Виктор Иванович Зуев
Позывной «Юнкер»

Полуденная жара. Петухов бредёт по пустынной просёлочной дороге и вяло рассуждает: «Да, так я далеко не уйду, надо бы где-нибудь раздобыть транспорт, хотя бы лошадь с телегой, что ли. А то в этом пекле и свариться можно».

Над полями, лежащими по обеим сторонам дороги, поднималось дрожащее марево, травы на лугах поникли от жары, а звонкий беспрерывный стрекот кузнечиков раздражал слух и мутил сознание. Хотелось пить какой-нибудь прохладительный напиток, и чтобы хоть немного мысленно охладиться, он принялся вспоминать свой самый морозный зимний день.

…Гусеничный военный вездеход несётся с железным грохотом по заснеженной насыпной дороге, проложенной через замёрзшее поле, пытаясь быстрее проскочить опасный участок, регулярно простреливаемый противником. Можно было объехать поле стороной, но тогда они не успевали добраться в часть засветло, пришлось бы включать фары, чтобы подсветить себе путь, а это хорошо будет заметно врагам. В кабине бронетранспортёра сидят двое солдат, водитель и он. Они отвезли боеприпасы на передовую бойцам и возвращались обратно, чтобы загрузиться вновь. И вездеход почти уже домчался до спасительного леса, стеной стоящего впереди, как впереди, немного в стороне, взорвался первый снаряд. Водитель от неожиданности слегка вильнул на узкой дороге и добавил газу. Второй снаряд взорвался прямо перед бронетранспортёром. Водитель не смог удержать железную махину на узком пути, и она съехала с высокой дорожной насыпи в кювет. Он попытался задом выехать на дорогу, но уклон был очень крутой и гусеницы только скользили по мёрзлой земле, не желая вытаскивать тягач. Двигаться по заболоченному, хоть и замёрзшему полю, было ещё опаснее: тяжёлый вездеход сразу же завязнет и тогда уже точно не выбраться из-под обстрела. Ситуация сложилась весьма опасная: застрявший тягач на заснеженном поле был отличной мишенью для противника. Опытный водитель военного вездехода сказал:

– Сейчас мы находимся частично под прикрытием косогора и стреляющим, надеюсь, почти не видно цели. Надо притвориться подбитыми и замереть на одном месте, а когда они успокоятся и решат, что попали в нас, будем опять штурмовать насыпь.

С этими словами он собрал в салоне промасленную ветошь, поджёг её зажигалкой и выбросил на дорогу. Ветошь быстро разгорелась, клубясь чёрным дымом.

– То что надо, – удовлетворённо хмыкнул водитель и, достав пачку сигарет, предложил ему и закурил сам.

– Минут пятнадцать подождём, – сказал он, спокойно затягиваясь.

Противник выпустил по ним ещё пару снарядов, которые разорвались в стороне, за насыпью, и, решив по поднимающемуся из-за дорожной насыпи чёрному дыму, что попали в бронетранспортёр, прекратил обстрел. Товарищи выкурили ещё по одной сигарете, водитель вздохнул и произнёс обречённо, с тревогой глядя на поле, по которому змейками потянулись снежные позёмки:

– Сиди – не сиди, а нам отсюда как-то надо выбираться, чего доброго, буран ещё начнётся, замёрзнем здесь на хрен, соляры до утра не хватит. В общем, делаем так: вылазим с подветренной стороны, на дорогу не выходим, они могут наблюдать в бинокли, отстёгиваем с боку кузова бревно для помощи при буксовке и подтаскиваем его под висящую часть гусеницы, я сяду за рычаги и буду потихоньку елозить влево-вправо, пятясь назад, а ты ногами и руками подталкивай бревно под траки, пока они не захватят его. Понял?

– Да, понял.

Судя по термометру на улице было минус 25, а с учётом ветра – и все минус 30. Они наглухо застегнули куртки и шапки, натянули капюшоны поверх шапок, надели рукавицы и вылезли наружу. Ветер в поле уже посвистывал, разгоняясь, но их не задувало под прикрытием косогора, а только быстро наметало снег. Пока отстёгивали от борта бревно, пока тащили его по сугробу к задней части тягача, замерзли основательно, но останавливаться было нельзя. Кое-как подсунув вдвоем с солдатом под гусеницу бревно, водитель прокричал ему на ухо, пересиливая завывание ветра и шум мотора:

– Ну держи! Я пошёл елозить! – и полез в кабину.

Вездеход дёрнулся и стал пытаться ползти задом на дорогу, лязгая гусеницами о ведущую шестерню и проскальзывая по земляной насыпи. Петухов всеми силами старался подтолкнуть бревно под трак, но безуспешно, гусеница упорно отталкивала его. Тогда он лёг на бок на снег и, упёршись руками и ногами, стал толкать бревно к тракам, не думая о том, что и его может зажевать под себя гусеница. Траки грохотали, лязгали, визжали железом о катки, перед самым его лицом отбрасывая замёрзшую землю со снегом прямо на него, но Петухов продолжал толкать, пока наконец гусеница не наехала траком на бревно, подмяла его под себя, бронетранспортёр рванулся с места и вылетел на дорогу. Водитель прокричал ему через открытое окошко кабины:

– Быстро залазь! Уходим!

– А бревно? – Петухов попытался вытащить его на дорогу.

– Чёрт с ним! Бросай! Потом заберём! Сейчас нас накроют!

Петухов, чуть живой от холода, залез в кабину, вездеход рванул, и они понеслись к спасительному лесу. Противник обнаружил оживший бронетранспортёр, но было уже поздно: пара снарядов, посланных вслед убегающим, не долетели и разорвались где-то позади мчащейся железной машины. Водитель оглянулся на взрывы снарядов, поднял вверх средний палец руки и радостно прокричал:

– Что, съели нас? Накось выкуси!

…После таких мелькнувших в мозгу почти забытых морозных воспоминаний Петухову стало немного легче, и он зашагал быстрее. Это был относительно молодой человек среднего роста, слегка полноватый, с резкими чертами квадратного загорелого лица, прямым заострённым носом и дерзким взглядом. Коротко стриженые волосы пшеничного цвета были мокрыми от духоты и ходьбы, как у человека, давно не ходившего пешком по просёлочным дорогам. На нём были надеты белая футболка с короткими рукавами, серые мятые штаны, закатанные до колен, и шлёпанцы, а на плечо был накинут увесистый рюкзак.

Дойдя до перекрёстка, он остановился в нерешительности, не зная, куда повернуть: налево, направо или продолжить идти прямо. У обочины, на чёрно-белом полосатом километровом столбике с цифрой восемь, были прибиты два жестяных указателя в виде стрел, направленные в противоположные стороны, но надписи на них были замазаны красной краской – наверное, для конспирации. Так что оставалось неизвестным, до какого же населённого пункта ещё восемь километров пути. Под столбиком активно копошилась стайка воробьёв, выклёвывая что-то в песке, и периодически по очереди приседали, хлопая крылышками по земле – видимо, таким образом охлаждали свои тельца, не обращая никакого внимания на подошедшего пешехода. За спиной у путника послышался нарастающий мотоциклетный шум, и маленький мотороллер, обогнав Петухова, клубисто подымливая, стал со скрежетом тормозить. За рулём таратайки сидел странный субъект маленького роста, одетый во всё кожаное. На нём была наглухо застёгнутая чёрная куртка, такие же штаны, высокие ботинки на толстой подошве, на руках – кожаные краги по локоть, а на голове –велосипедный шлем с черными очками. Докатившись до середины перекрёстка, он резко затормозил и, манерно поставив одну ногу на дорогу, другой нетерпеливо стал постукивать свой мотороллер, как коня, крутя круглой головой в шлеме по сторонам – видимо, тоже выбирая себе путь, а драндулетка в ответ по-поросячьи повизгивала, словно просилась продолжить бег.

«С ума сойти, как только этот придурок терпит такой зной», – подумал Петухов с удивлением.

Одновременно с левой стороны стал приближаться неторопливый рокот идущей гружёной машины. Водитель мотороллера откинул подножку у своего «коня», слез с сиденья, встал посередине дороги и, как регулировщик, принялся размахивать руками в крагах, показывая подъезжающему транспортному средству, что он будет пересекать перекрёсток только прямо. Из-за поворота неторопливо выкатился жёлтый автобус и, зло выпустив воздух из пневмотормозов, остановился перед кожаным человечком, делающим чёткую отмашку двумя крагами в правую сторону. Из окон автобуса повысовывались по-солдатски стриженые парни, видимо, призывники, и с удивлением стали разглядывать добровольного кожаного регулировщика. Водитель автобуса с красным от жары злым лицом недовольно заорал в форточку:

– Ну что раскорячился, малохольный! Двигай свою драндулетку куда-нибудь!

Но мотоциклист продолжал стоять на месте, перегораживая путь автобусу и размахивал руками, как мельница. Тогда шофёр автобуса матюгнулся, аккуратно объехал кожаного с мотороллером и продолжил свой путь. Когда автобус скрылся, мотоциклист, посчитав, что его миссия выполнена, гордо задрал голову и опять уселся на мотороллер. Петухов осторожно приблизился к «пилоту» драндулетки и вежливо спросил:

– Подскажите, уважаемый, где тут можно нанять лошадь с телегой?

– Нет здесь никаких телег, – важно ответил ему водитель в кожанке и похлопал рукой в краге по топливному бачку. – Железный конь пришёл на смену лошадки! – и попытался завести мотороллер, ударяя ногой по педали, но таратайка обиженно молчала, не подавая признаков жизни – видимо, двигатель перегрелся.

«Точно малохольный», – подумал Петухов и посочувствовал кожаному:

– Перегрелся, видимо, на солнце вот и не заводится.

– Да он у меня, как зверь! Заводится с пол-оборота, – голосом, не терпящим сомнений, вскричал водила и стал с остервенением бить ногой по стартовой педали. Но всё бесполезно, мотороллер только болезненно всхлипывал. – Видимо, аккумулятор подсел, – запыхавшись, сказал мотоциклист и добавил: – А ну-ка, подтолкни меня, сейчас заведётся.

Петухов уперся двумя руками в зад драндулетки и начал толкать, а водила, сидя верхом на мотоцикле, отчаянно крутил ручку газа туда-сюда. Но движок молчал. Протолкав драндулет метров сто, Петухов стал мокрый от пота и остановился.

– Нет, не могу больше, сил нет, – выдавил он из себя, тяжело дыша.

– Да, сдохла, сука, – быстро согласился водила, вытирая пот с лица грязной тряпкой. – Придётся опять катить до города. – Он слез со своего ненадёжного коня и пнул его ногой, отчего тот завалился на бок.

– А ты его спрячь в кустах, а потом вернёшься за ним на машине, – предложил Петухов.

– И то верно, катить по такой жаре эту колымагу – сдохнешь.

Они вдвоём закатили мотороллер в придорожные заросли и забросали ветками. Водитель взял с собой объёмистый баул, до этого стоявший на полу драндулетки, и, выйдя на дорогу, снял с головы круглый шлем, под которым оказалась маленькая морщинистая голова с редкими волосками, воткнутым в неё наискосок крючковатый, как у грифа, нос и выпуклые глазки с поволокой. Баул был, видимо, очень тяжёл, и паренёк в коже, обильно потея, с трудом нёс его, перекосившись на одну сторону.

– Давай одну ручку, помогу тебе нести, – предложил ему Петухов. Малохольный живо согласился, утомлённо бросил баул на дорогу. В нём что-то звякнуло. Когда уже вдвоём они подняли сумку, Петухов сказал:

– Ого! У тебя там что, гири?

– Нет, только гантели, книги научные, инструмент разный профессиональный, – уклончиво пояснил тот и спросил в свою очередь тоном старшего:

– Тебя как звать?

– Петухов.

– Значит, Петя, – тут же окрестил его малохольный.

– А тебя как? – в тон ему спросил Петя.

– Каширины мы, из дворян, – важно ответил тот и задрал голову.

– Значит, Кеша, – утвердительно сказал Петухов и протянул руку новому знакомому.

Кеша с сомнением посмотрел на толстую ладонь, стащил с руки крагу и протянул ему свою худенькую кисть с тонкими пальчиками. Петя осторожно взял её, слегка сжал, чтобы не сломать, и тут же отпустил, засмущавшись.

– Почему ты так основательно одет, Кеша, тебе не жарко в кожанке? – спросил его Петя, чтобы как-то начать диалог после затянувшейся неловкой паузы.

– Видишь ли, Петруха, – тоном учителя словесности начал Кеша издалека, – я еду в город устраиваться на работу, туда, где раньше работала моя тётка прозектором, и поэтому надо выглядеть прилично, соответственно, а не как какой-нибудь босяк, – и неодобрительно покосился на голые Петины ноги. – Да и привычка с детства осталась одеваться тщательно и поплотнее.

– Зачем?

– Мы жили в многоквартирном доме, и когда мать выпускала меня погулять, я не выходил во двор, там взрослые мальчишки меня пинали, а оставался в подъезде и для развлечения рисовал на стенах разные нехорошие слова и рожи. За этим занятием меня как-то застала пьяная уборщица подъезда, лохматая толстая и страшная, и как закричит: «Ах ты, пачкун-негодник! Вот сейчас поймаю и сику тебе надеру!». Мне стало ужасно страшно, и я со всех сил бросился бежать в свою квартиру и там спрятался под кроватью. Потом мне пацаны рассказали, что это вовсе не страшно, а даже приятно, но я от этих рассказов стал ещё больше бояться пьяной уборщицы, представляя себе, как она ловит меня в тёмном подъезде, стаскивает шорты и сосёт, как карамельку, мой писун своим огромным ртом. И с тех пор на прогулку я старался одеваться как можно теплее, чтобы уборщица не смогла сразу добраться до моего сокровенного писуна.

«Точно малохольный», – подумал Петухов и спросил:

– А кто такой прозектор?

– Это основной специалист по определению причины смерти после вскрытия трупа, – важно пояснил Кеша.

– Чьего трупа?

– Любого усопшего.

– Ух ты! И ты умеешь это делать?

– Нет, но мне тётя рассказывала, как это делается, и я даже иногда ей помогал при вскрытиях, так интересно и увлекательно, – сказал Кеша мечтательно и прищёлкнул языком.

– Что ж тут интересного, труп он и есть труп, даже противно.

– Ты, Петя, совсем не понимаешь всей пикантности процесса вскрытия. Спускаюсь я как-то в морг помогать тёте, а там на стальном столе лежит совсем нагая, безропотная, красивая белокурая молодая женщина, неделю назад ещё завлекавшая мужиков своими прелестями, раскинув без стыда ноги. Тётя её скальпелем как полоснула по животу и кричит мне «Подставь тазик!», двумя руками выгребла все внутренности у красавицы и бух их в таз…

– А где она сейчас? – спросил его Петухов, чтобы прервать этот дикий бред.

– Кто, красавица? – посмотрел на него Кеша увлажнёнными от воспоминаний глазами.

– Нет, тётя твоя.

– Померла неделю назад, – равнодушно вздохнул тот.

– И ты идёшь её вскрывать? – неудачно съехидничал Петухов и поддёрнул ручку баула, где опять что-то звякнуло.

– Нет, её уже похоронили, и место прозектора в морге освободилось, вот я и хочу его занять по наследству, так сказать. И квартиру свою тётя мне завещала, вот туда сейчас и направляюсь. А ты куда идёшь? – строго спросил он Петухова.

– Иду куда глаза глядят, лишь бы подальше от больничной кровати, хочу на работу устроится куда-нибудь. Я в госпитале почти полгода пролежал, лечился там после ранения в обе ноги, – и потыкал себя пальцем в бёдра. – А списали по контузии: шум в голове и забываю всё, вот и комиссовали, – коротко и нехотя рассказал свою историю босоногий путник.

– А что ты умеешь делать?

– Да практически ничего, воевать только… – немного подумав, ответил контуженый.

– Тогда пошли со мной устраиваться на работу, в морге сильные санитары всегда нужны, чтобы перетаскивать трупы с места на место, и платят неслабо, – предложил ему Кеша.

– Я вообще-то брезгливый и трупов боюсь, но можно попробовать, в окопах на всякое насмотрелся, может, и там привыкну. Хотя навряд ли возьмут, у меня и паспорта-то нет, привезли меня с передовой в госпиталь, без сознания и без документов, а когда я пришёл в себя, то ничего и не смог вспомнить – видимо, последствия контузии. Положили меня на койку, где до меня лежал солдат Петухов, который скончался от ран незадолго до этого, вот главврач и приказал оформить меня временно Петуховым, чтобы на довольствие неизвестного не ставить, но пока лечился, никто за мной не пришёл, а я ничего так и не смог вспомнить. Вот так и остался Петуховым. В госпитале при выписке мне выдали справку о том, что я, солдат Петухов, проходил лечение после ранения, чтобы я мог получить новый паспорт и военный билет взамен утраченных в бою, вот и иду в город оформляться в паспортный отдел, ну и становиться на военный учёт, наверное. Хотя не знаю, выдадут ли, начнут, наверное, запросы слать по месту жительства, а я там никогда и не был…

– Я думаю, санитаром в морг тебя и без паспорта возьмут, а там поработаешь с месячишко, может быть, вспомнишь, кто ты и откуда, – убедил его Кеша.

Так, переговариваясь, они шли до города пешком, а редкие попутки не решались останавливаться при виде двух странных бродяг, похожих на грабителей.

– Послушай, Кеша, почему здесь такси не ходят? – спросил Петухов, когда они дошли до окраины города.

– Все такси задействованы на вывозке из города мусора, пассажиров временно не возят, а мусоровозы ушли на передовые позиции с антисептиком.

Ещё через час путники наконец дотащились до двухэтажного деревянного дома, где раньше жила тётя Кеши. Новый владелец дома пошарил в карманах своих кожаных штанов, вытащил длинный ключ, как фокусник, и важно отпер обитую войлоком дверь квартиры на первом этаже. В нос ударил затхлый запах гнилья, тухлятины и застойных нечистот. Маленькая прихожая была заставлена обувью, а на крючках висели плащи, куртки, сумки и зонтик. В тесной кухоньке едва вмещались кухонный стол, старый рычащий холодильник и две табуретки, а на стене над столом висела репродукция картины натюрморта с куском арбуза и кистью винограда, и она так была засижена мухами, что казалось, будто все уличные мухи с удовольствием наслаждались произведением искусства неизвестного автора. Единственная комната была заставлена старой мебелью, завалена всевозможным барахлом и тряпьём, над продавленным диваном висел тряпочный коврик с изображением толстой русалки, которая лежала на берегу зелёного омута, томно закатив глаза и бесстыже выпятив арбузные груди. Старые обои на стенах были неопределённого цвета и рисунка и кое-где отвалились от стен, а на окнах висели серого цвета занавески из белой когда-то тюли. В туалетной комнате пахло плесенью и дерьмом, чугунная ванна была окрашена грязно-рыжим цветом по сливное отверстие, а верхняя часть её почему-то оставалась белой.

– Это тётя воду в ней отстаивала, – как бы оправдываясь, сказал Кеша, заглянув ему через плечо. – Воду часто отключают, а когда опять дают, то она течёт рыжая.

– А вид у ванны такой, что можно подумать, будто здесь вы с тётей практиковались здесь по вскрытиям, – неудачно попытался пошутить Петухов.

– Нет, никого не вскрывали, а вот капусту иногда в ней тетя засаливала, отменная капусточка получалась, я вам скажу, – похвастался Кеша и прищёлкнул языком.

«Да уж, потомственная дворянка здесь проживала», – думал Петухов, брезгливо передвигаясь по грязной и запущенной квартирке, стараясь ничего не трогать руками.

Каширин же, наоборот бросив баул в прихожей, стянул с себя кожаную экипировку и, оставшись в мокрых от пота трусах и майке, деловито засуетился. Вид у него без кожанки оказался настолько тщедушный и жалкий, что Петухову стало понятно, почему он хотел устраиваться на работу в кожаном обмундировании – чтобы выглядеть покрупнее и посолиднее. Кеша пригласил нежданного гостя полюбоваться его апартаментами, по-хозяйски расхаживал, открывал и закрывал шкафы и тумбы, передвигал стулья, похлопывал по постели, а Петухов подумал, глядя на худосочного хозяина: «Как ходячий скелет, лучше бы ты не снимал свою кожанку».

А тот, не обращая внимания на свой вид, забежал на кухню, заглянул в холодильник и радостно вскричал:

– Да тут яйца остались и хлеб, правда, почерствел малость, но ничего, сейчас мы его размочим и поджарим вместе с яичницей, будет объеденье, – тараторил Кеша, громыхая посудой в кухонном столе, ища сковороду и разгоняя тараканов.

– Я, собственно говоря, не голоден, так что готовь еду на себя, а я в столовке перекушу попозже, – отказался Петухов от заманчивого угощения, рассматривая грязную посуду на кухонном столе и в раковине.

Кеша сноровисто приготовил яичницу и стал её есть, стоя у плиты, прямо со сковороды, громко чавкая и нетерпеливо почёсывая одну ногу о другую. Чтобы не смотреть на столь отвратительное действо, Петухов стал глядеть в окно, безуспешно пытаясь что-нибудь вспомнить из своей жизни до того как попал в госпиталь. В голове всплывали какие-то обрывки памяти: то он бежит по полю с клевером, разгоняя мотыльков, с автоматом у бедра и стреляет-стреляет-стреляет, то он смотрит в окоп, где лежат солдаты один на другом…

– Спать будешь на раскладушке, она в чулане, – прервал его видения Кеша, облизывая ложку и смачно отрыгивая. – А завтра утром пойдём устраиваться на работу.

Но в отделе кадров бюро судебно-медицинской экспертизы Кешу прозектором не взяли, так как у него не было соответствующего образования, а предложили место санитара, как и Петухову, которого временно взяли без паспорта. Им предоставили в прозекторской кабинки для переодевания, выдали халаты, резиновые сапоги и клеенчатые передники с резиновыми перчатками по локоть. В морг не стали заводить, а сказали, чтобы завтра к восьми утра прибыли на работу без опозданий.

Но утром следующего дня обстоятельства резко изменились: когда они переоделись в служебную форму, завхоз их попросил подойти к приёмной, где уже стояли люди, около десяти человек, в таких же одеждах, как у них, и о чём-то перешёптывались, нервно покуривая. Через пять минут на крыльцо отдела кадров выскочил лихой толстячок в полувоенной форме, сияющий и розовощёкий, как тульский пряник, и звонким визгливым голоском прокричал собравшимся:

– Товарищи! К нам поступило распоряжение от администрации города помочь в захоронении трупов противника, которые остались лежать в окопах на западной окраине города невостребованными неприятелем. Помочь городу избавиться от тел погибших – наша святая обязанность. Поэтому сейчас вы все садитесь в кузов этой машины, – и указал пальцем на стоящий во дворе грузовик, возле которого маялся водила в наглухо застёгнутой коричневой кожанке, несмотря на тёплое и немного душноватое утро. – И вместе с такими же, как вы, ещё на трёх грузовиках немедля выдвигаемся на место прошедшего сражения. Необходимо до утра следующего дня всех убитых похоронить. Всем всё понятно? Вопросов нет? – и оглянувшись на пожилого господина, одетого в чёрный помятый костюм и серую рубашку с галстуком, вышедшего тоже на крыльцо, как бы спрашивая у него указаний, покрутил круглой головой по сторонам, ища администратора морга, и возомнив себя военачальником, петушиным фальцетом прокричал:

– Тогда разбирайте лопаты у забора и в машину! С вами поедет прокурор по особо важным…, – но получив грубый толчок кулаком в бок от рядом стоящего мрачного господина, заткнулся на полуслове.

Прокурор был старый опытный спец по раскрытию массовых убийств, и его всегда посылали на мутные дела, из которых можно извлечь хоть какую-то выгоду. Прокурор слыл мизантропом и жил одиноко много лет. Нет, он не всегда был таким нелюдимым. После отличного окончания университета на отделении юриспруденции ему пророчили блестящую карьеру, и став младшим следователем он быстро начал подниматься по служебной лестнице. Появились лишние денежки, а от них дружки по застольям, и всё пошло наперекосяк. На одной шумной предновогодней вечеринке он познакомился с полненькой весёлой девушкой и сразу с ней переспал по пьяни. Вскоре выяснилось, что толстушка беременна и не будет делать аборт, а хочет родить ему ребёнка. По совету старших товарищей пришлось зарегистрировать отношения, чтобы не испортить себе карьеру, несмотря на то что девушка была весьма глупенькой и происходила из рабочей семьи маляров. Но на этом неприятности не закончились. У молодой жены беременность оказалась внематочной, и она неожиданно умерла от внутреннего кровоизлияния, не успев вызвать врача. Жили они на съёмной квартире, прокурор был в недельной командировке, а когда вернулся, то вся квартира уже жутко воняла, так умершая лежала под батареей парового отопления, видимо, пытаясь унять боль в животе согревом у радиатора. После похорон он вернулся в квартиру с трупным запахом и остался в ней жить, вдыхая сладковатую смерть, как наказание. Постепенно привык, но замкнулся в себе и стал ощущать везде этот запах смерти как кару божью, мало того, его даже тянуло к этим запахам, и он с удовольствием присутствовал при вскрытиях в моргах непонятных умерших. Видя его пристрастие к некрофилии, прокурорское начальство старалось посылать его на такие грязные дела, зная, что он выполнит поручение с удовольствием. Так он и стал прокурором по особо важным делам. Среди молодых сотрудников он слыл знатоком своего дела и докой в криминалистике по «мертвякам», и они звали его за глаза дедом Гришей, однако побаивались. На работе деда Гриша всегда ходил в одном и том же чёрном помятом костюме, вытянутом на коленках и потёртым на локтях, хотя зарабатывал немало, от него всегда исходил приторно-сладковатый запах, напоминающий не то индийские благовония из сандалового масла, не то аромат тлена усопшего, а может, и того и другого одновременно. Прокурор был слегка лысоват, а редкие седые волосы на затылке, которые он постоянно приглаживал дрожащими пальцами, как бы проверяя, на месте ли они, нависали на засаленном воротнике пиджака, ходил, сильно сутулясь, шаркая ногами, с ненавистью смотрел на всех из-под косматых бровей и часто бормотал что-то себе под нос. Начальник отдела как-то сделал ему замечание:

– Григорий Алексеевич, Вы одевались бы поприличнее на работу, а то своим затрапезным видом смущаете посетителей и создаёте отталкивающее впечатление о нашем заведении.

– Мой внешний вид не мешает мне аккуратно выполнять мои обязанности, – зло обрезал тот риторику краснощёкого начальника, всегда пахнущего новенькой портупеей. – Или у Вас есть претензии?

– Нет-нет, что Вы. С заданиями Вы справляетесь прекрасно, – испуганно произнёс начальник и быстро ретировался, подумав про себя: «Как бы, чего доброго, не уволился старик».

На этом обсуждение внешнего вида деда Гриши было закончено.

Собравшиеся во дворе морга, почувствовавшие серьёзность события, молча похватали лопаты и, подталкивая друг друга, засеменили к грузовику с откинутым задним бортом. Во время посадки Кеша подошёл к водителю и бесцеремонно пощупал пальцами его кожанку.

– Чёткая штука, – сказал он, прищёлкнув языком. – Тебе в ней не жарко?

– Нет, – обрезал водила, брезгливо отбросил Кешину руку и объяснил всем стоявшим у машины: – Она у меня заговорённая, сколько в ней ни езжу по зонам конфликта, ни одной царапины на мне, не то что ран, – и погладил рукав ладонью.

– Вот видишь, Петя, кожаная куртка всегда спасает от несанкционированных проникновений, – громко подытожил Кеша речь обидевшего его водилы, продемонстрировав всем своё превосходство в риторике, как ему показалось.

Все залезли в кузов грузовика, где уже лежали пять белых мешков, пахнущих хлоркой, а мрачный мужчина в чёрном сел в кабину к водителю, видимо, показывать дорогу, машина дёрнулась и рванула с места, как в погоню за отступающим врагом. Но за поворотом грузовик сбавил ход и дальше поехал не спеша через весь город. За пригородом выехали на разбитую грунтовку, и машина вовсе поползла по торчащим камням-кочкам, недовольно урча от натуги. По пути к ним присоединились ещё три грузовика с такими же, как они, землекопателями, понуро сидевшими в кузовах. Так они ехали часа два, тщательно объезжая дороги с неразминированными участками, чтобы не наткнуться на случайную мину, многочисленные воронки от снарядов, останавливались на перевалах размять ноги и опять тащились, преодолевая рытвины и канавы, оставленные гусеничной техникой.

Один из бывалых тихо рассказывал соседу, но так, чтобы было слышно всем сидящим в кузове грузовика:

– Я уже второй раз еду туда. В прошлый раз вытаскивали из окопов своих убитых и хоронили в братской могиле недалеко от того места, а противнику через парламентёра предложили, чтобы они забрали своих, но, видимо, те отказались. Когда мы перебирали павших, выискивая наших, то среди убитых врагов были и в грязных поношенных одеждах, и одетые с иголочки, пахнущие одеколоном. На наш вопрос старшему, кто эти щёголи, он сказал, что это с заградотряда, их убили свои же, когда отступали, чтобы те не стреляли в отступающих. И, видимо, чтобы не раскрылось это событие, противник отказался забирать своих. Так что придётся нам самим закапывать вражеские улики. Только прокурор чего-то будет искать, видимо, дополнительных доказательств, что это они друг друга покосили.

– А разве так бывает? – спросил его бледнолицый парнишка.

– На войне всё бывает, – многозначительно ответил бывалый и попросил у него закурить.

Наконец грузовики остановились на каком-то холме, сплошь изрытом окопами, и все прибывшие выстроились молча с лопатами в шеренгу без всякой команды. Со стороны окопов доносился удушливый сладковатый запах гниющих трупов, вызывавший тошноту и позывы к рвоте у некоторых.

– Да, мне кажется, труп врага не всегда хорошо пахнет, – тихо сказал кто-то в строю, с трудом глотая застрявший ком в горле.

Вид нарытых в земле окопов, запахи разложения, гари, пороха и железа внезапно включили у Петухова контуженую память, и он вдруг вспомнил и увидел, как в кино, себя, стоящего в укрытии вместе с такими же, как он, десятью автоматчиками, пережидающими артподготовку своих ракетчиков-артиллеристов. Они были все одеты одинаково, в чёрные комбинезоны, подпоясаны широкими ремнями с портупеями через плечи, на ремнях были нацеплены пять запасных рожков для автоматов, кобура с мощным десятизарядным пистолетом и большой кинжал в ножнах. На голове у всех была чёрная шапочка типа берета, а на ногах – чёрные кроссовки. Касок и бронежилетов на них не было, эти атрибуты войны нужны окопникам, а штурмовикам только мешают, сковывая движения. В небе над их головами с воем пролетали снаряды и ракеты, затмевая небо чёрно-белым дымом, и взрывались впереди, сотрясая землю.

Спокойно докурив сигарету, он потушил окурок о земляную насыпь и, не дождавшись окончания канонады, оглянулся на своих и буднично сказал:

– Ну что, пошли, – и передёрнул затвор автомата.

Все десять бойцов специальной группы прорыва одновременно привычно выскочили из укрытия, встали в полный рост и, растянувшись в цепочку, быстро пошли к окопам противника, прижимая автоматы к бёдрам и беспрерывно стреляя в одну точку. Артподготовка ещё продолжалась по позициям противника, а беспрерывные очереди из автоматов спецгруппы по вражеским позициям не давали врагу поднять головы над окопным бруствером из-за плотного огня и свиста пуль. Быстро пройдя больше половины нейтральной полосы, на ходу меняя отстрелянные рожки в автоматах на новые, прицепленные у пояса, бойцы перешли на бег, продолжая стрелять с бедра по окопам, не давая противнику высунуться, а подбежав вплотную, принялись безжалостно расстреливать укрывающихся там солдат противника. Выпустив несколько коротких очередей в шевелящиеся внизу тела, он спрыгнул в окоп и увидел прямо перед собой испуганное бледное лицо солдатика, сидящего на земле. Противник, как в замедленной съёмке, стал поворачивать ствол своего автомата, желая выстрелить в него, но нападавший опередил на долю секунды и первый нажал спусковой крючок своего раскалённого оружия. Сидящий на земле паренёк по-детски всхлипнул, посмотрел расширенными от ужаса голубыми глазами на стрелявшего, неловко уронил на грудь свою голову, с которой свалилась непристёгнутая каска, обнажив белокурые волосы, и медленно-медленно завалился на бок, ткнувшись лицом в окопную грязь. Он осторожно перешагнул через тело убитого и побежал дальше по окопу, стреляя во всех, оказывающих хоть малейшее сопротивление.