Вера Александровна Петрук
Кара во тьме

– Что? – она невольно вжала голову в плечи, ожидая, как минимум, пощечины.

– Ты морт и нарушила правила. Вам запрещено охотиться в лесу.

Рыцарь все еще говорил лениво и размеренно, будто на рынке беседовали двое случайно встретившихся знакомых.

У него тоже зеленый плащ, отметила Кара и вдруг поняла, что пощады сегодня не будет.

– У меня чистый санкристий, – молчать было еще хуже, поэтому она предприняла слабую попытку оправдаться. – Через пару месяцев я получу документы и смогу охотиться, где хочу. Как свободный гражданин.

– Через пару месяцев? – уточнил он.

Кара кивнула, остро предчувствуя надвигающуюся на нее беду.

– Но не сейчас, верно?

– Не сейчас, – согласилась она.

Мир замер, лес затих, сердце не билось. А теперь он скажет, что меня надо наказать, и эти трое все-таки снимут с меня кожу. Вряд ли остановятся на изнасиловании и побоях.

Однако третий рыцарь чем-то отличался от первых двух и повел себя необычно.

– Приведите себя в порядок, – отпустив Кару, бросил он своим спутникам, подтвердив ее догадку о том, что он тут главный. – Молитесь Двуединому и стыдитесь, что девчонка пустила вам кровь. Я обошел третий и четвертый секторы, там все пусто. Вы кого-нибудь нашли?

– Ее! – оба кивнули на замершую Кару.

Третий громко вздохнул и помотал головой. Кара так и представила, как он закатывает глаза под маской.

– Лучше бы сам все проверил, – пробормотал он. – Разве она похожа на Зорфуса?

Кара понятия не имела, о ком он говорил, кроме того, что мортов так, кажется, не называли.

– Нет, маштер, – ответил рыцарь с выбитыми передними зубами. Кара уже не сомневалась, что, если ей и суждено покинуть лес, то тоже без зубов.

– Морты регулярно нарушают границы, на то они и морты, – процедил главный. – У нас другие задачи.

– Так ее и отпустим? – ошарашенно спросил рыцарь с порезом на лице.

Маска третьего повернулась к Каре, у той же внутри все оборвалось. Вот сейчас должен последовать приказ снять с нее кожу заживо. В богатстве фантазии садистов Санкофа она не сомневалась. Кара ни одному из них не верила.

– Передадим о нарушении наставнику, пусть разбирается, – распорядился главный.

– А ешли она темный морт? – не унимался тот, что без зубов. – Вдруг она укрывает Жорфуша?

– Тебе следует больше молиться Двуединому, – отчитал его громила. – Проверьте ее санкристием, и, если она сказала правду, отпустите.

Он не стал уточнять, что делать в другом случае – закон разрешал Санкофу казнить мортов на месте при любом нарушении правил.

Распоряжение главного не понравилось ни его товарищам, ни самой Каре. Вера в чистоту своей крови покрылась трещинами сомнений. С момента последнего санкристия прошло девять лет. Сегодня ей не везло весь день. Какова вероятность, что что-то пойдет не так? На миг снова вспыхнула вечная злость на Санкоф за все унижения и ограничения, и Кара подумала, что в душе она все-таки настоящий морт. Только морты так искренне ненавидели рыцарей Санкофа. Но мысль о бегстве она отбросила. Почему-то, глядя на третьего рыцаря, у нее не возникало даже желания сопротивляться. Вся его фигура – а он был выше Кары на голову – говорила о том, что с ним не только шутки плохи, но и попытки поговорить по-человечески обречены на провал. «Санкоф – не люди», – убежденно говорил Ягар, и сейчас с ним было трудно не согласиться.

Тем временем рыцарь с порезом на лице достал санкристий, и Кара невольно зажмурилась. Дед считал, что, если долго смотреть на иглы санкристия, можно ослепнуть. И все же каждый житель резервации прекрасно знал, как выглядело главное оружие Санкофа. Похожий на тонкую длинную иглу на причудливой рукоятке, санкристий внушал если не ужас, то неприязнь у любого нормального человека. У каждого рыцаря Санкофа имелся свой санкристий, отличающий в зависимости от ранга владельца. Кара не помнила те штуки, которыми проверяли чистоту ее крови в детстве, но, взглянув на иглу в руках порезанного, почувствовала, как образ всплывает в памяти, словно утопленник из мутной воды. Приступ тошноты подавить не удалось, и ее вырвало прямо под ноги главному. Он даже не отодвинулся.

– Видишь? Врет она! – обрадовался беззубый. – Все морты блюют на санкристий.

– Заканчивайте, – коротко бросил главный. – И так уйму времени потеряли. Мятежник может быть уже в Кальме.

Не став дожидаться, когда на ней снова станут рвать одежду, Кара сама закатала рукав рубашки, вытянув руку, но беззубый грубо толкнул ее и, ударив под колено, бросил на землю.

– Шамый тощный шанкриштий – по крови на ноге, – сказал он, вопросительно оглянувшись на громилу. – Надо проверить наверняка.

Главный нетерпеливо махнул рукой – мол, делайте, что хотите, лишь бы быстрее.

– Шнимай штаны, детка, – хмыкнул беззубый. Понимая, что сила не на ее стороне, Кара принялась расстегивать ремень непослушными пальцами. От злости и одновременно страха ее всю трясло и колотило. Рыцари не стали ждать, когда она справится, и порвали шнуровку, после чего бесцеремонно оголили ее, стянув штаны к сапогам, а потом прыснув от смеха при виде ее трусов. Да, Кара шила их сама и отчетливо осознавала, что хорошей швеей она не являлась. На то, чтобы покупать белье на рынке, денег у нее не было.

А дальше ей стало ни до чего, потому что она вдруг поняла, где именно собирались проверять чистоту крови эти двое прицепившихся к ней придурков. Схватив ее ногу и положив себе на колено, беззубый прижал острие иглы к коже внутренней стороны бедра чуть выше колена. Как минимум, будет очень больно, мелькнуло в голове Кары. Согласно правилам, санкристий должен был испить кровь всей своей длиной, но в детских ритуалах ограничивались погружением в плоть лишь его кончика. Взглянув в глаза беззубого, Кара поняла, что простым уколом рыцарь не обойдется.

Схватив кусок ветки, она быстро сунула ее в рот, сжала челюсти, но все равно задохнулась от беззвучного вопля, когда санкристий вошел в ее тело, погружаясь под кожу вверх вдоль ноги. Игла могла быть тоньше, подумала Кара, прежде чем сознание скрылось туда, где она всегда спасалась.

Ягар не верил ни в одного бога Маридонии, но однажды научил ее молиться, толком не рассказав, кому молитва предназначалась. И тем не менее, лучше слов в беде Кара не знала.

Я в убежище, и оно похоже на железный шар. В нем нет ни дверей, ни окон. Лишь маленькое отверстие сверху. Ни один злой дух не может пройти сквозь это отверстие. Ни один источник смерти о нем не знает.

Когда приходит вечер и темнота, я призываю к своему дому большого медведя и говорю ему: «Ты большой и сильный! При твоей помощи ничего не может со мной случиться». Если зло проникнет в шатер, медведь поймает и убьет его.

Я маленький камень. Я лежу внутри своего шара рядом с медведем. Ветер не дует на меня. Я невредима.

Кара очнулась, когда перед ее глазами заблестела красная от крови игла санкристия. В ушах стоял гул, но она услышала:

– Может, подождать? Вдруг она опытный морт и умеет скрывать свою темноту?

В голосе рыцаря с порезом на лице звучало разочарование.

– Хватит, – рявкнул на него главный. – Бросайте девку, сколько времени на нее потратили. Нам еще три сектора осматривать. Ступайте к коням, я подойду.

Если двое и хотели что-то возразить, то особая интонация главного заставила их заткнуться и направиться к нетерпеливо переминающимся скакунам. Но взгляды их Кара запомнила – они не обещали ничего хорошего.

– Как тебя зовут? – вопрос главного девушка услышала не сразу. Ответила неохотно, изо всех сил сражаясь с желанием мести. Хотелось хотя бы съязвить, но стоило начинать верить в то, что домой она все-таки вернется. А это напрямую зависело от ее послушного поведения. Послушание и Кара редко стояли на одной стороне, но пришлось сделать над собой усилие.

– Кара, – буркнула она и прикусила язык, чтобы не ляпнуть ничего лишнего. Мортам из резервации фамилия не полагалась. Она могла получить ее только с документами о свободном гражданстве.

– Слушай меня внимательно, Кара, – произнес главный, поднимая ее с земли за шиворот. – Твоя кровь чиста, а значит, скоро ты покинешь резервацию. Однако в ближайшие месяцы приказываю в лесу не появляться. Еще одно нарушение будет караться штрафом и поркой. Кроме того, здесь становится небезопасно. Скоро мы сделаем в вашей резервации объявление. И еще. Кто бы не приехал проводить третий санкристий, обязательно передай ему, что Натаниэль Гильяхор свидетельствует о чистоте твоей крови. Вполне возможно, что тебя вообще освободят от ритуала.

Глава 2. День доброты

В деревню Кара возвращалась, хромая и ругая Санкоф так, что аж самой стыдно за свою брань становилось. Поминала недобрым словом каждого, и особенно того третьего, который не втыкал в нее иглы и не ставил сапог ей на горло. Он лишь стоял и равнодушно смотрел, а именно такие рыцари Санкофа опаснее всех – хладнокровные, терпеливые чудовища с вежливой речью и обходительными манерами. Впрочем, удар его сапога в живот она тоже запомнила.

«Ненависть – это хорошо. Она делает нас живыми», – любил говаривать Ягар, когда маленькая Кара, рыдая, взахлеб жаловалась на избивших ее хулиганов. Сейчас те времена остались в прошлом, Кара выросла и научилась давать сдачи, но количество врагов не уменьшалось, а кажется, только росло. Взрослая жизнь подбрасывала взрослые проблемы. Хотелось верить, что они навсегда останутся в Овражьем Гаре, когда она наконец сбежит отсюда. Впереди ждал город, а с ним свобода и счастье.

На уроки она все равно опоздала, впрочем, прогуливать ей было не привыкать. К тому времени, когда Кара, прячась по заборам, добралась до дома, кровь хлюпала в сапоге, а наступать на ногу было чертовски больно. Пусть Грум нашлет много дерьма на головы всех рыцарей Санкофа, и этих троих в особенности. Кара пожелала бы им смерти, но Ягар научил внучку осторожничать во всем, что касалось конца человеческой жизни. Мучения и страдания тех зеленых – вот, что будет приятно ее душе. Кого они там искали? Какого-то Зорфуса? Вот пусть он и надерет им задницы.

Ягара дома не оказалось – то ли еще отмокал в бане, то ли уже отправился в поисках новой выпивки. Дед с каждым днем становился все привередливее. Вода из колодца для его пьяного колдовства не подходила, ему подавай что-нибудь подороже и изощреннее. На прошлой неделе выяснилось, что дед превратил в пойло бочку с медом, которую приготовили для дани Санкофу и хранили в старом коровнике. В выходные та бочка закончилась и духи коровника лишь ведали сколько дней Ягар тем медом упивался. Скандал получился страшный, а в долг Кары вписали приличную сумму.

Дед был идеальной мишенью для того, чтобы выплеснуть злость, боль и обиду, и Кара от души ругала вслух старика, пока промывала и перевязывала ногу. О штанах на какое-то время придется забыть и влезть в ненавистную юбку. Не то чтобы Кара не любила женскую одежду, но та, что у нее имелась, была старой и изношенной, а вот мужской одежды у деда в сундуках имелось вдоволь, причем довольно новой. Создавалось впечатление, что старик всю жизнь проходил в одной тунике – и зимой, и летом.

Она уже заканчивала перевязку, когда вдруг услышала его скрипучий голос. Помянув недобрым словом всех богов и духов, что ей сегодня не помогли – от Айдвиллы до Двуединого, Кара осторожно выглянула в окно, так как дед с кем-то ругался совсем рядом. Догадаться было несложно: сосед пришел разбираться за кукурузное масло.

Рольд был тучным мужчиной с таким здоровым животом, что ни одни штаны уже не могли на нем держаться, да и ремней такого размера в поселке не было. Поэтому Рольд изобрел собственную моду, запахиваясь в огромный халат, который перевязывал шнуром из золотых нитей. Сверху надевал длинный кафтан без рукавов, а на голове всегда носил шапку из черной лисы. Он был богачом, этот Рольд, и последним человеком в деревне, у которого Кара заняла бы денег. Сосед держал собственную лавку на центральной улице, где продавал все для хозяйства – от лопат и ведер до ковриков и свечей. Человеком он был незлым и даже отзывчивом, но только в тех делах, что не касались его добра и имущества.

– Выкапывай все, иначе я в долг твоей внучке такую сумму впишу, что она до старости со мной не расплатится, – пыхтел Рольд, нависая налитой грозовой тучей над маленьким Ягаром, давно высохшим от старости.

Они стояли над грядкой с дедовыми травами, а в руках Ягара дрожала лопата. Дрожать она могла по двум причинам. Во-первых, старик явно чувствовал себя плохо после целой ночи возлияний, а во-вторых, травы на грядке, сбор которых он все откладывал на недельку-другую, были ему дороже Кары. Рольд же требовал их взамен выпитого кукурузного масла. Глаз у соседа был наметанным – лаванда стоило дорого, а в этом году урожай пахучей травы у деда удался. Еще там имелся укроп, чабер и петрушка – на этом познания Кары в травах заканчивались, но даже ей было понятно, что Рольд просит слишком много.

И все же Ягар воткнул лопату в землю и принялся копать. Сегодня все вдруг превратились в садистов. Ладно, если бы Рольд просто срезал растения, но он требовал их с корнями. А семян у деда могло и не быть. Порыв вмешаться пришлось в себе подавить. У Ягара имелось много недостатков, и раздутая гордость стояла первой в списке. Помощь и сочувствие он не выносил ни в каком виде. Если Кара станет свидетельницей его унижений, а тем более попытается помочь, ей будут сворачивать кровь по мелочам не меньше недели.

Поэтому она забралась с ногами на свою лавку в углу, поморщилась от боли, поменяла позу и принялась вспоминать задачки из учебника по математике, который выдавали только в школе на время уроков. Брать домой книги запрещалось – по крайней мере, ей. Кара знала, что многие договаривались с учителями разными способами, но дед и слышать ничего не хотел о взятках. Приходилось полагаться на память, а в ней в последнее время было столько всего… Теперь там царил Санкоф, чьи рыцари будут еще долго сниться ей в кошмарах. Кара искренне надеялась, что на третий ритуал санкристия в Овражий Гар пришлют кого-то другого, а не того громилу в зеленом плаще.

– Вот так, – сказал Ягар, входя в дом и громко шаркая ногами. Прибеднялся. Математика все равно не вспоминалась, и Кара поплелась накрывать на стол. Редко когда им удавалось пообедать вместе – либо старик был пьян, либо Кара была на уроках.

– Занятия отменили, – солгала она, зная, что дед все равно проверять не станет. На родительские собрания его не вызывали, а сам он обходил школу стороной, будто место было проклятым. Однако ей-таки внушил, что только через школу можно обрести свободу. Правда была горькой и суровой – Кара школу ненавидела.

Ягар пожевал губами, бормоча под нос, и вцепился глазами в ее ногу. Не мог не заметить, что она хромает.

– Что там у тебя?

– Да ерунда, – притворно отмахнулась Кара. – С дерева слезала и сучком поцарапалась. Заживет.

Дед покряхтел, но приставать с расспросами перестал. Конечно, он понял, что ему лгут, но про встречу в лесу она рассказать не могла. Если бы старик узнал, что полчаса назад рыцари Санкофа протыкали ей ногу иглой санкристия, то к вечеру бы снова напился. В мире было мало вещей, способных вывести его из равновесия, но, увы, Санкоф этот список возглавлял. Когда в детстве она проходила свой первый санкристий, дед сбежал в лес, и трусостью его поступок не был. Все тогда смеялись над ним и сочувствовали ей, маленькой крошке, но Кара всегда интуитивно чувствовала, что, когда дело касалось Санкофа, Ягар скрывал нечто большее, чем просто страх.

– Из Нижнего приходили, – сказал он. – Пацан все помереть не может. Что я сделаю?

Дрожь в его пальцах усилилась. Видимо, старик не мог отпустить свои травы. И пить ему тоже следовало бросать. В голосе Ягара звучала боль – как всегда, когда дело касалось Карпуши из соседнего поселения, которое на карте называлось Тоголом, но которое морты почему-то звали Нижним. Кара не сомневалась, что дед видел много смертей и страшных болезней, но неизлечимая хворь мальчишки задевала его самолюбие.

– Жреца из города они вызвать решили, – недовольно протянул дед. – Просили травок, чтобы успокоить парня к приходу светила, мол, тот громких криков не выносит. Но я в Тогол не пойду.

Понятное дело, что Ягару в Нижний лучше было не соваться. Дед не только травками промышлял, но и головы всем местным девкам дурил любовными заговорами и приворотами, за что староста Тогола поклялся оскопить старца лично, если тот еще раз в его деревню сунется. С тех пор женщины со всей округи ходили к ним в дом сами, а так как случалось это в любое время дня и ночи, то Кара бывало не высыпалась. Дед принимал посетительниц в той же комнате, за шторкой, гадая на картах, впаривая втридорога чудо-порошки и сочиняя нелепые ритуалы, причем каждый раз придумывал что-то новенькое. И ведь слушались же – катались голышом в огороде возлюбленного, пекли пироги с волосами и лягушками, мазались испражнениями, поливая ими же ворота несчастной жертвы. Фантазия у деда была богатая.

В семье Карпуши росло шестнадцать детей, причем половина из них страдала непонятными хворями. «Свежей крови нет, – задумчиво объяснил дед, когда Кара спросила, почему в соседних деревнях так часто болеют дети. – Они же рядом с нами, мортами, живут, вот к ним никто переселяться и не хочет, нас боятся. А те друг от друга рожают». Про Овражий Гар Кара спрашивать не стала – и так было понятно, что у них с этим дела еще хуже обстояли. Правда, таких болезней, как у Карпуши, Кара ни у кого не замечала, да и сильно больных тоже.

– Я отнесу, – решительно сказала она и сжала зубы от нахлынувшей злобы. Мать Карпуши родила двадцать сыновей и двое девочек, но снова ходила беременной. Шесть из них уже умерли, дочери первые. Карпу предстояло скоро присоединиться к сестрам. Впрочем, семья еще изображала о нем заботу. Почему решили вызывать жреца, а не доктора, оставалось для Кары загадкой. Видимо, и Ягар думать об этом не хотел.

– Рольд все забрал, – вздохнул дед. – Запасов у меня немного осталось, зима долгая. Отнеси ему водяной орех, скажи, что это закаменевший коготь дракона, придающий силы и побеждающий боль.

– Чилим? – удивленно переспросила Кара, не слыхавшая о подобных свойствах этого растения.

Дед покряхтел и вытащил из ящика стола круглый орех с наростами.

– Да, обычный рогульник, – подтвердил Ягар. – А что ты хочешь? У Карпуши опухоль в мозгу, его уже никакая ромашка не успокоит. Разве он сам себе поможет.

– Как?

– Если поверит, что чилим – коготь дракона, побеждающий боль.

Кара недовольно хмыкнула, но с дедом спорить не стала. Старик людей из нижних деревень не любил, но они любви от него и не требовали. В отличие от других знахарей Ягар денег за лечение ни с кого не брал, разве что за любовные привороты, а так как соседние деревни давно не процветали, к деду ходили часто. Одному его лечение помогало, другому нет, да люди не жаловались – знали, куда идут.

Дождавшись, когда дед ушел во двор ковырять остатки корешков на грядке, Кара залезла в его шкаф со склянками и, отыскав маковую настойку, сложила бутылку в сумку. То было преступлением, потому что дед тайком попивал дурман сам, но Кара рассудила, что мальчику он нужнее. Чилим тоже захватила – а вдруг поможет?

В Тогол вела хорошая широкая дорога, но Кара пошла околицей, решив, что ни с кем сегодня встречаться не хочет – ей еще предстояло за прогул оправдываться. По пути не сдержалась и залезла к Рольду во двор. Виноватым был дед, выпивший чужое кукурузное масло, но никто не просил соседа уничтожать его травы полностью.

Понимая, что в ее дурном настроении виноваты рыцари Санкофа, и что гнев мешает ей думать, Кара тайком забралась на крыльцо и, присев, помочилась на красивый дорогой коврик у двери. Пакостить, конечно, было делом последним, но Рольда она давно не переваривала, хотя бы за то, что однажды тот вломился в их баню и пытался ее облапать. А так как Марта, убиравшая у соседа, уехала к сестре на неделю в нижнюю деревню, стирать коврик Рольду придется самому.

По дороге она еще не раз вспоминала рыцарей Санкофа, радуясь, что на днях починила юбку и теперь хоть было во что переодеться. Ноги непривычно путались в подоле, но Кара спешила и на неудобства внимания уже не обращала. Солнце подползало к шпилю деревенской церкви, а значит, скоро начнет путь домой – в темноту, и девушка заторопилась. Ягар запрещал ей выходить из дома после заката. Кара, не умеющая соблюдать правила, запрет часто нарушала, но сегодня расстраивать деда по пустякам не хотелось.

Обычно она добиралась до Тогола за час, но наступать на ногу было больно, Кара хромала и шла медленно. А на границе Овражьего Гара и вовсе пришлось остановиться и залечь в полынь, потому что из старого старая на перекрестке послышались голоса. Сюда редко кто ходил, место пользовалось дурной славой из-за того, что год назад в амбаре нашли тело подростка из нижних деревень, который якобы сам повесился. Дело было как раз после зимнего санкристия, и рыцари Санкофа в поселок возвращаться не стали, разрешив совету старейшин во всем разобраться самостоятельно. Старейшины думали не долго, им всем было ясно, что подросток покончил жизнь самоубийством, а что до странностей – например, странные знаки, вырезанные на теле мальчика, то их объяснили больным рассудком умершего. Мол, сам себя порезал и повесился. С тех пор дорогу забросили, что Кару устраивало. В резервации все таились и скрывались, и девушка исключением не была. Покидать Овражий Гар без разрешения совета запрещалось, а так как Кара бегала в Тогол едва ли не каждый день, то иметь потайные пути было важно.

Мужской голос что-то недовольно пробасил, хлопнула дверь, и в кустах в паре метров от Кары зашуршали старой травой – человек выбирался на дорогу. Осторожно высунув голову, девушка с удивлением узнала Войта, весьма почетного жителя деревни, входящего в совет старейшин. Мужчина разменял шестой десяток, но молодился. Огромный, как бык, с вечно лохматой шевелюрой без намека на седой волос, он составлял разительный контраст с ее Ягаром, у которого выпадали последние волосы – давно седые. Кара Войта побаивалась – помнила, как он влепил ей пощечину, когда она маленькая, перебегая дорогу, врезалась в него и запуталась в плаще старейшины, отчего смеялась вся улица.

Досчитав до ста и понимая, что ждать дольше – рисковать вернуться после заката, Кара уже собиралась продолжить путь, когда из сарая послышался плач. Девичий, едва слышный. Хуже всего было то, что она его узнала. Закатив глаза, девушка вздохнула и направилась к покосившейся двери. В другой раз прошла бы мимо, но Стафия ДеБурк, ее, пожалуй, единственная подруга в деревне, всегда ныла по поводу и без, и этот плач Кара знала хорошо.

А вот увиденное ее поразило – на этот раз Стафия точно не нуждалась в свидетелях. Девушка была старшей дочерью клана ДеБурков, потомственных мортов. У них с Карой имелось огромное количество разногласий и отличий, и все же они дружили. Красивая Стафия воплощала образ той, кем никогда не смогла бы стать Кара – будущей идеальной женщиной. В свои девятнадцать она еще сохраняла девичьи формы, но ее фигура обещала стать самой роскошной в Овражьем Гаре. И сейчас Кара могла в этом убедиться, потому что на нее смотрел голый зад Стафии. Такой задницей Кара, конечно, похвастаться вряд ли сможет. Все у Стафии было великолепно – длинные шелковые волосы цвета топленого молока, огромные голубые глаза, белая кожа и ноги от ушей, как обычно говорил Ягар.

В данный момент прекрасное тело Стафии оказалось явно в беде, и к лицу Кары от злости прильнула кровь, когда она догадалась, чем занимался в сарае старый развратник Войт. Подобрав юбку, валявшуюся у порога, Кара покряхтела, привлекая внимание, но Стафия, мельком взглянув на нее, продолжила рыдать. Набросив на подругу юбку, Кара поняла, что сегодня она опоздает повсюду – не бросать же человека в таком состоянии.

– Хочешь я у деда травок попрошу? – предложила она, осторожно поглаживая Стафию по голове. – У этой твари на тебя больше никогда не встанет. И вообще не встанет.

А сама подумала, что могла бы догадаться и раньше. Стафия уже пару месяцев сама не своя была, а при виде Войта всегда старалась спрятаться. Но Кара и предположить не могла, что причина вон какая. Дед, конечно, просто так ядовитый отвар готовить не станет, особенно если догадается, что для Войта, но всегда можно что-нибудь придумать.

– А хочешь…

– Да отстань ты, – Стафия села и швырнула в подругу горсть соломы. – Не видишь, тошно мне. Чего приперлась?

– Ухожу, – вздохнула Кара. – Только скажи, тебе помощь нужна? Я могу его убить, честно.

– А потом, что делать станешь? – сердито спросила Стафия. – К болотникам в ссылку захотела? Не вмешивайся, не все так страшно, как выглядит.

– Вообще-то, страшно. Твой отец тоже старейшина, если он узнает, то Войта самого в Кальму отправят.

Стафия вздохнула и принялась одеваться. Только сейчас Кара заметила рядом с ней горсть конфет и вытаращила глаза. Конфеты, да еще шоколадные, были таким же редким явлением в Овражьем Гаре, как и северное сияние – в том смысле, что ни их, ни сияния в поселке обычно не наблюдалось, ведь мортам было запрещено есть сахар.

– Говорю же, не все так плохо, – криво усмехнулась Стафия. – Конфеты принес. Только ему сегодня не понравилось, вот он половину и забрал.

– Так ты, что ли, сама с ним? – не поняла Кара.

– Сама не сама, а как тут откажешь, – подруга встала и принялась искать чулки. – Папаша мой в карты меня продул, вот так. Сказал, что детей у меня от Войта все равно не получится, а женщина должна быть опытной. Мол, ничего страшного. Пообещал карету на день рождения, если я вести себя хорошо буду.

Кара прислонилась спиной к дощатой стене и вцепилась в волосы. Ее собственные проблемы с Санкофом вдруг показались смешными и незначительными.

– Какой кошмар, Таф! Ты хоть понимаешь, как с тобой поступили?

– А как со мной поступили? – Стафия наконец нашла чулок и принялась придирчиво его рассматривать. – Эх, так и знала, затяжку сделал… Ты ерунды не говори, а о том, что видела, не болтай. Мне в отличие от тебя город не светит. Я морт, кровь у меня темная, и жить мне до конца дней в Овражьем Гаре. Так что, как могу, так и устраиваюсь. Не тебе меня судить.

– Да я не осуждаю, ты что, – спохватилась Кара. – Я слышала, что однажды третий санкристий оказался светлым после первых двух темных. Вдруг это и про тебя?

– Ты лучше молись, чтобы твой третий не потемнел, – фыркнула Стафия, – а мы тут уже как-нибудь сами. Если захочет, чтобы я за него замуж пошла, так пойду.

Она уже приходила в себя, все больше напоминая прежнюю Стафию – уверенную и дерзкую.

– А как же Захар? – Кара вспомнила парня из Тогола, который приглянулся старшей ДеБурк. Кажется, они даже гуляли пару раз вместе.

– Захар, пусть и красивый, но сын плотника, а Войт – старейшина с собственной мельницей и огромным домом, – отрезала Стафия и, подняв с пола конфеты, осторожно завернула их в платок. – Вот, возьми, спрячь у себя. Здесь их оставлять нельзя, тут часто дети из Нижнего играют. А у меня дома младшие сразу найдут, нюх у них, как у псов. Меня сейчас тошнит, точно не до конфет, но потом захочу. У тебя повсюду же тайники, место, думаю, найдется. За хранение угощу половинкой одной конфеты.

Кара попробовала представить вкус шоколада, о котором ей столько рассказывала та же Стафия. Должно быть сладко, горько и божественно вкусно одновременно.

– Ладно, – она взяла сверток и спрятала в сумке. – Хочешь со мной в Нижний прогуляться? Может, развеешься, полегчает.

– Ты снова к Карпуше своему собралась? – хмыкнула Стафия. – Нет уж, увольте, я на смертников глядеть не хочу. Да и Захар сразу крутиться рядом станет, а мне сейчас не до него. Ты ступай, если так надо. Я еще должна матушке помочь, сегодня капусту на зиму квасить будем. Фу, ненавижу. А если не помогу, высекут.

Нравы в семействе ДеБурков были лютыми. Кара уже собиралась уходить, когда Стафия ее окликнула.

– А ты чего сегодня уроки прогуляла? Только не говоря, что парня в лесу себе нашла, все равно не поверю.

Стафия прекрасно знала, что Кара иногда пропускала занятия, чтобы охотиться. Шутка про парня была злой и старой, но Кара решила на нее не обижаться – у подруги явно день не задался. И все же воспоминания она всколыхнула, вызвав из недр памяти ставшее почти родным лицо Вогана, которого в прошлом году съели волки, а за ним и Петра. С сыном пекаря они дружили с детства, и связь только крепла, обещая перерасти в чувства, если бы мальчишка не утонул в болоте. Оба случая странные, страшные, горькие. Даже тел не нашли, а за Карой с тех пор закрепилась репутация губительницы парней. Матери Вогана и Петра проклинали ее каждый раз, когда видели. Хорошо, что их работа и ее учеба обычно всех разделяли.

– А у нас новенький, – торжественно заявила Стафия, исподтишка глядя на Кару. – В твоем вкусе – красивый, заглядеться можно. Глаза, правда, блудливые, но нам, девкам в Овражьем Гаре, не привыкать. Городской, да еще родственник старейшины – Сорды Ландерт. Старший сын ее. Будет учиться в одном с нами классе, по крайней мере, до зимних экзаменов.

– Ерунда какая, – хмыкнула Кара. – Если у него светлый санкристий, зачем ему приезжать в нашу тюрьму?

– Не зазнавайся, ты еще отсюда не уехала, – одернула ее Стафия. – Значит, не все у нас так плохо, раз к нам из Большого Бургона переезжают.

– Да все с ним понятно, с новеньким этим. Напакостил в городе, вот его родня в резервацию от закона и спрятала. Не так, разве?

– Может, и так, – задумчиво согласилась подруга.

На том и расстались. Всю дорогу до Нижнего Кара думала о Стафии и ее ситуации, едва не пройдя мимо старой бани, где обычно прятался Карпуша после приступов. Интуиция не подвела, и она нашла мальчишку на привычном месте – на чердаке под полуобвалившейся крышей. Кряхтя и проклиная длинную юбку, воспалившуюся рану, рыцарей Санкофа, а заодно и Войта с отцом Стафии, Кара забралась по расшатанной лестнице и села напротив десятилетнего Карпа, спрятавшегося в угол среди соломы.

– Куда попадают жуки после смерти? – спросил он ее наконец, когда Кара уже решила, что Карп сегодня говорить не хочет. Таковы были правила – если заговорить с ним первой, толку не будет.

Она покрутила головой, нашла зеленого жука, ползущего по стене, напряглась, потому что знала, что будет дальше. Жука ждала неминуемая гибель, что и произошло – Карпуша раздавил его ладонью, размазав внутренности по доскам. Отлепив зеленые блестящие крылышки от остального содержимого, протянул их Каре – мол, подарок. Иногда мальчишка был умнее Ягара, но чаще вел себя как последний дурак. Он обожал дарить подарки, а так как все они были похожи на крылья несчастного жука, Карпа регулярно била старшая ребятня.