Виктор Елисеевич Дьяков
Дело прапорщика Кудашкина
В Энергограде Маша тоже не ходила на танцы. Но там она ощущала себя "прапорщицей", и потому стеснялась, думая что будет выглядеть не лучшим образом в среде офицерских дочек, тем более что ей постоянно напоминали о её "социальном статусе". Здесь же она была одета лучше, моднее местных самостроевских девиц и главное… она вдруг как-то сразу стала понимать, что в той же школе самая красивая. Об этом говорили и завистливые глаза соклассниц и красноречивые взгляды парней вроде бы невзначай окидывавшие её с головы до ног, невольно задерживавшиеся на её уже хорошо обозначившихся округлостях. Некоторые посмелей стали предлагать нечто вроде дружбы… Маша оказалась к этому явно не готова и заливаясь непроизвольной краской отказывалась и от приглашений сходить в кино и уж тем более от приглашений в ДК. Она вообще по вечерам из дома не выходила. Как у высокотехничного футболиста, умеющего благодаря своему мастерству на поле избегать столкновений с заведомыми "костоломами", у Маши была своя врождённая "техника души", осторожность поведения и поступков, позволявшая ей избегать неприятных для любой девушки ситуаций. Благодаря этому она даже смогла в некоторой степени успокоить, постоянно переживавшего за неё отца. Но даже она не могла предположить насколько грубо, фактически без правил играют на этом "наждачном" поле химкомбинатовского "стадиона", что здесь может не спасти никакая "техника", никакая осторожность.
Семён Петрович хоть в последние годы службы и крайне редко бывал в родном городе, но о многом догадывался, ведь сформировавшийся к восьмидесятым "правопорядок", начинал складываться ещё когда он здесь жил. С детских лет он помнил слухи об случавшихся здесь изнасилованиях, о которых жертвы не заявляли, боясь мести насильников, а ещё пуще огласки. Он понимал, что с тех пор ситуация вряд ли изменилась, даже догадывался, что она ухудшилась. Но он надеялся на их с дочерью малозаметность, скромность, что они смогут затеряться в толпе, прожить здесь эти два года, а потом Маша поступит в институт, будет жить в областном центре, где он снимет для неё комнату в спокойном районе. А может удастся и сменять двухкомнатную квартиру которую им тут обещают на однокомнатную в области… При этом Кудашкин как-то упускал из виду, что Маша по мере взросления становится всё менее малозаметной, тем более на столь сером фоне.
Семён Петрович когда дежурил, отсутствовал сутками, в другие дни, тоже случалось задерживался, и Маша в летние каникулы коротала время одна у телевизора, или изображая танцевальные движения у зеркала под приглушённую музыку своей магнитолы. В один из таких вечеров её посетили подружки, они заранее условились вместе прогуляться. Но пришли они не в четыре часа дня, как договаривались с Машей, а в шесть…
– Ой, девочки, что же вы так поздно, я уж вас и не жду,– недовольно встретила Маша своих одноклассниц на пороге временной квартиры.
– Да вот… так уж вышло. У Вальки мать в больнице, она её навещать ходила и задержалась, ну а я её прождала,– оправдывалась Света, невысокая худенькая с острыми скулами и почти без намёка на наличие груди и бёдер. Валя, напротив, была довольно высокой и грузной, но сложённой непропорционально – слишком тяжёлая вверху и наоборот "лёгкая" внизу. Казалось, что её тонким ножкам стоит немалого труда носить эти мощные плечи и не по девичьи массивную грудь. Валя с готовностью поддакнула Свете – они сговорились зайти к Маше попозже, чтобы уговорить её пойти на танцы.
– Ну, что идём?– как уже дело решённое, предложила Валя.
– Куда? Поздно ведь,– возразила Маша, бросив взгляд на часы.
– Как куда, на дискотеку,– ты что маленькая, папочки боишься?– всё резче напирала Валя.
Подруги, как бы не замечали машиных колебаний и смущения, они с любопытством осматривали первую комнату и через приоткрытую дверь всматривались во вторую, где были видны так и не распакованные вещи. Им, конечно, очень хотелось узнать, что Кудашкины привезли с собой. Об их по местным понятиям состоятельности ходили слухи, не содержавшие, однако, конкретной оценки. Дескать, привёз "прапор" воз добра, но каков воз… Подруги не первый раз были в этой квартире, но впервые в отсутствие Семёна Петровича. Поэтому они осмелели:
– А что это у вас?– спросила Валя и указала на подоконник, где стоял чайный сервиз "Мадонна", который был распакован и вынут из ящика для того, чтобы убедиться, что не разбился за время путешествия в контейнере. Сервиз Кудашкины купили у Куталёвых. После убийства Вики их сразу перевели на новое место службы, и они поспешили распродать часть своих вещей.
– Это немецкий сервиз, мы там где папа служил его купили,– Маша не стала уточнять с чем связана эта покупка.
Подруги в восхищении оглядывали дрезденскую посуду, а Маша испытывала неловкость. Возможно, чтобы поскорее преодолеть эту неловкость, и избежать дальнейших расспросов, имеющих материальную основу, она согласилась пойти с подругами. При этом она сама себя успокаивала, что только их проводит и вернётся. Маша оделась как обычно, но даже её простенькое ситцевое небесно-голубое платье так удачно облегало её одновременно и стройную и налитую в нужных местах фигуру, что она не могла не бросаться в глаза, особенно рядом с Валей и Светой, местными гадкими утятами, коим природой и выпавшей на их долю жизнью не суждено было превратиться в прекрасных лебедей.
14
Танцы из ДК на открытую танцверанду перенесли где-то в конце мая. Танцверанда представляла огороженную и асфальтированную круглую площадку. Молодёжь танцевала под музыку, несущуюся из колонок довольно скверной аппаратуры, не воспроизводящих всю положенную гамму звуков, но "орущую" весьма громко.
Дискотека в тот день начинались как-то вяло, аппаратура хрипела что-то, танцующих насчитывалось немного, особенно когда "врубали" быстрый танец, да и танго в основном танцевали как в старые добрые времена девушки с девушками. Народ прибывал крайне медленно. Возможно, то что стоял ещё светлый день подействовало на Машу расслабляюще, но ей вдруг непреодолимо захотелось ощутить то, к чему влекла её здоровая девичья, женская суть – подёргаться, поизгибаться, подвигаться под музыку. Она хотела испытывать то же, что и большинство её сверстниц. Потому, когда Света уже возле танцверанды предприняла очередную попытку её уговорить, Маша как-то удивительно легко согласилась. Они купили билеты, вошли за ограду. Из колонок хрипел Антонов, потом наступила очередь Леонтьева, Пугачёвой, "Машины времени"… Подружки втроём вышли на быстрый танец и, образовав "свой круг", двигались в такт музыке. Маша впервые "дёргалась" на публике и чувствовала, что у неё получается неплохо, что на неё смотрят и смотрят не со смехом, не с презрением, а как-то по-другому. Как?… Этого она пока понять не могла…
Музыка, до того не прерывавшаяся, неожиданно смолкла где-то в девятом часу. Было ещё светло, но уже не по дневному, а по вечернему. Заминку вызвало то, что на танцверанду пришёл атаман "своих в доску" самостроевцев. Маша ничего не поняла, только увидела как напряжённо и испуганно смотрели по сторонам Света и Валя. "Король" со свитой не часто посещал эти, как он их называл, танцульки. В эпоху борьбы за трезвость, то бишь винно-водочного дефицита, он неплохо зарабатывал на нелегальной продаже водки, что требовало его постоянного и пристального внимания, особенно по вечерам и ему было не до танцев. Но изредка, чтобы наглядно продемонстрировать, что "для того и волк в лесу, чтобы зайцы боялись", он удостаивал своим посещением городскую дискотеку. Его сопровождали несколько мрачных парней лет по двадцать с небольшим. Самостроевцы из "своих", находившиеся ранее на танцверанде и до того особо не "светившиеся", приветствовали атамана и его ближайших корешей, стали вести себя намного развязнее и наглее. "Король" распорядился поставить кассету "Наутилуса Помпилиуса" и, уже начавший набирать прохладу вечер прорезала энергично-ритмичная мелодия сверхмодных "Гороховых зёрен". Маша с подружками не пошла на этот раз танцевать и стояла у ограды, а в центре в нарочитом показном кураже лихо отплясывали "свои" самостроевцы и их подружки, изображая нечто соответствующее словам, несущимся из колонок:
– Ух, мы вырастили племя!
Маша хоть и сама ощущала тревогу, но с удивлением отметила, как повели себя её подружки, как со страхом они смотрят на выход, уже перекрытый дружками "Короля", выполнявших его приказ: всех впускать, никого не выпускать. Сам "Король" не танцевал, он скучающе разглядывал своих "вассалов" беснующихся в танце, кто по зову организма, кто под воздействием его атаманского взгляда. Так же беснуется, или выдаёт нечто вроде телодвижений, аплодисментов или словесных восхвалений перед особами обличёнными всё равно какой властью большинство рода людского…
К "Королю" на полусогнутых подскакивали его "шавки" и что-то ему вполголоса докладывали. Он слушал невнимательно, лениво двигал челюстями, жуя жвачку. От хороших харчей и относительно спокойного "царствования" на своём неформальном троне, "Король" сильно заматерел и напоминал в своём широком пиджаке большой несгораемый шкаф. Но вот один из "помошников" передал Королю сообщение, которое его вроде бы слегка заинтересовало. Он вгляделся в тройку девчонок сгрудившихся неподалёку от выхода, надёжно перекрытого его корешами.
– Что-то не разгляжу,– небрежно отозвался он на сообщение одного из "шестёрок", что на танцах объявилась новая "тёлка".
– Сичас… я её на медленный танец приглашу, и ты её ближе посмотришь. Она в самостроевской школе учится, сто процентов целка, она в десятый перешла, тёлка что надо, титьки, жопа, всё ништяк. Пахан у неё прапор на пенсии, чуть живой ходит. Они в прошлом году приехали, рядом с нашим двором живут. До сих пор на танцы не ходила, дома сидела, первый раз вышла,– подобострастно докладывал "шестёрка", желая выслужиться перед "атаманом". Но "Король" не особо заинтересовался, ибо стало уже смеркаться, а включённого освещения оказалось явно недостаточно, к тому же и танцующие мешали ему разглядеть новую "тёлку".
– Ну, так я её приглашу, а ты глянь… а "Король"?
К "Королю" часто обращались либо с просьбами, либо вот так, предлагая разнообразные услуги. Эти мальчишки и парни таким образом надеялись приблизиться к нему, подняться в неофициальной самостроевской шпанецкой иерархии, а если повезёт, то и пробиться в ближайшее "королевское" окружение, в число особо доверенных лиц, через которых он и осуществлял руководство, суд и расправу. "Король" ничего не ответил, скорее всего, так и не разглядев ту, на которую ему указывал этот шустрый малый. Но тот, видя что "атаман" не выказывает интереса, решил проявить инициативу – он давно уже, что называется сам "положил глаз" на Машу, видя её из окон своего барака, когда она шла в школу, или из школы. Он уже сообразил, что эта девочка "чистая" во всех отношениях, что для Химгородка и тем более Самостроя было редкостью. Он решил указать на неё "Королю", за что тот должен отметить его, рядового члена самостроевского братства.
Маша ничего не спрашивала у подружек, она всё поняла сама. Они встали в небольшой кучке таких же "не своих" девчонок. Для них танцы на сегодня закончились, так как бал продолжался только для "своих". Но "свои" не выпускали с дискотеки "не своих" как парней, так и девушек, наслаждаясь их страхом и растерянностью. По местным меркам это было ещё терпимо, случалось и хуже, когда "свои" парни начинали насильно вырывать "не своих" девчонок в свой круг, даже в том случае если девушку сопровождал парень – что он мог сделать против кодлы. Потом "не своих" девчонок уже в "кругу" перекидывали от одного к другому, попутно откровенно лапая с издевательским смехом и соответствующими словесным сопровождением. Если всё же за них кто-то пытался вступиться, смельчаков жестоко избивали прямо здесь же, или после танцев без свидетелей. Справедливости ради надо отметить, что подобным образом "братство" отрывалось не часто, только в присутствии своего атамана и его ближайших сподвижников, зная что он, в случае чего, всё уладит и с ментами, и с администрацией ДК. Ну а "Король" посещал дискотеку не более двух-трёх раз за месяц. Именно с таким посещением к несчастью и совпал первый выход Маши Кудашкиной в "свет".
"Шестёрка", дождавшись когда "дикая" музыка сменится спокойным антоновским шлягером "Под крышей дома", решительно направился к Маше. Та почувствовала непосредственно грозящую ей опасность, когда от неё как от чумной вдруг шарахнулись подруги. Валя и Света почти одновременно куда-то исчезли в мелькающем многолюдье и полумраке твнцверанды, а перед ней стоял невзрачный неряшливо одетый парень лет семнадцати или чуть старше, и с наглой ухмылкой оглядывал её всю. Маша испуганно попятилась к самой ограде. Парень хмыкнул, сплюнул через губу и подступил к ней вплотную:
– Пойдём, потанцуем, чего стоишь, паришься?– приглашение, по местным стандартам прозвучало довольно вежливо. Видимо каким-то шестым чувством "шестёрка" чуял, что грубое выволакивание этой слишком уж скромной девушки в круг здесь не пройдёт.
Парень был невысок и Маша в своих босоножках на "горке" оказалась заметно выше. Его глаза бегали по ней снизу вверх и назад, он раздевал её ими. Впрочем, такого рода взгляды она иной раз ловила на себе и в Энергограде, не подозревая об их истинной причине. Так смотрели на девушек и женщин солдаты в увольнении. Но то были взгляды в основном украдкой, из-под тишка. Здесь же имело место настолько беспардонное откровенное зрительное ощупывание её бёдер, груди… Маша ужаснулась и от этого взгляда, и от внешнего вида приглашавшего её на танец кавалера-коротышки. У него были грязные ногти, обувь, давно не мытые свалявшиеся сальные волосы, несвежая рубашка…
– Извините… я… я не танцую,– растерянно пролепетала Маша, бросая растерянные взгляды по сторонам в поисках исчезнувших куда-то подруг.
В Энергограде, она слышала, девчонки иногда вот так же сбившись в группы успешно отбивали пристающих к ним парней. Но здесь были совсем другие нравы, другая ситуация, здесь диктатура пролетариата достигла своей высшей и последней фазы – диктатура детей беднейших пролетариев, не желающих ни работать, ни учиться, то есть диктатура молодых люмпенов.
"Шестёрка" на мгновение даже растерялся, такие отказы на предложения со стороны "своих" самостроевских ребят, здесь давно уже не "культивировались", ибо были не безопасны. Напротив, "не свои" девицы стремились заиметь себе парня среди "своих", обзавестись защитником.
– Ты что сучка, не поняла?!– лицо "шестёрки" стало наливаться кровью.– А ну пошли!
Но Маша прижавшись спиной к ограде стала скользить по ней в сторону, стремясь поскорее выйти из сектора обзора его злых глаз-щёлок.
А дискотека тем временем шла своим чередом. Танцующие и стоящие стали с интересом оглядываться, привлечённые неврастеническим ором "шестёрки", наблюдать. "Шестёрка", по пути оттолкнув кого-то, догнал Машу и схватил её за руку, рванул на себя, но она хоть и на каблуках сумела устоять. То ли страх придал ей силы, то ли относительно устроенная и сытая жизнь способствовала аккумулированию в ней большой энергии, но она устояла. Несколько минут шестёрка пытался выдернуть новенькую девушку в "круг". Она уперлась ногами в пол веранды, а второй рукой схватилась за изгородь, и он не смог её сдвинуть, оторвать. В драках самостроевские пацаны частенько остервенением компенсировали недостаток физических сил, жестокостью подавляли волю к сопротивлению. Но здесь наблюдалось совсем иное, страх напротив усилил в Маше волю к сопротивлению. На возню у ограды уже смотрела вся дискотека.
– Во, тёлка здоровая, Кобыздох-то сдох уже, а ей хоть что… Если она ему сщас вмажет в харю, он сразу сядет… Глянь он уже мокрый весь… Кобза бросай, не по чину баба, каши мало ел…
Всеобщий издевательский смех совсем подорвал силы "шестёрки". Тяжело отдуваясь он отпустил Машу. Не зная как быть, он растерянно оглянулся на Короля. Тот тоже усмехался, переговариваясь с кем то из своих приближённых, и пренебрежительно кивая на "шестёрку". Видя, что выставлен на всеобщее посмешище, "шестёрка" буквально взревел:
– Пойдёшь сука, или я тебя!…– он рывком выхватил окуда-то сзади самодельный нож – самый веский аргумент любого люмпена.
Маша так и стояла, держась за изгородь, ни жива, ни мертва. Голоса и смех стихли мгновенно, едва в тусклом свете блеснула "финка", лишь из усилительных колонок по прежнему хрипело что-то напоминавшее мелодию танго.
– Эй, Кобза, падла, убери заточку, а то я тебя, суку, ей же и попишу!– впервые за весь вечер "Король" повысил свой "скрипучий" голос почти до крика.
"Шестёрка" на глазах превратился в совсем другого человека, он мгновенно спрятал нож, втянул голову в плечи и виновато взглянул на атамана.
– Вали отсюда и в темпе!– тут же было выдано конкретное "руководство к действию".
Обстановка разрядилась, толпа смехом и шутками сопроводила позорное отступление "шестёрки". Возле Маши, находящейся в некотором трансе, и не вполне ещё осознавшей, что опасность вроде бы миновала… возле неё вновь очутились Валя и Света. Нарисовав улыбки, они стали её наперебой расхваливать?
– Ну, ты молодец, Машка… Не далась Кобзе…
– А кто он такой?– так до конца, и не придя в себя, автоматом спросила Маша.
– А ты разве его не знаешь, шпана, в каждом классе по два года сидел, сейчас в ПТУ… Недалеко от вас живёт. Это его сам "Король" шуганул…
– А ну девки, расступись!– раздался тот же скрипучий голос, но прозвучал он уже рядом и Маша увидела его обладателя совсем близко.
Это был рослый рыжеватый парень с широченными плечами и квадратной физиономией, молодой, но уже далеко не юный, лет двадцати пяти. Одет дорого, по местной моде, так называемый импортный прикид: свободный пиджак, брюки-слаксы, кроссовки на толстенной подошве. Пиджак и слаксы, делали и без того крупного "Короля" ещё более объёмным, особенно рядом с местными парнями, в основном невысокими и поджарыми.
– Молодец деваха, хорошо этого слюнявого отшила. Ты кто будешь, почему я тебя раньше не видел?
Маша глядела на этого монстра и ужас вновь, ещё сильнее охватывал её, на этот раз она не могла вымолвить ни слова в ответ.
– Ты что немая?… Ладно не боись, не съем. Пойдём со мной подёргаемся,– Король протянул свою широкую ладонь с непропорционально короткими, толстыми пальцами, на которых тускло сверкали два кольца-печатки. Подружки вновь разлетелись в стороны.
Маша не понимала, что происходит. Нет, она, конечно, допускала, что её будут приглашать на танец парни, но… Она не могла представить, что первый будет представлять из себя нечто мелкое и мерзкое, а второй огромное и ужасное. Лицо "Короля" с некоторой натяжкой можно было посчитать и симпатичным, если бы не шрам приобретённый в колонии, отчего его выражение даже когда он улыбался получалось зловеще-мрачным. А Маша ожидала, что к ней будут подходить скромные, стесняющиеся мальчишки, но никак не молодой хулиган и тем более зрелый урка. Ей в этот вечер определённо не везло. Она вновь растерянно оглянулась по сторонам. На этот раз подружки отошли не далеко и пожалуй со смешанным чувством опаски и восхищения взирали на приглашавшего Машу верзилу. Маша, конечно, осознала, что на этот раз к ней проявил интерес какой-то местный "авторитет". От этого она напугалась ещё больше, но нашла в себе силы ответить:
– Извините, но я совсем не танцую… я просто посмотреть пришла.
Теперь и у "Короля" сощурились глаза, он недоумённо тряхнул головой. На них смотрели все, кто присутствовал на танцверанде – "новенькая" отказывала уже не простой "шестёрке", а самому "Королю".
– Не понял юмора, – "Король" выглядел крайне удивлённым.
– Ты что, Машка совсем дура… ты знаешь кто это!?– зашипела на неё Валя, делая угрожающие знаки глазами.
– Иди сейчас же!– вторила ей Света.
Они обе конечно мечтали о таком ухажёре. Ведь "Король" был героем в глазах едва ли не всех девушек в городе от пятнадцати до двадцати пяти лет.
– Вы меня извините пожалуйста, но я не могу… я никогда, я в первый… я не умею,– сбивчиво пыталась пояснить свой отказ Маша.
– Ничего не тушуйся, я быстро научу,– широко усмехнулся Король, сверкнув золотыми фиксами.
– Нет, нет… я не пойду… не хочу, простите..– уже чуть не плача упиралась Маша и сделала попытку отойти, затеряться в толпе.
– Стой мокрощёлка, покочевряжилась и будя, пошли пока добром прошу,– "Король" заступил ей дорогу. По его недовольному лицу легко читалось, что он с трудом переносит эту роль просителя, в которой уже давно не бывал.
– Я не хочу, не хочу!– с отчаянием воскликнула Маша, пятясь к выходу.
– А я хочу … а ну стой!– Король сейчас ощущал примерно то же, что несколько минут назад опозоренный принародно Кобза.
И он тоже схватил Машу за руку и резко рванул на себя. Её сопротивление на этот раз было бесполезным – она оказалась в его объятиях.
– Как она на ощупь-то, строптивая коза?– ерничая спрашивали из толпы.
Король не спеша, шаг за шагом затягивал пытающуюся упираться Машу вглубь танцующих, вокруг слышался смех и похабные крики.
– Поставь медленный!– не оглядываясь крикнул "Король" парню менявшему кассеты, которого ввиду глухой провинциальности города ещё не именовали диск-жокеем.
Над танцверандой поплыло танго. Маша продолжала упираться, вырываться… Но со стороны казалось, что огромный взрослый парень совершенно беспрепятственно облапил молоденькую девушку и кружит её в танце. Но она всё-таки уличила момент, когда он решил обнять её ниже талии и на мгновение ослабил "тиски", отпустил её руку, которую до этого сжимал так крепко, что она занемела. Рука, которая скорее судорожно чем осознанно, не выпускала маленькой сумочки с зеркальцем и косметикой… Зачем только она её вообще взяла? Она просто не привыкла ходить куда-то с пустыми руками, тем более, что на танцы идти совсем не собиралась. Почувствовав некоторую свободу после относительного "удушья", Маша рванулась, резко, сильно… и сумочка с размаху описав дугу угодила "Королю" прямо в рот. Удар получился не то чтобы сильным, но в чувствительное место. Верхняя губа "Короля" тут же вздулась и окрасилась кровью.
– Во, как поцеловала,– приглушённо, но явственно раздалось на фоне хриплого ритма танго.
"Король" не сразу понял, что произошло. От неожиданности он даже совсем отпустил Машу и потрогав губу увидел на пальцах кровь. Почти все танцующие замерли в тех позах, в которых их застало столь невиданное происшествие – Маша сделала то, на что уже давно никто не отваживался в Химгородке, включая милиционеров, пустила кровь местному атаману. Это получилось нечаянно, но факт был налицо. Маша почувствовала, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
– Извините, я… я не хотела,– со слезами в голосе прошептала она.
Но "Король" не слушал, гнев уже закипал в нём – ведь его унизили… унизили перед всеми, и он обязан отомстить, отомстить с лихвой, здесь, сейчас, немедленно, ведь под угрозой был его авторитет "крутого", никогда никому не прощающего…
– Ах ты сучара!… Ну, сегодня ты заслужила хорошую порку, по полной программе,– "Король" испепелял и без того оцепеневшую Машу зверским взглядом.
– Эй шарманщик, музон громче и всем плясать… вокруг плясать!– он обозначил круг охватывающий его и Машу.
Из колонок вновь грянуло залихватское:
Нас выращивали дённо
Мы гороховые зёрна
–
"Король" теперь уже ухватил Машу за волосы, резко пригнул, тут же перехватил поперёк тела и поднял так, что она оказалась вверх ногами, а головой вниз. Он задрал ей подол, обнажив ноги и бёдра, белоснежные шёлковые трусики. Маша кричала, билась, но её крики заглушала музыка, а "Король" был настолько силён, что легко одной рукой держал её на весу, а второй в такт музыке бил своей короткопалой ладонью. Вокруг шла дикая пляска, словно оргия рядом с жертвенным костром или местом казни. "Свои в доску" пляшущей массой оградили центр танцверанды, где атаман производил показную экзекуцию непокорной "тёлки". Раз, два.... семь, восемь,– отсчитывали стоявшие рядом "особо приближённые", а короткопалая ладонь веско опускалась на девственной чистоты машины трусики.
– Пустите, пустите меня… что вы делаете… как вам !!…
Крики Маши тонули в общем шуме, хриплой музыке и дружном смехе, причём особенно усердствовали "свои" девчонки.
– "Король"?! Ты её по голой, по голой хрястни, вона она у неё какая шикарная… Даа, хороша корма, такой бы засадить…– неслись советы и пожелания из толпы.
"Король" может и не собирался ещё более унижать эту незадачливую деваху, но игнорирование смачных просьб могли воспринять как слабость, чего находясь на "троне" он позволить себе не мог. Он тут же "откликнулся" на пожелание масс, нарочито небрежным движением спустил с Маши трусики и последние пять шлепков прозвучали настолько звонко, что даже перекрыли музыку "Наутилуса". Шестнадцать… восемнадцать… двадцать!
– Вот это да… вот это наказал,– местные молодые эротически озабоченные особи, насмотревшись совсем недавно официально разрешенных эротических фильмов в специальном зале кафе-ресторана, теперь увидели и кое что непосредственно, вживую.
– Всё… вали отсюда!– Король отшвырнул Машу.
Она упала, но тут же не переставая рыдать вскочила, оправила юбку, трусы и даже не ища потерянную сумочку побежала к выходу.
– Куда!?– раскинул руки один из стоящих у выхода "своих".
– Пропусти, хватит с неё на сегодня!– крикнул "Король".
Он больше не смотрел на танцующих, он вдруг устал. Нет, его не мучила совесть, эта малолетка получила то, что заслужила. Он приказал больше на танцверанде никого не удерживать, пусть катятся, он и без того уже наглядно продемонстрировал, кто здесь хозяин, да и его пацаны теперь долго взахлёб, с восхищением будут вспоминать зрелище, которое устроил для них их атаман. Сам же он не был особым эротоманом и девственная чистота, совершенство оскорблённой и униженной им девушки его сначала не возбудила. Но чуть позже и у него, под воздествием воспоминаний от только что произошедшего, возникло нечто вроде желания. Он махнул рукой и что-то сказал подручным и они все пошли прочь… "Король" провёл эту ночь в Пятаках на квартире у любовницы.
15
Семён Петрович задержался на работе, домой вернулся в девятом часу вечера и сразу забеспокоился – впервые Маши не оказалось дома. В записке дочь сообщала, что пошла гулять с подружками. Записка также заботливо сообщала, что ужин на плите и ничего больше, ни куда пошла, ни когда вернётся. Кудашкин вроде немного успокоился, но не надолго. Сумерки сгущались и он не мог усидеть дома, вышел во двор встречать Машу. Семён Петрович, конечно, осознавал, что Маша выросла и рано или поздно будет уходить из дома по вечерам, гулять. Знал, но надеялся, что это произойдёт всё-таки несколько позже, когда ему удастся возвести вокруг неё хоть какую-то защиту, в виде квартиры в более спокойном районе, а затем в областном центре. Хотя стопроцентной гарантии не будет, но там всё-таки не Самострой и уличный беспредел имеет какие-то границы и закон её хоть как-то, но будет защищать. Ну, хотя бы как в Энергограде. Однако Маша ушла так неожиданно, и Кудашкин предчувствовал что-то недоброе. Этим летом она не раз уходила с подружками, но позже семи тридцати вечера ни разу не задерживалась. Кудашкин бегал во двор, на улицу, возвращался домой, не зная что и думать, ведь так долго Маша задержаться просто не могла – значит что-то случилось!
Минуло десять часов, когда Семён Петрович не столько услышал, сколько почувствовал, что кто-то стоит у колонки во дворе и льет воду. Он глянул в окно. Маша, он узнал её в полумраке, стояла возле колонки и что-то там делала. Кудашкин уже не сомневался, что с дочерью неладно, возможно даже случилось то, чего он с подспудным страхом ожидал давно. И всё же он не бросился к ней. Во-первых, у него немного отлегло от души – она была жива, а если сразу не идёт домой, значит есть причина и не стоит её пугать своим появлением, расспросами. Если что и случилось, то этого уже не изменить и поднимать лишний шум привлекать соседей ни к чему. Он стал наблюдать из-за занавесок и понял, что Маша замывает платье – у него всё оборвалось внутри.
Когда Маша, наконец, вошла на её свежеумытом у колонки лице просматривались явственные следы от недавних слёз, спутанные волосы, мокрое платье, тёмные отметины синяков на ногах, оторванная пряжка на одной босоножке.
– Что случилось, почему так поздно?– спросил Кудашкин как можно спокойнее, но лицо… лицо ему не подчинялось.
– Ничего… просто задержалась у девчонок,– голос Маши прозвучал непривычно глухо, неприветливо, отчуждённо. Она сразу прошла в свою комнату и больше оттуда не вышла, отказавшись от ужина.
Семён Петрович давно уже научился понимать дочь с полуслова, потому не решился допытываться от неё всей правды. Он не сомневался, что Маша ничего ему не скажет, ибо сквозь слёзы, застывшие в её глазах читал то, что со стыдом и страхом давно уже ожидал услышать: "А что ты можешь, ты старый калека, никто и ничто в этой жизни. Тебя ведь самого всю жизнь унижали, а теперь и меня, по наследству. Разве ты можешь кого-то защитить, бессильный, больной, никчемный…" Он больше всего боялся, что наступит день, когда он услышит примерно это. Но что же с ней, его кровиночкой приключилось, ради которой он только и живёт, что с ней сделали? Всё-таки по некоторым признакам он понял, что самого страшного видимо не случилось – Машу не изнасиловали. Скорее всего её как-то обидели местные хулиганы. Но как, и от кого это узнать? Спросить напрямую у дочери он не мог. Он стыдился себя, он слишком боялся услышать: "А что ты можешь?…" Нет он может, может, но об этом нельзя говорить вслух. Семён Петрович поглядел на не распакованные ящики, в которых были спрятаны части карабина. Хотя ещё не известно когда дойдёт до дела, сможет ли он… Мозг Кудашкина работал на "повышенных оборотах" и постепенно вырисовывалась последовательность действий. Если то, что случилось с Машей получит огласку, то в Самострое уже завтра будут про это говорить, и он обязательно узнает либо от сестры, либо от соседей. Если же огласки не произойдёт, то есть ничего особенно страшного и не случилось, может её случайно толкнули, она упала, запачкала платье. Тогда, когда Маша успокоится, можно спокойно всё выяснить у неё. А может и вообще ерунда, между девчонками произошла ссора, мало ли что, – с надеждой размышлял Кудашкин, но сам в вероятность последних измышлений верил мало.
На следующее утро отец и дочь делали всё чтобы вести себя как всегда, будто ничего не было, но напряжение от этой "игры" испытывали оба. В произнесённых фразах чувствовалась недосказанность: отец хотел и не решался спросить, дочь всё время говорила о постороннем. Но то что она, сославшись на недомогание, отказалась выходить на улицу и Кудашкину пришлось самому идти в магазин… это говорило о том, что Маша серьёзно, болезненно переживает. Семён Петрович так и не решившись "пытать" дочь, в тот же день, благо он был свободен от дежурства, отправился к сестре. Уже по тому, что оба племянника, увидев его, помчались в свою барачную квартирёшку, Кудашкин понял – здесь явно что-то знают. О том же говорила сдержанность сестры и характер её взглядов на сыновей – она будто негласно от чего-то их предостерегала. После обмена рядом ничего не значащих общих фраз Семён Петрович осторожно приблизился к интересующей его теме:
