Вставай! Идём!» Но действия выполняет исключительно те, которые от него требуют. Более ничего, ни единого лишнего движения. Встаёт, идёт, но, кажется, так и остаётся в прежнем режиме – «не думать, не чувствовать».

Конечно, больше всего интересовались, сильно ли он изменился за прошедшие пять лет, не утратил ли прежние способности, приобрёл ли новые. Каковы теперь его физиологические показатели и пределы? Подробно исследовали. Но что бы с ним ни делали, Ши оставался абсолютно безучастным.

Именно, безучастным. Лучшего слова не подберёшь. Словно всё происходило не с ним. Наверное, если бы его вздумали вскрывать, по живому, без анестезии, Ши бы даже не поморщился. И от этого неестественного, какого-то мёртвого равнодушия Кайдаша болезненно коробило и выкручивало. Будто вскрывали его самого. Без анестезии. Изнутри.

Он больше не мог смотреть, отключил монитор, направился к двери. Не задумывался о маршруте, ноги сами несли.

Несмотря на давний инцидент, допуск в комнату Кайдашу оставили. Только хозяину помещения не разрешалось входить, а тем более выходить самостоятельного.

Тот не шевельнулся и, уж конечно, не повернулся в сторону посетителя, и Кайдашу стало не по себе. Опять испугался: живой ли Ши на самом деле. А вдруг всё-таки…

Он застыл в нерешительности, всмотрелся пристально, но разглядел, как едва заметно, чересчур медленно и ровно вздымается грудная клетка при дыхании. Подошёл, встал рядом и не знал, что теперь делать.

Зачем вообще притащился сюда? Его появление опять будет проигнорировано, если он не обратится, как другие, с приказом, напоминающим команды для выдрессированной собаки.

За спиной зашелестела отъезжающая в сторону дверь, и сразу прозвучало:

– О, Кайдаш, ты тоже здесь? Вот и отлично. Не придётся тебя искать.

Кайдаш обернулся, вопросительно глянул на входящего Полковника. Тот не стал объяснять, пока не подошёл вплотную, лишь тогда произнёс:

– Вот, решил помочь. Раз у тебя пока никаких идей нет. Зато у меня появилась. Точнее, подбросили только что. Ну, то есть подвезли.

Полковник приблизился к Ши, прихватил двумя пальцами ткань футболки на его плече, потянул вверх.

– Подъём, парень! Пошли!

Ши шевельнулся, согнул в колене вторую ногу, медленно поднялся и первым двинулся к двери. Не спрашивая: куда? зачем? Кажется, он вообще не произнёс ни слова с момента возвращения. Во всяком случае, при Кайдаше.

Полковник потопал следом, но до этого успел бросить:

– Кайдаш, давай и ты с нами.

И он тоже пошёл, встревоженный мыслями о том, что Полковник мог придумать. Явно же ничего хорошего. И худшие опасения подтвердились, как только Кайдаш понял, куда они идут.

Если в противники для образцов выбирали людей, бои проходили на открытой, довольно просторной арене, похожей на обычную спортивную. Существовала ещё одна, более всего напоминающая огромный тщательно укреплённый ящик.

Стены, пол, потолок – абсолютно одинаковые, даже границы между ними замечаешь не сразу. Всё отделано материалом повышенной прочности. Изнутри помещения входная дверь дополнительно защищена решёткой, словно крепостные ворота. На всю ширину противоположной стены – смотровое окно.

Стекло тоже повышенной прочности, надёжней, чем в иллюминаторах глубоководных аппаратов, спокойно выдерживающее даже автоматную очередь. К тому же с односторонней прозрачностью. И есть ещё одна решётка. Она загораживала вторую дверь, ведущую в закуток. Совсем небольшой, два на два метра. В нём обычно дожидалась момента, когда её выпустят, какая-нибудь скрытая тварь.

Кайдаша редко приглашали на подобные мероприятия, он сам их малодушно избегал, но сегодня…

Он с силой втянул воздух, оторвал глаза от пола, сквозь окно заглянул внутрь помещения.

На фоне абсолютного однообразия обстановки сразу бросились в глаза лежащие возле правой боковой стены кинжалы.

Тоже ждут.

Входная дверь открылась, вошёл Ши, напутствуемый очередным приказом, направился к кинжалам, присел, подобрал их с пола, и они тут же словно срослись с его ладонями. А он выпрямился, развернулся в сторону решётки, из-за которой должна была появиться тварь.

Всё замерло. И тишина. Кайдаш даже услышал, как дышит рядом Полковник. А через мгновение раздался едва различимый шелест поднимающейся вверх двери, заглушивший его раскатистый рык и жалобный лязг металла.

Тварь с налёта бросилась на решётку, врезалась грудью, чиркнула когтями. Да так и не отступала, налегала всей тушей, пытаясь выдавить или протиснуться сквозь редкие прутья. Пробовала перегрызть их, вырывала зубами. Капала слюной.

Звероподобная, похожая на гиену. Клочкастой пятнистой шкурой, стоящей торчком полоской шерсти на загривке, непропорциональностью сложения – задние лапы слишком короткие. Только размером гораздо крупнее, и морда длиннее. С мощными челюстями, с огромными клыками, не умещающими в пасти, напоминающими о древних саблезубых предках. Тварь рычала, повизгивала, вроде даже стонала, и не сводила горящих диким огнём голодных глаз с расположившегося напротив человека.

Кайдаш хорошо видел обоих: и беснующегося монстра, и застывшего Ши.

Тот стоял, как обычно. Ноги нешироко расставлены, голова наклонена вперёд, выпрямленные руки вдоль тела, в каждой по кинжалу. Неподвижен, как изваяние. И вдруг…

Мелкое шевеление – чуть распрямились пальцы левой руки. Кинжал выскользнул из них, звякнул об пол, второй упал на мгновение позже.

– Что ты делаешь? – совсем тихо прошептал Кайдаш и сам себя не услышал. Голос пропал или силы дыхания не хватило, чтобы получились звуки. – Что ты делаешь?

Новое движение – Ши поднял голову, а потом и вовсе запрокинул. Подбородок вперёд, напряжённая линия шеи, беззащитно открытая.

Подставился по полной? Да?

Даже тварь, похоже, озадачилась, перестала бросаться на решётку, замерла. Или почувствовала то, что Кайдаш никак не мог предугадать.

Решётка дрогнула сама по себе, медленно поползла вверх. Тварь ожила, припала на передние лапы, изготовившись.

– Стоп! – заорал Кайдаш.

Ни разу в жизни ещё так не орал, и его истошный вопль не смогли оставить без внимания. Решётка, приподнявшись всего сантиметров на пятнадцать, остановилась, а Полковник пронзительно глянул, приоткрыл рот, но Кайдаш опередил его.

– Прекрати это. Скажи, чтобы закрыли. Скажи, чтоб не выпускали тварь.

Та уже не дожидалась, разочарованно и злобно визжа, ломилась в образовавшееся отверстие. Но пролезала только морда, и тварь отчаянно скребла пол, словно пыталась прокопать лазейку.

– Почему? – проговорил Полковник, чуть ли не по слогам, холодно и вроде даже презрительно.

– Сам же видишь, – процедил сквозь стиснутые зубы Кайдаш. – Он не собирается сопротивляться. Просто позволит зверю себя убить.

Полковник хмыкнул.

– Думаешь? А вот я не уверен. – Он посмотрел в окно. На тварь, потом на Ши. – Как почувствует на себе эти острые зубки, так и очнётся. Зашевелится. И кинжалы свои похватает.

Глаза злорадно поблёскивали – дразнил, издевался.

– Ты же прекрасно знаешь, что не зашевелится.

Знал, ещё как знал, но нарочно тянул время, молчал. А секунды заполнялись нетерпеливым рёвом твари и быстрым, сливающимся в непрерывный скрежет шкрябаньем когтей по полу. Тогда Кайдаш скомандовал сам.

– Закрывайте решётку. Убирайте тварь.

Полковник не остановил, не перебил, не возмутился. Задумчиво наморщил лоб, театрально вздохнул.

– Бесполезно, да? Считаешь, что с ним не справиться? – обратился к Кайдашу, будто бы ища сочувствия.

Тот не успел ответить. За него постарались.

– Ну почему же? – донеслось из-за спины.

Кайдаш удивлённо обернулся. В этом коридоре они находились вдвоём с Полковником, по крайней мере, сначала. Но оказалось, рядом ещё кто-то был, просто пришёл он позже, и Кайдаш не заметил его появления.

Совершенно незнакомый человек. Невысокий, худощавый, в очках. Раньше он стоял, привалившись спиной к стене, а сейчас оттолкнулся от неё, сделал шаг к Кайдашу.

– Если по-хорошему никак не договориться, у нас найдётся другой способ. – Голос негромкий, спокойный, но уверенный. – Безотказный. Если, конечно, получится.

Кайдаш растерялся, ещё толком не успел осознать сказанное, на автомате спросил:

– А если не получится?

Незнакомец невозмутимо дёрнул плечом, поправил немного сползшие по переносице очки.

– Разве в этом проблема? Такой как сейчас, – он мотнул головой в сторону Ши, – парень вам всё равно никому не нужен. Всё равно же от него избавитесь. Так какая разница? А тут есть шанс оправдать затраченные усилия и средства. А заодно опробовать новую технологию. – Он снова посмотрел на Ши, пристально, оценивающе. – Его можно как-то нейтрализовать на время?

Глава 1. Что не сбудется – позабудется

Дверь захлопнулась за спиной.

Какое-то слишком многообещающее событие, классическая завязка новой истории: всё, что когда-то произошло, осталось позади, а сейчас перед тобой расстилается неизведанный путь, ведущий…

Достаточно сказочек!

Кира спустилась по щербатым ступенькам полуразвалившегося монастырского крыльца, не стала оглядываться, а уж тем более возвращаться. Всё равно за проржавевшей дверью окажется совсем другое место, а не то, которое она только что покинула. С чувством выполненного долга, между прочим, с надеждой, что теперь-то с ней всё будет в порядке, а внезапные выпадения из реальности и необъяснимые приступы злобы ушли вместе с потоками Источника, растворились в наполнивший мир магической силе.

Теперь Кира самый нормальный человек. Если не считать способности видеть скрытые сущности. Это осталось, потому что изначально жило в Кире, потому что являлось такой же индивидуальной чертой характера, как, например, неубиваемая доверчивость или склонность к гуманитарным наукам.

Теперь – скорее домой. Родители, наверное, с ума сходят. От Киры же некоторое время не было никаких вестей.

Не провели в Сумеречный храм электричество, не налепили розеток на каменные стены, не подумали, что кому-то понадобится срочно зарядить мобильник.

Ну вот, опять она заёрничала. Хотя темы для этого неподходящие.

С Кирой всегда так, если накатывает тревога, если пропадает уверенность и внезапно становится не по себе, даже немного страшно, а почему, никак не разберёшь, она начинает стоить из себя сильную и дерзкую, насмешничает над ситуацией, а на самом деле над собой и своими чувствами.

Вроде нет причин, но волнение не покидает, и такое впечатление, будто не замечаешь чего-то важного: пропустила, промчалась мимо или забыла прихватить с собой. Поминаешь, что впереди ожидает только хорошее – прогнозируемое, предсказуемое, желанное, – а до конца как-то не верится.

Точно, надо скорее домой. Или всё-таки остаться тут на денёк?

Остаться? Зачем?

С этим городом ничего не связывает, кроме жутких неприятных воспоминаний.

Жутких… неприятных…

Настоятель сказал, он ушёл на следующий же день, о ней даже не спросил. Оклемался и смылся, по-английски.

Да и правильно. На фиг он Кире сдался? Теперь-то уж точно – без необходимости. Больше она не связывается со скрытым миром. Будет жить как обычный человек. Обычный… человек…

Сейчас вроде бы вечер. Если найдётся в расписании подходящий поезд, утром Кира окажется дома. Поэтому отсюда – прямо на вокзал, и никаких отклонений от маршрута.

Как добраться до вокзала, она помнит прекрасно, и сегодня это должно закончится благополучно. И вообще, всё хорошо. Немного прохладно, не по-летнему, но оттого даже приятно, гораздо лучше, чем жара и духота. Подсинённый сумерками воздух наполнен цветочными ароматами, дышать ими сладко и вкусно, а Кира – адекватная, и едет домой.

Сколько раз она уже повторила это словосочетание? «Ехать домой». Ну и что? Может повторить ещё хоть тысячу, потому что ей жутко нравится его произносить. И в мыслях, и вслух. Вот сейчас возьмёт и заорёт на всю улицу: «Я еду домой! Ты слышишь?»

Та-ак! А вторая фраза к чему? Кто должен услышать? Домá? Окрашенное закатом небо? Прохожие? Да им всё равно, им нет никакого дела до Кира. Но и ей до них нет никакого дела. Квиты.

Она рассчитывала, что быстро заснёт в поезде, а когда проснётся – уже конечная станция. Но долго ворочалась на узкой полке, вслушивалась в ритм, отстукиваемый колёсами, и почему-то пыталась уловить в нём нечто осмысленное, а провалилась в сон уже где-то под утро. Странный такой сон, насквозь пронизанный плачем маленького ребёнка, который сводил Киру с ума.

Ребёнок не надрывался от громкого требовательного крика, скорее, хныкал, жалостливо и горько. Как будто плакал очень давно и уже устал и отчаялся. Кира не смогла слушать его безучастно.

Неужели кто-то оставил малыша в одиночестве? Что с ним? А, главное, где он?

Судя по звуку – где-то рядом. Но сколько Кира ни вертелась, ни оглядывалась по сторонам, так и не обнаружила поблизости никаких младенцев.

Наверное, надо поискать. Но как? Вокруг серая пустота, туманная перспектива съедает чёткие очертания. Да вроде и нет там ничего, в перспективе.

Так Кира и металась весь сон, пытаясь отыскать в пустоте несуществующего ребёнка, и проснулась ещё больше растревоженная. Рывком подскочила, будто и наяву собиралась куда-то бежать. Сердце бешено колотилось, и уши по-прежнему старались уловить плач.

Но нет, кругом тишина. Точнее сдержанные шуршание и шелест, типичные звуки для просыпающегося вагона. Хлопнула дверь в тамбур, кто-то прошёл мимо, помахивая полотенцем, на соседней полке женщина аккуратно сворачивала одеяло, а на боковой всё ещё безмятежно дрых мужичок средних лет.

Что за нелепость? Конечно, случается такое: носишься во сне, пытаясь поймать нечто неуловимое. Но почему ребёнок? У Киры в мыслях нет никаких детей. А, может, где-то в вагоне ночью действительно плакал малыш, и его всхлипы навеяли Кирин сон?

Она и в реальности вертела головой, оглядывалась по сторонам, когда сходила с поезда, когда стояла на перроне. Отчего-то казалось важным непременно убедиться, что настоящий ребёнок и правда существует, но в густой суетливой толпе так ничего и не разглядела.

Тоже как во сне. Только там было пусто, а здесь – слишком много всего. Но не маяться же бесконечно из-за подобной ерунды, не гоняться же за миражами. Кира совсем скоро окажется дома, с папой и с мамой.

Да, Кира взрослая, и из её уст эта фраза, скорее всего, звучит чересчур инфантильно и глупо, учитывая ещё и восторженные интонации, с которыми она произносится. Да плевать!

Двадцать минут на автобусе, потом вдоль по улице, поворот направо, двор, дом, подъезд, нужный этаж и квартира. Родная квартира. Кира не стала искать ключи, надавила кнопку звонка. Услышала приглушённые шаги, и сердце опять бешено заколотилось.

Дверь распахнулась. Мама!

– Кира! – то ли всхлип, то ли судорожный вздох.

Мама покачнулась, привалилась к косяку и тихонько сползла вниз, скользя по нему боком.

***

А Кира-то думала, прошло всего несколько дней с момента её появления в Сумеречном храме. Ну максимум – две недели. А на самом деле прошёл почти год. Почти год!

Потому и погода оказалась не по-летнему прохладной. Ведь весна ещё, май, а сладкий аромат в воздухе – от цветущей сирени.

Её не было больше десяти месяцев. Даже представлять жутко, что испытали родители, как прожили всё это время: между надеждой и отчаянием, между верой в лучшее и страхом больше никогда не увидеть свою дочь.

Они будто выгорели изнутри. У папы седых волос стало больше, чем обычных, а мама… Трудно выразить в словах, что изменилось в ней, но сразу же видно – изменилось. И радость от Кириного возвращения всё равно не перекроет окончательно ужас последних месяцев, всё равно он останется сидеть занозой в их сердцах, и Кира ничем не может помочь.

Она сама даже понятия не имеет, что происходило с ней столько времени. Не представляет, чем оправдаться, не помнит. Совершенно ничего не помнит.

Неужели почти год провалялась в беспамятстве после слияния с Источником, после удара кинжалом? Тогда почему настоятель не предупредил, не рассказал правды? Кире и в голову не могло прийти, что промелькнули уже не дни, месяцы. Разве это столь незначительная ерунда, что о ней не стоило бы упомянуть?

Почему настоятель умолчал? И почему не сообщил родителям Киры, что она жива? С его-то силой легко нашёл бы способ, но заставил их мучиться столько времени. Настоятель же справедливый и мудрый. Он же должен был понимать.

Кира напрягала память, пыталась вспомнить хоть что-то. Бесполезно. Так и сохранялось впечатление, что провела в храме всего лишь несколько дней, но она никак не могла смириться с данным раскладом. Хотя ясно же, что не исправишь.

Ещё и сны эти, часто повторяющиеся. Не кошмарные, а мучительно давящие, своей, казалось бы, бессмысленностью, навязчивым стремлением отыскать нечто тебе неизвестное. И почти каждый раз в них плакал ребёнок, постоянно или совсем недолго.

Один раз Кира его даже увидела – совсем младенец, маленький свёрток в одеяльце. На этот раз он молчал. А, может, его и не было? Пустой свёрток. Ведь его держала на руках девочка с ясными голубыми глазами, лет двенадцати, тихонько покачивала.

Нет, не пустой. До Киры донеслись лёгкие всхлипы. Сейчас громко заплачет.

Девочка посмотрела на Киру и улыбнулась. Милая чуть наивная детская улыбка.

«Нет, Яна! Нет!»

Сны выматывали, не восстанавливали силы, а, наоборот, отнимали. Нельзя чувствовать себя нормально, когда внутри постоянно живут сомнения и тревога, когда даже в явь врывается нечто необъяснимое, полуреальное, подкарауливает в самых неожиданных местах, напоминает снова и снова, не позволяет забыть. А то бы Кира просто плюнула на время, незаметно для неё пролетевшее.

Ну случилось и случилось. Хватит. Теперь – в прошлом. Только то, что впереди, имеет значенье.

Она даже отправилась в университет узнать, можно ли восстановиться. Вместе с нынешним первым курсом досдать в летнюю сессию недостающие экзамены и перейти на второй. С Машкой они в любом случае уже не будут учиться вместе. Да, наверное, и к лучшему. Встречаться с бывшей подругой совсем не хотелось. Тоже – прошлое.

Она чуть-чуть не дошла до университетского крыльца. Всего несколько шагов осталось, но Кира их не сделала, ошарашенно замерла на месте.

На широких ступеньках стоял преподаватель с факультета – у Киры он занятий не вёл, но часто попадался в коридорах – и разговаривал с…

Пожилой мужчина. Волосы почти совсем седые, заметные морщинки на лице. Коренастый, невысокий, держится прямо. Если бы не обычный деловой костюм, если бы просторный балахон серебристо-серого цвета…

Настоятель?

Да не может такого быть! Ерунда полная. Бред.

А вдруг он специально переоделся, чтобы не привлекать ненужного внимания? И ищет её.

Мужчина неожиданно повернулся, посмотрел как раз на Киру. Она едва не отшатнулась в сторону, заметив движение его головы. Непонятно почему, испугалась. Непонятно почему, торопливо отвела глаза. Но тут же снова решительно глянула, получилось прямо в лицо, и убедилась – не настоятель.

Не он, ни капельки. Похож немного. Да мало ли кругом таких: немолодых, седых, статных? И чего придумала?

Настоятель? Здесь? Ищет Киру? Абсолютный бред.

Зачем она могла ему понадобиться? Да незачем. Или, наоборот, дело в том, что он понадобился ей? Вот Кира и увидела несуществующее – думала о нём слишком много. Сознание само достраивало образы, придавая им схожесть с теми, что постоянно господствовали в нём.

Да успокойся уже! Убирайтесь все прочь!

Но словно назло, и пары часов не прошло, но теперь уже Кира не заходила в университет, а выходила, спускалась с крыльца. Шагнула на асфальтовую дорожку, огляделась по сторонам и – опять. Ещё сильнее, чем раньше, до дрожи в ногах. Кира прекрасно видела, как они у неё мелко вибрируют. Издалека, наверное, заметно: она стоит тут, трясётся без причины.

Да! Без причины! Разве оно того стоило?

Взгляд случайно упёрся в парня. Тот расположился возле невысокого бетонного заборчика, окружавшего университетский двор, немного скрытый разросшимися кустами боярышника, спиной к зданию. Одна рука в кармане, другая согнута, поднята вверх. Тёмные брюки, тёмная футболка с длинным рукавом и капюшоном, натянутым на голову.

За что с Кирой так?

Она зажмурилась, надеялась, что откроет глаза и не увидит никого или совсем другое. Другого. Ну парень и парень, обычный самый, курит или болтает по телефону.

Подойти, убедиться или лучше убежать?

Кто-то прошёл рядом, легонько задел, или сумкой, или рукой. А у Киры ноги дрожат и глаза закрыты. Глупо!

Веки дрогнули, разомкнулись, и опять глаза поймали чужой поворот, но на этот раз не спрятались, взгляд не метнулся торопливо в сторону, застыл.

– О, Кирюха! Здорóво!

Семёнов. Действительно по телефону болтал, но уже закончил, мазнул пальцем по экрану, засунул мобильник в карман, стянул с головы капюшон и шагнул навстречу.

– Давно не виделись. Ты где пропадала столько времени?

– Болела, – Кира сказала первое, что пришло в голову.

Не правду же!

– Чем таким? Что долго.

Семёнов смотрел с любопытством, скорее даже, рассматривал, и неуютно становилось, хотелось спрятаться от его заинтересованного взгляда.

– А ты что здесь делаешь? – чтобы не отвечать ему, сменила тему Кира. – Ваш же факультет в другом здании. Машку ждёшь? – предположила на и сразу подумала: уйти надо быстрее, чтобы опять не влезть в чужие отношения.

– Хм, Машку! – Семёнов усмехнулся. – Она же зимой перевелась. Поближе к дому. А вообще, мы с ней ещё осенью разбежались. Сразу после каникул. – Он скорчил потешную физиономию и с пафосом добавил: – Чувства не выдержали испытания разлукой. – И опять уставился на Киру. – Ты какая-то не такая.

– В смысле?

– Ну-у, не знаю. Или я просто подзабыл.

– Наверное.

У Семёнова выражение на лице, будто он в сомнениях. Например, в таких: сказать – не сказать, сделать – не сделать. Но Кире совсем неинтересны его душевные метания.

– Ну ладно, пока. Я пойду.

– Кир! Если бы я не с Машкой первой познакомился…

– Мне правда пора, – она не собирается выслушивать эти несвоевременные признания. – Время поджимает.

Семёнов, ты тоже в прошлом. Кира же твёрдо решила, отодвинуть назад всё, что случилось, если получится, забыть.

Сколько уже раз она начинала новую жизнь? Сколько уже раз представляла? Как переворачивает очередную страницу, и вот перед ней лист, идеально чистый. Пиши, что хочешь, не оглядываясь, создавай с ноля. Но постепенно сквозь свежие строчки, сквозь нетронутую белизну проступали знакомые образы. Миражи, нарисованные памятью. Заманивали, притягивали, обещали.

Но ведь обманут же. Опять обманут.

Возвращаясь домой вечером, уже темнеть начало, Кира заметила между домами человеческую фигуру. Не очень-то чёткую – далековато – да ещё в плаще, длинном, широком, неопределяемого блёклого цвета. И почему обратила внимания?

Может потому, что руки казались непропорционально длинными, а может потому, что двигался человек чересчур плавно, словно не шагал, а плыл по воздуху, не касаясь ногами асфальта, а потом замер, обернулся, увидел Киру и улыбнулся. Рот неестественно большой, беззубый, и глаза большие, почти круглые.

Нет! Не могла Кира на таком расстоянии и при таком освещении правильно оценить размер глаз, а уж тем более разглядеть есть или нет зубы во рту.

Сны, странные происшествия, и прежнее, никуда не исчезнувшее чувство вины перед родителями. Будто какая высшая сила наталкивала Киру на мысль: хочешь найти – ищи, хочешь узнать ответы – задай вопросы. Понятно, кому.

Значит, надо вернуться. Не факт, что храм Киру снова впустит, но стоит же попытаться. Вариантов у неё нет: только попробовать войти там, где она вышла. Других дверей она просто не знает.

Родители и слышать не желали о новом Кирином отъезде. Мама даже разревелась, стоило завести разговор, а папа хмуро молчал, смотрел с упрёком, и Кира сама едва не разревелась от отчаяния и бессилия. Ну не могла она поехать без родительского согласия. И не поехать не могла. А потом папа произнёс:

– Я еду с тобой. – И добавил тихо и мягко, но так что возразить не хватило сил: – Это не обсуждается.

Хорошо. Поехали вдвоём, остановились в том самом хостеле, в котором когда-то жила Кира. На всякий случай, но на самом деле не планировали здесь ночевать. Есть же подходящий вечерний поезд.

Дальше – Кира одна. Папа, как хочет, но придётся ему посидеть в хостеле, подождать. Это тоже не обсуждается. Кире почти двадцать, не надо её за ручку водить, справится сама. Теперь точно справится. А папу храм не впустит в любом случае, да и Киру – вряд ли. Так что и переживать нечего: вернётся она через пару часиков, никуда не денется.

Почти так и получилось. Заброшенный монастырь остался заброшенным монастырём, никаких таинственных путей. Облезлая дверь с трудом подалась, мерзко заскрипела, а за ней открылось пустое холодное помещение. Обшарпанные стены в грязных подтёках, осыпающаяся штукатурка, пол, не видимый под слоем мусора. Смысла нет входить.