Вера Александровна Петрук
Сага о халруджи. Индиговый ученик. Книга вторая
Арлингу нередко казалось, что, окружив его роскошью, отец пытался откупиться – заплатить и исчезнуть из его жизни. Хотя, возможно, он снова ошибался. Как бы там ни было, Канцлер навещал его редко, задерживаясь не больше получаса. Во время коротких визитов Элджерон рассказывал о новых заморских лекарях, обещавших очередное чудо, о принце Дваро, который сильно привязался к журавису и скоро должен был исчезнуть с политической арены Согдарии, об императоре, который старел слишком быстро, и о войне с арваксами, которая переходила в затяжную. Арлинг из вежливости кивал, прислушиваясь больше к звучанию голоса отца, чем к смыслу слов, и мечтая, чтобы он скорее уехал. Видимо, Канцлер думал о том же. Его посещения становились все реже и короче, пока полностью не сменились письмами, что принесло облегчение им обоим.
Несмотря на то, что в распоряжении Арлинга было не меньше десятка комнат, почти все время он проводил в кабинете на углу дома. Ему нравилось большое, старинное окно с множеством щелей, которые пропускали звуки и запахи разбитого рядом сада. Под домом росла старая слива, и когда дул ветер – а в этих краях он был частым гостем, – ее корявые ветки загадочно скребли стекло, издавая причудливые, ни с чем несравнимые звуки. Если бы не сиделки, которые беспокоили его прогулками и обязательными лечебными процедурами в виде травяных ванн, он сидел бы в кресле у окна с утра до вечера, слушая сливу и ни о чем не думая.
Прислуга в приюте была хорошая – вежливая, внимательная и набожная. Во время передвижения по дому служанки всегда напевали песни из Золотого молитвенника Амирона, чтобы слепые могли их лучше слышать. Арлинг, которому эта книга успела надоесть еще в школе, требовал изменения репертуара, но его вежливо игнорировали. Вывод был понятен – правила приюта не обсуждались.
Если не считать их пения, сиделки были вполне милыми людьми. Как-то одна девушка даже предложила остаться с ним на ночь. Подумав, Регарди отказался. Она не обиделась, сказав, что зайдет позже, когда он заскучает. Арлинг не был уверен, что ему может стать скучно в таком месте, как Дом Света Амирона, но возражать не стал. Он часто представлял, что умрет просто так – сам по себе, в кресле у раскрытого окна, и это будет величайшим подарком жизни, который ему придется заслужить послушанием и терпением.
Приют во многом походил на рай – прекрасный сад, который изображали в церковных книгах служители Амирона. Воздух всегда был теплым и напоен сладкими ароматами цветов и фруктов. За окнами обители изумительными голосами пели птицы и ласково журчали фонтаны. С трудом вспомнив, что во время его отъезда из Согдианы город осаждала зима, Арлинг решил, что приют находился где-то в южных провинциях, в которых стояло вечное лето.
Правда иногда гармонию райских запахов и звуков нарушал ветер. Он приносил с собой соленые брызги моря, и хотя Арлинг не слышал шум волн, его тревожили запахи йода и водорослей. В такие моменты, он не мог найти себе места, меряя комнату шагами и отчаянно пытаясь понять, что было не так. Но стоило ветру утихнуть, как к нему возвращалось привычное равнодушие к миру.
Иногда его навещали доктора – то ли из приюта, то ли приглашенные Канцлером. Тогда дни протекали в причудливых медицинских ритуалах и приеме лекарств самых разных вкусовых оттенков. Порой ему казалось чудом, что его до сих пор не отравили, но он научился не замечать лекарских экспериментов, превратив их в часть повседневной жизни – как утреннее умывание или принятие пищи.
И еще в его жизни появилась трость. Регарди забрал ее, когда уезжал из родительского особняка в Согдиане, и сейчас не представлял, что делал бы без нее на огромной территории нового дома. В нем оказалось столько мебели, дверей и окон, что ему никак не удавалось запомнить расстояние между ними – приходилось полагаться на деревянное продолжение своей руки. Трость стала настоящим Арлингом Регарди, а он сам – лишь придатком, бесполезным куском плоти, который волочился за своим новым я, не отступая от него ни на шаг.
Во время обязательных прогулок по саду Арлинг слышал робкие шаги, глупые вопросы и легкие постукивания палок других слепых, но старательно их не замечал. В своем мире он был один.
И вот, однажды все изменилось.
День не заладился с самого утра. Разыгравшийся ночью шторм поломал много деревьев в саду приюта, убив и старую сливу. Дерево сдалось не без боя. Падая, оно разбило окно, зацепившись корявыми ветками за подоконник.
В результате, обедать Арлингу пришлось в южной столовой, где воняло цитрусовым мылом, опилки которого были разбросаны по декоративным полкам, украшавшим стены. Врачи приюта считали, что запах лимона улучшает память и обостряет зрение. Последнее Арлингу было бесполезно, а с памятью он перестал дружить еще в отцовском особняке в Согдиане. Здесь она ему была не нужна и подавно. Услужливые девушки-сиделки редко оставляли его одного, постоянно озвучивая окружающий мир. «Пять шагов до двери, господин», – подсказывали они ему, порхая рядом в готовности броситься на помощь в любой момент. – «А теперь порог, поднимите ножку, только осторожно». Он не всегда доверял им, пуская вперед трость, которая лишь доказывала, что врагов в божьем доме нет, и все хотят ему только добра. В особо ленивые дни Регарди забрасывал трость под кровать и цеплялся под руку какой-нибудь девицы, позволяя себя повсюду водить.
Тот день был один из таких – ленивых и ко всему равнодушных. Даже зарядивший с утра дождь был не в силах оживить его, хотя поваленная слива периодически сбивала Арлинга с умиротворенного настроения, мешая сосредоточиться. Он никак не мог понять, зачем ей это было нужно. Может, своим падением дерево дало ему знак? Например, что и ему ждать осталось не долго? Над этим стоило поразмыслить.
Так как в кабинете шла уборка, Арлинг остался в столовой, заняв место под полкой с мыльными стружками. Сейчас ему хотелось, чтобы голова работала лучше. Ответ витал где-то рядом. Но усилившийся к обеду шторм делал все, чтобы ему помешать. Дико завывал ветер, кидая в окна крупные градины вперемешку с ветками и сором, трещали ставни, гремели раскаты грома – ленивый день медленно наполнялся нервозностью и необъяснимой тревогой.
Такая буря не могла принести ничего хорошего. Когда ставни грохнули сотый раз, Арлинг не выдержал.
– Эй, там, – крикнул он сиделке, которая чем-то шуршала, напевая песню из молитвенника. – Закрой плотнее окно. Сколько можно терпеть этот шум?
– Господин хочет пройти в спальную? – сразу отозвалась девушка. – Там толстые стены и крепкие ставни, дождя почти не слышно.
– Никуда я не пойду, – упрямо возразил Регарди. – Надо просто закрыть ставни. В них, наверное, ветка застряла, вот и гремит. И перестань петь, я тебя об этом уже просил. Хочешь – пой в коридоре, здесь и без тебя шума хватает.
– Как скажите, господин, – промурлыкала сиделка. Арлинг давно выяснил, что местный персонал был сделан из прочнейшего булата. Их терпению можно было только позавидовать.
Перестав петь, сиделка прошла к окну, громко топая, чтобы он мог различить ее шаги сквозь бурю. Впрочем, из-за начавшегося града их было слышно с трудом. Арлингу казалось, что он попал внутрь огромного барабана, по которому во всю силу дубасил сумасшедший.
Вместо того чтобы прекратиться совсем, шум со стороны окна только усилился. Наверное, девица пыталась открыть ставни, чтобы вытащить застрявшую ветку. В конце концов, ей это удалось, потому что в столовую вдруг ворвался свист ветра и вихрь колючих брызг, которые вонзились в Арлинга ледяными иглами. Девушка оказалась на удивление неуклюжей: зачем было распахивать окно настежь? Регарди собирался возмутиться, но сиделка опередила его, заговорив осипшим мужским голосом:
– Отдохни, дорогуша… Черт побери, до чего хорошенькая! Ганс, положи ее на стол, на полу холодно. Слюни подбери, идиот, эта девушка не твоего пошива. Ну и гроза, ни черта не видно. Арлинг, ты здесь?
Регарди, который уже набрал полную грудь воздуха, чтобы огласить приют своим самым громким криком, резко выдохнул, выпустив из руки набалдашник трости. Палка с грохотом упала на пол, но гулявшая по столовой буря, поглотила звук, превратив трость в пушинку.
– Да закрой ты это паскудское окно, якорь тебе в глотку! – прокричал Абир Регарди, обращаясь то ли к себе, то ли к демону бури, который принес его на своих крыльях.
Ставни захлопнулись, словно по волшебству, и в столовой наступила почти тишина – буря смутно грохотала вдали, словно ее накрыли гигантской подушкой.
– Ва! Неужели ты? Дьявол сожри мою печень, тебя бы и родная мать не узнала, племянничек!
Дядя, наконец, заметил его и, не церемонясь, заключил в мокрые объятия – от него пахло дождем, выпивкой и пряным сикелийским табаком. Арлинг его не видел, но знакомые с детства запахи говорили за себя. Время шло, Абир оставался прежним.
– Здравствуй, дядя, – ответил Арлинг, не зная, как реагировать на неожиданное появление родственника. Абир сыграл странную роль в недавних событиях, предложив ему помощь принца Дваро, который оказался предателем. С тех пор они не общались. И сейчас Регарди не мог представить, что будет говорить этому человеку, которого когда-то был ему ближе, чем отец.
Впрочем, говорить не пришлось – дядя всегда предпочитал делать это сам, превращая собеседников в невольных слушателей бесконечного потока своих мыслей.
– Будь я проклят, Ар, – пробасил он, отпуская его. – Дваро не жилец на этом свете! Как только я узнал, что случилось, сразу отправил человека перерезать ему глотку, но паскудец оказался хитер. Скрылся за юбкой своих самонийских подружек, а у меня на Западе рук нет. Извини, что пришел так поздно, но я спешил, честно.
– Да все в порядке, – ответил Регарди, не увереный, что говорил правду. – Дваро меня больше не интересует, все в прошлом. Как вы?
– Ну, у меня в отличие от тебя точно все в порядке, – передразнил его Абир, гремя бокалами у бара. – Ганс, поторопи ребят, у нас мало времени. Неприятности мы любим, но сейчас они не нужны. И кстати, извини, за вторжение.
Внятный поток слов прекратился, сменившись бессвязным бульканьем. Дядя пробовал местные напитки. Очевидно, процедура прошла не совсем удачно, потому что столовую огласил хриплый кашель, за которым последовали громкие харчки, отчетливо слышимые даже на фоне дождя.
– Уф, – с трудом отдышался Абир. – Я говорю, извини, что вошел через окно. Понимаешь, твой отец все-таки выписал приказ на мой арест, после того как я угнал две галеры из Гундапакса. Не мог же я оставить своих арвакских друзей в беде. У Согдарии двенадцать боевых дромонов, а у них всего пять. Пришлось восстанавливать справедливость. Чего-то я отвлекся. Ну и задиристая штука! Не знал, что ангелочки из приюта Амирона балуются такими напитками. Ты вещи собирать будешь?
Неожиданный вопрос сбил Арлинга с толку.
– То есть? – недоуменно переспросил он.
– Памятный платочек от девушки, мамино колечко, уздечка любимой лошади…
Регарди растерянно покачал головой, не совсем понимая, о чем шла речь.
– Отлично, – подхватил Абир. – Долгие сборы нам ни к чему. Уже все готово. Завтра отплываем из Ерифреи. Отправились бы еще сегодня ночью, да штормит так, будто у морского черта пузо вспучило. Ганс, шкура тупая, хватит на девку пялиться, готовь веревку.
– Ты уже уходишь? – Арлинг с трудом подбирал слова, чувствуя, что ветер выдул у него из головы все мысли.
– Мы уходим, дорогой племянник! Ар, с каких пор ты стал соображать так, словно у тебя башка песком набита? Да будь я проклят, если ты пробудешь в этом засахаренном сарае еще час. Иди сюда, придется спускаться по веревке. Не хочу поднимать шумиху раньше времени. Ты даже не представляешь, какой сюрприз мы приготовим этому засранцу. Элджерон собственный локоть откусит, попомни мои слова.
– Дядя, – прервать речевой поток Абира было трудно, но Арлинг каким-то чудом это удалось. – Если вы не заметили, я ослеп. И этот засахаренный сарай мой новый дом, я сам его выбрал, отец не причем.
– Да, да я знаю, – рассеянно пробормотал Абир и продолжил ругать помощника. – Ну, ты и оглоед! Рыбья требуха, гнида сушеная! И зачем я тебя, олуха, только с собой взял. Цепляй ее сюда. Так ты совсем ничего не видишь?
Регарди потребовалось время, чтобы понять, какие слова относились к нему, а какие – к нерасторопному матросу. Радость от появления Абира постепенно сменялась злостью – мелкая царапина вдруг стала расти, превращаясь в кровоточащую рану.
– Да. Представьте. Совсем. Ничего. Не. Вижу, – процедил он, чеканя слог. Дядя начинал его раздражать.
– Я слышал про этого сукиного кота Даррена, – озабоченно произнес Абир, подходя к нему ближе. – Элджерон как всегда проявил мягкотелость, я бы его не отпустил. Знаешь, сначала я хотел прирезать этого Монтеро. Но, поразмыслив, понял, что не имею на него права. Он твой, до конца жизни. Ты сам выпустишь ему кишки, когда придет время. А сейчас надо торопиться. Ганс, ты первый, мы с Аром следом.
– Я слепой, – упрямо повторил Арлинг. – Мое место здесь.
– А у меня нет пальцев на правой ноге, – не задумавшись ни на секунду, возразил дядя. – Отморозил зимой у арваксов. Мой лучший друг, капитан Гасс Златоухий, живет без носа, ногтей, губ, ушей и сосков уже третий год. Сбежал от Педера Понтуса, слыхал о таком? Как-то у меня был юнга, у которого не было полбашки – снесли тесаком при абордаже. Хирурги скроили ему новую черепушку из стали, он жил еще год, пока его не сожрала акула. И кок у меня глухой – ни черта не слышал. Слепых, правда, еще не было. Не будь дураком, Арлинг. Согдария тебя похоронила, а мертвым не нужно никому ничего доказывать. Склеп у тебя, конечно, красивый, но, поверь, крепкая палуба под ногами лучше мрамора с бархатными подушками под задницей. Ты потрогай свои щеки, еще немного и они будут на воротник свисать. Однажды я дал слово твоему отцу, что присмотрю за тобой. Признаюсь, кое-что я упустил, но собираюсь это наверстать, черт побери! И лучше ты меня не зли, племянничек, потому что ты спустишься по этой проклятой веревке, хочешь ты этого или нет. Ясно?
Арлингу показалось, что в коридоре раздались шаги. Угадать, кто к ним шел, было нетрудно. Приближалось время обеда, и одна из сиделок направлялась узнать, что он желал отведать сегодня. Если бы в двух шагах от него не стоял Абир, а буря не стучалась в окно столь яростно, он бы с радостью занялся составлением меню – в последнее время еда доставляла ему несказанное удовольствие, став излюбленным развлечением. Что ж, вчера была рыба, значит сегодня должно быть мясо, лучше курятина, бобы он тоже давно не ел, ну и конечно, десерт – ванильное мороженое и шоколад. Их вкусовое сочетание приводило его в восторг. И вино, много вина…
– Приглядывать за слепым на корабле нелегко, – усмехнулся он. – Зачем вам такая обуза? Еще за борт упаду.
Абир раскатисто рассмеялся, словно Арлинг рассказал ему забавную шутку.
– Рыб покормить ты всегда успеешь! Таскать в трюмах сундуки с золотом – вот это обуза. И друзей-пиратов искушает, и врагов притягивает. Ар, ты мне честно скажи. Тебе ведь сейчас наплевать – в приюте остаться или на моем корабле плыть. А раз так, то зачем мы тратим мое время?
Дядя появлялся в его жизни редко, но каждая их встреча оставляла в ней след, который не могла уничтожить ни одна буря. Абир обладал редким умением озвучивать те мысли, которые Арлинг предпочитал прятать в самые дальние уголки сознания.
Он колебался ровно столько, сколько звучали шаги сиделки в коридоре. Дернулась ручка запертой двери, послушался стук, за ним еще один – громкий и настойчивый.
Арлинг подобрал трость и решительно шагнул к окну. Туда, где свистел ветер и грохотал гром. Ему не нужно было собирать вещи. Нож Бардарона, который он всегда носил в правом сапоге, был при нем. Больше в Доме Света Амирона ему ничего не принадлежало. Абир был прав – палуба пиратской галеры была ничем не хуже стен приюта.
– Привяжите меня крепче, – прошептал он, прислушиваясь к странному чувству, растущему в груди. Тоска, страх и тревога клокотали в нем, словно волны, разбивающиеся о камни. Мокрые глыбы щетинились острыми осколками, вырастая из голой, побитой ветрами и временем скалы. У этой скалы было имя. Когда-то ее звали Надежда.
Побег из божьей обители он не запомнил. Уже сидя в каюте Абира, Арлинг пытался собрать его по кускам – так стараются восстановить навсегда ушедший с пробуждением сон. Его обрывки тонули в морской пучине, уносимые подводным течением все дальше и глубже. Ему никогда не вспомнить то, что забрало время. И никогда не понять, почему это произошло именно с ним.
Спуск по веревке длился вечность. Внизу – распахнутые ворота ада. Ветер колотил его о каменную стену, дождь заливал лицо, попадая в нос и уши, мешая дышать и заставляя стучать зубами от холода. Затем тряска в карете вместе с дядей и незнакомыми людьми – они много пили, ругали дьявола и Канцлера. На полпути он провалился в сон и проснулся уже в кровати. Простыни пахли клопами и дешевым мылом. Где-то гремела посуда, разносилась брань и звуки драки. За окном по-прежнему лил дождь, но в комнате он был не один – кто-то шумно вздыхал, перемежая вздохи протяжными стонами и глухими ритмичными ударами. «Абир! – стонала женщина. – Тише, проклятый, мальчишка проснется». На миг они умолкали, но страсть не умеет вести себя тихо, и через какое-то время все начиналось заново. Арлинг старался не дышать, и еще долго лежал без движения, слушая храп утомленных любовников. Догадка, что все это происходило не с ним, переросла в уверенность.
Первые шаги на галере Абира откликнулись болезненными воспоминаниями о предательстве Дваро. Над головой хлопали гигантские крылья парусов, а в уши лились медовые слова дяди о его новом, третьем доме. Что-то подсказывало – скоро счет им будет потерян. Арлинг старательно изображал внимание, но сосредоточиться было трудно. Пальцы крепко вцепились в трость – под ногами была уже не замершая земля, а просмоленная древесина. И она двигалась. Верх, вниз, вбок, снова вверх… Будто он стоял на качающейся доске. Стоит сойти с нее, и все прекратится. Регарди сделал шаг в сторону, но пол повторил движение, словно приклеился к ногам. Желудок подкатился к горлу и остался там навсегда. А дядя продолжал расхваливать корабль.
«Черная Роза», молодая, двухмачтовая красотка, была рождена в Шибане. Ее крестной матерью стала жрица морской богини Куливары. Девицу раздавили при спуске корабля на воду, и теперь ее кровь оберегала «Черную Розу» от бурь, рифов и демонов. Двадцать шесть весел по каждому борту, крепкие паруса, надводный таран для вспарывания боков вражеских кораблей, сотня с половиной человек – все отъявленные головорезы и люди с широкой душой, нанятые Абиром в разных портах мира. И ни одного раба – этим дядя особенно гордился.
Знакомство с экипажем прошло смутно. Имена Арлинг не запомнил – первый помощник, второй помощник, начальник гребцов, какие-то незнакомые титулы и должности. Эти люди ничего не значили для него, поэтому он просто кивал, мечтая остаться наедине со своей тошнотой. Качающийся мир волновал его куда больше того, сколько парусов у «Черной Розы», и почему у судна плоское дно и узкий корпус.
Тем не менее, все происходящее отличалось от его жизни в приюте не только скрипом парусов, плеском волн и шатающимся полом. Впервые он перестал ощущать на себе внимание и заботу желающих помочь слепому калеке. Команда приняла его равнодушно – пираты были заняты погрузкой провианта в трюмы и предстоящим плаванием. До странного пассажира капитана им дела не было.
Абир приставил к нему юнгу по имени Нуф, который не был похож на сиделку из приюта настолько, насколько мальчик отличается от девочки. Показав Регарди каюту, юнга без следа растворился среди незнакомых запахов и звуков.
Новый дом имел пять шагов в длину и четыре в ширину. Нуф доверительно поведал, что раньше в каюте тайно жила любовница Абира, которая умерла во время последнего плавания от укуса бешеной крысы. Крыс на корабле и в самом деле водилось много. По ночам их шуршание раздавалось громче скрипа корпуса и хлопанья такелажа на палубе.
Сундук, прибитое к полу кресло, низкий столик с тазом и кувшином для умывания – обстановка каюты разительно отличалась от роскоши отцовского особняка и покоев в Доме Света Амирона. Жившая в комнате женщина обладала поистине скромными запросами. Справлять нужду полагалось в гальюне на корме. Путь к нему Регарди выучил в первую очередь, так же, как и дорогу до каюты Абира. Это была жизненно важная информация.
Большую часть его нового дома занимала кровать, похожая на гроб с высокими бортами, обитыми мягким мехом. Арлинг мог лежать в ней целую вечность, слушая, как скрипит незнакомый мир, пахнущий солью и просмоленной древесиной. Иногда ему казалось, что корабль треснет по швам – так сильно били в борта волны. Но раздавался крик «Навались!», и галера начинала идти ровнее, воодушевленная силой крепких мужских рук. Все было слишком новым, однако Регарди уже давно перестал удивляться.
Наконец-то, он оказался в долгожданном одиночестве. Нуф приносил ему еду, вкус которой оставался незамеченным. Шатающийся пол заставлял его расставаться со всем проглоченным. Его навестил корабельный доктор, который посоветовал больше лежать, что Арлинг и делал. Абир приходил каждый день, но его визиты длились не дольше минуты. Судя по тому, как к ним постоянно заглядывали какие-то люди, внимания дяди добивались многие. Традиционный вопрос о здоровье, предложение выпить рому, пожелание поскорее поправится и заверение о том, что все будет хорошо, перемешанное с бранью на помощников и плохую погоду. А потом дядя исчезал, уступая место крысам, тошноте и тревоге, которая временами граничила с отчаянием.
Дни потекли плавно и тихо, повторяя движения «Черной Розы», которая не спеша рассекала морские воды, унося его в неизвестность. Арлинг не знал, куда они направлялись, Абир же не спешил рассказывать. Может, ждал вопроса, который так и не был задан.
Из каюты Регарди почти не выходил. Когда тошнота и головокружение одолевали его так, что ему хотелось вспороть себе живот, Арлинг цеплялся за дверь и болтался на ней, слушая рев моря и стоны большого тела корабля, частью которого он стал. Страх приходил неизменно – иногда сразу, с первым порывом холодного ветра в лицо, а порой дожидаясь колючих брызг волн, которым удавалось перелететь через борта и палубу. Арлинг сжимал зубы и терпел, сколько мог, но обычно его сопротивление длилось недолго.
С облегчением сдавшись, он возвращался в каюту, ложился в свой гроб и начинал думать. Тошнота уходила, зато приходили мысли. Ему хотелось мечтать о Магде, но вместо знакомой незнакомки почему-то вспоминался отец. Абир еще в дороге рассказал ему о своей затее – подстроить похищение Арлинга бандитами.
По планам дяди, разбойникам не повезло. В лесу недалеко от приюта у них случилась драка. Между собой или с другой бандой – неважно. Главное, что выживших не осталось. Прирезали даже похищенного, окровавленную одежду которого должны были найти в кустах. Чтобы Элджерон поверил в смерть сына, люди Абира вместе с одеждой подкинули обрубок ноги, одетый в сапог Арлинга. Кому дядя отсек конечность ради достоверности сценария, Регарди не спрашивал, уверив себя, что этим целям послужил какой-нибудь недавно усопший молодой матрос. Сейчас, лежа в похожей на гроб кровати, Арлинг поверил, что затея Абира удалась – он, как никогда, чувствовал себе мертвым.
Пытаясь представить лицо отца, когда ему сообщили о смерти сына, Арлинг долго ворочался с боку на бок – образ не приходил. Наверное, Элджерон должен был спокойно выслушать вестника дурных новостей и, не меняя выражения лица, заняться своими делами, от которых его оторвали. А вечером, оставшись наедине, он налил бы себе стакан водки, осушил его одним махом и вычеркнул непутевого сына из жизни.
А еще отец мог не поверить. В таком случае во все стороны Согдарии уже сейчас были разосланы ищейки и гонцы, обещавшие золото и власть в награду тому, кто найдет пропажу. Но был и третий сценарий. Отец мог не поверить в его похищение и смерть, но похоронить его одежду и публично скорбеть по гибели наследника. Это был бы самый лучший вариант. Он означал бы то, о чем Арлинг давно мечтал, но получил только тогда, когда потерял все. Пусть и слепой, но теперь он мог сам выбирать свой путь.
Регарди переворачивался на другой бок и вспоминал день, когда отец подарил ему Дарсалама. То были редкие мгновения согласия и счастья – оба страстно любили лошадей. Ему вспоминалась первая поездка на Дарсе – он впереди, с глупой улыбкой на лице, отец – позади, с едва заметной довольной ухмылкой на губах. Таких дней больше не повторялось.
Арлинг натягивал одеяло на голову и гнал отца из головы, зовя Магду, но вместо нее приходил Даррен. Он маршировал на плацу в парадной форме военного офицера. У него была аккуратно постриженная борода и начищенные до блеска сапоги. Монтеро стал еще выше, затмевая своим величием солдатню, которая вытянулась перед ним в раболепном страхе. В руках у бывшего друга блестел клинок, и его кромка была замарана кровью – мясник успел отрубить не одну голову. Даррен вышагивал вокруг большой кучи голов с выколотыми глазами.
Сон повторялся из ночи в ночь, затягивая Арлинга в пучину кошмаров, пока однажды к нему, наконец, не явилась Магда. Весь день штормило, и единственным утешением Регарди было то, что бешеная качка свалила не только его, но и половину команды, о чем ему поведал Нуф, который принес с утра каши и не появлялся до следующего утра. Арлинг то просыпался, то снова проваливался в сон, пока реальность перестала иметь какое-либо значение. И тогда пришла она.
Фадуна тихонько присела на край кровати-гроба и погладила его по голове. Это было похоже на глоток воды после долгой жажды. Арлинг поймал ее руку и горячо прижал к губам. Качка сразу прекратилась, и мир перестал бешено раскачиваться из стороны в сторону, превратившись в послушного пса, замершего у их ног. Магда запела. Она часто пела странные песни, из которых он не понимал ни слова, но которые был готов слушать бесконечно. Он и сейчас не понимал ее. Голос Фадуны становился все глуше и неразборчивей, пока не превратился в шум волн и мерный плеск весел. Как всегда, их встреча была недолгой.
Проснувшись, Арлинг еще долго лежал в кровати, пытаясь понять, что изменилось в окружающем его мире. Ему казалось, что в воздухе до сих пор витал запах Магды, словно она действительно приходила к нему из царства мертвых. Перевалившись через стенки кровати и нащупав трость, Регарди, наконец, понял – его больше не тошнило, хотя пол под ногами по-прежнему качался, а в борта «Черной Розы» с неистовой силой били волны. Фадуна по-прежнему творила с ним чудеса – даже на столь далеком, непреодолимом для обоих расстоянии.
Ноги сами вынесли Арлинга из каюты. Его никто не окликнул. Недельная штормовая качка утомила даже бывалых пиратов, которые отлеживались в кубриках. Вахтенный его не заметил, и Регарди беспрепятственно дошел до борта. Собственная смелость изумляла. Он впервые спустился с помоста и пересек палубу. Коснувшись животом мокрого дерева, Арлинг перегнулся вперед, захваченный дикой пляской стихии, которая беззастенчиво покрывала его лицо солеными поцелуями.
Если он уже мертв, то страх не имел значения. Прыгнуть вниз или остаться в слепом мире – грань, отделяющая его от Фадуны, стала тоньше волоса.
– Как мне быть, Магда? – растерянно прошептал Арлинг, не слыша себя в грохоте волн. Он всю жизнь мечтал о том, чтобы самому принимать решения, но когда этот миг настал, не знал, что делать с неожиданно обретенной свободой.
Выпустив из рук трость, Регарди нащупал нижнюю перекладину поручней и поставил на нее ногу. Шаг был сделан, дело осталось за малым. Колени предательски задрожали, но назад пути не было. Он слишком долго был мертвым. Пусть его вернут к жизни или похоронят. Однако первое было невозможно – количество проглоченных порошков до сих пор отдавалось в горле привкусом смерти. Значит, оставался один путь. «Но и его ты пробовал», – прошептал мерзкий голос в голове, напоминая о собственной слабости, когда он не сумел лишить себя жизни после гибели Магды.
Наконец, ему удалось отодрать прилипшую к палубе ногу. Судорожно схватившись за поручни, Арлинг неловко примостил ее к первой. Теперь ему мешали только руки, которые вцепились в мокрую древесину с такой силой, словно желали стать с ней одним целым. Ничего, успокоил он себя, нужно подождать, пока судно качнется на другой бок и тогда его просто выкинет за борт – хотел он этого или нет.
«Черная Роза» вздохнула и стала медленно заваливаться в сторону. Арлинг сжал зубы, чувствуя, как заскользили пальцы.
Пожалуйста, Магда, дай мне силы! Пусть будет так, как ты хочешь.
На этот раз Фадуна не заставила себя долго ждать.
Резкий толчок, и тонкая опора под ногами исчезла. Руки беспомощно схватили воздух, но что-либо изменить уже было нельзя. Полет длился недолго. Море приняло его в объятия, заботливо накрыв сверху волнами. Солено-горькая вода наполнила рот и проникла в легкие. Намокшая одежда потянула вниз, холод сковал тело, которое вместо того чтобы радоваться обретенной свободе, неожиданно стало отчаянно сопротивляться. Это неправильно – он должен был радостно тонуть, а не судорожно бить руками, силясь всплыть на поверхность. Когда-то он хорошо плавал. Когда-то ему не нужно было пускать вперед себя трость или вытягивать руки, чтобы пройти по ровной поверхности. Когда-то…
Магда была рядом. Он чувствовал ее присутствие так же хорошо, как и мощь воды, которая вертела его из стороны в сторону, забавляясь беспомощностью человека. Фадуна ждала, напевая свои странные песни. Ждала, но не помогала. Чувствуя, что боль в груди грозит разорвать его пополам, Арлинг собрал силы, и дернулся всем телом вверх, туда, где, ему казалось, находилось небо и вдруг полюбившийся воздух.
– Я еще не готов! – закричал он, глотая горькую воду. – Прости меня, Магда.
Фадуна рассмеялась и подплыла к нему ближе.
– Не хочу умирать, – прошептал он, чувствуя ее крепкие объятия.
– Держу! – оглушил его голос Нуфа, и Арлинга потянули наверх.
Море отпускало неохотно. Воздух вошел в горло, словно лезвие клинка, с болью рассекая наполненные водой легкие. Фадуна держала его за руку до тех пор, пока к ним не подплыла лодка. Когда их пальцы разъединились, Арлинг понял – Магда сделала свой выбор.
Он пришел в себя на палубе, ощущая спиной мокрые доски. Вода подкатилась к горлу и начала выливаться из него бурным потоком. Регарди чувствовал себя так, будто родился заново. Хотелось кричать на весь мир и смеяться беспричинным смехом идиота. Вместо этого он корчился в руках держащих его людей, извергая из себя морскую воду, которая все не кончалась. А вместе с водой на палубу «Черной Розы» вытекал яд бессилия, отчаяния и равнодушия, которым он заразился весной прошлого года. Сначала – на холме в Мастаршильде, потом – на дуэли с Монтеро. С каждым глотком воздуха, к нему возвращались надежда и желание жить. Пусть так, в слепую, но жить. Магда согласилась подождать – это был ее бесценный подарок.
