Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин
Исповедь колдуна. Трилогия. Том 1
Приемом становиться невидимыми владели многие колдуны старой Европы и Руси. По-русски этот прием назывался «умением отвода глаз». В настоящее время умением отводить глаза владеют индийские факиры.
Суть приема в том, что колдун в совершенстве овладевает искусством мысленного блока. Создавая защитный полевой кокон, который не пропускает наружу проявления психической деятельности, колдун одновременно заставляет глаза окружающих уходить в сторону, мигать. Если он умеет внушать окружающим, что он не стоит на месте, а продолжает совершать какие-либо действия, разыгрывая перед людьми простенькие сценки, то только объектив фотоаппарата может зафиксировать истинное положение дел.
Значит волшебник заключил книгу Велеса в энергетическую капсулу, наделив ее программой отвода глаз. Саму книгу превратил в емкий талисман – аккумулятор психоэнергии.
Формула магического психоблока было достаточно простой для заучивания и выполнения. Сложность была в другом. Индийскому факиру во время представления нужно было одновременно выполнять сразу две задачи: сохранять свой психоблок, прикрывать психоблоком своего помощника и внушать зрителям, что они с помощником выполняют какие-то сложные действия, разыгрывают пикантные сценки.
Пришлось тренироваться несколько дней, пока я решился отвести глаза своим парням. Поставив мысленный блок, я воспользовался моментом, когда Федоров оставил открытой входную дверь, и тихонько проскользнул в ЦУБ. По пути я похитил с кухонного стола пару горячих пирожков с капустой прямо на глазах у Дидиликэ, но он этого не заметил.
Было любопытно слушать комментарии Сан Саныча по поводу моей непонятной задержки на профиле, в то время, как я спокойно лежал на своей постели и читал книгу.
Глава 13
В этом полевом сезоне я наконец-то стал забывать, что такое обморожение лица и озноб. Занятия приемами рукопашного боя, подкрепленные знанием магических формул распределения энергии мужского семени, собственные изыскания в этой области знания, сделали мое тело инструментом, чутко реагирующим на любые внешние воздействия. Организм стал реагировать на них мгновенно, причем на подсознательном уровне. Формулы помогли добиться почти идеальной терморегуляции организма.
Чтобы не быть голословным, расскажу только об одном опыте, который я проделал поздно ночью. Пурга началась во второй половине дня. Юго-западный ветер взбаламутил выпавший недавно снег, превратил его в мельчайшую снежную пыль и теперь стремительно гнал по тундре, сметая пыль в заветерья оврагов.
Босиком, в одних трусах, я выбрался из ЦУБа и, разрезая правым плечом стремительные снежные струи, направился назад по сейсмопрофилю, разбитому днем раньше. Я прошел по нему больше километра, потом не спеша повернул назад.
Конечно, такое зрелище не для слабонервных. Представьте себе, что мог думать современный обыватель, если бы увидел, как прямо на него из беснующихся снежных вихрей выходит обнаженная фигура, светящаяся призрачным зеленоватым светом, окутанная облаком пара из тающего и испаряющегося на коже снега. От свечения я не смог избавиться, как ни старался. Свечение было побочным эффектом формулы преобразования психоэнергии в тепло.
Проверка в экстремальных условиях закончилась, когда я вернулся в ЦУБ. Тело на уровне рефлексов само отреагировало на огромную потерю тепла и компенсировало потерю за счет энергии семени, не допустив опасного для здоровья переохлаждения.
Насколько мы, люди, в массе своей невежественны и не знаем энергетических возможностей своего организма! Ежегодно в наших северных краях десятки человек замерзают при обстоятельствах, где любой йог не схватил бы обыкновенного насморка. Человек погибает потому, что не знает формул преобразования психоэнергии в тепло.
На собственном опыте я убедился, что упаковка биоэнергии в живом организме превосходит по плотности все ухищрения технологий современной цивилизации. Наши батареи и аккумуляторы по количеству запасенной энергии не идут в сравнение с тем, что запасено природой в нашем теле.
Другое дело, что эти запасы так и не бывают востребованы до конца жизни. Абсолютное большинство людей, живущих на Земле, напоминают скрягу, сидящего на мешке с золотом, умирающего от голода и не желающим расстаться хотя бы с одной монетой для покупки еды.
Теперь мне не нужно было носить зимой теплую одежду. В темное время полярной ночи не было необходимости в капризной самодельной подсветке теодолита, которая отказывала в самый неподходящий момент.
Короткая формула магического заклинания и на кончике указательного пальца возникал крохотный светящийся шарик, в котором формировался невидимый конус преобразователя энергии в световое излучение. Из конуса начинал бить в нужном направлении луч света, который легко было регулировать по силе и яркости.
Однажды шутки ради я создал на кончике пальца небольшой шарик психополя, сформировал конус и ночную темноту прорезал мощный луч, сравнимый по яркости со светом мощного прожектора. Я послал луч в даль и расходящийся световой конус выхватил из темноты расстилающуюся передо мной болотистую равнину с резкими тенями застругов постепенно переходящую в гряду лежащих на юго-западе невысоких холмов, поросших лиственным лесом, чернеющих зарослями кустарника.
Потом я сфокусировал бьющий из шарика луч в крохотную точку и направил вниз. Ослепительная световая звездочка коснулась снежного наста и он зашипел мгновенно испаряясь. Моя рука дрогнула и сияющая звездочка метнулась в сторону, затронув основание растущего рядом куста. Раздалось шипение, пахнуло дымком и несколько крупных веток упали на снег, срезанные как бритвой.
Я стряхнул опаловый шарик с пальца, слегка подтолкнул и он поплыл параллельно снегу, слегка покачиваясь и вращаясь. Некоторое время я наблюдал, как он удаляется, потом повернулся уходить. Внезапно сзади меня блеснула яркая световая вспышка. Взметнулись вверх клубы снежной пыли и по ушам ударил тяжелый грохот взрыва. Ощущение было такое, как будто в сотне метров от меня разорвался снаряд средней мощности.
Когда я добежал до места взрыва, шарика психополя не было. В глубоком снежном насте курилась паром огромная воронка. Взрыв маленького, двухсантиметрового шарика разметал наст до земли. Представляете себе количество высвободившейся энергии? Только учтите, что в момент выстрела артиллерийское орудие развивает мощность порядка трехсот тысяч лошадиных сил!
Я мысленно почесал затылок и усмехнулся. Что прикажете делать человеку, который походя, сам того не желая, раскрыл секрет таинственной шаровой молнии?
Не думаю, что во мне заключено больше энергии, чем в любом другом. Но в отличие от других я умел, хотя бы частично, использовать эту энергию по своему желанию.
В тот день у меня впервые мелькнула мысль, что возможно мы, люди, идем вперед в своем развитии неверным путем. Завороженные успехами науки и техники на определенном отрезке времени, мы потеряли верное направление. Принялись создавать вокруг себя техносферу, отдаляясь от природы, загрязняя ее.
Я попытался заглянуть в будущее и мысленно представить себе обычного человека, в совершенстве владеющего искусством преобразования собственной психоэнергии в тепло, в механическое движение, в электромагнитное поле.
Понадобятся ли тогда людям коптящие и рычащие чудища, с каждым годом все больше заполняющие просторы Земли, снующие всюду и отравляющие воду, почву, атмосферу? Человек будущего сможет мгновенным волевым усилием перенести себя в любую точку, мановением руки создавать комфортабельные жилища и скульптурные шедевры, возникающие в воображении. Он сможет связаться с любым человеком без помощи радиосвязи, видеть сквозь толщу земных пород. Наверняка научится жить и созидать, не нарушая природного равновесия. В конце концов он, возможно, с помощью психоэнергии сможет достигнуть звезд, а не с помощью гипотетического фотонного звездолета…
Шло время, а я все стоял в темноте ночи над остывающей снежной воронкой. Шуршала невидимая поземка по жесткому насту. К ночи небо очистилось от облачности и на нем мягкими огоньками мерцали звезды. Северная часть небесного купола была подернута невзрачной колеблющейся дымкой. Так обычно выглядело на этой широте воспетое поэтами Северное сияние.
В километре от меня тускло светилось торцевое окно нашего передвижного жилища. Потом окно погасло. Сан Саныч закончил свои дела и лег спать. Можно было возвращаться, но я медлил.
Может быть мысли, посетившие меня только что, были тем самыми ответами на извечный, самый простой и одновременно самый трудный для человека вопрос о смысле собственного существования. О смысле жизни вообще. Семья, дети, обязанности и, возможно, преобразование нашего несовершенного мира?
Иначе для чего Природа дала нам разум? Почему она время от времени создает людей, обладающих даром? Не для того, чтобы они, как в средневековье, горели на кострах инквизиции, подвергались гонениям, объявлялись шарлатанами?
Кажется я знал, что мне нужно делать и к чему стремиться. Учиться самому, совершенствовать способности и, главное, искать способы передачи этих способностей другим людям. Вот только хватит ли у меня сил и умения? Этого я тоже не знал.
Медленно текли дни, складывались в недели и месяцы. Полевой сезон во второй половине выдался трудным. Работа продвигалась вперед медленно, с натугой. Январь и февраль замучили сплошными пургами, которые не давали работать. И еще лес. Весь юго-запад участка работ представлял собой буераки, поросшие лесом и кустарником.
Мы били просеки, искали объезды. Тыкались, как слепые котята, мордой в озера и овраги. Получалось, что за рабочий день мы иногда не могли пройти больше трех-четырех километров профиля при всем напряжении сил и умения.
Только в марте нам повезло. Мы пробили лес в направлении северо-запада и вышли в тундру. Скорость разбивки профилей сразу выросла в три раза. За день мы проходили теперь около десяти-двенадцати километров. При плохом рельефе и зарослям кустарника в поймах, это достижение.
Пурги, наконец, решили дать передышку и мы за несколько дней оторвались от сейсмоотряда до девяноста километров. Но тут подошла к концу солярка в нашей пятикубовке. В сейсмоотряде к концу марта на ходу осталось всего два трактора. Начальник отряда Валерий Павлович Поданев по рации деликатно дал мне понять, что не видит смысла гнать к нам на такое расстояние трактор и делиться соляркой. Я бы на его месте поступил точно так же.
Пришлось самим бросать работу и вместе с емкостью и ЦУБом выбираться на зимник и ловить экспедиционные Уралы с соляркой и углем. На это ушло семь дней хорошей погоды.
В начале апреля подстерегла другая беда. Задымил и закидал масло тракторный дизель. С каждым днем масла уходило все больше и больше. Я поставил диагноз, который заставил Москалева разразиться серией отборной ругани.
Пришлось глушить трактор и разбирать дизель. Диагноз подтвердился – прогорел поршень первого цилиндра. Представляете, что это значит – раскидать мотор и в полевых условиях менять поршневую?
На это ушел почти весь апрель и сейсмики опять приблизились к нам вплотную. Когда дизель заработал, я молил бога, чтобы у нас не было задержек до конца сезона. Главное, я физически ощущал, что у меня дома не все ладно.
Светлана и раньше не была любительницей писать письма. Она писала редко. Раз или два раза в месяц. Коротко описывала проделки ребятишек, передавала приветы. Так было в начале сезона. А в феврале как обрезало. Ни одного письма.
Я рвался домой, просил разрешения на вылет. Не пускали, мотивируя свой отказ производственными интересами, давили на сознательность. По моей просьбе наша экспедиционная радистка Людмила Сергеевна звонила в камералку к жене и передавала скупые слова привета и немного сведений о детях.
Улетая я просил Светлану приходить на центральную радиостанцию для переговоров, но наша северная радиосвязь неустойчива и не с моей старенькой Ангарой было пытаться пробить помехи и связаться с Дудинкой напрямую. Прямая связь у меня получалась всего два-три раза в месяц и только не тогда, когда жена приходила в помещение радиостанции.
Тревога моя нарастала. Впервые за восемь лет нашей жизни со Светланой у меня мелькнула мысль: не нашла ли она себе другого? Я с трудом удерживался от искушения применить свое магическое умение на практике. Слишком свежо было воспоминание о неудачной попытке мысленной связи с Уяром. До сих пор помню страх, охвативший мать, и ее отчетливую мысль о том, что она сходит с ума. Как Светлана относится к моим колдовским способностям, я догадывался.
Сезон мы закончили в середине мая. Поставили последний пикет на берегу речки Самоедской, сделали последнюю привязку к пункту триангуляции и всего за одни сутки, бросив на полпути свои грузовые сани с ГСМ, выскочили на базу с ЦУБом и встали на свое место на берегу Чопки…
Я вылетел в Дудинку двадцатого мая. Гремели лопасти, свистели двигатели, с каждым оборотом неся меня ближе к дому. Громко разговаривали парни, стараясь перекричать вертолетный гул, улыбались. Мужики откровенно радовались приближающейся весне, солнцу, концу полевых мытарств и вылету в форпост северной цивилизации – Дудинку.
Я продолжал думать о молчании жены, о встрече с подросшими за сезон ребятишками. Хотелось поскорее увидеть улыбающиеся рожицы и смотреть, как они будут реагировать на подарки от знакомого зайчика.
Сели мы в гидропорту в начале пятого часа вечера. Я не стал дожидаться, когда остановятся лопасти и начнется разгрузка сейсмокос в стоящую поодаль дежурную машину. Закинул рюкзак за плечо и пошел знакомой, не раз хоженой за двадцать лет дорогой по раскисшему снегу мимо контейнерного склада Дудинского порта и мерзлотников.
Вот и наша девятиэтажка, знакомый подъезд, дверь с собственноручно прибитой табличкой. Я достал из кармана ключи, открыл дверь и вошел в квартиру. Дома никого не было. Слишком рано. Светлана на работе, ребятишки в садике. На полу в детской комнате царил кавардак. Юлькин медвежонок таращил на меня блестящие пуговицы глаз с кровати сына.
Я прошел в большую комнату, открыл балконную дверь и бросил в кучу сваленных в углу вещей свой рюкзак с грязным бельем. Потом с остервенением содрал с себя полевую одежду и отправил ее туда же. Взял в шкафу пару чистого белья и пошел в ванную.
К приходу Светланы и ребятишек из садика я успел помыться, побриться и даже приготовить детям подарки от знакомого зайчика: несколько банок сгущенного молока и пару смешных рожиц, которых собственноручно вырезал из оленьего рога долгими зимними вечерами.
Когда двери дрогнули и в замке повернулся ключ, сердце у меня екнуло. Я придержал дверную ручку и спросил грозным голосом:
– Кто там? Если разбойники, то вам в квартиру вход запрещен!
– Папа! Папочка прилетел! – запищали за дверью дети. – Это мы, твои Вова и Юля! Твои цыплятки!
Я открыл дверь и они вихрем ворвались в тесное пространство коридора, с визгом полезли на руки.
– Папка!
– Папулечка мой! Почему тебя так долго не было? Мы с Вовой так по тебе соскучились!
– Пап… А ты нам привез подарки от знакомого зайчика?
Ребятишки смеялись, попискивали от восторга, лезли целоваться. Перебивая друг друга спешили сообщить свои огорчения и радости. Только Светлана стояла молча, не раздеваясь, и смотрела на нашу встречу и поднятую кутерьму странным взглядом. Моя тревога еще больше усилилась. Она не подошла, как бывало, не обняла и не подставила губы для поцелуя.
Пришлось делать вид, что я ничего не заметил. Заставил ребятишек раздеться и повел в детскую, чтобы совместными усилиями навести в комнате порядок.
До позднего вечера мне пришлось заниматься с детьми. Ремонтировать игрушки, читать сказки, укладывать спать, когда пришло время. Дети засыпали плохо, хитрили, норовя удрать из кроваток. То они проверяли, здесь ли папа, то просили пить и не хотели выпускать мои руки из маленьких пальчиков.
Светлана все это время вела себя тише воды, ниже травы. Тихо проходила из кухни в большую комнату и обратно. Гремела посудой. Потом уселась на кухне лепить пельмени, заказанные на завтра ребятишками.
Когда дети, наконец, уснули, я осторожно освободил свои пальцы из маленьких ладошек и вышел на кухню. По-прежнему делая вид, что ничего не замечаю, я подошел к жене и попытался обнять. Она мягко, но решительно отстранилась.
– Не надо, Юра.
– Почему не надо, Света? Что случилось?
– Случилось, Юра. Я встретила человека. Хорошего человека. Понимаешь?
– Нет, Света. – решительно сказал я. – Не понимаю и не хочу понимать! Я знаю только одно – четыре с половиной месяца меня не было дома. Когда вернулся – вижу свою жену, которая ведет себя странно.
– Хорошо. – сказала Светлана и глубоко вздохнула. – Я пошла стелить постель.
– Подожди, Света. – остановил я ее. – С постелью мы еще успеем. Сначала ты мне доскажешь то, о чем начала говорить.
И Светлана начала рассказывать. Я слушал ее молча. Ощущение безысходности и непоправимости случившегося охватывало меня все сильнее. Вялость, равнодушие, полное оцепенение души.
– Я могу, конечно, лечь с тобой в постель, Ведунов. – закончила она свое затянувшееся признание. – Я твоя жена и обязана выполнять супружеские обязанности. Но это будет так… Без души и без желания. Потому, как мне кажется, я полюбила другого. Нужна ли тебе теперь такая постель?
Мне нечего было ответить. В голове не было ни одной путней мысли. С трудом я стряхнул оцепенение, заставил мозг работать.
– Что будет с детьми? – наконец спросил я. – Ты хорошо подумала о детях?
Светлана ничего не ответила. Я заметил, как пальцы у нее задрожали, а лицо стало белым.
– С ним, с твоим Сергеем, для меня все ясно. – безжалостно продолжал я. – Он мужик. Самец. Тем более, холостяк. Командировочный. Они все гоняются за юбками, ловят простушек. Такой у некоторых вид спорта. Детей у него нет и он не знает, что такое дети и любовь к ним. Зато ты, Света, это хорошо знаешь. Не девочка, а мужняя жена. Мать двоих ребятишек. Прежде чем влюбиться, должна была подумать, что ты не одна.
– Я боролась с собой, Юра. – прошептала она и подняла на меня страдающие глаза. – Но это как наваждение. Я все время думаю о нем и ничего не могу с собой поделать.
– Значит, меня по боку, а детям станешь навязывать в отцы чужого дядю? Папа, мол, у нас плохой, а дяденька очень хороший. Любите, детки, дяденьку! О папе забудьте. Чем скорее забудете, тем вам лучше будет… Так? – добивал я жену. – Что они тебе скажут, когда подрастут? Ты подумала?
Светлана начала всхлипывать. Поднялась со стула, подошла ко мне и уткнулась носом в мое плечо. Ну вот! – подумал я. – Нашла утешителя!
– О детях ты не думала. А обо мне? – продолжал я. – Обо мне тоже не вспомнила? Что ты чувствовала, когда мы в прошлом году улетели в отпуск одни из-за твоего упрямства? Хорошо тебе было? Теперь увеличь свои чувства стократно. Попытайся представить. Поняла теперь, на что меня обрекаешь? Ты сказала, что Сергей – умный человек. Да разве умный человек будет строить счастье на несчастье детишек?
Жена уже не всхлипывала. Она рыдала. Я смотрел на Светлану и вдруг почувствовал жалость. Впервые я видел жену в таком состоянии. И я совершил ошибку. Мне нужно было по-прежнему вести себя жестко. Тогда, возможно, все закончилось бы совершенно по иному.
Размяк от слез жены и упустил инициативу, чем она тут же воспользовалась. Я встал, налил из графина воды в стакан и заставил Светлану выпить.
– Так что мы решим, Света? – неожиданно мягко вырвалось у меня.
Она подняла на меня залитые слезами глаза, промокнула концом фартука слезы. Без очков глаза Светы казались совсем беззащитными.
– Я не знаю, Юра. – прошептала она. – Поеду в Смирно на лето с детьми. Проживу там лето и постараюсь взять себя в руки. Заявление на отпуск я уже написала. За два года с завтрашнего дня. Купила билеты на Москву и позвонила маме, что мы скоро приедем.
– Ты что? Собираешься туда без меня?
– Без тебя, Юра. Думаю, так будет лучше. – уже твердо сказала жена.
– На какое число билеты?
– На двадцать седьмое мая.
– Семь дней! – взорвался я. – Всего семь дней, чтобы я мог насмотреться на ребятишек! А если это в последний раз? Немного времени ты отпустила мне, подруга!
– Но мы обязательно вернемся сюда, Юра!
– Ты уверена?
– Конечно, уверена!
– Он… твой Сергей… Он здесь? – неожиданно вырвалось у меня.
– Что? – удивилась Светлана. – Во-первых, он не мой, а просто Сергей. Во-вторых, его здесь нет. Десять дней назад улетел к себе в Свердловск… Екатеринбург. И у нас с ним ничего не было, если ты именно об этом беспокоишься!
Слово «этом» Светлана выделила голосом. Я почувствовал, что начинаю делать что-то не то, но уже не мог остановиться.
– Все вы так говорите! – вырвалось у меня. – Наташка тоже клялась, что у нее никогда и ни с кем не было. А сама…
Вспомнив свою первую жену, я окончательно потерял голову и у меня слетели с губ слова, о которых мне потом не раз пришлось жалеть. Светлана после моих слов гордо выпрямилась и ее глаза опасно блеснули.
– Меня, Ведунов, с Натальей на одну доску не ставь! Я не из таких! По углам и подворотням обжиматься не буду. И в дом водить!.. Что было, я тебе сказала прямо в глаза. Только правду.
– Я тебя сразу предупреждаю. Письма твоего хахаля буду рвать в клочки! Не надейся на мою сознательность. А может быть он уже знает твой Смирновский адрес?
Меня заносило все больше и Светлана это хорошо чувствовала.
– Сюда от писать не будет, Ведунов. – с легким презрением ответила она. – И в Смирно не будет. Так что на этот счет можешь не беспокоиться! – жена помолчала минуту. – Закончим разговор, Ведунов. Ничего хорошего продолжение не принесет. Ну, так как? Стелить нашу постель?
– Стелить! – рявкнул я. – Стелить, если ты меня об этом спрашиваешь!
Ласкать замкнувшуюся в себе, безвольно податливую женщину – это, наверное, хуже, чем любезничать с манекеном. Я с трудом сдерживался, чтобы не заорать, не влепить Светлане пощечину. В конце концов я не выдержал. Сгреб в кучу подушку и одеяло, перебрался на старенький диван. Укладываясь на диване, услышал сначала глубокий вздох облегчения, потом шепот:
– Спасибо, Юра!
– Нужно мне твое спасибо! – прорычал я.
А про себя с огорчением подумал, что насильника из меня, видимо, не получится. На следующую ночь мы со Светланой смогли переспать, но радости это не принесло нам обоим.
Все последующие дни Светлана сидела дома. Готовила еду, гладила, стирала, штопала мне и ребятишкам. Перестирала, не глядя на мои протесты, полевую амуницию. Мне, после того, что случилось, сидеть дома было невмоготу. Не мог я спокойно смотреть, как жена хлопочет и готовится к отлету.
Пользуясь установившейся хорошей погодой, я вместе с ребятишками удирал из дому и бродил с ними по городу. В первый день мы сходили в наш краеведческий музей. Там дети смотрели на чучела зверей и птиц, разглядывали национальную одежду аборигенов, муляжи наших северных рыб. Вовка попытался пролезть за стеклянную стенку, чтобы погладить приглянувшегося ему олененка, и был с позором выдворен служительницей музея.
В кафе «Лакомка» мы оккупировали крайний угловой столик и потребовали себе сразу по три порции мороженного. Потом мы дружно с дочкой принялись критиковать Вовку, когда он заказал себе шесть порций. После продолжительной дискуссии выяснилось, что половину мороженного сын собирался отнести маме.
Оказавшись на берегу Енисея, мы долго лазили по береговому откосу и искали зелененькую травку. Найти ее не удалось, к великому разочарованию обоих. Пользуясь безлюдьем, я показал ребятишкам фокус, который очень понравился. Мысленным приказом опустил к нашим ногам огромного красноклювого мартына и заставил чайку терпеливо сносить прикосновения маленьких рук. Когда мы отпустили чайку, она быстро устремилась на другую сторону Енисея, ошалело тряся головой и поминутно оглядываясь.
Над нами высоко в небе тянулись к северу нетерпеливые косяки гусей и уток. Слышался сверху ликующий трубный крик. Масса невесть откуда прилетевших чаек реяла над потемневшим снегом ледяных просторов Енисея. Они кружились над портовыми сооружениями, над ледяным хаосом фарватера и кораблями, стоящими возле причалов, что-то высматривая и устраивали в воздухе безобразные сцены.
И природа, и птицы, и люди терпеливо ждали наступления поздней северной весны, которая приходит в Дудинку после вскрытия могучей реки. Вот только у меня на душе постоянно держалось ощущение надвигающейся стужи и беды, чего я всеми силами старался ребятишкам не показывать.
Впрочем, дочка по каким-то признакам догадывалась, какие мысли заставляют меня цепенеть. Иногда я ловил на себе удивленный взгляд. А однажды она спросила:
– Тебе плохо, папа?
– С чего ты взяла, цыпленок? – удивился я ее проницательности.
– Я вижу, папа! И понимаю, что тебе очень плохо. Ты чего-то боишься, папочка? Не хочешь, чтобы мы без тебя летели к бабушке и дедушке? – полуспрашивая, полуутверждая продолжала сообщать мне результаты своих наблюдений Юля.
– Знаешь, дочка, на работе у меня не все ладится. – вынужден был сказать я полуправду дочери. – Конечно, я бы хотел лететь с вами. Вот только начальство не отпускает. Говорит, сначала нужно обработать материалы. Все вычислить, сдать в фонды. А потом – пожалуйста, Ведунов! Можешь лететь.
Дочка, как взрослая, покачала головой и посмотрела на меня с сомнением. В оставшиеся до отлета дни я не раз укорял себя за глупость, которую сморозил при разговоре с женой в первый день после прилета. Пару раз я вновь пытался заговорить и уговорить Светлану отложить полет на некоторое время. Но шанс был упущен.
Светлана держалась настороженно и приводила мне в ответ те же доводы, что приводил я год назад. Дети должны побывать у дедушки с бабушкой, прожариться на южном солнышке. Все мои уговоры разбивались о глухую стену упрямства. Светлана «зациклилась» на Смирно, держалась со мной настороженно, словно чего-то опасалась.
Чего она опасается, я понял только тогда, когда во время нашего разговора, шедшего на повышенных тонах, она подняла ладонь и предупредила:
– Давай без этих… твоих колдовских штучек, Ведунов!
– Хочешь сказать, что ты улетаешь в Смирно только потому, что боишься моих экстрасенсорных способностей? Боишься меня?
Светлана молча смотрела на меня несколько долгих томительных минут, потом ответила:
– Нет, Юра. Не этого. Вернее, не только этого…
Я действительно мог сломать волю жены в любой момент и плохо, что она это тоже понимала. Мог заставить ее забыть программиста, заставить вновь полюбить меня, сделать жену полностью покорной своей воле. Действительно мог! Но Светка не понимала другого. Ведь тогда она стала бы совсем другой женщиной. Не той Светланой, какую я знал, любил и язычка которой иногда побаивался.
– Не бойся. Я люблю тебя именно такой, какая ты есть. Не другую. Я никогда не позволю себе вмешаться в твое «Я», как бы плохо мне не было. Клянусь!
Может я ошибался и она боялась не за себя, а за Сергея? Тут я действительно не мог дать никаких гарантий, на не стал спрашивать Светлану. Внешне я старался не показывать жене своей тревоги. Сделал определенные выводы из первого разговора.
Держался уверенно и с достоинством. Не в пример дочери, Светлана вряд ли догадывалась о буре страстей, бушующих во мне. Не могла предположить, что огромный мужик вдруг начнет лепетать, как неопытный юнец, лить слезы, валиться на колени и умолять жену не покидать его, бедненького!
У меня была своя мужская гордость. Светлана это знала хорошо и потому даже в мыслях не могла допустить, что я могу сломаться, запить или начать творить другие глупости. Приходя на работу, я постарался осторожно навести справки об этом Сергее, не привлекая к себе внимания. Побывал в конторе и камералках, обнаружил едва заметные следы ауры. Поговорил с Курбатом и постепенно выяснил некоторые подробности.
В феврале месяце по вызову экспедиционного руководства в командировку в наш вычислительный центр прилетел из бывшего Свердловска некто Мурашкин Сергей Валентинович. Хороший инженер-электронщик и программист. Он пробыл у нас три месяца. Помогал отлаживать вычислительную технику, вводить новые программы.
Еще были у него какие-то дела с нашими геофизиками по обработке сейсмических материалов, которые требовали массу чертежных работ. И, конечно, чертила для него графику моя супруга, которая была, пожалуй, лучшим картографом экспедиции. За работой они познакомились.
Мурашкин, по словам Курбата, был мужчиной лет тридцати, небольшого роста, с умным интеллигентным лицом и, по-видимому, не блистал здоровьем. Как говорят в таких случаях – ни красоты, ни вида, ни мужества.
Узнав все это, я не смог понять одного: что особенное нашла в нем моя супруга? Что в нем было такое, чего не было у меня? И фамилия не серьезная – размышлял я. – Мурашкин, чуть не Букашкин… Черти бы побрали этого Сергея! Моя первая супруга тоже сбежала с каким-то Сергеем, пока я работал в тундре. При разрыве с Натальей мне было проще. Счастье, что у нас не было детей!..
Не понимал я Мурашкина, хоть убей. На кой черт ему женщина с двумя детьми? Не может найти по себе девушку? Вон в камералках – хоть пруд пруди! Так нет! Подавай ему, видите ли, замужнюю бабу!.. Нужны ему мои ребятишки?! Знаю я мужиков – как они к чужим детям относятся. Своих заделать не может, что ли? Черт!.. Строить счастье на несчастье других людей, в этом нет ни особого ума, ни совести.
С душевным скрипом я мог понять Светлану, почему она могла влюбиться в программиста, но не его самого. Мы поженились, когда Светлане исполнилось двадцать два года. До сих пор хорошо помню, как она тогда выглядела. Представьте себе хрупкую, маленькую девочку-подростка. Как говорят в таком случае – два пуда с сапогами. Ростиком она была всего метр пятьдесят два сантиметра.
К слову, выходя за меня, Светлана сообщила мне свои физические данные: вес, окружность талии, груди, бедер, рост и так далее. Умолчу об остальных данных, но с ростом она наврала. Назвала метр пятьдесят пять и обманула на три сантиметра, часто потом пенял я в шутку.
Она уже тогда носила очки. Из-за стекол смотрели на окружающий мир такие открытые и беззащитные, сияющие такой чистотой глаза, что увидев ее в первый раз, я мысленно ахнул. Не может быть у обычного человека таких глаз! Не может! И влюбился мгновенно по самую маковку.
Теперь представьте себе меня рядом с этой девочкой. Рост – метр девяносто один. Стать и вес – соответственные. По сравнению со Светланой я выглядел гигантом. Было мне тогда тридцать шесть лет. Представляете себе пару – чистая девочка и рядом мужик. Битый, прошедший огни и воды разженя, от которого год назад сбежала молодая жена. В глазах Светланы я должен был выглядеть стариком.
