Виктория Мальцева
Вспомни меня. Книга 2

И мне приходится напрячь своё горло чтобы произнести:

– Возьму оба.

– Оба не надо. Свой возьми.

Мы отходим к палатке, складываем её. Пока я собираю вещи, Альфа ловко пропихивает копьём верёвку в то отверстие в касатке, которое осталось после орудия убийства. Едва мы успеваем всё это сделать и немного отойти в сторону, как Рауль вдруг на весь пляж объявляет:

– Ты наверняка считаешь себя его проблемой?

Я с удивлением обнаруживаю, что смотрит он на меня.

– Ошибаешься: это он твоя большая проблема. Ты стала изгоем из-за него.

Глава 5. А что если?

Hania Rani – Buka – @arteconcert's Piano Day

Пляж, простирающийся за лагуной, гораздо меньше нашего, вернее, того, на котором до цунами располагалась деревня, но даже этот путь занимает три часа. Альфа то и дело спрашивает, не устала ли я, и мне самой не понятно почему, но не устала. Я бы шла и шла, не останавливаясь.

В конце концов, песок заканчивается, и до следующего пляжа нужно пробираться по холмам и скалам, покрытым лесом. К счастью, он не густой, и передвигаться по нему довольно просто… если не тащить за собой тушу касатки. Я всё время называю её рыбиной, а Альфа каждый раз поправляет, что она – млекопитающее.

– Переночуем здесь, – командует он.

– Я не устала! – спешу заверить.

Альфа кивает, мол, знаю я.

– До землянки идти ещё минимум пол светового дня, а сейчас вечер. Нам придётся переночевать на полпути. И потом…– вздыхает он, – мы сегодня не обедали.

И не завтракали, собственно, тоже.

Альфа первым делом ставит палатку, я тем временем ищу сухие ветки для костра. Мы забрались на вершину холма – тут теплее и суше и видно далеко, а вокруг полно сухостоя и опавших веток.

Не знаю, откуда у меня столько сил, но их много! Я таскаю ветки, ломаю их, помогаю разводить костёр, и мне всё равно, кто из нас чья проблема. Если бы не обстоятельства, я бы осталась жить на этом холме. С одним только условием: чтобы Альфа был со мной.

Я поднимаю глаза, чтобы взглянуть на него, потому что безумно этого хочется, и наталкиваюсь на его карие. Он смотрит ими на меня внимательно и спокойно. У него разбита переносица, но на лице нет и следа былой злости. Получается, он зол, когда встревожен?

Я выпрямляюсь и нисколько не медля делаю шаг, два, три, и пришвартовываюсь к его груди. Когда его руки обёрнуты вокруг меня, вот как сейчас, а моя щека прижата к его рёбрам – это все равно, что Вселенная тебя обнимает.

– Они снова придут за нами? – спрашиваю.

– Нет, – тихонько отвечает он.

– Откуда такая уверенность?

– Рауль упивается властью, – усмехается Альфа. – Ты разве не заметила? Если ему хватит ума её удержать, а ему хватит, они будут его слушать. Этим людям нужен поводырь, иначе они не могут. Раулю я только мешал, а к тебе у него нет и не было претензий.

Мы варим мясо добытой «не рыбы» в котелке над костром – Альфа ещё засветло успел соорудить над ним жердь. Запах бульона вкусно стелется по холму, и выдержать время, пока еда будет готова очень тяжело, если ты почти сутки не ел. Но мы не тратим припасенные на долгий путь домой сухофрукты и вяленую рыбу – едим моих моллюсков. Хорошо, что я успела спрятать их в карман рюкзака до того, как заварилась вся эта каша с касаткой и вражеским нападением.

Акула, которая не акула и не рыба, а млекопитающее, отвратительна на вкус. Если бы мы запекали её в фольге….

Фольга. Плотная металлическая обёртка, в которой можно готовить мясо и рыбу. Интересно, что существование такого явления как фольга, только сейчас всплыло в моей памяти. Вот так я и вспоминаю многие вещи, из чего следует, что она медленно, но возвращается.

Однако, почему я никогда и ничего не вспоминаю о нём, если мы действительно были парой? Он тогда признался, будто что-то вспомнил, но не уточнил, что именно. Может, на самом деле и не вспоминал ничего, а сказал так только для того, чтобы я была более послушной? Может, таинственная пара не мы?

Может, и не было никакой пары, просто человеку необходимо верить в то, что он не один? Что есть кто-то, кто тревожится о нём точно так же, как о себе самом? А все эти совпадения, дежавю – просто игра нашего разума?

Tom Odell – Flying

Вдвоём спать намного теплее, особенно если в обнимку, особенно если засунуть ладошки ему под мышки, а ноги между его ног. Если он обнимает со спины – это тоже очень неплохо. Чаще всего мы так и делаем: первым всегда он обнимает меня, потом я его – когда переворачиваемся на другой бок. Но, перед тем как уснуть, нам обязательно нужно полежать какое-то время носом к носу.

– Почему ты помнишь больше чем я?

Альфа пожимает плечами.

– Ты помнишь больше всех!

– C чего ты взяла? Просто далеко не все спешат это афишировать.

– Ну кто, например?

– Да хотя бы Рэйчел.

– Почему она?

– Когда она объявила своё имя, я провёл небольшой эксперимент, вернее, тест: неожиданно позвал. Она обернулась, хотя я действительно сделал это очень тихо. Рэйчел вспомнила своё имя, в отличие от Альфии. Та не откликалась ещё пару недель, и кричать иногда нужно было очень громко, – ухмыляется.

А я думаю: и зачем же она так сильно была тебе нужна, если та аж кричал её имя? Лучше бы меня позвал.

– Да ясно же, она придумала его! – говорю с раздражением. – Интересно только, почему именно «Альфия»?

– Ну, если исходить из того, что альфа – первая буква алфавита, то первая – означает главная.

– А, по-моему, она сделала это… из романтических соображений. Вроде как вы «та самая пара», и ты её выбрал.

Альфа смеётся, причём добродушно. Но мне приятно не это, а то, что его руки в этот момент прижимают меня крепче.

– Почему вам, девчонкам, так важно, кто кого выбрал?

– А вам, парням, не важно?

– Ну, точно не в первую… и даже не в третью очередь.

– А что важно?

– Важно, из чего смастерить окна в домах. Ты только представь, если нет никакого источника света, то это полная темнота: ни вещь нужную найти, ни еду приготовить в зимнее время. Нужно ломать голову над искусственным освещением!

– Окно в землянке состояло из восьми частей. Если речь идёт только об источнике света, а не об эстетической стороне вопроса, то восемь прямоугольных стёкол, пусть и небольшого размера – это восемь окон.

– Восемь не десять. Как определить тех, кому окно не достанется?

– Жребием.

– Хорошо. Другая проблема: как утеплить эти стекла так, чтобы зимой не было потерь тепла? Короче, чтобы из них не дуло?

– Ну, мох, например, есть. Можно ещё подумать над применением слизи моллюсков – она такая липкая!

– Слушай, мне иногда кажется, что ты получаешь удовольствие от всего этого выживания. Это подозрительно, ты не находишь?

– Неправда. Я домой хочу. Каким бы он ни был.

Чуть позже, когда я уже проваливаюсь в сон, успокоенная размеренным дыханием над моим ухом, он спрашивает:

– А что если… когда мы вернёмся… вдруг окажется…

– Что? – сонно бормочу, только чтобы не обиделся.

Я всё жду-жду, когда же он закончит мысль, но этого так и не происходит, и от накопленной за этот бесконечный день усталости засыпаю.

Будит меня голос. Он принадлежит не Альфе, и больше того, даже не мужчине.

– Эй, кто здесь? – спрашивает голос. – Ребята?

Альфа хлопает глазами, силясь проснуться и вглядеться в моё лицо, как бы пытаясь понять, я это говорю или нет.

– Можно войти? – снова спрашивают снаружи.

Невзирая на то, что разрешения так и не последовало, молния на дверце палатки начинает жужжать – её можно расстегнуть и с внешней стороны. В образовавшуюся в молнии щель аккуратно пролезает лицо в веснушках, обрамлённое спутанными почти белыми волосами.

Глава 6. Трио

Second Sun – Planetary Movement (2022) – Into The Nebula

– Альфа? – озаряется её лицо, как только их взгляды сталкиваются.

Её радость от встречи с ним так безудержна, что психика, как мне кажется, заретушировала то место в палатке, где лежу я. Короче, она не замечает меня до тех пор, пока его хриплый после сна, но не менее требовательный чем обычно, голос приказывает ей:

– Будь добра, выйди.

Полчаса спустя мы с Альфой жарим касаткино мясо на берегу. Из этого места до палатки подниматься с минуту, не больше, а тушу разделывать удобнее и безопаснее возиться с костром.

Цыпа расположилась неподалёку от нас. У неё тоже костёр, но не видно никакой еды.

Он молчит. Его настроение сейчас кажется таким опасным, что я тоже молчу. И недоумеваю: «Что происходит»?

Когда мясо на наших палочках начинает подрумяниваться, я аккуратно решаюсь спросить:

– Можно я Цыпе одну отнесу?

– Нет.

– Что-то не видно у неё еды, – обращаю его внимание.

– Нет.

Мне не очень понятно, что означает это «нет». «Нет», в смысле он тоже не видит у неё никакого пропитания?

Вероятно, я как-то выдаю царящий хаос в душе, потому что он методично уточняет:

– Мы ни с кем не будем делиться едой.

– Ни с кем? – повторяю я на автомате.

Альфа, не поднимая от костра лица, умудряется всё же с такой выразительностью взглянуть мне в глаза, что никаких вопросов уже не остаётся.

Только возражения:

– Мы же ни за что всю её не съедим! К вечеру туша уже будет целиком тухлая!

– Я сказал, делиться едой мы больше ни с кем не будем. И это не обсуждается. Точка.

Из меня прёт такой жар, что костёр позавидует.

– А чего это ты раскомандовался? Опять!

Альфа вскакивает, как ошпаренный, словно только этого и ждал, чтобы выплеснуть совершенно непонятно откуда взявшиеся недовольство и злость.

– Ты когда-нибудь начнёшь меня слушать? Когда-нибудь до тебя дойдёт, что всё, что я делаю, я делаю для тебя? Когда-нибудь уже ты перестанешь перечить, ломать всё, что я делаю, компрометировать мои решения?

Я тоже встаю.

– Альфа… – начинаю, но вся моя решимость испарилась от его неожиданного напора.

– Она не отвяжется от нас, ясно же! Переход долгий и сложный, а с тобой… он будет вдвое дольше и сложнее. Охотиться на птиц в лесу почти невозможно – нужен простор, а на другую дичь я просто не умею!

– Но кабана же ты…

– Это была случайность… Седьмая! Случайность! Тот кабан сам напал на меня! У меня нет уверенности, что смогу прокормить нас двоих, а с ней мы точно не дойдём! Она будет умирать от голода у тебя на глазах, потому что, запомни, я не буду отдавать ей твою еду! Свою тоже не отдам, потому что без меня, погибнешь и ты. А сейчас она ещё может вернуться в лагерь. И не быть такой стервой, наконец!

Его правда отрезвляет. Мне и в голову не приходило, что всё настолько плохо. Просто, рядом с ним так надёжно и безмятежно, что подобные мысли в принципе не возможны.

– Вам не хватало еды с… Хромым? Ну, когда вы…

– Одна птица на двоих на неделю.

– О боже… – вырывается у меня. – А вода?

– С водой нормально – было достаточно ручьёв. А если их не было, твоя бутылка спасала. Я поведу нас тем же путём, чтобы гарантированно пить. К тому же, я думаю, в эту пору в горах нас уже будет ждать снег – это упраздняет проблему воды, но поднимает другую…

– Мы можем замёрзнуть, – заканчиваю за него я.

– Не замёрзнем! Но мне не нужны дополнительные проблемы, – его взгляд нервно устремляется в сторону Цыпы… то есть, Альфии.

Как я могла… Как же я могла быть настолько уверенной, что он влюблён в неё?

– А я думала, вы друзья…

Он поворачивается снова ко мне и многозначительно смотрит. Так долго, что всё это наше странное приключение успевает промчаться перед моими глазами.

– А ещё ты была уверена, что я не просто враг тебе, но и угроза всему человечеству, – напоминают мне.

– Не всему, а только девятнадцати… – уточняю, потупив взгляд в костёр.

– Наелась? – спрашивает он строго и с нажимом.

– Да, – отвечаю, зная наперёд, что он сделает.

И когда его нога заканчивает пинать наши палочки с кусочками печённой касатки в костёр, довожу до его сведения.

– Ну и зря. Сырая туша к вечеру сгниёт, а вот приготовленная рыба сохранилась бы гораздо дольше. Мы могли бы и вечером поесть, и завтра пообедать ею. А припасы сохранили бы на худшие времена…

Теперь его распирает от эмоций так, что ступни не могут спокойно стоять на месте. Я узнаю шквал, который он никак не может утихомирить внутри себя, в том, как безумно и часто его дыхание. Но мудрости во мне всё-таки прибавилось за эти месяцы: намеренно не отрываю взгляд от костра, избегаю столкновения с ним.

И это момент моего триумфа. Я знала, что он сделает, но не остановила, потому что его страхам нужен был выход. Какой-нибудь показательный акт вандализма, чтобы восстановить пошатнувшийся статус главаря. Пьедестал, с которого ему проще будет в будущем сообщать свои решения. Я молча смотрела, как он гробит час нашего труда – с голодухи мы нажарили мяса касатки в пять раз больше, чем способны съесть, потому что осознанно приняла первенство и превосходство.

Главное, что я теперь понимаю – это важно не только для него, но и для меня, для выживания нас обоих. Это не приключение, это испытание.

Но он, оказывается, тоже способен признавать поражение. Пару минут спустя, совладав с эмоциями, как ни крути, никогда не ведущими к разумности, заявляет:

– Хорошо. Спасибо за это замечание. Мы задержимся ещё на пару часов и пережарим всю оставшуюся непорченую рыбу. Много там осталось?

– Всё, что было рядом с головой и внутренностями уже можно выбросить. Но и осталось тоже достаточно. Нам хватит.

И как же хорошо, что ему не нужно идти на охоту! А мне не нужно оставаться одной и ждать его. Пусть и злой, всё же спокойнее, когда он рядом.

– Нам важно сохранить твои силы, – добавляю, подумав. – Иди поспи, а я пережарю оставшееся мясо.

И, само собой, получаю:

– Нет. Это твои силы нам нужно беречь. Поэтому отправляйся-ка в палатку, а я займусь устранением своей оплошности.

И он тоже получает «нет».

Чтобы не рассориться с ним опять, мне приходится отойти в сторону за хворостом, но Альфа, похоже, не доверяет уже никаким кустам в этой местности – идёт за мной.

Потом, пока он молча точит из тонких веток стержни для гриля, я нарезаю мясо для выпечки: партнёры – это всегда двустороннее движение и компромиссы. Ему придётся это понять и принять так же, как поняла и приняла его первенство я.

– А теперь иди в палатку отдыхать, – командует он.

И я слушаюсь, хотя мясо ещё не всё разделано.

Я просыпаюсь от яркости. Солнце светит теперь с другого боку. Оно стало красновато-жёлтым, и его лучи, просачиваясь через голубую ткань палатки и смешиваясь, кажутся зелёными. Только тени сосновых веток так же размеренно и спокойно раскачиваются, словно внушая, что вечность существует.

– Чем занимается самый сладкий мальчик? – издалека разрезает мою безмятежную вечность вязкий и приторный, как мёд, голос.

Я бы никогда не додумалась такое ему сказать. Да что там, мне бы никогда не пришло в голову, что он «сладкий». И что со мной не так?

Само собой, мой глаз мгновенно находит щель в дверном проёме палатки. Альфа сидит у костра ко мне спиной, и с высоты мне видна только его кудрявая макушка. Цыпа стоит напротив и улыбается. Её улыбка, в отличие от голоса, очень натуральная, мягкая, радушная. Мне уже сотню лет так никто не улыбался, и от этого как-то очень сильно щемит в груди. Такое чувство, словно вся моя жизнь состояла из таких вот точно улыбок, и сейчас всё моё существо неосознанно по ним тоскует.

Альфа ничего не отвечает, и прекрасная улыбка на её лице фатально тает. В последней надежде Цыпа выбрасывает белый флаг:

– Я только хотела сказать, что очень рада вас видеть… В одиночестве так тяжело… Я правда… я искренне очень рада видеть вас… обоих.

– Мы рады, что ты рада, – отвечает он, наконец, а я аж выдыхаю.

Альфа молча поднимается, переходит на другую сторону костра и снимает очередную порцию жареной рыбы, сгребая её на тот же камень, который мы использовали раньше для остывания.

Его голова оказывается на уровне Цыпиной талии, прямо рядом с ней, и я как в трансе вижу её руку, мягко опускающуюся на его волосы.

– Господи, – совсем тихо говорит она, – какой же ты всё-таки… сладкий…

Одного взгляда на его лицо мне достаточно, чтобы понять: всё со мной так. От эпитета «сладкий» его лицо скривилось до такой степени, что начинает напоминать акулий оскал. У меня аж кожу вспучивает пупырышками от яркости впечатлений. И уши прижимаются к черепу.

В какой-то момент мной вместо ревности овладевает страх, что он сейчас развернётся и с размаху…

– Я только хотела спросить, нет ли у вас лишней еды? Так вкусно пахнет… – сразу исправляется Цыпа, доперев, видно, наконец, что её милого Альфы больше нет.

А тот выпрямляется и кажется рядом с ней горой.

– Слушай… Я сейчас скажу важное. Очень важное. Поэтому собери все свои выдающиеся способности и услышь меня.

– Слушаю.

– Собирай вещи и возвращайся в лагерь.

– Я хочу пойти с вами.

Альфа качает головой:

– Нет.

– Но почему?

– Ты знаешь.

– Можно мне еды? Немного.

Он стоит и молча на неё пялится. Потом, наконец, медленно и очень чётко произносит:

– Я не буду тебя кормить. И тебе не удастся меня разжалобить.

– Её будешь?

– Буду.

– Почему?

Потому что «запах», ухмыляюсь про себя.

– Серьёзно? Мне сейчас перед тобой отчитаться? Или можно позже?

– Не отчитывайся. Просто объясни. Неужели трудно?

– Не трудно. Не вижу необходимости.

– И всё-таки, мне хотелось бы знать, Альфа. Мы ведь дружили с тобой, всё было хорошо. И тут вдруг она. Почему она?

– Я смотрю, у тебя привычка не внимать с первого раза. Но мне не сложно, я повторю: нет у меня желания делиться личным с теми, кого оно не касается. Это ясно? И ещё раз: я не буду тебя кормить. Возвращайся сейчас, если хочешь выжить.

– Я никогда не видела тебя таким…

Он с самого начала моей болезни такой. Только иногда случаются редкие проблески – как раз в такие моменты мы и целуемся.

Глаза у Цыпы такие красные, что она похожа на Белого Кролика. А я думаю: как хорошо, что Цыпа нам попалась – не только мне огребать.

– Иди в деревню, – повторяет он чуть тише, но нисколько не ласковее.

– Можем мы хотя бы дружбу сохранить?

– Есть мнение, что дружбы между мужчиной и женщиной быть не может.

– Но мы ведь дружили!

– И дружба эта закончилась чем? Сейчас оставь меня в покое. Седьмая вон свободна… вы ведь, кажется, друзья? Или это тоже в прошлом?

Меня аж передёргивает.

– Альфа, я тебя не узнаю! Что с тобой случилось? – не унимается Цыпа.

– Осточертело всё.

– И даже я?

– Ты – в первую очередь.

Даже у Цыпы заканчивается запас стойкости. Она закрывает лицо руками и всхлипывает.

– Чего ты ожидала? После всего, что устроила? Ты интриганка, оказывается… а это, как выясняется, и есть то, что я больше всего не выношу в людях!

На меня он так ни разу не рычал. В сравнении с этим, просто немного повышал голос. Господи, думаю, как же хорошо, что я не интриганка…

Внезапно Цыпа отрывает от лица руки.

– Даже не верится, – с тяжестью в голосе, но и одновременно с обречённым спокойствием вдруг произносит она, – что человек, стоящий сейчас передо мной, когда-то так усердно засовывал свой язык мне в рот.

Альфа тотчас же бросает взгляд на палатку. С расстояния, увидеть меня через щель невозможно же… или возможно?

– А вот это уже было подло.

Если в голосе Цыпы была тяжесть, то это тогда что? Конец света?

– И низко, – добавляет он с нажимом на каждое слово. – Убирайся вон. И больше никогда не попадайся мне на глаза.

Цыпа смотрит на него в упор. Он тоже не сводит с неё глаз.

– Ты как будто другой человек… – с дрожью в голосе озвучивает она мои мысли.

– Я, как и многие, не тот, кем старался казаться.

Когда он входит в палатку, вернее, залезает в неё, я импульсивно и, наверное, слишком резко отодвигаюсь в сторону. Не то что бы боюсь, но, наверное, моя нервная система перестала выдерживать бесконечный натиск его отрицательный энергии.

Альфа замирает на пару мгновений, будто осознавая, что только что произошло. Его лицо бледнеет, а глаза становятся ещё злее. В какой-то момент мне действительно становится страшно и даже кажется, что он вот-вот меня ударит, а когда его рука вытягивается в моём направлении, я шарахаюсь от него, как от чумы. Схватив за ворот куртки, Альфа резко притягивает меня к себе и обнимает. Так стискивает, что мне аж дышать затруднительно. Только через несколько минут я обращаю внимание на тот факт, что мы немного качаемся, всё так же в обнимку посередине своего дома.

И мне, наконец, доходит: ему очень плохо.

– Не смей меня бояться! – шёпотом приказывает моему уху. – Никогда не смей…

Глава 7. Что такое страсть?

В тот день мы успеваем преодолеть большой участок пути – почти до самой землянки. С сумерками, однако, приходится разбить лагерь, не дойдя всего пару часов до неё. Хотя, надо быть честной, не в сумерках дело – у меня просто не осталось сил, и как бы я ни старалась это скрыть, он, конечно, увидел.

Мы не разговаривали ни во время пути, ни перед сном. Но он обнял меня, засыпая. Лёжа в его объятиях и пытаясь разглядеть звёзды сквозь тонкую ткань, я с трудом отгребала в стороны тяжёлые мысли о том, что сказала Цыпа, и что так сильно его разозлило. В том её жесте, когда она положила руку ему на макушку была не только смелость, но и обыденность. Словно делала она это уже не в первый раз, и подобный жест – не самое интимное, что в принципе между ними возможно, потому она так и удивилась, когда он откинул её ладонь.

Это так больно, оказывается – принимать, что человек, который значит для тебя так много, может состоять в отношениях с другими людьми. Какими бы ни были эти отношения – это место, куда у тебя нет приглашения.

Lykke Li – Happy Hurts

Я сразу узнаю берег, где за густыми деревьями спрятан старый деревянный дом с разбросанной то ли ветром, то ли цунами черепицей.

Поскольку Альфа и не думает останавливаться, приходится спросить:

– Мы разве не к землянке идём?

– Нет.

– А куда?

– Куда получше. Увидишь, когда придём.

– Может, хотя бы в огород заглянем?

Альфа останавливается, сбрасывает рюкзаки на песок.

– Я уверен, что в этом нет смысла. Нам ничего не оставили, не сомневайся.

Скорее всего, он прав: Цыпа прожила тут несколько дней, чем-то же она питалась? И когда все её запасы вышли, она направилась в лагерь. А на полпути ей и встретились мы.

– Но ты права, тебе нужно передохнуть. Тут есть место… подходящее.

«Подходящее» было произнесено таким странным тоном, уже, правда, мне знакомым. В тот раз мы говорили о моих памяти и опытности в интимных делах.

Подходящим местом оказывается поляна всего в каких-нибудь семи-восьми минутах на восток от землянки. Мы с Рэйчел тогда наощупь взяли курс повыше – на север и пропустили место, от которого всё во мне начинает светиться.

Поляна скорее похожа на долину с высокой и сухой, почти белой травой, выспевшие колосья которой покрыты белым пухом. Когда слабый ветер проходится по ним, ковёр оживает и превращается в мягкое ласковое море. В таком не страшно и тонуть – ничего ведь плохого не случится.

Я так долго любуюсь этой красотой, что даже голова начинает кружиться.

– Что-то ты притихла… – внезапно замечает Альфа.

Он уже разложился: вынул наши спальники и расстелил на траве, развернул бумагу с запечённой рыбой.

– Тут так… красиво! – признаюсь я. – Может, тут останемся?

– Навсегда? – сощурившись уточняет он.

– Да! – радостно киваю я.

– Боюсь, зимой тебе всё это разонравится. Особенно, если я не успею построить нам хотя бы шалаш.

И тут только до меня доходит:

– Ты отправил её в лагерь, потому что она – гарантия моей безопасности? – я усаживаюсь рядом с ним.

– Ну наконец-то! – расплывается он в улыбке. – И это, разумеется, не единственная причина.

Мне плевать на все возможные причины всего сущего на земле. Он улыбается! А я не видела его улыбку… сотни, нет, тысячи лет. И мой рот невольно тоже растягивается.

Но Альфа вдруг почему-то перестаёт улыбаться. Нет, на этот раз не из-за того, что огорчён, а по какой-то другой причине. Его глаза как-то слишком внимательно смотрят на мои губы, и мне не нужна память, чтобы догадаться, почему. Его желания так очевидны, что их, кажется, можно ощутить физически.

Я только начинаю осторожно к нему приближаться, когда его высокомерие и непоколебимость обрушиваются на меня одним нескончаемым, цикличным потоком… потребности.

Мда. Выходит, у него всё-таки есть потребности, и он, оказывается, от них зависим. Они подло срывают с него корону, выбивают из-под ног трон и заставляют прижиматься ко мне губами. А когда я открываю рот, чтобы ему было удобнее, у него совсем царственный разум сносит.

Люди слышали, как он выл от боли и страха. А слышал ли кто его удовольствие? Как такой негромкий звук способен быть настолько пронзительным, что всё тело покрывается мурашками? А вызывать такое торнадо внутри?

Когда его пальцы касаются кожи на моей талии, я на время забываю дышать. Они прижимаются к моим рёбрам, и шторм внутри меня превращается в цунами, но, когда они неожиданно сдавливают мою голую грудь, я трезвею.

И залепляю пощёчину.

Его губы алые, как и обе щеки, хотя хлестнула я только по одной, а зрачки ненормально расширены. Ему нужно время, хоть и короткое, чтобы собраться с мыслями, вдохнуть и выдохнуть:

– Извини… Я сделал больно?

– Нет! Не больно. Но ты… вообще охренел?

– В каком смысле? – шёпотом спрашивает он.

Его зрачки уже приняли нормальный человеческий размер, но зато глаза теперь расширены так, будто у меня три головы, и он в ужасе. Серьёзно? Меня боится?

И правильно делает!

– Ты куда руки свои суёшь?! – то ли уточняю, то ли напоминаю я.

Нет, он всё ещё заторможен, видно, не вышел до конца из транса. Да, было очень приятно в моменте, с этим нельзя не согласиться. Но он же всё сам и испортил!

Он ещё некоторое время смотрит на меня ошарашенно, потом проводит по лицу рукой и когда убирает её, я наконец, вижу привычного Альфу.

– Прости. Это больше не повторится.

Он резко поднимается и направляется к берегу.

– Эй, ты куда? – кричу ему вдогонку.

Разве это безопасно – уходить на такое расстояние? А вдруг с ним что? А если ко мне кто-нибудь нагрянет, пока его нет?

Но никто ко мне не наведывается добрых пару часов. Солнце за это время успевает перекатиться на другой бок и покраснеть. Дни всё короче и короче.

– Ты где был? – спрашиваю его, когда возвращается.

Я и поплакать, и поспать за это время успела, и обдумать всё тридцать три раза, заново взвесить и ещё несколько раз пережевать. Как ни крути – я права, ну если логически, но внутри есть такое подлое и острое чувство, что нет.

– Нужно было побыть одному. Бывает у тебя такое? – бросает короткий на меня с прищуром взгляд.

Альфа вернулся теперь окончательно. Не только в пространственном смысле, но и в принципиальном. Потому что одновременно с облегчением меня придавило чувством ущербности и острой потребности всё вспомнить, чтобы не ощущать себя полной дурой. Каким-то неясным образом я буквально осязаю кончиками пальцев, что это я сделала глупость, а не он.

Он всё знает и всё понимает, и именно этот факт, а не мы сами и каждый по отдельности, воздвигает его статус на непреодолимое между нами расстояние.