Вера Колочкова
Свободна от обязательств

Черт, как холодно! Даже зубы стучать начали. А может, они не от холода, а от горя стучат? Пора домой. Интересно, сколько времени надо уходящему из семьи мужу, чтобы собрать чемодан?

Олег был дома. Пил чай на кухне. Две пухлые спортивные сумки стояли в прихожей, сиротливо прижавшись друг к другу, словно не хотели покидать насиженное годами место. Марина присела на скамеечку, стянула с ног мокрые ботинки, надела смешные меховые Машкины тапочки в виде двух Микки-Маусов. Хорошо. Ни с чем не сравнимое удовольствие. Микки-Маусы легкомысленно улыбались, ничуть не понимая важности и трагичности момента. Сейчас мужчина, отец их хозяйки, допьет свой чай, подхватит сумки и уйдет из дома навсегда, навеки. Марине вдруг нестерпимо захотелось завыть по-бабьи, броситься к Олегу на шею с рыданиями: не уходи, милый, не бросай меня. Черт его знает, может, и правда надо так сделать. Может, потом она и пожалеет, что не бросилась. В конце концов, она же всего лишь женщина, обыкновенная, по сути, клуша, прачка и кухарка, бегающая по дому с тряпочкой и пылесосом. И обед в холодильнике всегда есть, и рубашки мужнины настираны да наглажены, и в доме уют. Хорошая жена. Порядочная. Честная. Аккуратная. Только брошенная теперь, как выяснилось.

– Марин… Ты чего там сидишь? – послышался из кухни неуверенный голос Олега. – Иди сюда, мне с тобой обсудить кое-что надо.

– Сейчас. Иду. Я замерзла. Сейчас немного согреюсь и приду. Включи чайник, пожалуйста.

– Так он только вскипел. Тебе налить?

– Да, будь добр.

– А может, ты поесть хочешь? Я разогрею.

Ого. Это уже что-то новенькое. Он ей ужин собрался разогревать! Это ж надо, как дело обернулось. Надо было ждать столько лет, чтобы муж о ней так позаботился. Совесть, что ли, замучила? Или жалко бросать такую хорошую жену с уютом, с чистыми рубашками? Неужели оценил напоследок?

– Нет. Ужина не надо. Я потом сама себе разогрею. В одиночестве, – заявила Марина насмешливо, стоя в дверях кухни. – Говори, что ты хотел со мной еще обсудить. Если ты о Машке беспокоишься, так я пока решила ей ничего не сообщать. Пусть отдыхает спокойно. И ты ни о чем не рассказывай.

– Ага… И правда, не надо. Пусть отдыхает. Только я не о Машке хотел.

– Да? А о чем тогда?

– Ну, в общем… Ты не дашь мне немного денег? Ну… Как бы взаймы?

– Так взаймы или «как бы»? – грустно хохотнула Марина, уставившись на мужа удивленно. Надо же. Он в такой ситуации еще и денег у нее просит!

– Пусть будет взаймы.

– Сколько?

– Тысяч двадцать. Хотя бы на первое время.

– Двадцать? Нет, не дам.

– А сколько дашь?

– Нисколько не дам.

– А зачем тогда спрашиваешь – сколько?

– Да так. Из вредности. Считай, что это вместо слез и истерик. Компенсация такая. Понял?

– Понял. Ну, я тогда пошел?

– Иди.

– А ты больше ничего не хочешь мне сказать? Все-таки почти двадцать лет вместе прожили, без малого хвостика.

– Нет. Не хочу. Хотя могла бы.

– Так скажи!

– Слушай, пошел ты к черту! – вдруг резко повернулась к нему Марина. – Давай вали быстрее отсюда!

– Ну, зачем так грубо?… Я же ни в чем перед тобой не виноват, Марин. Я просто полюбил другую, понимаешь? Тут никто не виноват. А тебя… Тебя я тоже по-своему люблю. По привычке, что ли… Как близкого человека. Я думал, мы посидим, поговорим, я расскажу тебе все. Давай не будем вот так расставаться, Марин? Чтоб врагами. Если хочешь, я буду к тебе приходить.

– Зачем? Хвостик по кусочку отрезать?

– Какой хвостик?

– Ну, это притча такая. Хозяин очень жалел свою кошку и отрезал ей хвостик по кусочкам, чтобы ей не очень больно было.

– Где-то я это уже слышал… Совсем недавно…

– Да. Слышал. Так героиня Неёловой говорила из фильма «Осенний марафон». Вчера ночью показывали по телевизору. Ты как раз домой пришел… – Тихо уточнила Марина, подойдя к окну.

– А… Ну да. Черт, я и не знал, что так тяжело расставаться придется. Ладно, пошел я.

– Ага. Иди.

– Слушай, Марин… А если бы я передумал?… Ты бы смогла меня простить?

Ее будто током дернуло, так захотелось закричать ему в ответ: «Да, да! Конечно, простила бы! С кем не бывает! Сорок лет, мужской кризис, необходимость в самоутверждении, в черте с рогами». Она даже уже воздуху в грудь набрала, повернулась от окна… Но сказать ничего не успела. Просто увидела его лицо. Трусливое, но довольное. Сволочь… Он же все по ее глазам понял! Удостоверился лишний раз, что у него выбор есть. А когда есть выбор, всегда легче.

Лихорадочно сглотнув все рвущиеся наружу слова, она лишь просипела сдавленно:

– Уходи, Олег. Уходи быстрее, не доводи до греха. Я ведь и убить могу сгоряча. Вот, сковородкой хотя бы. Хочешь?

Для достоверности она даже схватила сковородку с плиты, выставила ее перед собой щитом. Олег попятился по узкому коридорчику в сторону прихожей, запнулся обо что-то, чертыхнулся. Марина вздрогнула от звука захлопнувшейся двери, осела на стул, прижала к груди ненужную уже сковородку. Ну вот, можно наконец и поплакать. Ну же! Все порядочные жены в такой момент плачут! А она сидит, как идиотка, обнимается с кухонной утварью. И зря, между прочим, обнимается. Костюмчик-то не успела снять. От сковородки могут и пятна остаться. Надо пойти, переодеться, что ли? И умыться заодно? А потом уж поплакать? А еще лучше – под душ залезть. Точно. Она будет стоять под душем, и упругие водяные струи будут смывать слезы с ее лица. Она как-то видела такой сюжет в мелодраматической киношке. Красиво было. Очень романтично. Поэтика страдания. Вот только бы встать, дойти до ванной. Только сил совсем не осталось. Все тело будто свинцом налилось. И дышать трудно. И в кухонном пространстве будто звон стоит. Нет, не звон, а гул. Тихий, тяжелый. Наверное, именно так и должен звучать первый вечер женского одиночества?

В ванной Марина выползла из одежды, как ящерица из надоевшей шкурки. Серый твидовый пиджак распластался ничком у ног, смялся в горестную складочку, будто онемел от унизительного к нему пренебрежения. И впрямь, онемеешь тут. Он же к другому отношению со стороны своей хозяйки привык, к безукоризненному. Чтоб на плечиках, чтоб в шкафу, где так хорошо пахнет лавандой, чтоб щеточкой по утрам.

Забравшись в ванную, Марина строго глянула на себя в зеркало. Как ей показалось, другими глазами. Повернулась боком, еще раз глянула. Нет, она еще ничего себе. И талия есть, и линия бедра не подкачала, и целлюлитом тело не так уж чтобы очень оскорблено. А лицо… Лицо, конечно, ужасное. Не в смысле возраста – она всегда моложе своих лет выглядела. Порода у нее такая была, папина. Долго не стареющая. Просто лицо унылым было, серо-зеленым, с темными разводами под глазами. И сами глаза смотрели из зеркала так, будто она в ванную забралась не душ принять, а по меньшей мере вены себе резать. И волосы обвисли по краям жалкими прядками, будто сроду хорошей укладки не знали. Нет, надо скорее включать воду, сильно горячую, упругую, чтоб обожгло, чтоб разогнало всю кровь.

Горячей воды в кране не оказалось. Очередная опрессовка нагрянула. Марина с возмущением крутила кран и так и эдак, но он только фырчал обиженно отголосками пустых сливных труб. Вот так вот. Приехали, называется. В последнюю точку отчаяния. Марина вдруг увидела себя со стороны – голую, несчастную, замерзшую и душой, и телом. И заплакала наконец. Сидела в холодной ванне и тряслась от холода и от накативших волной слез. Такое вот получилось ледяное отчаяние. В неприкрытом виде. То есть в абсолютно голом. Можно было еще и головой о кафель побиться, но голова и без того болела нестерпимо. Нет, голову и впрямь было жалко. Завтра ж на новую работу выходить! Как она туда пойдет, с разбитой головой?

Икая от слез и отчаянно жалея себя, так и не согревшуюся, Марина кое-как выползла из ванной, закуталась в махровый мужнин халат. Мельком подумалось: надо же, халат забыл. Ничего толком и до конца сделать не может, даже от жены уйти. И бритвенный станок забыл, и воду туалетную на полочке. Дорогую, французскую. Ничего, Настя ему новую купит. И пусть, и пусть… А она сейчас горячего чаю напьется, согреется и спать завалится. Или поесть надо? Надо, наверное. Тем более ужин у нее готов, она со вчерашнего вечера котлет нажарила. Мясо – это хорошо. Говорят, когда сильно нервничаешь, надо обязательно мяса поесть.

Занявшись привычными ежевечерними хлопотами с ужином, Марина и сама не заметила, как перестала плакать. В голове было гулко и пусто, руки делали привычную работу. Ну вот, стол накрыт, можно сесть и накормить свой истощенный стрессом организм. Уже поднеся ко рту кусок горячего сочного мяса, Марина с удивлением уставилась на тарелку на другом конце стола. Что это? О господи, она же на двоих накрыла. Чисто автоматически. На себя и на Олега. Черт, черт! Нет, это уже невозможно вытерпеть. Когда этот проклятый день соизволит наконец закончиться? Издевательство над брошенной женщиной, а не день! И снова горло спазмом перехватило.

Однако заплакать Марина не успела – телефонный звонок помешал. Это мама, наверное. Который сейчас час? Половина десятого? Ну точно, мама. Она всегда в это время звонит. Изо дня в день. Когда очередная серия новорусского мыльного действа заканчивается. Говорить ей или не надо? А почему, собственно, нет?

– Да, мам, привет, – выдохнула Марина в трубку и сама испугалась своего слезно-хныкающего голоса. Да по одному голосу сразу ясно было, что у нее тут ситуация – из ряда вон.

– Господи, доченька, что случилось? Почему ты плачешь? С Машенькой что-то? С Олегом? Говори быстрее, иначе у меня инфаркт будет! – почти заголосила в трубку мама. Марине даже показалось, что она увидела ее лицо в этот момент – не то чтобы сильно испуганное или огорченное, а скорее недовольное. У меня, мол, сердце больное, а вы меня своими неприятностями совсем до могилы довести хотите.

– Да не бойся, мам. Ничего особенного. Все живы и здоровы. Просто от меня Олег ушел.

– Как – ушел? Куда – ушел?

– Сама знаешь, куда мужья от жен уходят.

– О господи… Только этого мне еще не хватало!

– Мам, а почему ты говоришь – «мне»? Вроде как проблема-то не твоя? – стараясь удержать в себе удивленную обиду, тихо проговорила Марина. – Это ж мой муж ушел. Вроде моя проблема-то.

– Ага, как же, твоя. Ты хоть понимаешь, чего ты меня лишила?

– Чего, мам?

– Спокойной пенсии, вот чего! Нет, я знала, я всегда подозревала, что ты со мной чего-нибудь подобное вытворишь.

– Мама! Я прошу тебя, мама! Не надо сейчас так со мной разговаривать! – почти провыла в трубку Марина, уже жалея, что рассказала обо всем матери. – При чем тут твоя пенсия, мама?

– Перестань! Хватит пикать! Терпеть не могу, когда ты пикаешь!

Услышав знакомое и ненавистное с детства слово, Марина лишь горько усмехнулась. Да, давно она от мамы этого «не смей пикать» не слышала… В понятие это – «пикать» – у мамы входило все: и дочкины слезы, и непокорная ее строптивость, и собственное мнение, и вообще по-маминому получалось, что она всю свою сознательную жизнь только и делает, что «пикает». То есть ведет себя совсем не так, как хотелось бы маме.

– Хорошо, мам, я не буду пикать. Мне вообще сейчас не до этого. Считай, что я просто поставила тебя в известность, и все.

– Ага, в известность она меня поставила. Спасибо, дочь. Спасибо, что лишила заслуженной старости. Вернее, ее смысла.

– Как это? Не поняла? А какой у старости может быть смысл? То есть… Нет, я хотела сказать, что ты еще не…

– Ладно, обойдусь без дочерних реверансов. А насчет смысла я тебе так отвечу: смысл любой старости заключается в благополучии детей. Поняла? Старикам только тогда хорошо, когда у детей все ладится. А если от детей покоя нет, то и старости, считай, нет.

– А я что, твой покой нарушила, мам? Я на шею тебе села? Я молодая, здоровая, зарабатываю хорошо.

– Да при чем здесь – молодая и здоровая? Все брошенные мужьями женщины тоже молодые и здоровые. Я же не в этом смысле! Тут дело не в деньгах и не в здоровье, а в ощущениях. Когда женщина-дочь с семьей не устроена, она по определению уже выпадает из ряда счастливых и успешных. Это же ясно как божий день. Нет, ты меня убила, совершенно убила.

– Прости, мам. Я нечаянно. Я больше так не буду, – с сарказмом проговорила Марина.

Но мама, казалось, сарказма в ее голосе вовсе и не заметила.

– Значит, так… Я вот что сделаю, Мариночка. Я работать пойду. Я, как ты утверждаешь, еще не совсем старая, меня еще на работу возьмут…

– Да не надо, мам! Ты что? Зачем? У тебя сердце больное!

– Молчи. Я знаю что говорю. Нам с тобой еще Машеньку в институте учить надо, потом замуж ее отдавать… Бог с ней, с пенсией. Я тебе помогать должна.

– Не надо мне помогать, мама. Я сама с Машкиным образованием и замужеством прекрасно справлюсь. Да и Олег поможет.

– Ага! Поможет он! Как же, жди! Ты чего, совсем наивная? Твой отец, когда от меня ушел, много тебе помогал? Ну скажи? Много?

Так. А вот на эту тему выруливать совсем не стоит. Опасно. Тема эта даже за давностью лет пока не утратила своей злободневности. И если мама, не дай бог, на нее свернет, то…

– Ой, мамочка, извини! Извини, ради бога, у меня мобильник в сумке надрывается! Наверное, Машка звонит! Да, и вот еще что: если Машка тебе будет звонить, ты ей не говори ничего, ладно? Ну все, пока, целую! – жизнерадостно пропела в трубку Марина и торопливо нажала на кнопку отбоя. Все, хватит. Поговорили, и будет. На сегодня с эмоциями уже перебор. Надо доесть котлеты, напиться чаю и спать, спать. Завтра новый день, новая работа. И новая жизнь. Пусть со вкусом одиночества, но все равно – новая.

* * *

– Слушай, а ничего квартирка-то! Если здесь уют навести, то вполне даже…Тебе нравится, Настеныш?

– Да, нравится. Мне все, что с тобой связано, давно уже нравится.

Настя по-кошачьи пролезла Олегу под руку, заглянула в лицо снизу вверх, потом потерлась лбом о его колючий подбородок:

– Олег, мне даже не верится. Мы и правда теперь будем вместе?

– Правда, Настеныш.

– Всегда-всегда? До самой смерти?

– Ага. Как в сказке. Они полюбили друг друга и умерли в один день. Но поскольку до смерти нам с тобой еще далеко, может, пока поужинаем? Как у нас насчет ужина? Есть какие-нибудь соображения? Я голодный как волк. И нервный от пережитых потрясений. Все-таки не каждый день из семьи ухожу.

– Ой, Олег… И правда, как нехорошо получилось с Мариной Никитичной. Я такой виноватой себя перед ней чувствую! Она когда зашла сегодня в приемную, я чуть сквозь землю не провалилась, ей-богу! Еще немного, и под стол бы залезла от страха.

– Ишь ты! – насмешливо встряхнул ее Олег за плечо. – Мужика из семьи увела, еще и про страхи рассказывает.

– Я не уводила. Ты же знаешь, я не хотела. Ты сам.

– Да знаю, знаю. Шучу я. Ну так что у нас там с ужином? Будешь меня кормить или нет?

– Ага… Я сейчас яичницу с колбасой. Ой! Телефон! Это твой или мой звонит?

– Твой, кажется.

Выскользнув из-под его руки, Настя резво бросилась в прихожую на зов своего мобильника. Олег с удовольствием посмотрел ей в след, потом улыбнулся. Он готов был сутками на нее смотреть – на то, как она говорит, как улыбается, как молчит, как резво и трогательно перебирает тонкими ножками при ходьбе, и потом, эта ее детская манера сдувать длинную челку со лба… Ребенок, чистый ребенок! У него даже однажды сомнения нехорошие на свой счет в голову закрались: нет ли у него тайных педофилических пороков? А что – говорят, сейчас этим каждый второй мужик страдает. Хотя в Насте никаких Лолитиных прелестей вроде нет. Просто она по природе маленькая, худенькая. Да и по возрасту на Лолиту не тянет – двадцать пять лет уже. Давно замуж пора. А раз пора – почему не он должен занять это счастливое место? Дочь свою он, считай, вырастил. Марина в нем тоже особо не нуждается – женщина вполне самостоятельная, не больная и не идиотка. Ну, пострадает, конечно, какое-то время. Куда без этого. А потом перестанет. Еще и спасибо ему скажет. И вообще – кому сейчас легко? У нее хоть квартира своя есть, от бабки в наследство досталась, а им с Настюшей и жить пока негде. Вот, пришлось квартиру снимать. А что дальше будет – одному богу известно. Но дальше – оно и есть дальше. А сегодня он счастлив. Здесь и сейчас, в этой однокомнатной снятой хрущевке. Рай в шалаше. Если бы еще пожевать чего-нибудь, то совсем бы был счастлив, бесповоротно и окончательно.

– …Нет, Кать. Я сегодня никак не могу… – Настя появилась в проеме двери, прижимая серебристую трубочку телефона к уху. Вид у нее был виноватый.

Опять эта ее подружка! Господи, до чего ж настырная девчонка! Звонит через каждые полчаса.

– Ну да… Переехали… Адрес? Ага, записывай. Гурзуфская, двадцать семь, квартира пятнадцать. Ну да, у черта на куличках, а что делать? Зато недорого. Да вполне прилично. Приезжай, сама увидишь. Это кто там верещит? Лизка? Ты с ней приедешь? Ага, соскучилась. Ага, давай.

– У нас что, гости намечаются? – улыбнулся ей Олег, стараясь не показать своего недовольства. – Катюша без тебя ни одного дня прожить не может?

– А ты что, против? – удивленно подняла Настя свои белесые бровки.

– Нет, что ты.

– Олег! Ты же знаешь, мы с Катей как сестры. Она даже жила у нас какое-то время, когда у нее мама умерла, а отчим из квартиры выгнал. Да я ж тебе рассказывала!

– Ну да, ну да.

– И Лизочку я тоже очень люблю. Она мне как дочка.

– Слушай, я все хотел у тебя спросить… А папаша у Лизочки – он кто? Или его вообще никогда не было?

– Да был, был папаша… Только как будто и не было. Теперь у него другая семья. Он и Лизу своей дочерью не признал.

– Понятно. Трагическая история. Она забеременела, он сбежал от ответственности.

– Да. Хотя бы и так. Только я не понимаю, почему ты таким тоном.

– Все, все, Настеныш! Сдаюсь. Не будем ссориться. У нас, понимаешь ли, новоселье намечается, к нам гости толпами со всех концов едут, а мы тут ссоримся. Давай быстро, мечи на стол все, что в доме есть.

– Ага! Бегу! Мечу! – отозвалась Настя радостно. – Только метать особо нечего, конечно. Слушай, а может, ты в магазин сходишь? Тут недалеко, в соседнем доме.

– Я? В магазин? – удивленно уставился на нее Олег и тут же произнес: – Да легко. Конечно, схожу. Говори, что купить.

Он и не помнил даже, когда в последний раз покупал продукты в магазине. Марина не посылала его в магазин. Она говорила, он обязательно купит что-нибудь не то. Хотя чего тут особенного – продукты купить? Колбаса, она и в Африке колбаса. А сыр, он и в Голландии сыр. Так, что еще?… Ага, вина надо купить! Гости в доме все-таки. Ого. А цены, цены-то какие!.. Странно, он до сих пор был уверен, что батон белого хлеба сущие копейки стоит. Что ж, хорошая получилась экскурсия, полезная. Спасибо Настюхе.

Дверь квартиры ему открыла Катя. Успела уже, приехала. Шустрая девчонка. Рыжая, быстроглазая. Не нравилась она ему именно этой шустростью, все время крутилась под ногами на правах лучшей Настиной подруги. И чего крутиться, спрашивается? Лучше б дома сидела, воспитанием дочки Лизы занималась. Хотя дома у нее своего тоже нет – снимает где-то квартиру, как и они с Настей.

– Ты что, на метле прилетела, что ли? Как Баба-яга? – буркнул Олег не совсем вежливо. – Времени всего ничего прошло.

– Нет. На машине ехала. Повезло, пробок не было. Да в этой тьмутаракани вообще пробок не бывает! А я быстро езжу.

– Вот именно, что быстро! – подала голос из кухни Настя. – Не ездишь, а гоняешь, как сумасшедший Шумахер! Ты поругай ее, Олег, поругай!

– Ой, да ладно! Не ворчи, подруга. Сама же знаешь – волка ноги кормят. А одинокую женщину – колеса! Надо же как-то на жизнь зарабатывать. Вот и кручусь-верчусь. Давай пакет, – весело повернулась она к Олегу, – сейчас за стол сядем. Отметим ваше счастливое соединение.

– Мам… А можно, я этим поиграю? – притопала в прихожую из комнаты Катина дочка, держа в руках небольшую шкатулку. Тоже рыжая и быстроглазая, в мать.

– Не знаю, Лиз… А ты у тети Насти спроси. Где ты вообще это взяла?

– Там, в ящике… Я за ручку потянула, он и открылся…

– А ящики в чужом доме открывать нехорошо, – назидательно погрозил пальцем девчушке Олег.

– А почему?

– А потому, что ты здесь в гостях. А в гостях надо вести себя прилично.

– Так я же ее не открыла еще, я разрешения пришла спрашивать.

Лиза надула губки, вопросительно уставилась на мать, прижимая к груди шкатулку. Катя пожала плечами, потом махнула рукой – ничего, играй, мол. Забрав из рук Олега пакет с продуктами, тут же умчалась на кухню, защебетала там о чем-то с Настей. Олег чуть поморщился, помялся неприкаянно в маленьком коридорчике, потом заглянул в комнату. Лиза сидела на вытертом ковре, рассыпав вокруг себя содержимое шкатулки, перебирала в руках то ли пуговицы, то ли брелоки, то ли монетки какие-то. Хозяйские. Вот и все вам воспитание. Несерьезная все-таки эта Катька! Его Машка, помнится, ничего подобного себе в гостях не позволяла. Марина дочерью занималась, всегда ей внушала, как можно себя вести, а как нельзя.

Лиза, словно почувствовав недовольство Олега, подняла глаза, засопела сердито носиком. Олег улыбнулся ей довольно равнодушно – ему-то какое дело? Не хочешь воспитываться, и не надо. Живи невоспитанной. Чужой ребенок – чужие заботы.

– Олег! Лизочка! Идите ужинать, все готово! – весело прокричала из кухни Настя.

– Я не хочу. Я в садике ела.

– Ну да, с каких это пор детей в садике кормят ужином? – удивленно спросила Настя, заходя из кухни в комнату. – Давай-давай, пошли…

– Я правда не хочу. Я в полдник две булки съела, свою и Сонькину! Она булки не ест, ей мама не велит. Говорит, что она и так толстая.

– Ну что это за еда – булки?… – не унималась Настя. – Да и когда он был, твой полдник!

– Да ну, Насть, отстань от нее… Не хочет, не надо. Проголодается, сама попросит! – урезонила подругу Катя. – Давайте сядем уже, а то нам с Лизкой еще домой ехать.

В общем, первый их совместный семейный ужин прошел в теплой дружеской обстановке. Катька произнесла довольно сносный тост, пожелав им любви и счастья, заставила поцеловаться, выпила полбокала вина, съела всю колбасу и срочно засобиралась домой. Зачем приезжала, спрашивается? Они и без нее могли счастья себе пожелать, и тем более поцеловаться. Ладно, бог с ней, с Катькой. Все равно у него сегодня состояние души такое… всепрощающее. И даже если бы Катька вместе со своей невоспитанной дочкой ночевать у них осталась, он бы и это вытерпел. Хотя, не дай бог, конечно.

Когда за ними закрылась дверь, он решил совершить еще один подвиг. Обняв Настю, шепнул ей на ушко:

– А хочешь, я посуду помою?

– Ага. Помой, – довольно просто согласилась она, будто и не заметила его подвига. А может, и впрямь не заметила?

– Я очень, очень люблю тебя, малыш… Я так счастлив! И все у нас с тобой будет замечательно. Ты мне веришь?

– Верю. И я тебя тоже люблю. Только спать хочу безумно. Ты помоги мне с диваном разобраться, а потом посуду помоешь. Ага?

Когда он кое-как покончил с посудой и распихал ее по шкафам, Настя уже крепко спала, разметав по подушке светлые волосы. Глядя на нее, он чуть не прослезился от умиления. Ангел, чистый ангел. Его ангел. Нет, все-таки есть в нем что-то порочное от проклятого судьбой бедного Гумберта Гумберта, точно есть. Хоть сотая доля, но есть. Набоков вообще был гений, взял и воспел природный мужской порок.

Раздевшись, Олег лег рядом с Настей, обнял хрупкое юное тело, и любимая причмокнула во сне совсем по-детски, перевернувшись на другой бок. Он не стал ее будить. Заснул тут же. Трудный был сегодня день…

* * *

Новый коллектив принял Марину настороженно. Наверное, потому, что не со стороны пришла, а по волевому решению начальника, Петра Алексеевича Незнамова. Кто его знает, откуда он ее привел? Может, она ему родственницей приходится? Или вообще любовницей? Приглядится и начнет устанавливать свои порядки. Слишком уж подозрительно начальник перед ней козликом прыгает. Даже к себе в кабинет не вызывает – сам с бумагами к ней бежит. И заместитель его туда же – распустил перед ней крылья, галстуки меняет каждый день.

Заместитель Петра Алексеевича по имени Валерий Ильич показался Марине достаточно противным. Заслуженного пенсионного возраста дядька, но молодящийся. Про таких говорят «павиан». Пиджаки носил модные, рубашки яркие, штиблеты начищенные. Но лысину и масляные похотливые голубенькие глазки, окруженные старческой сеткой морщин, никакой модной одежкой не прикроешь. И манерным обхождением тоже. А еще говорят, что стареющие, но молодящиеся женщины смешны… Да ничего подобного! Женщины – они как-то сами по себе молодятся, без лишних телодвижений. С комплиментами дурацкими не пристают, ручек не целуют, в дверях подчеркнуто галантно не расшаркиваются. Поначалу Марина старалась просто не замечать павианского поведения Валерия Ильича, но потом все же начала раздражаться. Противно же! Зайдет к ней в кабинет с утра, улыбнется медово-сахарно и тут же за руку – хвать! – позвольте, мол, приложиться с почтеньицем. И, главное, долго так прикладывается, мнет руку в мягких и чуть влажных ладонях. Фу… А ей в это время что остается делать? Лысинку его розовую сверху обозревать?

Работы для нее на фирме оказалось непочатый край. И это было хорошо, потому что когда работы много, ни о чем другом уже не думаешь. То есть не думаешь о том, что в твоей жизни произошло. Приходишь домой уставшая, голодная, на весь белый свет злая. Да еще эти звонки… Почему-то такого рода новости разносятся среди знакомых с бешеной скоростью, и каждый норовит свое дружеское участие выказать. И обозвать Олега обидными словами – и сволочь он, и гад неблагодарный, и тряпка, и маменькин сынок, и бог знает кто. А еще звонящие почему-то начинают свои версии его ухода выдвигать и упражняться в психологических пассах, будто ей от этого легче станет. Будто она и сама не знает о том, что все двадцать лет брака его опекала, как ребенка малого. Любила, потому и опекала! Бить его надо было, что ли? Ну да, он маменькин сынок. Но какой уж достался, простите. А потом она решила трубку вообще не брать. Зачем? Чтобы проплакать потом полночи в подушку?

– Марина Никитична, вы на подарок шефу деньги сдавать будете? – Вопрос вывел ее из грустной задумчивости. – У него в пятницу юбилей…

Марина подняла глаза. В дверь заглядывала секретарша Таня.

– Да вы что? У Петра Алексеевича юбилей? А я не знала, – встрепенулась Марина.

– Ну так будете? Мы все по пятьсот рублей собираем.

– Да-да, конечно, – закрутилась Марина, пытаясь выудить из висящей на спинке стула сумки кошелек. – Вот, Танечка, пожалуйста.

Танечка цапнула у нее из рук купюру и направилась было к двери, но не стерпела, вернулась обратно, решив немного посплетничать:

– Представляете, мы все вроде как в ресторан намылились, а сегодня шеф нас обломал. Здесь, говорит, праздновать будем, в офисе. Представляете? А я, как дура, платье новое купила, и туфли.

– Что ж, сочувствую, – отозвалась Марина.

– Ага. Все пропадет теперь. Зря потратилась.

– А почему, собственно, зря, Танечка? Платье ведь можно и сюда надеть?

– Сюда? – скривилась Таня. – Еще чего не хватало! Для кого тут одеваться-то? Тут же все свои. Тем более старые все.

– Ну почему же? По-моему, в отделе маркетинга есть симпатичные ребята, и в техническом тоже.

– Так они женатые все. Или занятые. В общем, что ни говорите, а все равно облом. Полный. Куда я теперь это платье надену, ума не приложу!

Про юбилей своего нового шефа Марина вспомнила только в пятницу, когда пришла утром на работу. Офисный народ был весь при параде – не в вечерних платьях, конечно, но при костюмчиках, легкомысленных юбках и модных блузках, кто во что горазд. И с прическами. И с макияжем. Как же она сумела забыть? Притащилась на работу в своем обычном деловом костюме и черной водолазке, будет теперь за столом сидеть как грустная мышка в серой шкурке. А в принципе все равно. Забыла и забыла. Посидит немного, юбиляра поздравит и уйдет. Заодно и новый коллектив рассмотрит как следует. В расслабленном виде. Говорят, если хочешь узнать человека, надо напоить его допьяна. Так и коллектив – на общих мероприятиях с выпивкой сразу все подводные камни наружу выходят. Что ж, посмотрим.

Уйдя с головой в дела, она и сама не заметила, как наступило послеобеденное время. Выйдя из кабинета в туалет, Марина обнаружила, что народ уже суетится вовсю – из кабинета Петра Алексеевича слышался звон посуды, озабоченная офис-менеджер с красивым именем Виола налетела на нее в дверях туалета, держа перед собой огромную вазу с фруктами. Марина шарахнулась в сторону, прижалась к стеночке. Зайдя в туалет, обнаружила там перед зеркалом настоящее женское собрание – кто-то кому-то поправлял прическу, кто-то просто прихорашивался. Крупная молодая бухгалтерша по имени Альбина, близко придвинувшись к зеркалу и состроив страшную рожицу с выпученными глазами, возила по ресницам изогнутой щеточкой. Увидев позади себя в зеркале Марину, она прервала свое занятие и глянула на нее не очень дружелюбно, будто Марина помешала ей ресницы мазюкать. А может, Альбине ее вид затрапезный не понравился. А может, у нее просто характер такой, сильно воинственный. Одета была Альбина в сильно обтягивающие полный квадратный зад черные блестящие брючки и красную декольтированную разлетайку до пояса, ничего хуже для ее комплекции и придумать нельзя. Вот если б ее, Марину, заставили так одеться, она бы и под китайскими пытками не согласилась. Хотя фигурой ее природа не обидела, не то что эту слоноподобную Альбину.

– Так, девочки, садимся, Петр Алексеевич приглашает уже! – заглянула в дверь Виола и обвела собрание своим полубезумным взглядом. Протолкавшись к зеркалу, она быстро приблизила к нему румяное влажное лицо и защелкала пальцами: – Ой, дайте мне кто-нибудь светлую пудру! А то рожа красная, как из парилки. Забегалась совсем. Все, девочки, идем, идем!

Зайдя к себе в кабинет, Марина тоже решила немного привести лицо в порядок. Вытащила из сумки пудреницу, контурный карандаш, помаду, но применить в деле все это хозяйство не успела, в дверь вкрадчиво постучали, и тут же появилась бледная физиономия Валерия Ильича:

– Я не помешал, Мариночка? Можно?

– Да. Заходите, Валерий Ильич, – вежливо проговорила Марина, одним движением сбрасывая косметику в ящик стола. – Слушаю вас. – А про себя подумала: «Каким ветром тебя занесло так не вовремя, старая ты липучка».

Валерий Ильич уселся перед ее столом, заморгал умильно мутными глазками. Марина учуяла запах коньяка, видно, руководство уже с утра с юбилеем поздравилось.

– Ну что, Мариночка, первая мазурка за мной? – игриво хохотнул Валерий Ильич и дернул головой вверх-вниз по-гусарски.

Ишь ты. Мазурку, значит, тебе подавай? Поручиком Ржевским себя мнишь? Для начала бы в зеркало погляделся, павиан чертов. А самое противное – ведь и впрямь от нее не отстанет! Надо будет улучить момент да вовремя смыться, чтоб в танцевальные объятия к этому павиану не попасть.