Вероника Орлова
За зеркалами 2

Глава 4. Марк Арнольд. Ева

Мистер Арнольд удивлённо смотрел на помощника следователя, нервно затушившего сигарету, когда он вошёл в его кабинет. Тот о чём-то говорил по телефону, поэтому лишь молча указал глазами посетителю на стул перед столом, за которым сидел. Марк снял шляпу и расположился на стуле, положив её на колени и думая о том, почему таким измождённым выглядел полицейский. Казалось, под его глазами залегли тёмные круги, а края губ были слегка опущены книзу, пока он слушал собеседника в трубке. Мистер Арнольд вспомнил фотографию высокого красивого темноволосого мужчины, которую увидел в его доме, куда зашёл сегодня с утра и где его встретила улыбчивая жена полицейского вместе с его сыновьями. А ведь когда-то он сам мечтал о сыне, которому мог бы передать своё дело и все свои знания и опыт, но судьба распорядилась иначе. Он не жалел ни секунды о том, что у него родилась девочка, но знай, что когда-то он окажется в нынешней ситуации, знай он когда-то, что будет искать свою дочь всеми правдами и неправдами по всей стране, он бы запретил себе даже мечтать о втором ребёнке, лишь бы только с первым ничего не случилось.

Тогда Томпсона не оказалось дома, его жена сказала, что в связи с исчезновением следователя, Люк приходит домой только ночевать, и целесообразнее искать его в участке. И сейчас, глядя на его усталое лицо, Марк верил словам женщины.

Наконец, Томпсон закончил разговор и как-то зло положил трубку на громоздкий телефонный аппарат.

– Добрый день, мистер Арнольд.

Сказал отрывисто, скорее даже, напряжённо. Понятно, негодует, что приходится терять время на разговоры с непрошеными визитёрами. Арнольду было плевать. Его время было гораздо ценнее и измерялось количеством часов жизни Евы.

– Разве я докладывал о своём визите?

Мужчина усмехнулся и снова потянулся к портсигару за новой сигаретой, вопросительно вздёрнул бровь, но Арнольд отрицательно качнул головой, и он закурил сам, чиркнув длинной спичкой.

– Нужно быть последним идиотом или же совершенно не уметь читать, чтобы не знать сенатора Марка Арнольда.

– Но сюда я всё же пришёл не как сенатор. И вы должны понимать это.

– О, да, – глубокая затяжка, – более того, я отлично знаю, зачем вы пришли. Но, как говорится, привычка – вторая натура. Поэтому всё-таки спрошу: что именно является целью вашего визита?

– Вся информация о моей дочери.

Томпсон тяжело выдохнул, будто до последнего наделся услышать что-то другое. Возможно, просто так проявлялась его усталость. Арнольд почему-то обратил внимание на заполненную окурками пепельницу из дешёвого алюминия, стоявшую по левую руку от Люка. А также на несколько фотографий, раскиданных по столу. Страшных фотографий, если вглядеться в них. На каждой – привязанный к стулу ребёнок с перерезанным горлом, где-то крупным планом мёртвые лица с такими же мёртвыми глазами. Он знал, какое дело расследует его дочь. Он даже выбивал время для их с Томпсоном дуэта, так как в столице уже ждали определённых результатов, а точнее, одного-единственного. Поимки маньяка, державшего в страхе весь этот небольшой городишко. Но одно дело – читать в газетной статье с изображением неважного качества, другое – вот так, подробно рассматривать каждую деталь этих чудовищных убийств. Вот почему голос дочери при телефонных разговорах ему казался таким чужим, словно потухшим. Вот почему таким же потухшим выглядел сам Томпсон. Его взгляд, обращённый, казалось, мимо Арнольда, навряд ли отличался большей жизнью, чем мёртвые взгляды запечатлённых на плёнке детей.

– Вы получали от неё какие-нибудь новости за последние дни?

Странный вопрос застал Арнольда, ушедшего далеко в своих мыслях, врасплох. Он посмотрел на говорившего, пытаясь понять, к чему тот ведёт, и снова отрицательно качнул головой.

– Возможно, вы видели её саму или следы её присутствия?

– Нет.

– Тогда какой информации вы ждёте от меня? Мне известно ровно столько же, сколько и вам. А точнее, явно меньше, так как с нашего последнего разговора я не продвинулся в своих поисках, а вы вполне могли. Ева пропала. Пропала бесследно после смерти одного из жертв Живописца. Поисковые отряды ничего не обнаружили. Я сам ничего пока не обнаружил. Возможно, вам следует обратиться к её прошлому? К её знакомым из жизни до переезда сюда? И потом, – Томпсон усмехнулся, делая очередную затяжку, – вы, наверняка, до прихода в участок уже успели собрать кое-какие данные о Еве. Целесообразнее было бы мне послушать вас, а не наоборот.

Арнольд прищурился, наблюдая за тем, как тяжело тот выпустил дым в потолок, пальцы нервно прошлись по фотокарточкам.

– Поверьте, найти вашу дочь – сейчас для меня, – Томпсон поймал его взгляд на свои пальцы, – первоочередная задача.

– Но не единственная. Я понимаю. Как понимаю, что для моей дочери куда важнее были бы ваши действия в другом направлении. Но я всё же хочу получить от вас информацию.

Да, телефонного разговора оказалось мало. Арнольд по наводке Люка почти не нашёл ничего, сколь-нибудь достойного внимания. Кроме знакомства с Дэем, конечно. Но под этого ублюдка уже вовсю копали его люди, и совсем скоро вся его подноготная будет раскрыта на листах бумаги с отчётом.

– Всё, что вам известно о Еве. Её новых знакомых в этом городе, её проблемах, её…

– Я вам всё это уже поведал по телефону. О её подозрениях и окружении. По правде говоря, не могу даже дополнить свои слова чем-либо ещё. Ева…она не общалась практически ни с кем. Ну или, – Люк пожал плечами, – я совершенно не в курсе. Мы говорили с ней только о работе. Темы, как видите, – он зло ухмыльнулся, – у нас были интересные и частые.

– Какие предположения выдвигала моя дочь по преступнику?

Томпсон замолчал, затягиваясь и сосредоточенно смотря, скорее всего, прикидывая, может ли сослаться на тайну следствия. Но, видимо, решив, что нет смысла ждать официальной бумаги сверху, выдохнул и развернул пару фотографий в сторону Арнольда.

– Определённых вариантов не было. Она полагала, что Живописец связан каким-то образом с медициной, скорее всего, с психологией, или же преподаванием, возможно, даже священник. Местный святой отец отпадает. Минимум на двух убийствах у него было алиби, подтверждённое сразу несколькими прихожанами. На остальных – его семьей. Сейчас мы работаем с врачами и учителями, как-либо и когда-либо связанными с сиротами.

Мужчина подтолкнул какую-то бумагу посетителю, и тот увидел набросок мужского лица, сделанный чёрным карандашом.

– Этот рисунок передал мне наш судмедэксперт. Ева пыталась изобразить примерный портрет убийцы. Таким, каким видит его сама.

– Он…довольно зловещ.

Рассматривая хмурое лицо взрослого мужчины, с проседью на висках и несколькими морщинами на лбу и возле рта.

– Она полагала, что примерный его возраст старше сорока – около пятидесяти.

– Почему?

Томпсон пожал плечами.

– Я не знаю.

– А что думаете об этом вы?

– О рисунке?

– Об убийце. Каким его видите вы, Томпсон? Ведь вы также ведёте это дело наравне с Евой.

      В горле застряли слова о том, что дальше поведёт его один, если что-то случится с ней. С его маленькой девочкой.

И снова пожатие плечами. Томпсон затушил сигарету и посмотрел прямо на Марка, раздумывая, что можно рассказать тому, а что нет. Показаться скрытным отцу пропавшей женщины не то же самое, что показаться несостоятельным сенатору.

– Я могу только сказать, что эта мразь больна. Я предлагал искать вашей дочери среди выпущенных из клиник и имеющих справки пациентов психиатрических больниц.

– А она?

– Она пошла дальше. Она лично встречалась с этими ублюдками, мистер Арнольд. Вы понимаете, почему теперь у меня опускаются руки?

***

Меня знобило. От холода и ещё больше – от голода и слабости. Я проваливалась в сон как-то резко, будто кто-то нажимал кнопку и выключал меня. Как бы я ни сопротивлялась этому. Как бы ни боролась с собственным организмом, умоляя…да уже умоляя дать мне хотя бы пару минут, чтобы просто посмотреть в эти чёрные глаза, хотя бы взглядом передать всю свою ненависть к ним, но он, проклятый, всегда оказывался глух к моим мольбам, нагло вырубая сознание, чтобы накопить хотя бы крохи сил к следующему противостоянию со старухой.

Да, я вызывала в себе ненависть к Дарку, к его имени, ко звуку его голоса и шагов. Я представляла, как однажды мы поменяемся с ним местами, и тогда Натан впервые в своей жизни поймёт, что не всеми людьми можно управлять. Что не всех можно запугать изгнанием или смертью. Что не все они – безропотные и безвольные игрушки в его руках. И нельзя играть людьми в игры, от которых получаешь удовольствие ты один, используешь в своих целях, не считаясь с их чувствами и взглядами. Смешно. Ведь таким мне показался Кристофер…и я почему-то решила, что его родной брат совершенно другой, несмотря на то, что именно Дарк наглядно продемонстрировал мне всю свою жестокость по отношению к собственным людям.

Понятие справедливости не может быть двуликим, для него нет «своих» и «чужих», и я поддалась своему нежеланию видеть в нём то, что он и не скрывал с самого начала. Дура. Самая настоящая безмозглая дура, уступившая голосу похоти, только потому что впервые испытала её с ним. Впервые желала кого-то так, как его…так, что сводило скулы от потребности в его прикосновениях…и так глупо просчиталась.

Я вела с ним диалоги. Придуманные, мысленные. Я высказывала ему всё, что думала о нём, искала наиболее обидные слова и…тут же пыталась выплыть из собственного бреда мыслей в реальность. В свою убогую реальность, в которой я, словно рабыня или каторжник, сидела на цепи, голодная и обессиленная, и ждала прихода короля бездомных в свою камеру. Так я называла это место про себя. В какие-то моменты я запрещала себе фантазировать. О чём бы то ни было. Запрещала, вспоминая лица тех, кого мы успели опросить с Люком.

Люди с подтверждённым психическим диагнозом. Действие, предполагавшееся поначалу просто муторным и тяжёлым, на деле могло оказаться не менее опасным, чем встреча с диким животным. После получения списка всех выпущенных из больниц за последние месяцы пациентов, мы с Люком и с другими офицерами отправились к ним в гости.

«– По крайней мере, нам повезло, что этот мерзавец мужчина, и мы смело вычеркнули всех полоумных женщин из нашего списка.

Люк затушил сигарету, бросив её на землю и наступив носком туфли. Мы стояли у дома бывшего пациента психиатрической больницы Лестера Брекетса.

– Люк…

– Что? Ну если они полоумные, как их ещё называть? Психи? Нелюди? Что тебя больше привлекает?

– Меня привлекает больше возможность войти в эту дверь и поговорить с Лестером.

– Угу, – он недовольно посмотрел на меня и постучал кулаком три раза, – сомневаюсь я, что нам дадут пообщаться непосредственно с ним.

И он оказался прав. Мать Лестера, миловидная слегка полноватая женщина с приятной улыбкой и напряжённым взглядом, проводила нас в гостиную, где за чтением газеты на диване сидел сам парень, и, быстро сняв аккуратный фартук с нарисованными яблоками, предложила чай.

– Нет, спасибо, – Люк кинул на меня вопросительный взгляд, прежде чем отказаться и обратить всё своё внимание на молодого мужчину лет двадцати трёх, который, казалось, даже не повернул голову в нашу сторону. Словно и не заметил, что в доме появились гости.

– Увлекаешься испанским?

Люк присел на диван, заглядывая в газету, которую тот читал. Парень продолжал беззвучно шевелить губами, водя указательным пальцем по типографской краске.

– Он…иногда, – женщина встревоженно посмотрела на меня, – иногда ему нравится читать на испанском.

– Что именно?

– Да что угодно, – она пожала плечами, – газеты, журналы, просто слова на испанском.

– Он обсуждает прочтённое с вами?

Я приблизилась к Лестеру, и его мать заметно напряглась.

– Нет, он просто читает.

– Возможно, это как-то плохо на него действует?

– Что? – она нахмурилась, – Почему газета должна плохо на него действовать?

– Я не знаю, миссис Брекетс. Почему тогда вы так взволнованы, что мы застали его за чтением газеты? Ведь он вроде даже не замечает нашего присутствия здесь.

Она выдохнула как-то обречённо, и пододвинув себе стул, села на него, с тоской взглянув на сына.

– Он не изучал испанский. Никогда. По правде говоря, я даже не уверена, что он понимает…точнее, что он вообще читает, так как он не может знать испанский алфавит. У него трудности с чтением. Лестер неспособен складывать буквы в слова, а слова в предложения.

Тон её голоса менялся, становясь мягким, каким-то бархатным, когда она произносила имя сына, поворачивая свою голову к нему…а у меня сотни мурашек в этот момент пробегали по спине от той тоски, с которой она смотрела на него.

– Вы уверены?

Люк достал из кармана куртки блокнот и карандаш и быстро что-то написал, затем положил блокнот на газету, так, чтобы он оказался прямо перед глазами парня. Тот вдруг резко застыл, уставившись в появившуюся надпись, а затем так же беззвучно что-то произнёс.

– Что вы делаете?

– Ничего. Проверяю способности вашего сына.

Люк снова что-то быстро чиркнул в блокнот и ткнул его едва ли не под нос парню, протянув тому еще и карандаш.

На этот раз парень напрягся, и в ответ так же встревожилась его мать.

– Послушайте, – она привстала со стула, смотря на меня взволнованными глазами, – мой мальчик никому ничего дурного никогда не делал. Он даже в школу ходил только первые два года, понимаете?

– Миссис Брекетс, – встала возле неё, придерживая за плечи и глядя на то, как парень вдруг взял карандаш из пальцев Люка и, задумавшись буквально на мгновение, начал что-то выводить в блокноте, – вы же видите, мы не причиним вашему сыну вреда. Офицер Томпсон просто проверяет кое-что.

– Никогда не учили, говорите? – Томпсон развернул блокнот с выведенным на нём буквами в нашу сторону, – Ваш парень, возможно, неспособен читать, но пишет он довольно сносно. На испанском.

Позже беседа с врачом Лестера ещё больше запутает нас.

«– Мы не можем объяснить этот феномен, но он, действительно, существует. И Лестер не единственный такой пациент.

– Но как можно писать на чужом языке, который ты никогда не изучал? Более того, его мать утверждает, что парень даже по-английски читает с большим трудом.

– Нет, он не способен читать на английском вовсе. У него дислексия. Он вполне развит интеллектуально, физически, вы сами видели это.

– Прошу прощения, доктор, но насчёт интеллектуально я сильно сомневаюсь.

Он усмехнулся, прищурившись и глядя мне в глаза.

– Лестер очень необычный парень. Очень. Он великолепно читает и очень складно говорит. С ним интересно общаться на многие темы. Но его любимая – это путешествия. И испанские путешественники. А вы…вам, видимо, несказанно повезло, как сторонним наблюдателям. Вы застали его в период обострения заболевания.

– Что ж это за заболевание такое, с испанским уклоном? – Люк нетерпеливо остановился перед нами, не позволяя дальше идти по больничному двору. Мы оба уже поняли, что Брекетс точно не мог быть Живописцем. У него было алиби на момент последних трёх убийств, плюс эти записки…такому, как он, сложно было бы собрать одно слово из газетных букв, не говоря о целой осмысленной фразе.

– Испания тут совершенно ни при чём, офицер. С таким же успехом это мог быть японский, китайский или французский, собачий или птичий. Лестер Брекетс страдает диссоциативным расстройством личности. Проще говоря, вчера вы познакомились с его второй личностью.

– Я тебе говорил, что встречаться с шизиками у них дома – это плохая идея.

Люк вытащил пачку сигарет из кармана, но под строгим взглядом врача убрал её обратно, еле слышно чертыхнувшись.

– Ни в коем случае. Лестер не шизофреник. Это другое заболевание. Более того, если вы встретите его в другой день, он вас не узнает, но, уверен, приятно удивит своим общением и логичностью мысли.

– Хотите сказать, что он не вспомнит нас?

– Он не может помнить того, с кем не встречался мисс Арнольд, – доктор сцепил пальцы в замок и сухо улыбнулся, – тот, которого вы увидели сегодня утром, совершенно другая личность, обитающая в теле Лестера Брекетса. И Лестер никогда не знает, когда появляется второй, и никогда не помнит его действий в эти проявления».

Затем был второй…второй оказался дома один и кинулся на меня с ножом и дикими криками, стоило мне войти в открытую настежь дверь. Его смог остановить Люк, и мы задержали парня, чтобы отправить в больницу.

Третьим оказался совсем юный паренёк, лет шестнадцати, и у него тоже было алиби на момент некоторых убийств. Позже я проверила эти алиби, конечно.

Другие наши парни тоже ничего определённого не обнаружили. Эти следственные действия ничего нам не дали, на самом деле. Только ощущение потерянного время и впервые появившийся затаённый страх оказаться однажды в едином теле с совершенно незнакомой личностью.

***

Я очнулась снова в своей камере. На этот раз ненадолго, только чтобы встретиться со встревоженным…встревоженным? взглядом старухи, стоявшей передо мной и, видимо, ожидавшей моего пробуждения.

– Глупая девка! Поешь, ты себя угробишь!

Снова тычет мне в лицо своей тарелкой, из которой божественно пахнет супом, и этот запах смешивается с ароматом свежеиспечённого хлеба.

– Не хочу, – чувствуя, как сжался пустой желудок, и начала подкатывать к горлу тошнота от голода, – убери. Убери, Роуз.

– Ешь. Ешь, и тебе станет легче.

Она с трудом склонилась ко мне.

– Послушай, ты поешь, а я ему скажу, что ты снова вылила еду. Я обещаю, не выдам тебя.

– Не надо. Скажи ему, чтобы катился к дьяволу. Слышишь, Роуз? Так и передай.

– Упрямая дурочка. Чего ты добьёшься? Сама себя убиваешь. Поешь и скажи ему это сама.

– Победы. Я в любом случае выиграю, Роз.

– Ты не доживёшь до своей победы, идиотка.

– Тогда я всё равно её одержу. Или ему придётся спуститься ко мне, – закашлялась, потому что в горле, во рту всё першило от сухости, – или ваш грозный Натан Дарк проиграет слабой женщине.

И мы обе замерли, когда вдруг раздался мужской голос, наполненный тихой яростью:

– К чему победа, если нет возможности насладиться её вкусом, Ева?

И мне показалось…, наверное, показалось, что Рози как-то облегчённо выпрямилась и, посмотрев долгим взглядом в сторону Дарка, поспешно вышла из камеры, оставив свои тарелки на полу.

Глава 5. Натан. Ева

Я только вчера успел встретиться с Арленсом, который слишком настойчиво настаивал на беседе, не скрывая, что её основной темой станут мальчишки, сбежавшие ко мне за последние пару месяцев. Видимо, достопочтимый директор считал, что может потребовать их, словно игрушки, назад, и я ему позволю забрать детей. В таком случае Крис насчёт него всё же обманывался, и управляющий приютом далеко не настолько умён. Он откровенно намекал на свои подозрения по поводу моей причастности к исчезновениям детей, полагая, что сможет, если не напугать меня, то насторожить однозначно. На что я предложил ему в ответ самому спуститься в катакомбы и поискать детей. Правда, так же предупредил, что не располагаю достаточным временем, чтобы сопровождать Арленса, а многие из жителей подземелья сочтут за честь прикончить и обобрать до нижнего белья неплохо одетого господина, вроде него. Как я и ожидал, мистер директор благоразумно отказался, не забыв неприязненно сверкнуть глазами на прощание.

А вообще вырисовывалась удручающая картина, и я пока не мог поймать начавшую отчаянно стучать в голове мысль за хвост так, чтобы развернуть её полностью, чтобы изучить её как следует, понять, что именно мне не давало покоя. Почему дети бежали из приютов, я знал, как никто другой. Впрочем, как и то, что есть семьи, в которые лучше не попадать никогда, оставаясь в казённом учреждении до совершеннолетия. Всё зависит, что задумала эта прохвостка-судьба в отношении конкретного человека. Эта дрянь любила иногда потешаться самыми беспощадными, самыми невероятными образами даже над детьми. Особенно над детьми. Несправедливая тварь. Впрочем, если им хватало сил пережить все её издевательства, то на выходе получались люди сильные, достойные…или же последние ублюдки с необратимыми нарушениями психики и полностью размытыми понятиями добра и зла, типа меня.

Но почему всё же дети бежали из приюта Арленса, который, по словам Криса, делал всё возможное, чтобы привести детдом в надлежащее состояние, делал куда больше всех своих предшественников вместе взятых, я пока не понимал. Что их пугало там? Или всё же что манило здесь, по эту сторону забора из металлических прутьев, опоясывавшего здание приюта?

Ещё один разговор с детьми ничего не дал, да и происходил он тайно, потому что с некоторых пор были усилены меры безопасности в учреждении, которые состояли в найме на работу ещё одного толстого охранника, ленившегося лишний раз поднять зад и сделать обход по периметру. Ага.

Что я понял точно: очень сложно составить наиболее узкий круг подозреваемых, когда проходимость народа через приют довольно высока. Ставшие модными акции журналистов, работающих для очередной статьи, политиков перед выборами, различных благотворителей и предпринимателей, использующих подобные мероприятия для повышения деловой репутации и привлечения общественного интереса, а также инвесторов, к своему бизнесу, не позволяли сделать это. К тому же заинтересованные в усыновлении пары так же вызывали ряд вопросов, один из которых: кто из этих улыбчивых, расточающих правильные, отрепетированные перед зеркалом слова мог являться тем самым садистом-педофилом?

Но всё же образ убийцы никак не вязался со всеми этими масками, которые надевал на себя каждый, кто входил в подобные места. Кто, мать вашу, мог одновременно и без вызова подозрений играть две, а то и три роли: благотворителя, друга мальчишек и жестокого убийцы-некрофила?

***

Я только приехал из дома Криса и успел переодеться с поезда, когда увидел у себя на столе записку от Рози.

«Если в твоих планах увидеть её живой, то у тебя осталось слишком мало времени для этого, так как я не вижу смысла больше мучить свои старые кости понапрасну и спускаться в этот проклятый подвал. Она всё равно ничего не ест. Теперь это твоя проблема, мой дорогой мальчик.»

Вот же упрямая женщина! У меня были планы на неё. У меня была на неё целая куча планов, и в каждом из них Ева Арнольд была более чем живой и активной. И я бы приступил к их выполнению сразу после того, как она оказалась у меня, если бы не необходимость играть. Перед полицией, перед её отцом, перед партнёрами. Если бы не необходимость подготовить своеобразный запас времени, который мы непременно проведём с интересом. И удовольствием. Обязательно с удовольствием. Как бы она ни сопротивлялась поначалу. А моя упёртая девочка будет. Я был в этом уверен. Как и в том, что меня ожидал далеко не тёплый приём соскучившейся женщины. Впрочем, мне было плевать. Я уже устал довольствоваться теми крохами, которые получал до этого. Теперь я хотел её всю. И без остатка. И пусть это будет стоить мне долгой борьбы. Я впервые именно с ней понял, что можно изголодаться по женщине, которой ты никогда не обладал. По женщине, которая тебе ещё не принадлежала полностью. Бред. Как по блюду, которого ты ещё не пробовал, но уже подыхал без его вкуса. И именно так оно и ощущалось при мысли о ней.

Это была далеко не первая записка от Роуз. Старушка, несмотря на внешнюю сухость и безразличие к чужакам, всё же отличалась добрым сердцем. Правда, только к тем, кто сумеет затронуть его хоть немного. Видимо, Еве это удалось. Иначе как объяснить тот факт, что Рози, которой с трудом давалось письмо в силу неграмотности и после перелома сразу трёх пальцев правой руки, всё же нацарапала несколько бумажек с короткими, но важными фразами, типа «Еду выкинула». Или, например, «Теряет сознание от голода»?

Она недовольно ворчала, что я зря ломаю «девчонку», и потом сильно пожалею, если мне это удастся. А я игнорировал её замечания, предвкушая, насколько сладко будет собирать те самые осколки наслаждения своей женщиной. Да, дьявол! Это чистое безумие, но ощущение того, что она моя и принадлежит мне одному, с каждым днём становилось лишь сильнее. И дело не в том, что сейчас она была прикована цепями к подвалу глубоко под землёй в моих катакомбах, в месте, о котором знали только два человека. Ни хрена. Её принадлежность обозначалась другой цепью. В десятки раз толще и тяжелее, на концах которой были острые зубья, которыми вцепилась в моё горло одержимость этой женщиной. Я пока понятия не имел, ослабит ли она захват или, может, полностью отпустит хватку, когда я, наконец, овладею Евой в самом прямом смысле этого слова…но пока она меня вела. Это самое безумие по ней. Оно намертво вцепилось в её запястья, не позволяя отпустить, и одновременно всё сильнее сжимало моё горло, требуя взять то, что принадлежит мне по праву.

***

И, да, я разозлился, увидев, с каким упорством эта упрямая дурочка противостоит Роуз, видя в ней часть меня, часть своего врага. Старуха была права: Ева очень ослабла. Ещё больше, чем после моего последнего визита. Но и прийти к ней с пустыми руками я не мог. Хотя бы толику информации, той, которую также копал всё это время, иначе её сопротивление будет особенно жёстким. Не то, чтобы оно пугало…скорее, вызывало интерес и ещё большее предвкушение. Но в этом ведь была вся Ева Арнольд. В том, что её сейчас, и я был уверен в этом, беспокоило расследование куда больше, чем собственная безопасность. Расследование, застопорившееся с её похищением.

Смотреть на неё, и всё же ощущать, как сжимается в груди сердце при взгляде на то, как она изменилась. Словно сама её кожа истончилась, и сквозь неё просвечивали голубоватые вены. Спутанные тёмные волосы создавали яркий контраст с побледневшей кожей и большими синими глазами, под которыми залегли тёмные круги. И тем не менее эта женщина по-прежнему не вызывала жалости. Даже сидящая на коленях на подстеленном пальто, даже терявшая, казалось, последние силы в своей борьбе, она вызывала ярость, да. Потому что не хотела уступать и упорно шла в самое логово зверя, зная, что заигрывания с ним могут стоить ей жизни…но именно этим и восхищала одновременно. Моя сильная, такая сильная духом девочка. Как же вкусно будет получать тебя. Шаг за шагом. Если мне хватит терпения дозировать своё безумие тобой и не поглотить целиком и сразу.

Невольно затрепетать в предвкушении борьбы и одновременно от звуков её тихого голоса, источавшего самую настоящую злость:

– Я продержусь максимально долго, чтобы успеть насладиться твоим поражением, Дарк. Обещаю.

И в синих глазах так знакомо и так ожидаемо вспыхнули мои любимые молнии ярости.

***

Я ведь ждала его. Ждала с первой секунды, как очнулась в этом тёмном подвале…подземелье, чем бы ни было это проклятое место, в которое заточил меня именно он. Я ждала, взывая к нему мысленно и передавая свои угрозы через его помощницу…а сейчас растерялась на какое-то мгновение. Увидев его так близко. Увидев его сошедшиеся над переносицей брови и потемневший взгляд. Тусклый свет факела, прибитого на стене прямо над его головой, позволял смотреть в его лицо, на котором зловеще плясали тени от огня, а мне казалось, это не пламя…это черти, спустившиеся в самую Преисподнюю, готовы вырваться из своего заточения и разорвать меня на части. Особенно когда он перевёл взгляд на пол и увидел полные тарелки еды передо мной.

Да, я растерялась…на мгновение, потому что ждать оказалось гораздо легче, чем вдруг осознать, что должна прямо сейчас, в короткие секунды решить, как мне вести себя с ним. Закованной в кандалы, привязанной цепью…как мне вести себя с ублюдком, возомнившим себя Богом…если я хочу остаться живой и одновременно выцарапать его чёрные глаза, которые предупредительно сверкнули, когда я вздёрнула вверх подбородок, глядя прямо в них.

Ничего не ответил, медленно подошёл, ступая тихо, так, что мне показалось, моё сердцебиение заглушало звук его шагов. Слишком громко, слишком быстро, и ощущение, что он тоже может услышать, как рвётся из груди сердце, увидеть, как потряхивает меня от мощнейшей дозы адреналина, которая взорвалась в крови, как только он приблизился настолько, что я почувствовала аромат парфюма, терпкий, смешанный с запахом мужского тела. А мне захотелось вдруг сжаться от сосредоточенного тяжелого взгляда, которым рассматривает бесцеремонно, внимательно. Захотелось чисто по-женски выпрямить спину, пригладить волосы, скрыть все недостатки, которые не мог не увидеть сейчас. И тут же злость на себя накатила. Правильная, лютая. С напоминанием самой себе о том, что он не просто мужчина, который ещё недавно будоражил одним своим присутствием. Натан Дарк – подонок, вероломно закрывший меня в своих катакомбах, и одному только Богу…или даже тем самым бесам из его больного подсознания известно, что он задумал ещё…каким образом решил избавиться от меня.

– Ты ведь понимаешь, что тебе это даром не пройдёт?

И тут же всё же сжаться от мурашек, пробежавших по самому позвоночнику, когда он как-то зловеще ухмыльнулся. Знает. Ещё как знает…а значит, не отпустит. Такие, как он, привыкли выживать в любых условиях и любой ценой. Впрочем, я не обольщалась ни на его, ни на свой счёт.

***

Протянул руку, чтобы коснуться её волос, упавших на лицо и скрывших от меня её взгляд, когда Ева дёрнула головой. Но она тут же отвернулась, и сквозь тёмные пряди блеснуло ярко-синим презрение, подобно холодному льду, сверкающему на солнце.

– Ты продержишься достаточно долго, чтобы вместе со мной разделить наслаждение, – шагнул к ней так близко, что ощутил, как она напряглась. Не увидел, а ощутил, кожей, будто воздух между нами, тонкое пространство, разделявшее наши тела, наэлектризовалось так, что дало нехилым разрядом по коже.

– Наслаждение от моей победы, маленькая.

Она вздрогнула, отстраняясь назад и упираясь спиной в стену, но лишь ещё выше задрала подбородок и нахально усмехнулась, а я едва сдержал улыбку, чтобы не разозлить её ещё больше. Чтобы не отдалить ещё дальше. Смешная. Находится в моей полной власти и, тем не менее, намерена оказывать самое яростное сопротивление.

– Знаешь, твоя привычная самоуверенность становится слишком предсказуемой и скучной.

И отбросить куда подальше желание впиться в этот дерзкий изгиб губ, которые судорожно облизнула, выпрямляясь ещё больше, вставая на носочки, словно стараясь быть одного роста со мной. Сама слабая, истощённая…но при этом по-прежнему не вызывает ни капли жалости, только необходимость перебороть это грёбаное сопротивление и прижать к себе.

– Мисс Арнольд заскучала здесь? Как там у древних римлян было? Хлеба и зрелищ?

Потянулся к её правой руке и успел перехватить тревожный взгляд, который бросила на мою ладонь.