Виктория Колобова
На чужом несчастье счастья не построишь
***
На следующий день все собрались в кабинете Трубникова. Михаил Кузьмич Галыгин сел рядом со столом Саши. Аня и Валерий Кругловы сели на стульях рядом с Ларисой и Алексеем, словно они сидели на концерте, только что не аплодировали. Скрипача они хотели усадить в единственное кресло, что напротив стола Трубникова, но их опередила Надежда. Она важно вошла в кабинет детектива и прочно уселась в уютное кресло, забыв поздороваться со всеми. Пришлось усадить скрипача на стул между Аней и Ларисой.
– Зачем? Все равно упретесь в тупик! – прошептал скрипач и застыл с футляром на коленях, безучастно глядя на пол.
– Слава, – почему-то шепотом обратилась к нему Лариса, – где мой телефон? Я пыталась дозвониться тебе и не смогла. Где ты ночевал? Дома?
– Телефон потерял, – равнодушно ответил скрипач, – дома не ночую. Играл на вокзале. Саша пришел, привел сюда, сказал, что обязательно должен. Не надо мне больше телефона, я снова потеряю. В карманах дыры.
Было видно, что он не переживал из-за потерянного телефона. С таким же равнодушием он терял квартиру. За нее надо было ежемесячно платить, он не платил. С равнодушием подбирал с земли копейки, брошенные ему случайными прохожими. Он был абсолютно спокоен, в отличие от своих друзей. Они с волнением и надеждой смотрели на Трубникова. Все, за исключением Надежды, были настроены к детективу очень доброжелательно. Лишь Надежда Анатольевна то и дело бросала на Трубникова подозрительные и враждебные взгляды.
– Спасибо, что пришли, – начал Трубников, – у меня есть, что сообщить вам. Однако вначале я хочу выслушать вас. Вчера я уже беседовал с Вячеславом Сергеевичем, с Анной и Надеждой. Сейчас хочу выслушать мужчин. Валерий, начнем с вас.
– Мы все вхожи в дом Славы. Слава тоже может запросто зайти к любому из нас. Но в тот роковой вторник я и моя жена были в школе. Мы приехали вместе к девяти часам. Слава приехал позже, у него два первых урока – окно. Но он всегда выходил из дома в семь, в начале восьмого, очень далеко добирался на двух автобусах с пересадкой.
– Я тоже был на работе во вторник, – сказал Алексей. – У меня тоже занятия начинались с десяти. Я вышел из дома в девять. Лариса осталась дома. У нее занятия во второй половине дня по вторникам.
– Да, я была дома, – отозвалась Лариса. – Рядом со мной был только эрдель-терьер Рокси. Я гуляла с ним утром. Потом мы с ним завтракали. Я готовила обед, убирала квартиру. Если вас интересует алиби, то у меня его нет. Я не убивала Свету. Я очень хорошо относилась к ней.
– Я предприниматель, – сказал Галыгин, – у меня несколько магазинов. Я продаю сантехнику, ванны, унитазы… В мои функции не входит расследование убийств, но это особый случай. В тот вторник до девяти тридцати я был дома. Каждое утро я начинаю с велотренажера, с душа. Живу один. В то утро я не слышал из квартиры соседей никакого шума, голосов. Но я и не прислушивался. Как обычно часов в семь хлопнула дверь. Я уже проснулся, но еще продолжал лежать в постели. Очевидно, Слава отправился на работу. Больше я никаких звуков не слышал. Я вышел из квартиры, запер свою дверь и случайно увидел, что дверь соседей приоткрыта. Удивился. Позвонил, заплакал Сережа. Я зашел. Все чисто в прихожей. В комнате в кроватке Сережа плачет. Прошел в кухню… Света лежала на полу лицом вниз. Кровь. Я пощупал пульс на руке. Рука теплая, но пульса нет. Вызвал скорую, позвонил в правоохранительные органы. Это я сейчас так спокойно рассказываю, а тогда я сам чуть не умер со страху. В комнате и в кухне было чисто, никаких следов борьбы. На плите сковородка. На столе яйца в чашке. Она резала колбасу, наверное, собиралась приготовить яичницу с колбасой на завтрак.
– Света не любила яичницу с колбасой, – подал голос скрипач, не отрывая взгляда от пола, – она любила омлет.
– Ну, не знаю, что она любила, а резала колбасу. Первым приехал следователь Савин и сразу же заподозрил меня в убийстве! У меня нет алиби! Я девушек люблю, я их не убиваю! Света! Она такая юная! Сама еще ребенок! Кто убил ее?
Предполагаю, что убийство произошло между семью и девятью утра. В подъезде никого не было. Тихо, спокойно.
– Вы уверены, – спросил Трубников, – что в квартире не было следов борьбы?
– Абсолютно уверен. Ни пылинки, ни соринки! Света была чистюлей! У нее всегда все блестело!
– Замок был исправен?
– Да, исправен. Цепочка тоже. Никаких следов взлома. У соседей, Слава, я прав? У вас ведь ничего не пропало? В комнате без труда можно было увидеть сумочку Светы. Там был кошелек с деньгами. У нее на пальце кольцо обручальное. Ничего не пропало! Слава, я прав?
– Прав, – тихо вздохнул скрипач и перевел взгляд в окно.
– И все же мне кажется, – продолжал Галыгин, – что Света, проводив мужа, не закрыла дверь на цепочку. А замок у соседей очень простой. Убийца, наверное, сам открыл дверь и зашел. Убил ее и ушел.
– Абсурд, – сказал Валера, – вы сами верите в то, что говорите?
– Ну, а кто мог это сделать? Кто мог зайти к ней утром? – рассердился Галыгин, – следователь подозревал меня! Это всем абсурдам абсурд! Моя версия, что ее убил какой-то сумасшедший маньяк, который сам зашел в квартиру.
– Поддерживаю! – строго произнесла Надежда. Все молча посмотрели на нее.
– Я видел вашего Олега, – сказал Галыгин, – не в то утро, но часто. Слава нас знакомил.
– Может быть, зашел пару раз, – с раздражением ответила Надежда, – ребенка сюда не впутывайте! У ребенка было все! Высокое социальное положение, деньги! Все исчезло! Остались одни алименты. Ему 13 лет! Ему отец нужен! Что же ему к отцу в гости зайти нельзя?
– Почему же? – смутился Галыгин, – можно, но я его частенько видел.
– Частенько видел! – передразнила его Надежда, – зашел пару раз и все. Он давно в Каменоломнях живет! Очень ему надо в такую даль тащиться!
Надежда с презрением посмотрела на Трубникова, – зачем вы нас здесь собрали? Следователь пришел к выводу, что Света забыла закрыть дверь, когда проводила мужа. Убийца зашел сам. Что вы ковыряете старую рану?
***
– Я всех собрал, – сказал Трубников, – потому что расследую убийство, об этом меня попросили.
– Надоело слушать эту болтовню! – выкрикнула Надежда.
– Болтовню, – машинально повторила Анна. – Надежда Анатольевна, вам не кажется…
– Нет, дорогуша, не кажется! Толчете воду в ступе! Уже все забыто! К чему теперь возвращаться и ворошить старую боль?
– Тихо! – призвал всех к порядку Трубников, – я не задержу вас дольше, чем потребуется. Мне известно, что следователь Савин отработал версию, что Светлану мог убить кто-то из ее одноклассников, друзей, пожелавший отомстить за неразделенную любовь. Эта версия не подтвердилась. Я дал задание своему помощнику Лукашову еще раз побывать в квартире Мазановых. То, что он нашел там, заставило меня прийти к выводу, что Светлану убил кто-то из вас. Я отдаю себе отчет в том, что говорю. Убийца среди вас.
Наступила тишина. Все смотрели на Трубникова. Первым пришел в себя Валера:
– Я не люблю черный юмор. Мы платим вам не за шутки, а за расследование.
– Это не шутка. Мой помощник – Владимир Леонтьевич Лукашов побывал в доме Мазанова вчера вечером. Сегодня утром побеседовал с жильцами. Нашелся свидетель, очень надежный свидетель, который видел, как в подъезд в начале восьмого заходил человек. То есть буквально через несколько минут после ухода Вячеслава Сергеевича. Убийца – один из вас. Нам придется потратить еще время и пообщаться. Сейчас я приглашу Лукашова.
Зашел Лукашов с коробочкой в руках, скромно остановился возле окна. Из окна на него падал солнечный свет. Он открыл коробочку и достал маленький полиэтиленовый пакетик, внутри предмет размером с пуговицу.
– Это я нашел в прихожей, закатилась в самый дальний угол. Маленькая пуговка. Еще я нашел свидетеля, который видел человека маленького роста, заходящего в подъезд в начале восьмого утра.
– Интересно, где был этот свидетель, когда в феврале опрашивали всех? – удивился Алексей.
– Свидетель был в дальней командировке, из которой вернулся несколько дней назад, – ответил Лукашов.
– Пуговица в дальнем углу! – передразнила его Надежда, – свидетель в дальней командировке! Так я и поверила! Кстати, среди нас нет человека маленького роста! Разве что Аня! А ну-ка, Аннушка, встань!
– Ну, знаете ли! – заступился за жену Валера. – Мы с Аней были в школе! Нас видели учителя и дети! И все они очень уважаемые люди!
– Что ваша Аня делала в школе? – не унималась Надежда, – когда она должна быть в консерватории!
– В тот день она была в школе вместе со мной! Если этот базар будет продолжаться, то мы с Аней встанем и уйдем! Я не верю, что кто-то из нас мог убить Свету! Что там за пуговица? Она могла закатиться в угол задолго до преступления. Это совсем не обязательно, что она принадлежит убийце. Ее могли обронить позже. За это время кто только не побывал в квартире! Да и обыскивали квартиру профессионалы. Осмотрели и обнюхали каждый сантиметр! И ведь среди нас нет никого маленького роста! У моей Ани метр шестьдесят пять. Все остальные выше ее.
В приемной раздался шум шагов, встревоженный голос Лены. Дверь открылась. В кабинет вошел мужчина средних лет в очках, аккуратно подстриженный. Выражение лица у него было не сердитое, а разъяренное.
– Так! – Сказал он, встав посередине и обводя всех грозным взглядом, – все собрались! Я следователь Савин Сергей Владимирович. Это мое дело! А вы, – он обратился к Трубникову, – утаиваете от следствия вещественные доказательства! Вы понимаете, чем это вам грозит? Потерей лицензии! Вот чем!
–Вы разговариваете со мной, – сказал детектив, – неприемлемым тоном, оскорбительным тоном!
– Я задаю вам вопрос! Какие вещественные доказательства вам удалось отыскать спустя семь месяцев! Вы не имеете право утаивать их от следствия! Если они у вас действительно есть!
***
– Пожалуй, лучше перенести нашу беседу на другое время, – спокойно сказал Трубников собравшимся. – Сейчас всем вам, кроме моего помощника Шаповалова, будет благоразумнее покинуть кабинет, чтобы я смог поговорить со следователем.
Трубников внимательно посмотрел на Лукашова, который все еще стоял у окна с коробочкой в руках. Лукашов опустил коробочку в ящик стола Саши и замкнул шествие обескураженных музыкантов. Впереди всех грозно вышагивала пышнотелая Надежда. Когда за ними закрылась дверь, Трубников посмотрел на Савина и жестом пригласил его присесть в кресло.
– Итак, за что вы хотите лишить меня лицензии? Почему вы решили, что я утаиваю от вас какие-то вещественные доказательства? Если вы сможете эти подозрения подтвердить, то…
– Я не обязан перед вами отчитываться!
– Присядьте, в ногах правды нет. Вы откуда-то узнали, что я собрал всех сегодня. Пришли, то есть ворвались, сорвали мои планы. Я не обязан делиться с вами своими планами. Да, у меня есть кое-какие догадки. Но я не могу и не хочу говорить о них, поскольку они нуждаются в подтверждении.
– Мне позвонила Надежда Анатольевна и сказала, что вы собираете сегодня всех, что нашли новые вещдоки…
– Так это она пригласила вас? Странная женщина.
– Уважаемая и добропорядочная. Очень переживает за своего мужа, хоть давно в разводе.
– Как она переживает, я знаю, – улыбнулся детектив. – Она смочила носовой платочек какой-то дрянью, вызывающей слезы. И рыдала вчера здесь, пока я не отобрал у нее слезоточивый платочек.
– Не верю!
Трубников достал из нижнего ящика стола конверт, осторожно двумя пальцами вытащил из него остаток носового платочка, подал Савину. Тот брезгливо отстранился, но потом передумал:
– Да, это ее платок. Я у нее такой видел, но почему он порван? И что с ним?
– Она не хотела добровольно расставаться с ним, он нечаянно порвался. Пропитан слезоточивой гадостью. Можете проверить на себе. Я вчера проверил и плакал полдня.
– Зачем?
– Что зачем? Проверил зачем?
– Зачем ей это нужно?
– Сам бы хотел это знать. Я не беседовал с ее сыном, а вы? Это правда, что он до сих пор кушает в детском саду?
– При чем здесь это? Я убийство расследую, а не детсадовское питание! У нее очень хороший сын. Он учится на одни пятерки! Я общался с ним. Воспитанный мальчик. Зачем вы собрали всех? Подозреваете кого-то из них в убийстве?
– Вы тоже подозревали.
– Алиби только у Валерия и Анны Кругловых. Любой из них мог убить ее. Но причина?
– А вы считаете, что ее убил заезжий гастролер?
– Вы у меня спрашиваете? Это я должен у вас спрашивать! А вы должны отвечать!
– Никому я ничего не должен, а если у меня появятся хоть какие-нибудь сведения, которые могли бы помочь следствию, то вы узнаете об этом первым. Сейчас мне сообщить вам нечего. Кроме того, что я действительно подозреваю одного из них в убийстве. Я не верю в гастролера. Любая женщина, оставшись одна, обязательно запрет дверь на все замки и цепочку! Инстинкт самосохранения. Она сама открыла дверь. Она была хорошо знакома с убийцей, готовила яичницу с колбасой, чтобы угостить убийцу. Знала вкусовые предпочтения, совершенно не боялась. Это кто-то из близких друзей. А самые близкие друзья только что вышли отсюда, испуганные вашим визитом.
– Вначале я тоже подозревал кого-то из них, – уже миролюбиво сказал Савин. – Но удар! Нет, это профессионал! Человек, далекий от этого, так бы не смог. Жертва бы начала кричать, защищаться. Она умерла мгновенно. Что ж, если что-то появится, сообщите мне.
Он оставил визитку на столе детектива и вышел, сказав: «До свиданья».
Зашла Лена, принесла кофе:
– Я приготовила три. Для вас, для Саши и для гостя.
– Ничего, – успокоил ее шеф, – я выпью за себя и за него.
– Извините, что пропустила его. Он шел танком.
– Ничего.
Лена удивленно посмотрела на него и ушла. Саша медленно пил кофе и хрустел печеньем.
– О чем задумался? – спросил его шеф.
– О пуговице.
– Нет никакой пуговицы, – устало вздохнул Трубников, – свидетеля тоже нет. Я хотел испугать их, заставить понервничать. Если мой расчет верен, то убийца проявит себя. Сейчас Лукашов со своими помощниками следит за каждым из них. Нам остается только ждать. Плохо, что они обратились ко мне спустя семь месяцев после убийства, приходится прибегать к таким кардинальным мерам. Если бы Савин не помешал, то мы уже сейчас бы знали, кто убийца.
– У Кругловых алиби. А вот Парамоновы, Галыгин.
– И сам скрипач, – добавил Трубников.
– Вы и его подозреваете?
Трубников только хмыкнул в ответ. Саша продолжал размышлять:
– У скрипача нет причины. Хотя у него неустойчивая психика. Я не хочу его подозревать. Они музыканты, а не убийцы. Не верю, что кто-то из них убил Светлану. Чахоточный не может быть боксером, музыкант не может быть убийцей.
– А как же Сальери? – усмехнулся Трубников. – Придется ждать. Сейчас все зависит от Лукашова и его помощников.
Саша и Лена давно уехали домой. Трубников задержался часов до двух. Лукашов не радовал его сообщениями. Надежда уехала в Каменоломни, где и находится со своим сыном. Скрипач играет на привокзальной площади нового автовокзала. Кругловы сейчас дома. Парамоновы долго прогуливались по набережной, наверное, успокаивались, потом тоже отправились домой. Ни с кем не встречались, не говорили. Галыгин устроил настоящий разнос в одном из своих магазинов, что на Привозе. Отчаянно ругал свою работницу (она и за консультанта, и за продавца, и за уборщицу) за пыль на унитазах. Тоже, наверное, успокаивался. Сейчас дома, свет горит, но гостей у него нет.
В два часа ночи не солоно хлебавши Трубников отправился домой. Он уже сильно пожалел, что взялся за это расследование. Назойливым рефреном звучали в голове слова скрипача: «Упретесь в тупик». Да, если убийца никак не проявит себя в ближайшее время, то глухарь. В его практике еще не было ни одного нераскрытого дела. Старость? Пора закрывать детективное агентство и сидеть с удочкой на берегу Дона? С удочкой посидеть еще успеется. Надо бы побыть в офисе до утра, но дома Игорь один. В последнее время его что-то слишком часто тянет на подвиги. Надо же такое придумать! Полы мыть! Нет, лучше провести ночь дома, а то он еще что-нибудь придумает! Рано я его забрал из Севастополя. Загорал бы сейчас на пляже с Людой, Лешей и Пашей. И у меня руки были бы развязаны. Сейчас бы надо быть в офисе. Ничего, мобильный телефон, домашний телефон. Лукашов позвонит, если что.
***
Утром Лена приехала на работу и с удивлением увидела в офисе Светлану Михайловну. Она работала в детективном агентстве бухгалтером по совместительству. Обычно приезжала по вечерам, а тут вдруг утром.
– Ко мне приехала племянница с маленьким сыном, – объяснила Светлана Михайловна, – хочу провести с ними этот день и вечер. Они уезжают завтра. Работы здесь мало, я уже все закончила. Представляете, когда моя племянница выходила замуж, я была на их свадьбе. Ее муж чем-то похож на Есенина. Я думала, что он русский, а он коми. Увез Лидочку в Сыктывкар! Я с тех пор ее не видела, она почти не изменилась. Ее сыну пять лет, он очень похож на отца. Хотя бы немножко на маму! Нет, весь в отца! Я помчалась! Я так рада, что они приехали! Джереми тоже рад!
– Джереми? Это же ваша собака! – улыбнулась Лена, – я помню ее, добрая собака, ласковая.
– Да, совсем забыла, – остановилась в дверях Светлана Михайловна, – тут какой-то мужчина просил Николаю Федоровичу пакет передать. Вон там за стулом.
Лена быстро подошла к стулу, увидела пакет. Это был большой пакет, в нем был бумажный сверток.
– Подождите, Светлана Михайловна! – бросилась за бухгалтером Лена, – какой мужчина? Когда? Он в офис заходил?
– Нет, не заходил. Я шла с автобусной остановки по Пушкинской. Он подошел ко мне, когда я подходила к светофору. Молодой мужчина, приятный, улыбчивый. Сказал, что очень спешит, не может ждать. Просил меня передать пакет Трубникову.
– Он назвал Трубникова по имени или по фамилии?
– По фамилии. Лена, почему тебя так разволновал пакет? Он легкий. Там нет взрывного устройства. Я на всякий случай сунула туда руку, когда брала у него пакет. Там какая-то одежда.
– Как выглядел этот мужчина? Опишите его!
– Лена! Мужчины меня уже давно не интересуют. Я уже не в том возрасте! Обыкновенный парнишка средней упитанности, нос картошкой, улыбка до ушей. Простой парень.
– Он был лысым?
– Нет! У него были волосы. Только я не помню, какого цвета. А зачем? Что ты так разволновалась? Не волнуйся, деточка, все будет хорошо! Ну, я побежала, а то меня племянница ждет. И ее маленький сын. Он так играл с Джереми вчера вечером! Очень подружился с собакой!
Она торопливо ушла к автобусной остановке. Лена смотрела ей вслед, потом вернулась в офис. Пакет лежал на полу возле стула. Она позвонила Трубникову, рассказала про пакет.
– Я уже в дороге, скоро приеду, – успокоил ее шеф, – а пакет пока не трогай.
***
В пакете оказалась мужская зимняя куртка. Трубников осмотрел ее. Внутри на подкладке правого рукава едва заметное пятно. Детектив заглянул за подкладку, слегка распоров ее. Обнаружил характерные следы в правом рукаве под подкладкой. Приехал Саша. Трубников велел ему отвезти куртку на экспертизу, проверить, что за пятна? Анализ подтвердил, что это кровь человека. Шеф велел Саше отвезти куртку Савину. Он не сомневался, что она имеет прямое отношение к делу. Савин удивился, увидев куртку.
– По-моему, – сказал он, – это куртка Мазанова. Это легко проверить. У меня есть его фотографии, сделанные в феврале.
На фотографиях Мазанов был то в зимнем пальто, то в куртке. Не было сомнений, что это его куртка.
– Как он догадался распороть подкладку на рукаве? – удивился Савин, – вот и ключ найден! Убил жену и впал в депрессию. Скрипача нашли играющим на Нахичеванском рынке. Привезли к Савину на допрос. Он сразу признал свою куртку. Удивился, что на ней обнаружили кровь. Объяснить не смог. Следователь отнесся с состраданием к музыканту. Конечно, запамятовал, что жену убил! Сколько времени прошло! Скрипач заплакал. Сказал, что он не убивал жену, что не знает откуда на рукаве кровь.
Савин тоже отправил куртку на экспертизу, которая установила, что это кровь человека. Скрипач оказался в следственном изоляторе. У его друзей был шок, у Ани еще и истерика, она не поверила.
Не поверил и Трубников. Лукашов и его помощники продолжали следить за каждым из друзей скрипача. Детектив получил разрешение на свидание с Мазановым. Скрипач сидел ссутулившись, лицо осунулось, под глазами черные круги, а взгляд равнодушный:
– Это, наверное, промысел Божий, – сказал он Трубникову. – Это я во всем виноват. Я видел свою главную обязанность в том, чтобы зарабатывать и приносить деньги жене. С утра в школе, вечером репетиторство, концерты. Играл даже в ресторане на Левом берегу Дона. Там иногда стреляют. Лучше бы меня убили, чем пережить такое! Я убил ее своим невниманием. Мало времени проводил с ней, редко делал подарки, а праздники? Их не было. Работа, работа, работа…
– Нет ли у вас проблем с памятью? – спросил Трубников.
– Думаете, что я убил жену и забыл об этом? – усмехнулся скрипач. – Нет, я не убивал ее. Я ее очень сильно любил.
– А Надя? Ее тоже любили?
– Нет, по молодости, по глупости. Она сказала, что ждет ребенка. Я женился. Долг чести. Отец был против. Она же прислуга!
– Почему разошлись?
– Случайно нашел чемодан с деньгами. Я все, что зарабатывал, ей отдавал на хозяйство. Утром иду на работу, Надя достает десять рублей и говорит, что больше нет. Кому их дать? Мне или Олегу, чтобы на переменке пирожок купил? Конечно, Олегу. Но ему же одного пирожка мало! Я вечером снова на подработку. Сам тоже голодный. Ботинки прохудились, палец наружу торчит, стыдно. Денег не новую обувь нет. А тут целый чемодан денег! Надя копила на черный день. Я же ее не контролировал. Я ей доверял! А как чемодан открыл, деньги увидел, сразу ушел. Но алименты платил, когда работал.
Я сейчас к вам из карцера вышел. Это за то, что днем лег и укрылся. Несколько одеял взял и укрылся. Знобило меня. Это нарушение режима. Меня в карцер. А мне там лучше, потому что я там один. И почему-то Надя вспоминаться стала, а не Света. Отец мне тогда кричал, чтоб я не женился на прислуге! Я возмущался и заступался за Надю. Прислуга разве не человек? Человек… Только профессия накладывает отпечаток на человека. Это неизбежно! Прислуга – это профессия. У нас дома (еще до моей первой женитьбы) пропадали чайные ложки – столовое серебро. Я не думал на Надю. А в чемодане в кармане лежали эти ложки. Их еще моя родная мама покупала, радовалась. Я их помню. И деньги, и ложки в чемодане.
Она этот чемодан от меня даже не прятала. Я никогда не рылся в ее вещах. А тут чего-то искал… Что я искал? Ножницы сломались! У нее есть маленькие для маникюра. Мне нитку обрезать надо было. Нитка на моих трусах… Я ножницы хотел взять, чтоб нитку отрезать. Открыл ее чемодан. А это не чемодан вовсе, а ящик Пандоры! Ушел сразу. А ведь Олег-то при чем? Он спал. Олег вечером уснул в полноценной семье, у него рядом с ним мама и папа. А утром проснулся полусиротой. Меня этим чемоданом обожгло до самого сердца! Я сразу ушел, об Олеге не думал. Он же себе мать не выбирал! Это я ее выбрал. Я во всем виноват.
Трубников начал терять терпение. Он не ожидал встретить такую ненасытную жажду самоуничижения. Остановил словизвержения скрипача:
– Давайте поговорим о куртке. Я буду спрашивать, вы отвечать. Вы сможете сосредоточиться?
– Да, смогу.
– В шестом часу утра мужчина среднего роста (приметы сообщить не могу) передал моему бухгалтеру пакет с вашей зимней курткой.
– Какой мужчина? Почему какой-то мужчина зашел в мою квартиру, взял мою куртку, принес ее вам? Почему на ней кровь?
– Почему на ней кровь?
Скрипач тупо смотрел на детектива и молчал.
– Откуда кровь на внутренней части рукава вашей куртки?
– Не знаю.
– Где была куртка? В шкафу?
– В прихожей. Я сам шкаф сделал для зимней одежды. Дверцами закрыт шкаф. Аккуратный получился шкаф, Свете понравился.
– В то утро вы поехали на работу в этой куртке?
– Не помню. Когда холодно – пальто, когда тепло – куртка. Я уже не помню.
– Давно у вас эта куртка?
– Давно, лет десять, если не больше. Она мне нравится.
– Никто кроме вас не носил ее?
– Нет, это же моя куртка.
– Вы по вечерам выходили на подработки?
– И по ночам тоже, но это раньше, когда был женат на Наде. Теперь уже не выхожу.
– Какого рода были подработки?
– Всяко-разно.
– Конкретно! Чем вы занимались? Репетиторством?
– Да, и не только репетиторством.
– Мне говорили, что вы подрабатывали и на рынке?
– Нет, на рынке не приходилось. На заводе, вернее, нет. Не знаю, как это правильно сказать. Не завод, а два цеха. Это два месяца в феврале и в марте, потом ушел брезгливость одолела. Вернее, не брезгливость, а жалость. Ой, я опять затрудняюсь сформулировать! Короче, жалко стало дуру!
– Какую дуру? – Трубников почувствовал боль в левом виске, но не отставал от скрипача, который сидел на стуле, словно на горячей сковородке. – Кого вы называете дурой? Надю?
– Нет! Она умна и расчетлива! Надя не дура. Женщина, которая в том же цехе работала, дура. Жалко ее и вспоминать гадко.
– Придется вспомнить все, что произошло тогда в цехе с дурой, как ее звали?
– Не знаю, не помню.
– Что же с ней случилось и когда?
– Ночью. Я всегда выходил в ночные смены, днем же я был занят на основной работе. Работа физически очень тяжелая. Мне было тяжело, а женщинам я бы запретил там работать. Женщин было немножко больше, чем мужчин. Темп! Allegretto! Какой там темп! По четыре часа без перерыва! Нельзя сбегать в туалет! Только в обеденный перерыв. Если уж очень чересчур, то тебя ждет вся бригада, стыдно. Губы соленые от пота, по спине струйками пот. А ворота распахнуты – идет погрузка! Погрузка идет часа два или три. Сквозняк!
Там многие пили. Пили водку за обедом. Правильно делали. Я не пил. Воспаление легких было. Прикорневое двустороннее. Но это потом. А в ту ночь… В кошмарных снах я вижу ту ночь. У этой дуры кровотечение! Все испугались. Я испугался. Все было залито ее кровью! Как остановить? Мы же не врачи! Пока скорая приехала! Ее до проходной мужчины на руках несли, она сама не могла. А там уже в машину и в больницу. Оказалась, что она беременная, что ей вообще на физически тяжелой работе нельзя. Она сама. Другой работы найти не смогла. А у нас большая текучка. Михалыч – хозяин всех брал. Она же никому не сказала, что беременная, но сама об этом знала. Сожитель ее сбежал, когда она ему сказала. Она хотела родить для себя. Хотела для этого заработать деньги. Вот и заработала! Чуть не умерла, беременность потеряла. Дура!
– Вы помогали нести ее до проходной?
– Нет. Без меня добровольцы нашлись.
– Они несли ее раздетыми? Вы в цехе работали в зимней куртке?
– Нет, раздевалка там. На других заводах у каждого рабочего свой шкаф для одежды. Здесь общая вешалка.
– Ваша куртка на общей вешалке?
– Конечно. Не на пол же ее бросать!
– Кто-то мог надеть ее, чтобы сопровождать больную до машины?
– Сопровождать? Они ее на руках несли. Да, мог. Она так кричала, крови много, все испугались, паника была. Скорая через двадцать минут приехала, а казалось, что вечность прошла! Мне было не до того, чтобы за курткой следить.
– Когда это произошло?
– Ночью.
– В каком году?
– Это был 2012 год. Февраль или март 2012 года.
– Адрес завода?
– В Каратаево.
– Улица, дом?
– Не помню. Два цеха.
– Фамилия хозяина?
– Не помню. Мы все звали его Михалыч. Платил аккуратно, но за такой труд надо в сто раз больше платить. Михалыч, Михалыч! Да ну его! Сам всех обижал и его все обижали. К чему вы это? Забыть кошмарный сон про Михалыча, про Надю с ее чемоданом. Кто это спрашивал недавно, откуда у нее деньги? Она же всего лишь воспитатель детского садика! Наворовала сама у себя, у своего сына и у меня. Я бы не поверил, если бы сам не увидел чемодан. Что вам от меня надо? Что пытаете меня?
– Если вы не убивали вашу жену, то кто убил ее? Моя первая версия… Вы и ваши друзья работаете в одной музыкальной школе. Я ознакомился с расписанием. У вас много учеников, у вас гораздо больше часов, чем у Парамоновых вместе взятых. Они завидовали вам. Убили вашу жену, подставили вас с помощью куртки. Сейчас ваши ученики занимаются у Парамоновых. Вторая – Галыгин. Он был неравнодушен к вашей жене, он не скрывает, что Светлана нравилась ему. Других версий пока нет. Вашу первую жену Надю видели в то утро на работе в детском саду. Супругов Кругловых видели в музыкальной школе.
– Нет, – выдохнул скрипач, – не верю! Лара и Алекс мои друзья! Миша Галыгин мой сосед! У нас унитаз сломался. Он сам привез новый, сам поставил. Я только по чеку за унитаз заплатил, а за установку он не взял, потому что сосед. Он хороший человек! Лара и Алекс – хорошие люди! – скрипач выкрикивал слова, будто произносил заклинание.
– Кто тогда убил вашу жену?
– Не знаю. Тупик. Я не убивал ее!
– Кто мог подставить вас?
– Не знаю. Нет врагов у меня.
– Есть люди, у которых совсем нет друзей. Однако нет людей, у которых совсем нет врагов. Вспомните, кого вы обидели? Может быть, не сейчас, а в юности, даже в детстве.
Скрипач вздохнул, устало махнул рукой. На его лице снова появилось безразличие ко всему и к своей участи:
– Не мучайте меня. Скажите им, чтоб они меня обратно в карцер, а не в общую камеру. В карцере тихо. Я хочу побыть наедине с собой, хочу играть. У меня скрипку забрали! Пускай вернут, пожалуйста.
Трубников понял, что говорить с ним бесполезно, полнейшая апатия, состояние ступора. Он расстался со скрипачом, вышел на улицу. Яркое солнце, словно попал в другой мир, только на душе тигры скребут. Зря говорят, что депрессия не заразна.
В этот раз он пошел в ресторан обедать один. Заказал не только покушать, но и выпить. Ресторан в том же доме, что и офис. Не успел он съесть один бифштекс, как за его столиком появился Лукашов. Жадно сглотнул слюну и уставился на бутылку хереса.
– Что отмечаем?
– Тоска гложет. Угощайся. Что там с Парамоновыми, с Галыгиным?
– Кругловы, – сказал Лукашов, наливая себе в бокал херес, дома. С самого утра играют в четыре руки. Как только не надоест! Галыгин ругает своих продавщиц в магазинах сантехники. Они теперь перед его приходом генеральную уборку делают. Парамоновы бродят в обнимку по набережной, мороженое кушают. Надя в Ростове. Сидит в своей коммуналке в общей кухне. Кипятит чайник и пьет чай. Уже совсем от чая отчаялась. Болтает с соседями. Она комнату студентке сдает, но иногда и сама ночует. А сын в Каменоломнях…
– Ее сын? Володя, кто в Каменоломнях? Я же сказал тебе всех!
– Там Миша.
– Миша! – с горечью сказал Трубников, – Бондарев?
– Да, он, конечно, молод, но у меня не так много людей. Я ведь за Парамоновыми, за Кругловыми, за Галыгиным, за Надей, да еще в Каменоломнях! А зачем? Может быть, ограничиться Парамоновыми и Галыгиным?
