Викрам Сет
Достойный жених. Книга 2

– Бхаскар, конечно, скучает по друзьям, – сказала Вина. – Хочет поскорей вернуться домой. Когда начнется учеба, сложно будет его удержать… И репетиции в «Рамлиле»^[72] начинаются, он в этом году решил играть обезьяну. Для больших ролей – Ханумана, Нала, Нила и других – он еще маловат, но воином армии вполне может быть.

– Не волнуйся, он быстро наверстает упущенное, – заверила ее госпожа Капур. – И до «Рамлилы» еще далеко. Обезьяну сыграть нетрудно, что там репетировать? Здоровье превыше всего. Пран в детстве много болел и часто пропускал уроки, но ему, как видишь, это не навредило.

Упомянув Прана, госпожа Капур невольно задумалась и о своем младшем, но запретила себе волноваться о том, что изменить невозможно. Жаль, нельзя полностью выключить тревогу. Муж настоял, чтобы Ману ничего не говорили о случившемся с Бхаскаром – чего доброго, балбес вернется в Брахмпур навестить лягушонка и опять попадет в сети «этой». Махеш Капур был сам не свой после возвращения из Патны, куда ездил на заседание Конгресса. Забот и тревог в свете катастрофических событий в партии и стране у него было предостаточно – не хватало только Мана, этой головной боли, на которую не найти управы, этого позорного пятна на его репутации.

Госпожа Махеш Капур вдруг, ни с того ни с сего робко засмеялась и сказала:

– Мне иногда кажется, что министр-сахиб стал говорить так же заумно и непонятно, как доктор Дуррани.

Все подивились ее словам – тем более странно было слышать это из уст тихой и кроткой госпожи Капур. Вина особенно хорошо понимала, что лишь крайнее смятение и тревога могли заставить маму сказать подобное. Заботясь о сыне, она совсем забыла о матери и не замечала, как та убивается из-за астмы Прана и травм Бхаскара, не говоря уже о выходках Мана и грубом обращении мужа. Вина и сама выглядела изнуренной, но это, вероятно, волновало ее меньше всего.

Слова госпожи Махеш Капур вызвали у госпожи Рупы Меры другой вопрос:

– Как доктор Дуррани узнал о Бхаскаре?

Вина в ту минуту думала совсем о другом.

– Доктор Дуррани? – озадаченно переспросила она.

– Да, как они с Бхаскаром познакомились? Ты говорила, что этот во всех отношениях достойный юноша узнал Бхаскара, потому что тот был знаком с его отцом.

– А! Просто однажды Кедарнат пригласил на ужин Хареша Кханну, молодого человека из Канпура…

Лата прыснула со смеху. Госпожа Рупа Мера сперва побелела, затем покраснела. Нет, это возмутительно! Все в Брахмпуре, похоже, знали Хареша, а она услышала о нем в последнюю очередь! Почему Хареш ни разу не упомянул в разговоре своих брахмпурских знакомых: Кедарната, Бхаскара, доктора Дуррани? Почему она, госпожа Рупа Мера, последней получает сведения, имеющие прямое отношение к столь важному для нее делу – поиску и приобретению зятя?

Вина с госпожой Капур переглянулись, дивясь странному поведению Латы и ее матери.

– Давно это началось? – вопросила госпожа Рупа Мера с упреком и даже обидой в голосе. – Почему все про все знают? Все знакомы с Харешем! Куда ни плюнь – везде Хареш, Хареш. Одна я ничего не знаю!

– Но вы уехали в Калькутту почти сразу после того, как он у нас гостил, ма! – воскликнула Вина. – Мы даже поговорить не успели. А почему это так важно?

Когда до Вины и госпожи Капур наконец дошло, что Лата с мамой имеют на Хареша «виды» (слишком уж тщательному допросу их подвергла госпожа Рупа Мера – как тут не догадаться?), они сами накинулись на родственниц с вопросами и упреками, что те до сих пор молчали.

В конце концов госпожа Рупа Мера смягчилась и была готова как принимать, так и предоставлять сведения. Она подробно описала все дипломы и сертификаты потенциального зятя, его одежду, внешность, реакцию Латы на Хареша и Хареша – на Лату, и тут, к большому облегчению и радости последней, приехала Малати Триведи.

– Здравствуйте, здравствуйте! – просияла Малати, практически врываясь в гостиную. – Как мы давно не виделись, Лата! Намасте, госпожа Мера – то есть ма. И вам тоже. – Она кивнула Савите и ее заметно округлившемуся животу. – Здравствуйте, Винаджи, как идут уроки музыки? Как устад-сахиб? Я недавно включила радио и слушала, как он поет рагу «Багешри». Такая красота: озеро, холмы, музыка – все слилось в единую картину. Я чуть не умерла от удовольствия! – В последнюю очередь Малати поздоровалась с госпожой Капур (ее она не узнала, но догадалась, что это мама Вины) и, закончив с приветствиями, села. – Я только что вернулась из Найнитала, – радостно объявила она. – А где Пран?

12.3

Лата посмотрела на Малати полным надежды взглядом, как на свое единственное спасение.

– Пойдем скорей! – воскликнула она. – Пойдем гулять. Немедленно! Мне столько нужно с тобой обсудить. Я все утро думала сбежать из дома, но поленилась. Кстати, я даже хотела наведаться в женское общежитие, но не знала, там ли ты. Мы сами ночью приехали.

Малати с готовностью встала.

– Твоя подруга только пришла, – проворчала госпожа Рупа Мера. – Это очень негостеприимно и невежливо, Лата. Дай ей хоть чаю выпить. Прогулка подождет.

– Все хорошо, ма, – улыбнулась Малати. – Чаю я пока не хочу, а как вернемся – с удовольствием выпью. И мы с вами обо всем поговорим. А пока прогуляемся с Латой на реку.

– Будьте осторожны, в такую погоду на баньяновом спуске очень скользко! – предостерегла их госпожа Рупа Мера.

Сбегав в свою комнату и прихватив кое-что, Лата наконец совершила задуманный побег.

– Ну, что стряслось? – спросила Малати, как только они вышли за дверь. – Почему тебе так не терпелось сбежать?

Лата зачем-то заговорила тише:

– Они обсуждали меня и парня, с которым мама заставила меня познакомиться в Канпуре. Причем говорили так, будто меня рядом не было. Даже Савита не возмутилась!

– Знаешь, я бы, наверное, тоже не возмутилась, – сказала Малати. – И что они говорили?

– Расскажу попозже, – ответила Лата. – Мне надоело слушать про себя, хочу сменить тему. Что нового у тебя?

– А какая сфера тебя интересует – интеллектуальная, физическая, политическая, духовная или романтическая?

Лата стала выбирать между последними двумя, а потом вспомнила слова Малати про озеро, холмы и ночную рагу.

– Романтическая!

– Ужасный выбор, – заявила Малати. – Советую тебе раз и навсегда выбросить всю романтическую дурь из головы. В общем, в Найнитале у меня было что-то вроде романа… Только…

– Что?

– Только не совсем. Я сейчас все расскажу, а ты сама решишь, что это было.

– Хорошо.

– Помнишь мою сестру, старшую, которая то и дело нас похищает?

– Да. Я с ней не знакома, но ты рассказывала, что она в пятнадцать лет вышла за молодого заминдара и живет неподалеку от Барейли.

– Да, она самая, только живет она под Агрой. В общем, они захотели отдохнуть в Найнитале, и я решила к ним присоединиться. А заодно – три мои младшие сестры, наши двоюродные сестры и так далее. Каждой давали по рупии в день на карманные расходы, и этого было вполне достаточно, чтобы постоянно куда-нибудь ездить или ходить. Семестр у меня был сложный, хотелось проветриться и забыть ненадолго о Брахмпуре. Как и тебе, полагаю. – Она обняла Лату за плечи. – В общем, по утрам я ездила верхом – лошадка стоит всего четыре анны в час, – а еще занималась греблей и ходила на каток. Иногда каталась по два раза в день, даже про обед забывала. Остальные занимались своими делами. Ну, ты уже, наверное, догадалась, что произошло.

– На катке ты упала, и какой-нибудь галантный молодой человек тебя спас?

– Нет, – ответила Малати. – У меня такой самоуверенный вид, что ни одному Галахаду^[73] не пришло бы в голову меня спасать.

Лата подумала, что это похоже на правду. Мужчины часто падали к ногам Малати, но если бы та упала сама, они, вероятно, не рискнули бы ее поднять. Большинство мужчин, считала она, были недостойны ее внимания.

Подруга продолжала:

– Вообще-то на катке я действительно пару раз упала, но вставала сама. Нет, там другое случилось. Я начала замечать, что за мной следит мужчина средних лет. Каждое утро, когда я брала лодку, он обязательно стоял на берегу и наблюдал за мной. Иногда он тоже брал лодку. Один раз даже на каток пришел.

– Ужас! – Лата невольно подумала о своем дяде из Лакхнау, господине Сахгале.

– Ну нет, Лата, меня это не напугало, скорее озадачило. Он не подходил, ничего не говорил, просто наблюдал издалека. Потом, конечно, это начало меня беспокоить. Я не выдержала и сама к нему подошла.

– Сама?! – поразилась Лата. Ее подруга явно напрашивалась на неприятности. – Очень смело с твоей стороны.

– Да, сама. В общем, я ему говорю: «Вы за мной следите. Зачем? Хотите мне что-то сказать?» А он: «Я приехал сюда в отпуск, остановился в таком-то номере такого-то отеля, не согласитесь ли сегодня зайти ко мне на чай?» Я, конечно, была удивлена, но он показался мне приятным, порядочным человеком, и я согласилась.

Лата была не просто потрясена – шокирована. Малати это явно польстило.

– За чаем, – продолжала она, – этот мужчина признался, что действительно за мной следит, причем дольше, чем мне известно. Ну, не разевай так рот, Лата, ты меня сбиваешь. В общем, он увидел меня однажды на озере и от делать нечего решил за мной понаблюдать. В тот день я вернулась на берег и отправилась на конную прогулку, а потом на каток. Его заинтересовало, что я не отвлекалась ни на отдых, ни на еду и была полностью поглощена тем делом, которым занималась. Словом, я ему понравилась. Ну что ты кривишься, Лата, это чистая правда! У него пять сыновей, сообщил он мне, и я могла бы стать замечательной женой кому-нибудь из них. Живут они в Аллахабаде. Если я когда-нибудь окажусь в их краях, не соглашусь ли я встретиться с ними? Ах да, кстати, в ходе нашего разговора случайно выяснилось, что он знаком с моими родителями. Они виделись в Мируте много лет назад, когда папа еще был жив.

– Так ты согласилась? – спросила Лата.

– Да, согласилась. На встречу. Не вижу в этом ничего дурного, Лата. Целых пять братьев! Может, я выйду за всех разом – или ни за кого. Вот такие дела. Вот почему он за мной следил. – Она умолкла. – Ну что, романтично? По-моему, да. Как бы то ни было, эта история явно про романтику, а не про интеллект, политику или духовность. А у тебя что происходит?

– Разве ты бы согласилась на брак по договоренности?

– Почему нет? Думаю, сыновья у него достойные. Но до тех пор я хочу закрутить роман еще с кем-нибудь – напоследок, пока не остепенилась. Целых пять сыновей, ты подумай! Как странно.

– В вашей семье пять дочерей, разве нет?

– Да, – кивнула Малати. – Но почему-то это кажется мне менее странным. Я росла среди женщин и так к ним привыкла, что ничего странного в этом не вижу. Конечно, у тебя все иначе. Ты тоже осталась без отца, но у тебя есть братья. И все же я ощутила удивительное знакомое чувство, когда вошла в гостиную твоей сестры. Как будто вернулась в прошлое: сплошные женщины и ни единого мужчины. Кстати, в женском общежитии чувствуешь себя иначе. У вас очень успокаивающая атмосфера.

– Но сейчас тебя окружают мужчины, так ведь? – сказала Лата. – На учебе…

– Ах да, в университете – разумеется, но это ерунда, в школе было раз в сто хуже. Иногда мне кажется, что всех мужчин надо поставить к стенке и расстрелять, ей-богу. Не то чтобы я их ненавижу, конечно. Ладно, рассказывай скорей про себя. Что с Кабиром? Как ты с ним поступила? Теперь ты вернулась – что планируешь делать… кроме того, что пристрелишь его и посеешь панику на крикетном поле?

12.4

Лата рассказала подруге, что происходило в ее жизни после того злополучного звонка, когда Малати сообщила ей о Кабире и ясно дала понять (как будто Лата сама не догадалась), что вместе им не быть. Подруги как раз прогуливались неподалеку от того места, где Лата предложила Кабиру сбежать и плюнуть на постылый, закоснелый, жестокий мир вокруг. «Вот такая мелодрама», – прокомментировала Лата свой поступок.

Малати прекрасно поняла, какую боль причинила Лате отповедь Кабира.

– Очень смело с твоей стороны, – похвалила она подругу, но сама подумала, что та чудом избежала катастрофы. Как хорошо, что Кабир отказался! – Ты без конца говоришь мне, что я храбрая, но тут ты меня переплюнула.

– Разве? – ответила Лата. – С тех пор мы не виделись и я ни словечка ему не написала. Даже думать о нем не могу. Я думала, что забуду его, если не стану отвечать на письмо, но это не сработало.

– На письмо? – удивилась Малати. – Он написал тебе в Калькутту?

– Да. И в Брахмпуре я постоянно про него слышу. Вчера вечером Пран упомянул его отца, а сегодня утром мне рассказали, что Кабир вызвался добровольцем в лагерь для пострадавших на Пул Меле. Он помог Вине найти ее пропавшего без вести сына. Вдобавок мы сейчас гуляем там, где я гуляла с ним… – Лата умолкла. – Что посоветуешь?

– Ну, начнем с того, что дома ты покажешь мне его письмо. Чтобы поставить диагноз, мне надо увидеть симптомы.

– А вот оно. – Лата достала из кармана конверт. – Кроме тебя, я никому его не показывала.

– Хм-м. А когда ты успела… Поняла! Ты же сбегала в свою комнату перед выходом. – Письмо выглядело зачитанным; Малати присела на корень баньяна. – Ты точно не против? – спросила она, когда пробежала глазами уже половину письма.

Закончив, она перечитала письмо еще раз.

– Что за благоуханные воды? – спросила она.

– Это цитата из путеводителя. – Приятное воспоминание сразу подняло Лате настроение.

– Знаешь, – сказала Малати, складывая и возвращая письмо, – мне понравилось. Кабир пишет открыто, и сердце у него доброе. Но выглядит это как писанина обыкновенного подростка, который предпочел бы поговорить со своей подружкой, чем писать ей.

Лата задумалась над словами подруги. Что-то подобное приходило в голову и ей, однако это ничуть не сгладило удручающего действия, которое мало-помалу оказывало на нее письмо. Если так рассуждать, то и ее саму вполне можно упрекнуть в незрелости. Да и Малати тоже. И кто в таком случае зрелый? Ее старший брат, Арун? Младший Варун? Мама? Эксцентричный дедушка, которому дай только порыдать да помахать тростью? И зачем человеку вообще стремиться к зрелости? Потом Лата задумалась о собственном – неуравновешенном и так и не отправленном – письме.

– Дело не только в том, что он мне написал, Малати. Семья Прана теперь без конца будет о нем говорить. А через несколько месяцев начнется сезон крикета, и я всюду буду читать о нем в газетах. И слышать. Не сомневаюсь, что без труда различу его имя с пятидесяти ярдов.

– Ой, ну хватит стонать, Лата, ты же не слабачка! – заявила Малати, и раздражения в ее голосе было не меньше, чем любви.

– Что?! – сокрушенно и при этом разгневанно воскликнула Лата, воззрившись на подругу.

– Тебе надо чем-то заняться, отвлечься, – решительно сказала Малати. – Чем-то помимо учебы. К тому же до итоговых экзаменов почти год, и в первом семестре народ обычно не напрягается.

– Благодаря тебе я теперь пою.

– О нет, – отмахнулась Малати. – Я не об этом. Если уж на то пошло, прекращай петь раги – песни из кинофильмов полезнее.

Лата засмеялась, вспомнив Варуна и его граммофон.

– Жаль, здесь не Найнитал, – продолжала Малати.

– То есть мне следовало бы заняться верховой ездой, греблей и фигурным катанием?

– Да.

– Беда в том, – сказала Лата, – что в лодке я думала бы исключительно о благоуханных водах, а в седле – о том, как мы катались на велосипеде. Да и вообще, ни грести, ни ездить верхом я не умею.

– Чтобы забыть о своих страданиях, нужно чем-то активно заниматься, – говорила Малати (отчасти самой себе). – Может, вступишь в какой-нибудь клуб? Литературное общество, например?

– Нет. – Лата помотала головой и улыбнулась. Вечера у господина Навроджи и все им подобное будет только навевать ей ненужные воспоминания.

– Тогда студенческий театр. В этом году ставят «Двенадцатую ночь». Получи роль в спектакле – и будешь весело смеяться над превратностями любви и жизни.

– Мама никогда не позволит мне играть в театре, – сказала Лата.

– А ты не будь такой паинькой! Рано или поздно она согласится, вот увидишь. Пран в прошлом году играл в «Юлии Цезаре», между прочим, и там даже были женщины. Немного и не в главных ролях, положим, но самые настоящие девушки, а не переодетые парни. В то время он уже был обручен с Савитой. Разве твоя мама хоть слово ему сказала? Нет, не сказала. Сам спектакль она не видела, зато очень гордилась, что он пользовался таким успехом у публики. Значит, и на сей раз возражать не будет. Пран непременно тебя поддержит. И кстати, в студенческих театрах Патны и Дели тоже теперь смешанные актерские составы. Времена меняются!

Лата сразу представила, что ее мать скажет об этих переменах.

– Да! – воодушевилась Малати. – Спектакль ставит этот наш философ, как его? Ладно, потом вспомню. Прослушивания начинаются через неделю. Девушек слушают отдельно от парней. Все очень благопристойно. Может, и репетировать будут отдельно. Самый осторожный родитель носа не подточит! К тому же спектакль приурочен к церемонии посвящения – чем не достойный повод? Тебе жизненно необходимо что-то в этом роде, иначе ты завянешь. Активность – бурная, немедитативная деятельность в большой дружной компании. Поверь мне на слово, это тебя исцелит. Я сама именно так и забыла о своем музыканте.

Хоть Лате и казалось, что душераздирающая интрижка Малати с женатым музыкантом – отнюдь не повод для шуток, она была благодарна подруге за попытку ее развеселить. Узнав на собственном опыте о пугающей силе чувств, она стала лучше понимать то, чего раньше не понимала: как Малати позволила себе впутаться в столь рискованное и губительное для репутации дело.

– И вообще, надоел этот Кабир, расскажи про всех остальных мужчин, с которыми ты познакомилась. Кто этот канпурский ухажер? И что ты делала в Калькутте? Разве мать не хотела свозить тебя заодно в Дели и Лакхнау? В каждом из этих городов должен быть хотя бы один интересный мужчина.

Выслушав подробный рассказ Латы о путешествии – вышел не столько список мужчин, сколько живое описание событий (за исключением последней ночи в Лакхнау, не поддающейся никакому описанию), Малати сказала:

– Насколько я поняла, любитель пана и поэт идут ноздря в ноздрю в этом матримониальном заезде.

– Поэт? – Лата была ошарашена.

– Да. Полагаю, его брата Дипанкара и договорника Биша в расчет не берем?

– Конечно не берем, – раздраженно ответила Лата, – и Амита тоже, я тебя уверяю! Он просто друг. Вот как ты. Единственный человек, с которым я могла поговорить в Калькутте.

– Продолжай. Это очень любопытно. Он уже подарил тебе свою книжку?

– Не подарил! – буркнула Лата.

Тут она припомнила, что Амит вроде бы обещал подарить ей экземпляр. Но если он действительно хотел это сделать, то уже давно сделал бы. Мог, к примеру, прислать книжку с Дипанкаром, который недавно приезжал в Брахмпур и встречался с Праном и Савитой. И все же ей стало совестно за не вполне честный ответ, и она добавила:

– По крайней мере пока.

– Ну, извини, – без намека на раскаяние сказала Малати. – Не знала, что это такая больная тема.

– Нисколько! – выпалила Лата. – Не больная, просто неприятная. Амит в качестве друга – это прекрасно, но во всех остальных качествах он меня не интересует. Просто ты сама однажды связалась с музыкантом, вот и хочешь, чтобы я связалась с поэтом.

– Допустим.

– Малати, умоляю, поверь мне, ты напала на ложный след. Лаешь на несуществующее дерево.

– Хорошо, хорошо. Давай проведем эксперимент. Закрой глаза и представь себе Кабира.

Лата думала отказаться, но любопытство – любопытная штука. Немного помедлив, она нахмурилась и выполнила просьбу подруги.

– Закрывать глаза-то необязательно? – проворчала она.

– Нет-нет, закрой, – настояла Малати. – И опиши, во что он одет. Заодно представь какую-нибудь особенность его внешности, нет, лучше две. Не открывай глаза, пока говоришь.

– Он в форме для крикета, на голове кепка. Он улыбается и… Малати, это бред.

– Продолжай.

– Хорошо. Вот кепка слетела, и я вижу его волнистые волосы, широкие плечи, красивую ровную улыбку… И такой… как там пишут в любовных романах?.. орлиный нос, вот! Ну и зачем все это?

– Ладно, теперь вообрази Хареша.

– Я пытаюсь. Ага, картинка прояснилась: на нем шелковая сорочка – кремового цвета – и коричневые брюки. Ой, еще эти жуткие туфли-«корреспонденты», про которые я тебе рассказывала.

– Черты лица?

– Маленькие глазки, но они превращаются в такие милые щелочки, когда он улыбается, почти исчезают.

– Он жует пан?

– Нет, слава богу. Пьет холодное какао. Кажется, он называл его «Фезантс».

– А теперь представь Амита.

– Ладно, – вздохнула Лата; она попыталась его представить, но черты лица оставались размытыми. – Он упорно отказывается выходить из тумана.

– Хм, – с некоторым разочарованием в голосе произнесла Малати. – Как он одет-то?

– Не знаю, – ответила Лата. – Странно. Можно мне не воображать, а подумать и вспомнить?

– Наверное, можно.

Увы, сколько Лата ни пыталась, вспомнить сорочки, туфли и брюки Амита ей так и не удалось.

– Где вы находитесь? Дома? На улице? В парке?

– На кладбище, – ответила Лата.

– И что вы там делаете? – засмеялась Малати.

– Разговариваем под дождем. Ах да, у него в руках зонт! Это считается?

– Ладно-ладно, – уступила Малати. – Я ошиблась. Но дерево может вырасти и на пустом месте, знаешь ли.

Лата решила не предаваться пустым размышлениям. Чуть позже, когда они вернулись домой к обещанному чаю, она сказала:

– Я не смогу вечно его избегать, Малати. Рано или поздно мы встретимся. То, что он вызвался помогать пострадавшим в катастрофе, – это уже поступок не «обыкновенного подростка», а взрослого и ответственного человека. Он сделал это не потому, что хотел передо мной выставиться.

– Тебе надо строить новую жизнь, в которой не будет его, даже если поначалу это покажется немыслимым, – сказала Малати. – Смирись, что твоя мать никогда его не примет. Это абсолютная данность. Ты права, рано или поздно вы повстречаетесь, и к тому времени ты должна сделать так, чтобы у тебя не было ни минутки свободного времени. Тогда и хандрить будет некогда. Спектакль – это то, что доктор прописал. Причем тебе нужна роль Оливии.

– Ты, наверное, считаешь меня дурой.

– Ну, скорее – глупышкой, – ответила Малати.

– Это ужасно! – воскликнула Лата. – Больше всего на свете я хочу его увидеть. Но при этом я позволила своему ко-респонденту слать корреспонденцию. Он попросил разрешения, когда мы прощались на вокзале, и я не смогла ему отказать – это было бы нехорошо и невежливо, ведь он так помог нам с мамой…

– Брось, в переписке нет ничего дурного, – успокоила ее Малати. – Пока ты не испытываешь к нему явной неприязни или любви, переписывайся сколько влезет. И потом, он ведь сам сказал вам, что его чувства к другой девушке до сих пор не угасли, так?

– Да, – задумчиво протянула Лата. – Да, так.

12.5

Два дня спустя Лата получила короткую записку от Кабира: он спрашивал, до сих пор ли она зла на него и не хочет ли повидаться на пятничной встрече Литературного общества. Он пойдет только в том случае, если пойдет она.

Поначалу Лата думала опять посоветоваться с Малати, как ей лучше поступить. Но, отчасти потому, что неудобно было взваливать на Малати ответственность за свою личную жизнь в каждом ее проявлении, а отчасти потому, что та наверняка запретила бы ей идти и даже отвечать на записку, Лата решила посоветоваться с собой – и с обезьянами.

Она отправилась на прогулку, насыпала обезьянкам на утесе немного арахиса и на некоторое время оказалась в центре их благосклонного внимания. На Пул Меле обезьяны пировали по-королевски, но теперь жизнь пошла своим чередом и мало кто из гуляющих задумывался об их благополучии.

Проявив щедрость, Лата почувствовала, что в голове немного прояснилось. Кабир как-то раз уже ходил один на встречу Литературного общества и напрасно там ее прождал – пришлось даже отведать кекса господина Навроджи. Лата не хотела вновь подвергать его такому испытанию. Она написала короткий ответ:

Дорогой Кабир!

Я получила твою записку, но к господину Навроджи в пятницу не пойду. Письмо в Калькутту дошло. Оно заставило меня задуматься и все вспомнить. Я совершенно на тебя не зла; пожалуйста, не думай так. Однако я не понимаю, зачем нам с тобой встречаться или переписываться, – одна боль, и никакого смысла.

Лата

Перечитав свое послание три раза, Лата задумалась, не изменить ли ей последнее предложение. В конце концов эти метания ей надоели, и она отправила записку как есть.

В тот день она поехала в Прем-Нивас и была очень рада, что не встретила там Кабира.

Через пару недель после начала муссонного семестра Малата и Лати отправились на прослушивание: студенческий театр набирал труппу актеров для постановки «Двенадцатой ночи». В этом году спектакль на ежегодную церемонию посвящения ставил молодой робкий преподаватель философии, живо интересовавшийся театром, – господин Баруа. Прослушивание (в тот день отбирали девушек) проходило не в аудитории, а в преподавательской комнате философского факультета, в пять часов дня. Там собралось около пятнадцати студенток, которые взволнованно болтали, сбившись в небольшие группы, или просто зачарованно разглядывали философа. Лата увидела даже пару своих однокурсниц с кафедры английского, но она была с ними не знакома. Малати пришла просто с ней за компанию – убедиться, что в последний момент подруга не сбежит.

– Я тоже могу пробоваться, если хочешь, – предложила она.

– Разве у тебя днем нет практики? – спросила Лата. – Если ты получишь роль, придется ходить на репетиции…

– Я не получу роль, – твердо ответила Малати.

Господин Баруа попросил девушек встать в ряд и по очереди зачитывать отрывки из пьесы. В спектакле было всего три женские роли, и к тому же господин Баруа еще не решил до конца, брать ли на роль Виолы девушку, так что битва шла нешуточная. Господин Баруа зачитывал все ответные реплики сам (и мужские, и женские), причем делал это так хорошо, без намека на обычную нервозность, что многие зрительницы и одна-две из пришедших на прослушивание невольно хихикали.

Господин Баруа сперва просил их зачитывать слова Виолы: «Добрая госпожа, позвольте мне взглянуть на ваше лицо»^[74]. Затем, в зависимости от того, как девушки с этим справлялись, давал следующее задание – реплику Марии либо Оливии. Одну лишь Лату он попросил зачитать слова и той, и другой. Некоторые девушки читали нараспев или имели другие досадные особенности речи. Господин Баруа, вновь начиная нервничать, останавливал их такими словами:

– Ну хорошо, спасибо, спасибо, очень хорошо, вы молодчина, у меня появилась отличная идея, хорошо, хорошо…

Наконец до неудавшейся актрисы доходило, к чему он клонит, и она (порой в слезах) возвращалась на место.

После прослушивания господин Баруа обратился к Лате, причем его слышали еще несколько девушек:

– Вы замечательно читали, мисс Мера, я удивлен, что до сих пор не видел вас на сцене.

Окончательно засмущавшись, он потупился и начал собирать бумаги.

Лате пришелся по душе его робкий комментарий. Малати посоветовала ей морально подготовить госпожу Рупу Меру к тому, что роль ей непременно дадут.

– Ничего мне не дадут, что ты! – отмахнулась Лата.

– И позаботься, чтобы Пран присутствовал при вашем разговоре, – добавила Малати.

В тот вечер Пран, Савита, госпожа Рупа Мера и Лата собрались после ужина в гостиной, и Лата решила поднять щекотливую тему:

– Пран, как тебе господин Баруа?

Тот перестал читать и задумался:

– Преподаватель философии?

– Да. В этом году он ставит спектакль на посвящение, и мне интересно, что ты о нем думаешь… Хороший он режиссер?

– Мм, да, – ответил Пран, – я слышал, что в этом году он за это взялся. «Двенадцатая ночь, или Что угодно» вроде бы… Интересный получится контраст с прошлогодним «Юлием Цезарем». Да, он хорош… и, кстати, актер он тоже превосходный, – продолжал Пран. – А вот лектор, говорят, так себе.

Помолчав немного, Лата сказала:

– Да, он ставит «Двенадцатую ночь». Я сходила на прослушивание, и мне, возможно, дадут роль, поэтому хотелось иметь некоторое представление о том, что меня ждет.

Пран, Савита и госпожа Рупа Мера разом подняли головы. Последняя перестала шить и резко втянула ртом воздух.

– Чудесно, – искренне порадовался Пран. – Ты молодец!

– А какую роль? – спросила Савита.

– Нет! – гневно воскликнула госпожа Рупа Мера, потрясая иголкой. – Моя дочь никогда не будет играть ни в каких спектаклях! Нет! – Она сердито воззрилась на Лату поверх очков для чтения.

Воцарилась тишина. Через некоторое время госпожа Рупа Мера добавила:

– Ни в коем случае.

Затем, не дождавшись ответа, она пояснила свою позицию:

– Мальчики и девочки играют вместе… на сцене! – Мириться со столь аморальным, глубоко непристойным поведением она была не готова.

– Как и в прошлогоднем «Юлии Цезаре», – осмелилась вставить Лата.

– А ну тихо! – осадила ее мать. – Никто твоего мнения не спрашивал. Ты когда-нибудь слышала, чтобы Савита хотела играть? Играть на сцене, на глазах у сотен людей? И каждый вечер ходить на эти сборища с мальчиками…

– Репетиции, – подсказал Пран.

– Да-да, на репетиции, – проворчала госпожа Рупа Мера. – С языка снял. Я этого не потерплю! Какой стыд! Ты только подумай! Что сказал бы отец?!

– Ну-ну, ма, – попыталась успокоить ее Савита. – Не заводись. Это всего лишь спектакль.

Упомянув покойного мужа, госпожа Рупа Мера достигла пика эмоционального напряжения и теперь была способна услышать голос разума. Пран подметил, что репетиции – за редким исключением – проходят днем, а не вечером. Савита добавила, что читала «Двенадцатую ночь» еще в школе и ничего предосудительного там нет – совершенно невинная пьеса.

Савита, конечно, читала выхолощенную, адаптированную для школьной программы версию, но и господин Баруа наверняка выпустил бы часть реплик из оригинального текста, дабы не шокировать и не расстраивать родителей, которые придут на церемонию посвящения. Сама госпожа Рупа Мера пьесу не читала; в противном случае она, безусловно, нашла бы ее неподобающей.

– Это все дурное влияние Малати, как пить дать, – сказала она.

– Ма, но ведь Лата сама решила пробоваться на роль, – заметил Пран. – Не вешайте на Малати всех собак.

– Она бесстыдница, вот она кто, – буркнула госпожа Рупа Мера, разрываясь между нежностью, которую испытывала к подруге дочери, и осуждением ее чересчур прогрессивных взглядов на жизнь.

– Малати считает, что мне нужно чем-то занять голову, отвлечься… – сказала Лата.

Ее мать сразу поняла, что довод этот – справедливый и веский. Но, даже соглашаясь, она не могла не сказать:

– Конечно, раз Малати так считает, так оно и есть. Разве мое мнение кого-то интересует? Я всего лишь мать. Вы оцените мои советы, только когда мое тело сожгут на погребальном костре. Тогда вы поймете, как я пеклась о вашем благополучии. – Эта мысль мгновенно ее воодушевила.