Вероника Горбачева
Когда возвращается радуга. Книга 1

Как это частенько бывало при грубом к ней обращении, Ирис растерялась, вспыхнула, опустила глаза и… промолчала. Не потому, что не хотела ответить.

– Она не может, ханум, – пояснил лекарь. – Её сильно напугали в детстве, и теперь каждый раз, стоит ей разволноваться, спазм в горле не даёт говорить. Не тратьте драгоценное время, я полгода бился с этим изъяном – и всё впустую. На ложе повелителю она не годится. Она не сможет усладить его слух ни приятной беседой, ни страстными признаниями и стихами…

Смотрительница гарема переменилась в лице. Ох, как бы не поставили ей в вину, что тратит время госпожи на всяких замухрышек! Но… порядок есть порядок. Положено каждую юницу в двенадцать лет представить валиде, дабы она определила дальнейшую её судьбу – и вот она, Нуха, исполняет.

– Но и в работницы её отдавать жалко, – протянула меж тем Гизем-ханум. – Есть в ней что-то такое… – Прищурилась. – Пройдись, девочка. Насколько ты грациозна? Поклонись! Нет, слишком скованна… Теперь присядь, встань… Умеешь танцевать? Покружись-ка…

При слове «танцевать» Ирис вмиг стало легче. Уловив ритм, вроде бы случайно, по рассеянности отбиваемый владычицей гарема сложенным драгоценным веером по спинке дивана, она без труда подладилась под размеренное постукивание, взмахнула худенькими ручонками… и – о чудо! Присутствующим показалось, что в руках у маленькой девочки – невесомое покрывало, которым она то оборачивается в танце, то воздевает над головой, то играется с ним перед зеркалом…

В чёрных глазах валиде мелькнуло одобрение.

– Что я вижу? «Танец волшебного покрывала»? Нуха, твои воспитанницы уже в таком возрасте разучивают настолько сложные вещи?

Смотрительница, поспешно поклонилась, сдержав вздох облегчения.

– Её ещё никто не обучал, госпожа. Девочка подражает старшим подругам.

– И неплохо это делает. Куда только девалась её неуклюжесть! Аслан-бей, уважаемый, как ты считаешь, сможет ли эта худышка стать настоящей танцовщицей?

– Вы читаете мои мысли, ханум, – склонил голову лекарь. – Прекрасное решение.

– Да? Я пока ничего не решила, – протянула мать Великого султана. – Но, впрочем, пусть пока год-другой поучится с остальными девочками, которых готовят в наложницы; глядишь, за это время учителя обнаружат у неё ещё какие-то скрытые пока способности; а нет – пойдёт в танцовщицы. Моя хезендар как раз подыскивает подходящую наставницу, но их нынче нелегко найти. Все бывшие мастерицы танца замужем, разве что кто из них овдовел…

Перехватила зачарованный взгляд девочки. Поморщилась. Не от её вида, нет, просто слишком приторный дым благовоний из курильниц расслаблял и отзывался тупой болью в виске и лёгким головокружением. Придётся наказать служанку: переборщила амбры, а у Гизем от этого аромата всегда болит голова.

– Как же тебя назвать?

Это была обязательная процедура: каждую наложницу или рабыню при первом представлении валиде нарекали по-новому. Прежняя жизнь девы отсекалась вместе со старым именем.

Новое имя по традиции обязательно таило в себе некую особенность, а если речь шла о будущей одалиске – изюминку, какую-то черту характера, талант. Например, Тахира – «целомудренная», Джумана – «жемчужина», Фарида – «единственная», Гюльгюн – «розовый свет». А как назвать заику, да не слишком пока хорошенькую? Что-то мало она похожа на будущую обольстительницу

Султанша-мать сморщилась от нового приступа головной боли.

– Будешь Кекем, – сказала коротко. И махнула рукой Нухе: всё, поди прочь вместе со своей подопечной, ты уже услышала всё, что нужно. Не было охоты изощряться и придумывать что-то красивое, да и ради кого? Вот подрастёт рыжая, покажет, чему обучилась, и если угодит – нарекут её более достойно. А сейчас хватит и того.

Потому-то, на долгие-долгие годы, которые в детстве кажутся бесконечными, Ирис и превратилась в Кекем. Что означало – «заика».

***

Побудка в гареме продолжалась.

Но вот, наконец-то, Нуха-ханум, главная смотрительница и наставница Нижних покоев, в сопровождении ещё десяти наставниц-«куриц», почти обошла своё бескрайнее царство, надавала оплеух соням, проворонившим её приближение, вынесла наказания за вчерашние проступки, о которых нашёптывали семенящие следом «курицы» – по наставнице на каждые десять девушек; проверила бдительным взором, все ли демонстрируют покорность и послушание…

Больше всего, конечно, доставалось младшеньким. Особенно тем, кто попал сюда прямо с невольничьего рынка.

Такие, как Нергиз, местные уроженки, проданные собственными родителями, с младых ногтей усвоили науку смирения и покорности, а потому, попадая в Сераль, ничего нового для себя не обнаруживали, вливаясь в почти привычную среду. Ибо гарем в обычном османском жилище – это, собственно, женская половина дома, с проживающими там жёнами, детьми, наложницами, прислугой. Заселённость женского крыла зависела лишь от достатка главы семьи. Одна-две жены с единственной служанкой в бедном домишке и десятки хорошеньких девочек с соответствующим довеском из рабынь и евнухов под дворцовыми сводами жили по единым законам. И там, и тут на всех существовал один господин, которого надлежало слушаться беспрекословно. Да, и, разумеется, была ещё разница в общественном положении этого господина. Так, над отцом или мужем-ремесленником или купцом могло быть много беев, а вот вельможа, визирь или паша властвовал сам. Так где же спокойней и сытнее?

Так что османочкам в ТопКапы было не привыкать. А вот многим иноземкам, особенно европейкам, приходилось порой туго.

Выходцы из сословия попроще, или из крестьян, занесённые в Империю на нехороших пиратских парусах, науку послушания и покорности прошли ещё дома. Хоть на первых порах и шарахались от евнухов, особенно чернокожих, от лекарицы с дотошными осмотрами, и не умели пользоваться кумганом в отхожих местах и зубными палочками в умывальных. Они выбегали из бани с визгом, стыдясь обнажаться, а уж затащить их, даже после омовения, в бассейн было поначалу почти невозможно. Самых бестолковых и упрямых так и переводили в джарийе – низшие рабыни – навечно… если только, испугавшись, они не брались за ум.

Хуже было, когда волею судьбы в гареме объявлялись дочери состоятельных и знатных семейств, особенно из свободной Франкии и великой Бриттании. Порой даже в десятилетних аристократках фонтаном била кичливость своим происхождением; а как они умели помыкать прислугой и теми, кого считали ниже себя! Конечно, подобные трудновоспитуемые попадались редко. Но что интересно, мыться европейки не любили почти все, независимо от происхождения. Впрочем, быстро велись на ароматы душистых мыл и масел, легче обучались танцам, а в рукоделии иногда были искуснее здешних наставниц. Но вот покорными становились далеко не все и не сразу…

Ирис повезло. Относительно. Приобретённое, не поддающееся лечению заикание избавило её от самой жёсткой дрессировки. Конечно, искусствам любви и множествам способов ублажения господина обучали и её, наравне со всеми будущими одалисками, но слишком строго не спрашивали, и уж таким практическим занятиям, которым подвергались будущие одалиски, не мучили. Ей не пришлось сдавать испытаний ни удерживанию внутренними мышцами молока внутри естества во время танцев, ни по зажиманию специальных шариков, которые потом вытягивались наставницей из того же места испытуемой – и нити при этом должны были оборваться… Хвала всем вышним силам, этот позор Ирис миновал. Почему позор? Это ей раз и навсегда разъяснила нянюшка Мэг, с которой, пока девочку не перевели в Нижний гарем, они каждый вечер шептались в своей каморке: о покойной матушке и её родине, об обычаях других стран, о том, что на одни и те же вещи в Османии и в Европе смотрят по-разному, и то, что здесь в порядке вещей, там считается постыдным и унизительным. Впрочем, от той же Мэг она услышала вполне здравую мысль: привычное ещё не есть хорошее, а хорошее не всегда привычно. Мыться – не грех, и даже в Европе кое-где сохранились общественные бани. А вот гаремы, пожалуй, грех, но только по законам тех же Франкии и Бриттании, а в Османии они в порядке вещей. И ещё неизвестно, что перед нашим единым Господом является большим грехом: иметь единственную жену – и при этом развлекаться на стороне с любовницами или продажными девками, или быть женатым на четверых, владеть наложницами, но честно, равно и справедливо обеспечивать своих женщин и детей кровом и пропитанием. Мэг научила девочку думать. Оценивать. Не вестись на вроде бы прописные истины, а всё пропускать через свой умишко.

Поэтому Ирис считала, что ей очень повезло. Лучше быть заикой-танцовщицей, чем расстилающейся пред ногами повелителя одалиской. Танцовщица – это хотя бы возможность будущей свободы.

… Но вот Нуха-ханум приблизилась и к их уголку. Окинула бдительным оком уже собранные постели, умытые личики, заготовленные для чистки зубов палочки-мисваки. Кивнула.

– Вы, пятеро, – указала на группку девушек, с которыми их наставница-«курица» занималась особо. – Сегодня у вас испытания. Кто выдержит их успешно – удостоится дальнейшей беседы с валиде-султан, которая и решит, на что они годны. Кто не справится – будет наказан, но через три месяца должен будет пройти испытания повторно. Опозорит вновь себя и меня – отправлю сразу в джарийе, на чёрную работу, чтобы хоть часть того отбить, что в вас вложили, бездельницы… Далее: ты и ты, – ткнула пальцем в двоих, – у вас сегодня обычные занятия. Руфина-ханум вами довольна, продолжайте. Кекем!

Ирис чуть не подпрыгнула на месте от неожиданности. Главная надсмотрщица редко кого удостаивала обращением по имени.

– Ты сразу с утра идёшь в бани. Тебе назначена парная, но главное – массаж; Айлин-ханум сама подберёт мастера и скажет ему, как с тобой работать. И чтоб каждое утро туда, пока наставница сама не отменит. Ясно? Ну?

– Д-да, го-оспо-о-жа…

– Не продолжай, – махнула та рукой. Нуха терпеть не могла заикания, худобы, веснушек, рыжину – всего, что шло вразрез с местными канонами красоты и совершенства, оттого-то давно уже эта несуразная Кекем была у неё как кость в горле. Но раз уж пресветлая валиде когда-то распорядилась её обучать, и сама Айлин заверила, что вырастит из этой убогой новую звезду танца – надо терпеть. Её долг – создать условия для новой танцующей бабочки, услаждающей очи Повелителя.

– Каждое утро, – повторила веско. И неожиданно добавила, махнув в сторону подруг: – И вы вместе с ней, Нергиз и Марджина. Я уже дала указания по вашей подготовке. Сегодня вечером Повелитель намерен одарить нас своим посещением. Вы будете среди тех, кто допущен пред его светлые очи. Покажите себя в полном блеске.

И, милостиво кивнув, поплыла величавой походкой на выход.

Тёмные щёки Марджины посерели от волнения. Нергиз вспыхнула.

Вроде бы, в распоряжении Нухи-ханум не было ничего удивительного. Обучение этими девушками было пройдено, как и положенные испытания; валиде сочла их достойными звания одалык, а, значит, со дня на день им должно было поступить разрешение вместе с избранными наложницами приветствовать Великого Султана при его вечернем визите. Возможно, усладить его слух пением или приятной декламацией стихов, или искусной игрой на флейте. Поднести кальян. И готовиться к тому, что повелитель спросит её имя. А уж если к её ногам упадёт платок Самого…

Сейчас лишь выработанная годами обучения привычка скрывать истинные чувства сдерживала девушек от того, чтобы не разрыдаться. Одной от волнения, другой от страха.

Не таким уж это было неописуемым счастьем – попасть на ложе к повелителю. Ирис это знала по судьбе своей матери, а её подруги – да и многие обитательницы Нижнего гарема – по рассказам, передаваемым шёпотом и с оглядкой. Иногда гюзде – «замеченные» султаном счастливицы – подобно настоящим звёздам, не только возносились на небеса, но и стремительно с них падали. Так, некоторые из них после ночи с повелителем возвращались, закутанные с головы до пят в драгоценные покрывала, призванные отнюдь не охранять их стыдливость, а прикрывать рубцы на теле.

Потом девушки отлёживались сутки, двое, трое, пока не сойдут следы наказания. Широкой души был Великий Хромец: если уж любил, то любил, если гневался, что дева не угодила – брался за плеть. Самолично. Провинившейся, правда, давали время подлечиться, тратили на неё драгоценные заживляющие снадобья, дабы возвратить коже чистоту и бархатистость, после чего отправляли в домик кальф – старых служанок, либо продавали.

Кальфы являлись высшей кастой среди прислужниц. Бывшие воспитанницы лучших наставниц Сераля, они хранили в памяти секреты красоты и ухода за лицом и телом, являлись непревзойдёнными травницами и знатоками лучших составов ароматических масел, банщицами, поварами, музыкантшами, писарицами, счетоводшами… Но путь в Нижний гарем был для них закрыт навсегда. Кто-то из них находил в этом благословение судьбы, но большинство молодых и амбициозных видели проклятье.

Поэтому-то, хоть представление перед лицом Великого считалось неслыханным везением, девушки прекрасно понимали, чем оно может обернуться.

– Д-да по-о-годите, мо-ожет, обо-обойдётся, – пробормотала Ирис. Марджина порывисто вздохнула.

– Думаешь, он нас даже не заметит? Да ну, это если Злыдня в первый ряд не выпихнет, а с неё станется…

– От судьбы не уйдёшь, – тихонько вздохнула Нергиз. – Тс-с! Девочки, на нас смотрят… Улыбаемся. Мы счастливы.

– Угу. Просто в себя никак не придём от счастья, – буркнула дочь знойной Африки. – Ты права, подруга. Но я пропадать в кальфах не собираюсь. Принцесса я или нет? Лягушонку проще, она на смотрины пока не допущена, и, скорее всего, вовсе не будет, а ты, беляночка, если так боишься – прячься за мной. Если кого из нас двоих заметят – пусть лучше меня, я покрепче.

Нубийка знала, о чём говорит.

Ещё после сдачи испытаний, во время традиционной беседы с валиде-султан, она заметила нехороший блеск в её глазах и то, как придирчиво просматривала Гизем каждый изгиб её гибкого молодого тела, полного силы и звериной грации. Марджина была из племени воинов, копьём и луком в её роду владели одинаково искусно как мужчины, так и женщины. Воительница. Тот тип девушек, который всё реже и реже встречался в гаремах, и к которому так неравнодушен был Великий Хромец, единственный сын валиде-ханум. Как же она на неё тогда смотрела!

– …И ты не боишься?

Голос белокожей турчаночки задрожал от волнения, возвращая нубийку к действительности. Глупенькая Наргиз, она так разволновалась, будто Марджина уже добровольно шла на съедение крокодилу!

– Слушай меня, – снисходительно отозвалась чернокожая подруга. – Слушай меня всегда. Я говорю – «Прячься!» – ты прячешься за моей спиной. Говорю: «Беги!» – ты бежишь. Говорю – «Не бойся!» – прекращаешь трястись, как овечий хвост. Ничего со мной не случится. Или ты забыла, кто из нас лучшая?

И, схватив кувшин с полосканием для рта и мисваку, принялась яростно чистить белоснежные зубы, давая ясно понять, что разговор окончен.

Она любила подруг, хоть и обращалась к ним грубовато, награждая порой обидными прозвищами, на которые девушки, впрочем, давно уже не обижались. Но даже самым близким, самым дорогим подругам утаила самую главную часть разговора с валиде.

А та, задав множество каверзных вопросов, послала служанку за старичком-кофеваром, выгнала из покоев опахальщика и двух евнухов, глянула на насторожившуюся после таких приготовлений новоиспечённую одалиску – и усмехнулась уголками губ. Глаза, впрочем, оставались суровыми. Колючими. Холодными. Глаза монгольского божка, не насытившегося кровью последней жертвы.

– Ты умная девочка, Анса-Ну-Рия.

Нубийка вздрогнула. За пять лет пребывания во Дворце наслаждений она, пусть и не забыла своё родовое имя, но отвыкла слышать его из чужих уст. И уж тем более, то, что оно осело в памяти валиде, само по себе заставляло задуматься.

– Умная. Хитрая. Изворотливая. Разбираешься в людях… – Слова Гизем, скупой на похвалы, падали, словно отсчитывающие время звонкие капли. – Ты поняла, о чём я хочу с тобой говорить?

Марджина помедлила. Склонила голову. Пристукнули друг о друга жемчужины, вплетённые в выбеленные косички.

– Догадываюсь, госпожа.

– Тогда назови имя той, о которой пойдёт речь. Соперницы. Ошибёшься – разговора не будет, ты просто отправишься в Нижний гарем, как и все, выполнять свой долг. Угадаешь – придётся в дальнейшем рисковать, ходить по острию ножа, но впереди тебя ждёт моя поддержка – и власть, неограниченная… почти. И величайшие возможности для тебя и твоей далёкой семьи. Итак… О чём или о ком я хочу с тобой поговорить?

На лице цвета эбенового дерева не дрогнул ни один мускул. Безмятежная маска африканского идола, напившегося мангового сока и вкусившего свежей печени гиппопотама.

– О рыжей икбал, новой игрушке Повелителя. О Гюнез, у которой уже два месяца нет регул.

Звякнули, касаясь пластин веер из бивней элефанта, серебряные чехольчики на ногтях валиде. Колыхнулись от движения воздуха дымные струи благовоний.

– Я в тебе не ошиблась. Ты умеешь слушать и делать выводы. Но готова ли ты ввязаться в войну, дочь царского рода? В мою войну?

– Да.

Коротко и ясно. Шестнадцатилетняя и шестидесятилетняя женщины понимали друг друга с полуслова.

И, несмотря на ещё недавнишнее равнодушие к своей судьбе в гареме, Марджина, дочь свободного когда-то племени, вынужденного склониться перед Османией, гордо расправила плечи. Принцесса никогда не будет кальфой. Лучше смерть. Если уж так случится – она погибнет с честью, унося с собой главную противницу. Но это в крайнем случае. Воевать с овцами и змеями, расталкивающими на пути к ложу Солнцеликого соперниц локтями, откровенно говоря, не представлялось особо сложным: лучше уж, отправив нынешнюю фаворитку в преисподнюю, Анса-Ну-Рия сама взойдёт на освободившееся место.

Глаза кровожадного божка на бесстрастном лике валиде вспыхнули чуть ли не ласково.

– Если ты победишь…

Обошла наложницу, с нежностью провела ладонью по крепкой высокой груди.

– …быть тебе однажды следующей валиде-султан. Вот моё слово.

***

Европейцы весьма удивились бы, узнав, что загадочные «девы любви», одалиски из таинственных восточных гаремов, куда ещё ни один из любопытствующих представителей западных соседей так и не смог заглянуть, на самом деле не пользовались духами. По крайней мере, в том виде, в каком те были известны в самой Европе. Галлоны пахучих смесей, масел и вытяжек, растворённые в различных водных и спиртовых основах, столь популярные среди далеко не всегда мытых дам и кавалеров Лондона, Лютеции, Гааги, Нюрнберга и иже с ними, дошли до восточных красавиц в виде иноземного курьёза, не более. И в самом деле, что это за баловство – нанести основанием пробки щипучую, хоть и приятно пахнущую, жидкость всего лишь на запястья, за уши, на шею… И всё? В то время как мест любви на теле – несчётное множество, благоухать маняще и возбуждающе должен каждый кусочек кожи, каждый уголок, коего вздумает коснуться губами или языком возлюбленный, сладостно содрогнувшись при этом от нежного, лишь этой деве свойственного флера. Абсолютно неповторимого, ибо наносной, искусственный аромат, смешиваясь с запахом её собственного чистейшего тела, приуготовленного со множеством ухищрений к ночи наслаждений, становится единственным в своём роде.

Настоящая пери подобна венку, сплетённому Творцом из лучших бутонов подлунного мира. Она сама всем телом источает аромат цветов, а ещё амбры и мирры, сандала и благовоний – по толике всего, что, гармонично вплетаясь в её природный запах, создаёт очарование для возлюбленного господина, который, даже закрыв глаза, узнает её среди сотен прочих дев.

Так учили в Серале.

Едкие и шибающие в нос тяжёлые духи, как и всевозможные притирания, изобретённые придворными западными медикусами, одалискам были ни к чему. Они использовали масла, ароматические ванны для тела, ванночки и цветочные кашицы для лица, цветную глину для очищения кожи, хну и басму, чтобы ухаживать за волосами, свежайшие яйца, лимоны, мёд и воск… Да и много чего ещё. И наконец – окуривания: когда при сборах на ложе господина дева не менее часа сидела меж курильниц и ароматических свечей. Душистым дымом насыщались одежда, кожа, волосы. И вкупе с запахами масел, втираемых в кожу, и живых цветочных лепестков, применяемых в косметических таинствах, это превращало девушку и впрямь в небесную пери, в живую орхидею.

Поэтому никого из зашедших в хаммам не удивляло обилие кувшинов, тазов, амфор, чашек, плошечек всевозможных размеров, в изобилии выставленных на полках вдоль запотевших стен, облицованных мозаикой. Здесь выдерживались масла для втирания после расслабляющего или бодрящего массажа, с вечера заполнялись водой для настаивания целые чаны с лепестками роз, гибискуса, фиалки, а зимой туда же для согревающих нот добавляли палочки корицы и бутоны гвоздики. В серебряных ёмкостях отмокала целебная глина – жёлтая, белая, голубая, которая, измельчённая и разведённая в густую массу, превосходно очищала и питала и тело, и волосы. Упаривались кашицы из лепестков гибискуса, розы и мальвы. Отдельным рядком стояли горшочки со смесью хны, истолчённой скорлупы грецкого ореха и сушёных листьев инжира – для того, чтобы пышные гривы красавиц сделать ещё роскошнее.

Здесь было царство кальф. Именно они хранили секреты – не красоты, поскольку уродин в гаремах не водилось, – а того, как эту красоту приумножить и сохранить на долгие годы. Потому-то с кальфами-банщицами старались сохранять хорошие отношения, ведь в их руках, даже старых, но всегда гладких и нежных из-за ежедневной работы с чудесными составами, находились порой успех и власть будущих владычиц сердца Великого Султана.

Несмотря на ранний час, назначенный двум одалискам и танцовщице, бани не пустовали. В этом царстве чистоты и гармонии действовало жёсткое расписание. А иначе попробуйте-ка, обеспечьте мытьём, массажем и красотой свыше полутора тысяч женщин! Естественно, такую прорву прекрасных дев обслужить даже за сутки было невозможно. Поэтому для каждой группы простых наложниц устанавливался свой, определённый день недели и час на визит в хаммам, но если, допустим, девушке случалось выделиться в чём-то перед наставницами – в качестве приза ей разрешалось зайти в святая святых вне очереди. К тому же, для «рядовых», одалисок попроще, жёстко регламентировалось время: от полудня и до вечера, вечером же наступало царство тех, кого удостоил внимания и выбрал на ложе Сам, а также их возможной свиты, ибо танцовщицы, певицы, декламаторши и музыкантши должны были соответствовать прекрасной пери.

Для валиде-султан и её внучки были в банях особые апартаменты, с отдельным входом, ведущим прямо из покоев главной дамы гарема. Конечно, обычным смертным, кроме прислуги, дорога сюда была заказана. Что касается кадин, практически жён, их крошечные бани обычно примыкали к собственным покоям. Вроде бы, и отличие, и удобство, но без бассейнов и фонтанов, в изобилии имеющихся в главном хаммаме, удовольствие было неполным. Да, привилегия, но не сравнимая с роскошью банных комнат валиде.

Утренние банные часы предназначались для икбал и одалисок, всю ночь ублажавших Повелителя. Или не ублажавших, если ещё не пришёл их черёд, но служивших для остальных напоминанием: вот каких высот может достичь Избранная.

И ещё одной небольшой группке время для хаммама выделялось с самых первых рассветных часов. Для этих девушек, конечно, отводилось место подальше от бассейнов, в которых резвились икбал и избранные, и топчаны были попроще, но массажисты – сильней и опытнее, из тех, что могли вправлять вывихи, разминать сведённые мышцы, а при необходимости – поставить на место позвонок, втереть целебную мазь в растяжки… Там лечили. А ещё – помогали тем, кому надлежало держать себя в форме. Туда-то Айлин-ханум и собиралась нынче отвести новую подопечную, на которую возлагала большие надежды.

…В большом помещении перед основным залом, выложенном цветным мрамором и служащим раздевальной комнатой, девушек поджидали. На Ирис, как на худышку, особого внимания не обратили, а вот над Марджиной и Нергиз тотчас захлопотали две служанки, помогая раздеться, расспрашивая, какой аромат они выбрали для сегодняшнего дня и вечера, давно ли приводили в порядок ногти на руках и ногах, нужно ли наносить узоры из хны, какой состав для удаления волос на теле предпочтителен и не раздражает кожу… При последних словах Ирис, прислушивающаяся к щебету джарийе, невольно покраснела. У неё такой проблемы ещё не было, увы. Едва-едва наметившаяся грудь, в пятнадцать-то лет, упорно не желала расти, и была не единственным признаком того, что девушка ещё не скоро превратится в женщину. Её связь с луной до сих пор ещё не установилась. Голосок был по-детски нежен и почти тонок, а пушок, который у подруг щедро пробивался на руках и ногах спустя неделю-другую после применения мази из мёда, воска и лимонного сока, у Ирис отсутствовал напрочь. Даже подмышки не зарастали, чего уж говорить о лобке… Хотя то, что искренне её огорчало, вызывало порой приступы жгучей зависти у подруг. Кожа, гладкая, как шёлк, и без малейших усилий, подумать только! Обитательницы гарема хорошо знали, какое мучение порой приносит неудачно подобранный для эпиляции состав, а уж если попадётся банщица, не особо церемонящаяся, или кальфа, вздумавшая проверить на тебе новинку вроде горячего воска либо шариков из жжёного сахара… Б-р-р… Наверное, неудачная ночь с Повелителем и последующее наказание куда мягче такого вот зверства.

В раздевальную комнату пёстро одетой лебедью вплыла пышная Айлин-ханум. Величественно кивнула присутствующим. Оставив без внимания Марджину и Нергиз – это ведь не её подопечные – глянула на угловатую фигурку рыженькой будущей звезды и только головой покачала. Скомандовала дежурной смотрительнице, приглядывающей за порядком и разводящей пришедших по приготовленным для них уголкам в залах:

– Иви, нам для массажа нужен Али, и только он. Предупреди, чтобы не отвлекался на других.

Девушка вдруг смутилась.

– Но, госпожа… Али уже заказан. Госпожа Гюнез хотела сама…

Брови учительницы танцев поползли вверх.

– Кто-кто? Гюнез? Кто такая? Не помню!

Смотрительница, побледнев, сделала большие глаза и выразительно глянула за спину Айлин. Та, даже не дрогнув, обернулась.

– Да нет же, прекрасно помнишь, – раздался голос, и в раздевалку в сопровождении трех служанок величаво и гордо вступила – именно вступила, как султанша! – красавица с великолепной рыжей гривой, пышной, кудрявой, не сдерживаемой ни платком, ни шапочкой. – Или ты забыла свою не слишком усердную ученицу, ханум? А ведь ты немало извела на меня затрещин, я-то помню!

Конечно, тень угрозы в прелестном голосе, журчащем, как ручей, можно было расценить не более чем шутку. В подтверждение чему красавица весело заулыбалась.

– Но раз ты настаиваешь на Али, уважаемая, тебе, очевидно, этот мастер нужнее. Я всего лишь неумёха по сравнению с твоими легкокрылыми бабочками и не могу вмешиваться в твои таинства подготовки.

Усмехнувшись, она стрельнула глазами в сторону благоразумно притихших девушек… и вдруг побледнела. Ирис могла поклясться, что при взгляде именно на неё у вошедшей девы перехватило дыхание. Но вот та перевела дух – и несколько деланно засмеялась.

– Ф-фу… Как тут, однако, жарко. Иви, милая, найди для меня место попрохладнее, я чувствую, что мне нынче будет не очень хорошо в горячей парной, а вы тут с утра уже расстарались… В моём положении слишком сильный жар вреден.

Согнувшись в почтительном поклоне, служительница, едва успев выпрямиться, опрометью кинулась в главный зал. Чёрные евнухи распахнули перед ней массивные двери, отделанные позолоченной резьбой, и из широкого проёма потянуло горячим паром и смешанными цветочными ароматами. Красавица благосклонно кивнула.

– Не закрывайте за ней, пусть немного выветрится. Девочкам тоже, наверное, непривычно… Вы ведь здесь впервые? – Она вновь пристально оглядела подруг, особо задержавшись взглядом на Ирис.

– Впервые с утра, госпожа Гюнез, – вежливо ответила Нергиз.

Новая фаворитка султана понимающе прикрыла веки.

– Ах, вот оно что… Какие прелестные девы, настоящая услада для очей нашего повелителя, тонкого знатока красоты. И вы предстанете перед ним сегодня? Счастливицы! Призываю милость Аллаха на ваши души, и пусть он пошлёт каждой то, о чём она грезит. А ты, дитя… – она ласково взглянула на Ирис, так и застывшую от непонятного страха и всё ещё сжимавшую в руках лёгкое покрывало, при прозрачности своей почти ничего не скрывавшего. – Я вижу, ты ещё слишком мала для одалиски, но тоже удостоена раннего посещения этого места. Постой, я угадаю! – Обрадовавшись, как девочка, захлопала в ладоши. – Ты – будущая «бабочка», да? Айлин-ханум, это твоя новая ученица?

– Ты проницательна, как всегда, – удивительно вежливо ответила прославленная учительница танцев и давняя подруга самой валиде-султан, куда-то припрятав извечную бесцеремонность и даже некую развязность, с которой частенько обращалась не только к себе подобным, но и к тем, кто рангом выше. – Но напрасно ты намекаешь на мою плохую память. Я ещё, хвала Всевышнему, не страдаю старческим слабоумием. Просто ещё полгода назад ты была всего лишь Кикек, «Цветочек», такой я тебя и запомнила.

Очередная лёгкая улыбка пробежала по губам прелестницы.

– Да, но недавно господин дал мне новое имя, сочтя прежнее слишком уж простеньким. А кто я такая, чтобы возражать наимудрейшему и справедливейшему? – В преувеличенном смущении потупилась. И тотчас вскинула огромные карие глаза. – Ханум, так ты отпустишь ко мне Али, когда он освободится? Мне так много о нём говорили, что я, наконец, тоже возжелала почувствовать целебную силу его волшебных рук. Говорят, он просто чудодей. А у меня в последнее время так и тянет поясницу.

Изящно выгнув стан, она, поморщившись, приложила обе ладони чуть выше копчика.

Наставница танцовщиц заколебалась.

– Право же… Не знаю, стоит ли об этом говорить, Кикек… прости, это я по привычке… Гюнез, может, кто-то сейчас и расстилался бы перед тобой в желании услужить и начал бы поддакивать, но я не из таковских. Так что скажу тебе сейчас прямо: не бери Али. Знаешь, почему?

Красавица-икбал в удивлении приподняла хорошенькие рыжие бровки, с утра ещё не тронутые тушью. Во Дворце Наслаждений женщины наносили краску на лица только ближе к вечеру, чтобы весь день чистая кожа дышала и сияла натуральной красотой.

Ханум как бы нехотя пояснила:

– Али не всегда умеет сдерживать силу. А ты сейчас… твоей пояснице нынче достаточно чуть большего нажима в некоторых точках – и, боюсь, это может привести к непредсказуемым последствиям. – Красавица вдруг побледнела так, что на носу и щеках проступили невидимые до того под загаром веснушки. Айлин, словно не замечая реакции, продолжала: – Отчего бы тебе не взять, к примеру, Омара? Советую. Блестящий мастер, обучался в Чайне и в Сиаме, прекрасно делает массаж не только руками, но и пальцами ног… Это нечто. – Поцеловала кончики пальцев. – Советую. Почувствуешь себя возрождённой… после бессонных ночей, их, я смотрю, у тебя в последнее время выпадает немало.