Василий Владимирович Воронков
Синдром отторжения
100
У меня всегда была плохая память на лица.
Иногда я не узнавал людей, которых видел множество раз, как будто их лица – посадка глаз, очертания губ, раскрашенные по последней моде волосы – мгновенно выцветали в памяти, стоило лишь отвернуться.
Мне едва исполнилось двенадцать, когда мать отвела меня к врачу, решив, что моя странная забывчивость требует медицинского вмешательства. Я и правда часто путал ее вечно одинаковых, вечно небритых ухажеров и даже случайно назвал последнего чужим именем. После смерти отца приступы ее ипохондрии могли сравниться только с тоской по мужскому плечу, но кандидаты в будущие отцы долго не задерживались и исчезали из нашей жизни так же быстро, как из памяти. Однако «полное обследование», «поликлиника» и «медицинская страховка» оставались неизменно.
Я уже не помню, к какому специалисту она меня определила.
Он был высокий и говорил так бегло, что у меня разболелась голова после нескольких минут пристрастного медицинского допроса. Врач дал мне пару тестов, показал сумбурные картинки, заставил пройти небольшой экзамен на умственное развитие, в котором я умудрился показать унизительный средний результат, и поставил диагноз, не слишком удовлетворивший мнительную мать: «Все в порядке».
Я и сам расстроился – быть «странным» представлялось мне чем-то очень привлекательным, поскольку могло бы уместно подчеркнуть мою незаметную другим уникальность. Звали этого врача Алексей Соколовский.
Имена я запоминал всегда хорошо.
Впрочем, обнадеживающий диагноз никак не способствовал улучшению памяти.
Когда я поступал в институт – а из-за нещадного конкурса лишь одному из сотни удавалось исполнить мечту о звездах, – то волновался, что не узнаю какого-нибудь профессора с подготовительных курсов, не поздороваюсь, не улыбнусь в ответ на привередливый взгляд, и мне потом припомнят эту рассеянную невежливость на экзамене. Не знаю, чем больше привлекал меня технологический – другими планетами или возможностью наконец сбежать от матери с ее вечными болезнями, – но я так переживал из-за поступления, что не мог ни есть, ни спать, ни думать о чем-либо, кроме экзаменов. Для меня это была возможность начать настоящую взрослую жизнь – управлять кораблями, жить на орбитальных станциях, забыть о повторяющихся с монотонной регулярностью «полных обследованиях» и скучных распрях с поликлиникой из-за страховки – жизнь, в которой люди думают не только о том, чем могут болеть.
Помню, как стоял в коридоре, ожидая очереди, чтобы зарегистрироваться и получить удостоверение абитуриента.
Подготовительные курсы были позади, я прошел тесты на совместимость с нейроинтерфейсом, неплохо проявил себя на репетиции вступительных экзаменов, однако все это не слишком-то обнадеживало, и я почему-то боялся, что мне откажутся выдать треклятое удостоверение абитуриента. «Мест нет». «Конкурс и так слишком большой». «Попытайте счастья на следующий год». Целый год! Этого бы я точно не выдержал.
Я стоял и озирался по сторонам.
Голые белые стены напоминали о больнице. Коридор был заполнен выпускниками подготовительной школы, хотя я намеренно пришел пораньше, чтобы не попасть в нервную давку. Электронные шторы на широких окнах, похожих на иллюминаторы в космических кораблях, не работали, и солнце слепило глаза. Я держался поодаль от остальных, но кто-нибудь постоянно норовил завязать со мной беседу – видимо, волнение, как дурное вино, способствовало разговорчивости. Из-за надсадного гомона я и сам волновался ещё сильнее. Вокруг было множество лиц, но я никого не узнавал. Я вглядывался в эти лица в надежде, что хоть одно из них покажется знакомым, и – увидел ее.
В тот самый миг плохая память на лица перестала быть проблемой.
Я понял, что ее лицо я не забуду никогда.
99
Меня разбудила тишина.
Я лежал посреди черной немой пустоты, похожей на предсмертный сон. Я попробовал пошевелиться, но не смог – я был парализован, раздавлен темнотой, которая пронзала насквозь, заглушая последние искорки сознания. Я не слышал даже собственного дыхания – как в вакууме, где не распространяется звук.
Пугающая мысль мелькнула передо мной – я вспомнил описания клинической смерти, – и тут же почувствовал нарастающее жжение в груди. Я разинул рот, точно утопающий, чудом вынесенный на поверхность, и попытался набрать воздуха. Прошло несколько секунд, прежде чем легкие расширились, и я услышал свой судорожный надрывный хрип.
От холодного стерильного воздуха кружилась голова.
Я лежал на узкой и жесткой кровати, затянутой плотным полиэтиленом, как противень для трупов в морге. На мне была одежда – тесная, наглухо застегнутая роба, напоминающая наряд для покойников в крематории. Грубая синтетическая ткань впивалась в тело, воротник сдавливал горло.
Я умер? Меня нарядили в уродливую безразмерную одежду для мертвецов и заперли в морозильной камере?
Резкий холод разлился по жилам, подступив к горлу, подобно приступу удушья. Я потянул тугой воротник, удавкой сжимавший горло. Расстегнулась пуговица, и я еще раз вздохнул – медленно и глубоко, наслаждаясь промерзлым воздухом с привкусом хлора.
Нет, я не мертв. На кораблях не бывает моргов. Я думаю, я дышу, и холодный паралич проходит, как при возвращении из комы.
Я заморгал.
Черный мрак вокруг побледнел и немного рассеялся. Я стал различать тусклые неуверенные очертания – стены, линию потолка, угловатый остов кровати, тихо проступающий в темноте. Я поднес руку к лицу и заметил, как мелко трясутся пальцы.
Где я?
Я приподнялся на локтях и осмотрелся.
Я находился в комнате с упакованной в пленку кроватью. Но я не мог определить размеры этой промозглой камеры. На мгновение мне показалось, что стены выкрашены белой краской.
Больница?
Руки задрожали от натуги, и я опустился на кровать.
И тут я понял – в кармане брюк что-то лежит. Странный предмет с острыми краями, который растянутая синтетическая ткань плотно прижимает к бедру. Я запустил руку в карман (ломкая ткань робы неприятно потрескивала) и вытащил пластиковый куб – большой, с резкими заостренными гранями и почти невесомый.
Пару минут я осматривал куб, вертел в руках, но так ничего и не нашел. Не было ни отверстий, ни кнопок, ни индикаторов. Просто игрушка желтого или оранжевого цвета. Хотя даже в этом я не был уверен.
Глаза разболелись, я убрал куб обратно и попытался расслабиться.
Игрушка ничем не может помочь. Я займусь ею потом, позже.
Меня волновало другое.
Где я? Как я оказался здесь?
Я помнил себя на «Ахилле».
Чья-то ошибка, сбой оборудования, или то невероятное совпадение случайностей, которое когда-то называли судьбой.
Я впервые видел, как активируется на корабле аварийный режим.
Из стен выстрелили люминофоры, длинные красные нити, которые могли гореть, даже если полностью отрубалось электричество, мониторы на стенах сначала залила ровная невозмутимая темнота, а потом вспыхнули огромные кричащие буквы и цифры – код аварийного протокола, «внимание», «тревога», «режим».
И ни единого звука – полная тишина.
Я был оглушен, контужен и потратил долгие секунды на то, чтобы прийти в себя, слепо барахтаясь в предательской невесомости посреди залитого аварийными огнями коридора. Я потерял способность управлять собственным телом – дернулся, отлетел к стене, и здоровая металлическая скоба врезалась мне в правое плечо.
Я вздохнул. Стараясь не делать лишних движений, потянулся к приоткрытому люку.
Меня била дрожь.
Оставалось несколько секунд. Нет, и этого времени уже не было. Сенсоры «Ахилла» засекли корабль с чужим опознавательным кодом, а спустя мгновение зарегистрировали рост радиации вокруг его корпуса. Активировался аварийный протокол.
Я залез в рубку, хватаясь за настенные поручни.
От затопившего отсек красного марева раскалывалась голова. Первый пилот сидел в кресле, рот его был слегка приоткрыт, а остекленевшие глаза уставились в потолок. Я оттолкнулся от стены и нырнул к терминалу нейроинтерфейса. Каждое движение занимало чудовищно долгие секунды, тогда как операторы чужака давно подключились к нейроинтерфейсу и находились в течении другого, медленного времени, где можно принимать сложнейшие решения за мгновения.
Я упал в кресло, врубил терминал и – меня захлестнула темнота.
Что произошло потом? Мы проиграли? Но тогда бы нас распылило на атомы, я не лежал бы здесь, на узкой больничной койке, разодетый, как покойник.
Я в медицинском отсеке? Но это точно не «Ахилл».
Нас захватили? Но где я тогда?
Я приподнялся, вглядываясь в темноту. Но теперь я не видел даже очертания стен – глаза подводили меня вместо того, чтобы привыкнуть к отсутствию света.
Воздух, холодный и едкий на вкус, был похож на искусственный, как на кораблях дальнего следования. Я чувствовал механический ветер, который разгоняли маховики огромной машины, генерирующей пригодную для дыхания смесь.
Где-то наверху зияли черные щели решетки вентиляции. Нужно было вставать.
Я с трудом сел на кровати, поддерживая себя одной рукой.
Голова закружилась, а странная боль сжала грудную клетку, не давая вздохнуть. Можно было подумать, что гравитация в камере в десятки раз превышает земную, и эта невыносимая сила тяжести хочет раздавить меня, переломать все кости.
Я не понимал, где нахожусь. Ни на одном известном мне корабле нет искусственной гравитации. Я на орбитальной станции? Я на Венере?
Ослабленное тело почти не слушалось меня, но я не собирался сдаваться. Я грубо столкнул с кровати ноги, и тут же чуть не упал сам, успев в последнюю секунду восстановить равновесие – тугое сопротивление искусственного воздуха удержало меня от падения. В тот самый миг я не сомневался, что, если бы сорвался, то провалился бы в бесконечную черную пропасть, которая разверзлась под кроватью.
Больше минуты я сидел, сгорбившись и глубоко вздыхая. На мне не было обуви, и холодный пол обжигал босые ноги. Одна ступня заломилась, как у тряпичной куклы. Головокружение сменила пульсирующая головная боль.
Я попытался сосредоточиться на ногах – сдвинуть ступню, пошевелить пальцами.
Поначалу я не ощущал ничего, кроме болезненного холода, терзавшего отнявшиеся ноги. Но потом правая нога ожила. Я смог согнуть ее в колене, приподнять над полом и – тут же застонал от боли. Ногу свело судорогой. Я согнулся и обхватил голень руками.
Когда боль отпустила, я начал снова.
Я поднял ногу над полом, но она ослабленно опустилась, не выдержав собственного веса. Тогда я попробовал пошевелить пальцами другой ноги. Силы понемногу возвращались ко мне, тяжесть в грудной клетке отпускала.
Я оттолкнулся от кровати и – поднялся в темноту.
Целую секунду я стоял, выпрямившись во весь рост, но потом ноги подкосились, и я упал на металлический пол. Я не успел выставить вперед руки и разбил колени. Но это меня не волновало.
Бездна не разверзлась.
Я лежал на стылом полу. Неестественный холод ломил кости через одежду. Дыхание сбилось, и я беспомощно глотал воздух ртом. Разбитые колени болели. На мгновение я решил, что ноги опять отнялись, и я никогда не смогу подняться. Страшная бесформенная темнота нависала надо мной.
Я уперся в пол трясущимися руками. Сел на колени. С силой зажмурил глаза и открыл их вновь, надеясь увидеть хоть что-нибудь, кроме отсутствия света – бледные очертания стен, потолок, может, даже дверь, выход из этого мертвого места.
Но ничего не было.
Я еще раз вздохнул и попытался встать. Взмахнул рукой, чтобы найти хоть какую-нибудь опору, но кровать куда-то исчезла.
Темнота с каждой секундой становилась все гуще.
Нельзя было медлить.
Я дернулся, поднялся рывком, но ногу свело судорогой, и я повалился на пол.
98
Я пришел в себя на жесткой неудобной кровати, затянутой пленкой. На мне была все та же одежда из грубого синтетического материала, а тугой воротник оказался застегнут и сдавливал горло. И меня по-прежнему окружала темнота.
Однако что-то изменилось.
Кожа на правом плече воспалилась, как после ожога. Я расстегнул куртку и осторожно коснулся непонятной припухлости на руке, напоминающей след от неудачной подкожной инъекции.
Что же такое мне вкололи, пока я был без сознания?
Рассмотреть укол в темноте никак не получалось.
В камере не стало светлее. Однако дышалось легко, и болезненная слабость не сковывала движения. Я вздохнул, сел на кровати и поднялся на ноги.
Меня покачивало, я боялся, что мышцы опять сведет судорогой, однако продолжал стоять. Глаза так и не привыкли к темноте, или же в камере действительно становилось темнее с каждой секундой. Я ничего не мог разглядеть. Комната, в которой я находился, могла быть огромным залом, как накопитель на аэровокзале, или же тесным блоком в пару метров длиной.
Я набрал полную грудь воздуха и выкрикнул – вернее, попробовал закричать:
– Кто здесь? Ответьте! Где я нахожусь?
Но я не кричал, я хрипел. Меня тут же разбил кашель, и я чуть не повалился на пол, потеряв вместе с голосом равновесие.
Эха я не услышал. Я не в огромном зале. Меня заперли в маленькой, пустой и бессветной камере, залитой разъедающим легкие холодом.
Я кашлял, прикрывая ладонью рот, когда невдалеке мигнул красный огонек – как стремительная искорка, мгновенно погасшая в темноте. Я был почти уверен, что из-за постоянного отсутствия света у меня начинаются галлюцинации, но все же хрипло крикнул во тьму:
– Кто здесь?
Вместо ответа послышался гул от сервоприводов невидимого механизма.
– Кто здесь? – спросил я вконец ослабшим голосом. – Ответьте!
– О есь… – повторило за мной рваным фальцетом эхо. – О етьте.
– Что здесь происходит? Где я нахожусь?
– О есь исходит, – ответило эхо. – Е я ожусь.
Я колебался. Каждый удар сердца отдавался в висках. Собравшись с силами, я шагнул вперед – туда, где несколько секунд назад вспыхнул красный электрический глаз.
– Я требую… – начал я и закашлялся. – Да кто вы такие? Почему я здесь нахожусь?
– О бую, – передразнил меня механический голос. – О ы акие, о есь ожусь.
Я сделал еще один шаг и остановился. Вокруг была темнота.
– Прекратите! – заорал я.
Механический голос молчал. Я даже решил, что это издевательское эхо мне только почудилось, но где-то высоко над головой, у невидимых черных сводов, заклацал заедающий переключатель, и в то же мгновение в комнате зажегся белый прожекторный свет.
От неожиданности я вскрикнул и повалился на колени.
Я был уверен, что ослеп, что эта чудовищная вспышка выжгла мне глаза. Я закрывал лицо, сжавшись от страха на холодном полу, но передо мной все равно стояла оглушительная белизна.
– Поднимитесь! – прозвучал неестественный голос. – Поднимитесь на ноги!
Я корчился на полу.
– Поднимитесь!
Я убрал руки от лица, но так и не решался открыть глаза. Я и сам не был уверен, чего боюсь больше – потерять зрение или же увидеть, где нахожусь.
– Поднимитесь! Поднимитесь! – Громкоговоритель заклинило. – Поднимитесь на ноги! Поднимитесь!
Я разомкнул веки.
Я не ослеп.
Глаза слезились, передо мной плыли яркие цветные пятна, однако я – видел. Я стоял на коленях посреди пустой комнаты со светящимися белыми стенами, где не было ничего, кроме узкой кровати и унитаза в углу.
Хотя нет. Было что-то еще.
Зрение не успело полностью восстановиться, и какой-то пугающий объект прятался от меня в слепом пятне – я не видел, но чувствовал, что он есть.
– Поднимитесь! – напомнил мне голос.
Я встал на ноги. Меня трясло – от слабости или от страха. Какое-то время я стоял, не решаясь посмотреть перед собой, пока наконец не поднял голову.
И тут же застыл от ужаса.
Передо мной возникла массивная противоударная дверь с грубыми следами сварки, как в бункерах или на военных кораблях, а над ней, на длинном суставчатом кронштейне, который сгибался и распрямлялся с хищным шипением, точно чья-то уродливая конечность, висела страшная металлическая голова, похожая на череп лошади с единственным горящим глазом.
– Что, – выдавил я из себя, – что это…
Голова нетерпеливо покачивалась, просверливая меня ярким электрическим взглядом.
– Спа-а-асибо за со-о-отрудничество! – проскрежетала она, неестественно растягивая слова. – А те-е-еперь…
Послышался истеричный высокочастотный звон – так, что я невольно зажал уши руками, – но в следующее мгновение голос зазвучал спокойно и ровно, как бездыханная речь методичной машины, воспроизводящей чужие слова:
– А теперь назовите свое имя.
– Имя? – Я попятился к кровати. – Но кто вы? Где я нахожусь?
– Назовите свое имя! – повторила уродливая башка.
Мне потребовалось время, чтобы унять паническую дрожь во всем теле.
– Меня зовут… Мое имя…
Мысли путались, говорить было тяжело.
– Достаточно! – рявкнул череп и пугающе вытянулся на кронштейне. – Назовите свою должность!
– Техник-навигатор третьего разряда… Я с корабля Земли «Ахилл». Опознавательный код…
– Назовите свой возраст, – перебила меня голова.
– Двадцать шесть лет.
– Место учебы.
– Московский технологический, отделение авиакосмических…
– Девичья фамилия матери.
– Что? – удивился я. – Но моя мать… У меня фамилия матери, а не отца.
Электрический глаз на голове необъяснимо моргнул.
– Что здесь происходит? – спросил я дрожащим голосом. – Что это за устройство? Где я нахожусь? Где Лида?
– Достаточно! – резко сказала голова.
Кронштейн уродливо согнулся, и лошадиный череп высокомерно взлетел к потолку. Страх, оглушивший поначалу, отступил и вдруг сменился гневом.
– Что значит достаточно?! – прокричал я, едва справившись с новым приступом кашля; ноги подгибались, мне хотелось сесть на кровать, но я упорно стоял посреди комнаты. – Вы не имеете права! Я требую, чтобы вы мне все объяснили! Где я? Кто еще…
– Сядьте на кровать, – сказала, раздраженно кивнув, голова.
– Что? – Я хотел закричать, но силы уже иссякли. – Да что вы…
– С-с-с-ся-ся-сядь… – Лошадиный череп затрясся на кронштейне в приступе механической эпилепсии, силясь выдавить из себя единственное слово. – Ся-ся-сядь… сядь-сядь-сядь-ся…
Сбивчивое бормотание робота сорвалось на жестяной скрежет – как будто кто-то скоблил когтями по листу металла. Под потолком раздался резонирующий звон, и я зажал уши руками.
– Хватит! – взмолился я. – Не надо!
– Пожалуйста, – произнесла металлическая голова.
Я посмотрел в ее электрический глаз.
– Сядьте на кровать. Пожалуйста. Сядьте на кровать.
Я так ослаб, что перестал сопротивляться. Я сел и удовлетворенно вытянул уставшие ноги.
– Спасибо! – гаркнула голова. – Встаньте!
– Что? Зачем? Что вам нужно от меня?
– Пожалуйста! – заскрипел голос, вновь сбиваясь с ровного ритма. – Выполняйте распоряжения, встаньте с кровати.
– Я не сдвинусь с места, – сказал я и тут же сам поразился, с какой твердостью это прозвучало, – я не сдвинусь с места, пока вы мне все не объясните! Где Лида? Мы военнопленные?
– Мы… и-и-и… Ли-ида!..
Голос заскрежетал и утонул в вопле помех. Звук доносился со всех сторон. У меня зарябило в глазах. Я невольно вскочил с кровати. В ту же секунду треск прекратился.
Свет в комнате стал еще ярче.
– Спасибо за сотрудничество, – спокойно произнесла голова и оцепенела.
– Это все? – спросил я. – Вы мне хоть что-нибудь объясните? Почему я здесь?
Робот неподвижно висел на кронштейне, его единственный глаз погас, и теперь он еще больше напоминал уродливый лошадиный череп, обшитый металлическими пластинами.
– Эй! – крикнул я. – Здесь кто-то есть?
Свет мог погаснуть в любую секунду, швырнув меня в бездонную темноту.
Я осторожно приблизился к висящему над дверью лошадиному черепу, не подававшему признаков жизни. Кронштейн застыл в неестественной позе, как вывихнутое плечо, и вся эта конструкция выглядела мертвой, окоченевшей – невозможно было поверить, что совсем недавно голова раскачивалась над комнатой, хищно сверкая красным глазом.
Я подошел к двери и уперся в нее ладонями, не слишком понимая, чего хочу добиться. На двери не было ни кнопок, ни панели для магнитного ключа.
– Я в тюрьме? – крикнул я в потолок, но мне никто не ответил. – Я могу узнать, в чем меня обвиняют? Лида тоже здесь?
Череп на кронштейне не двигался. Свет, яркий, не имеющий источника, резал глаза.
Мне захотелось сорвать с кронштейна уродливую башку, разбить ее об пол, выломать потухший электрический глаз, но кронштейн был слишком высоко, и я никак не мог до него дотянуться. Меня затрясло – то ли от холода, который передавался всему телу через босые ноги, то ли от беспомощной ярости на тюремщиков, наблюдавших за мной, как за подопытным муравьем.
Я обхватил себя руками и вернулся на кровать.
И тут я вспомнил.
Что-то плотно оттягивало правый карман брюк. Угловатый предмет. Пластиковый куб, непонятная игрушка.
Я засунул руку в карман, и ослепший череп, не совладав с приступом электронного любопытства, выдвинулся вперед, а его единственный глаз зажегся, просыпаясь ото сна.
– Что? – спросил я. – Вы все еще здесь? Может, ответите и на мои вопросы?
Череп кивнул, как бы соглашаясь, и произнес надрывным голосом:
– Поднимитесь! Поднимитесь на ноги!
– Опять? – не понял я.
– Поднимитесь! Поднимитесь! – затараторил лошадиный череп, угрожающе раскачиваясь над комнатой.
Я встал.
– И что теперь? Сесть?
– Спасибо, – ответил лошадиный череп. – Назовите свое имя.
– Да что вам нужно! – закричал я, с ненавистью уставившись в бесстрастный электрический глаз.
– Назовите свое имя, – спокойно повторил череп. – Пожалуйста.
Я поднял голову.
– Хватит этих допросов! Объясните мне хоть что-нибудь!
Череп затрясся:
– Назовите свое имя! Сядьте на кровать!
Но я стоял, сжимая в кармане куб, – как тайное оружие, которое готовился пустить в ход.
– Сядьте на кровать, – повторил череп. – Пожалуйста.
– А если не сяду? – завелся я. – Что вы сделаете? Выключите свет? Оглушите меня треском? Мне все равно! Я не буду ничего делать, пока…
– Призываем вас к сотрудничеству, – холодно перебил меня череп. – Это в ваших же интересах. Если вы не будете сотрудничать, вам откажут в приеме пищи.
– Мне все равно! – выкрикнул я, но стоять на ледяном полу под пронизывающим электрическим взглядом было невыносимо.
Я обернулся, как бы проверяя, что в комнате ничего не изменилось, залез с ногами на кровать и уселся, прислонившись спиной к стене.
– Спасибо, – проскрежетала голова. – Встаньте с кровати.
Было похоже на то, что я оказался внутри огромного неисправного механизма, повторяющего одно и то же действие до тех пор, пока не закончится ток – или не умрет единственная подопытная свинка.
Я подчинился.
– Хорошо. Я стою. Что дальше?
Череп застыл на секунду, изучая меня немигающим взглядом, а затем отодвинулся обратно к двери.
– Сядьте на кровать.
– Нет!
– Сядьте на кровать! – взвизгнул череп.
Я вытащил из кармана пластиковый куб.
– Не дождетесь!
Куб был оранжевого цвета.
– Сядьте на кровать! – завопил срывающимся на звон голосом череп.
– Если я взят в плен, то я… – Я закашлялся от волнения. – Я техник-навигатор на корабле Земли «Ахилл»! Я техник-навигатор на корабле Земли «Ахилл»!
Я подкинул куб в руке – пластиковая игрушка была совсем легкой и не представляла собой угрозу для парящего над комнатой черепа. Однако я уже не мог безропотно подчиняться бессмысленным приказам, надеясь, что у этого чудовища замкнет когда-нибудь электрическую цепь.
Я размахнулся и изо всех сил метнул куб в робота на кронштейне. Куб угодил в горящий красный глаз и, не причинив видимого вреда, отскочил на пол.
Однако лошадиный череп обезумел.
Он вздрогнул и, издав пронзительный свист, стал раскачиваться из стороны в сторону. Кронштейн поскрипывал и гудел, прогибаясь от натуги – казалось, он в любую секунду может сорваться со стены.
– Агре-е-е-ессия! Прес-с-с-с-секаться! – завизжал череп.
Я испуганно попятился и уперся ногами в кровать. Свет стал таким ярким, что я не различал ни потолка, ни стен – только оглушительное белое сияние и свихнувшегося робота, которой носился над дверью.
– Агре-е-е-ессия! Недопустимо! Бу-у-у-у-удет…
Раздался тяжелый глухой удар – взбесившийся лошадиный череп, описав широкую дугу, с размаху впечатался в светящуюся стену и тут же отлетел назад, как по инерции, и, пронесшись над комнатой, врезался в стену с противоположной стороны.
– Агрессия! Пре…
Голос захлебнулся в треске помех, а электрический глаз на голове часто замигал – видимо, от столкновения со стеной оборвались контакты.
Послышался еще один удар. От робота отлетела мелкая деталь, и я невольно прикрыл лицо. Что-то со скрежетом заскользило по полу. Когда я опустил руки, красный глаз уже не горел, а обезображенный, помятый череп безвольно свисал на прогнувшемся кронштейне.
Голова была мертва.
Но я не испытывал радости от внезапного самоубийства своего мучителя. Я долго стоял у кровати, глядя на сломанный кронштейн, который криво покачивался с натужным скрипом.
Наконец решился и приблизился к двери.
Череп висел совсем низко, и, возможно, подпрыгнув, я смог бы до него дотянуться. Однако вместо этого я остановился посреди комнаты и, вздохнув, оглянулся по сторонам.
Свет резал глаза, потолка было не видно. Меня окружала пронзительная белая пустота.
– Вы здесь?! – крикнул я, запрокинув голову. – Вы наблюдаете?
Мне никто не ответил.
– Что вам от меня нужно? Где я? Где Лида? Почему вы не можете просто…
Под потолком раздалось отрывистое позвякивание, и комната погрузилась в темноту.
