Виктор Цененко
Дед | Dead
Кто мог потратить больше часа, чтобы терроризировать старого человека? Отпетый хулиган, больной наркоман – всем им это бы скоро надоело. Это не было похоже на идиотскую шутку. Но что тогда? Может быть домофон сломался? Да чему там ломаться? Это же металлический провод с пластмассой.
Снова была тишина. Через десять минут снова пошли «пиууу».
Дед поднял схватил трубку.
– Алло! Кто это? Сколько же можно??
«Добрый вечер! Вы вызывали полицию, нам тут пришла информация. Вроде в домофон вам кто-то звонит».
– А – у деда, как говорят, от сердца отлегло, – Ах, да, кто-то звонит и звонит битый час.
«Мы приезжали по первому сигналу – никого не было. Сейчас снова завернули к вам – тоже никого».
– Никого не видели? Но мне вот названивали минут пять назад буквально. Пять минут, не более!
«Ну, дело в том, что мы тут уже минут десять стоим. Еще постоим минут пять-семь и поедем. Проверьте свой аппарат, вам никто не звонил сейчас отсюда. А лучше выключите и уже утром займитесь, время ведь позднее, а вы человек, простите, немолодой. Отдыхайте, ИО. Доброй ночи».
Связь оборвалась, видимо полицейский нажал «Сброс».
Никто не мог звонить, они были там внизу, когда шел звонок.
Но кто-то звонил! Ведь дед снимал трубку и шел сигнал, и он слышал улицу! – эта мысль неожиданно вонзилась к нему в голову и заставила на какое-то время оцепенеть. Что же это? Что же это делается?
Страшно, а теперь еще и неловко.
Полицейский-то, парень этот, явно решил, что я просто выживший из ума дед. Звоню по всяким инстанциям, требую обратить на себя внимание. Или просто схожу с ума, слышу то, чего нет… А вдруг в самом деле? Но ничего такого, вроде, не принимаю. Помню рассказывали про одну соседку, которая видела всякое. Но она же была на всю башку больной, а при этом моложе меня.
Многое дед не впускал в свою жизнь и уже много лет. Еще и до смерти жены. Положа руку на сердце – он и мир жили отдельно друг от друга. Дед не заглядывал в мир, а мир почти не проникал к нему. Но ведь, в старости это обычное дело. И более того, мир тобой не интересуется. Он скорее уж интересуется тем, что от тебя останется. Никому ты не нужен, а еще и являешься обузой. За тобой нужно ухаживать, тебя нужно обеспечивать, а сам ты уже ничего не можешь предложить миру. Ты – прочитанная газета, твоя позавчерашняя мудрость никому не нужна и даром, а кому-то даже нежелательна. Но деду был не из тех грустящих стариков, которые мечтали о новом слиянии с миром живых, цветущих и пахнущих. Ему не нужно было быть нужным, ему не хотелось баловать внуков, не хотелось детей. Впрочем, детей когда-то, может быть, и хотелось, но их с женой природа ими не наградила. Ну и пусть! И пусть. Жизнь идет к своему концу, он совсем один плывет на отколовшейся льдине куда-то в ледяной и вечный мрак, но и пусть. Ему и в голову не приходило жаловаться, грустить!
Что же понадобилось этому чужому миру от него? Мир хочет насмехаться над ним? Над его беззащитностью? Над дряхлостью, над бессилием? Ну, хорошо, но ты хоть посмейся! Посмейся мне в трубку! Что же теперь ты молчишь. Давай триумф! Смейся, гогочи, мир! Ты напугал старика, ты вытащил его на середину зала, ты показал его слабость! Что же теперь ты не подводишь черту. Посмейся и проваливай! Я утрусь так же, как вытер свою мокроту с трубки. Давай! А потом уходи навсегда!
