Василий Панфилов
Чужой среди своих
Прикурив, я сделал несколько затяжек, глядя на звёзды, а после, забычковав папиросу, спрятал её назад и вернулся в комнату. Утомлённый сегодняшним днём, я начал уже было засыпать, как заворочались родители. Сперва отец вышел в туалет, а после проснулась мать.
– … в глаза улыбаются, – горячечно шептала она, – а за спиной такое говорят, что иногда хочется за космы схватить и по земле повозить!
– Н-да… – неопределённо отозвался отец, и, по-видимому, поняв, что спать ему в ближайшее время не дадут, закурил.
Я вздыхаю… пытался с ними на эту тему говорить, но от меня просто отмахнулись! А я-то считал их, ну… более адекватными. Но как ни крути, родители у меня – часть этого времени, со всеми, так сказать, особенностями…
– А эта… у-у, сучка! – завелась мама, – Ненавижу! Прокофьевна, карга старая… Ртом своим беззубым шамкает, что дескать, в старое время такой, как наш Мишка, жену бы себе нормальную не нашёл. Такому, сказала, порченую за счастье!
– Что ты хотела от дур малограмотных? – с деланным спокойствием отозвался отец. А я, вздохнув, положил руки за голову и обратился в слух. Спать хочется… но ведь не засну, пока не наговорятся!
Этот шёпот, он же хуже обычного негромкого разговора… Не помню, это только у меня так, или именно что свойства мозга, но разговор я могу пропустить мимо ушей, а к шёпоту прислушиваюсь всегда!
– А Зина ещё говорила потом, что ей Нинка… ну та, которая из бухгалтерии! Да, да… толстая… Так вот, она сказала Зинке, что мы с тобой ещё не слишком старые и могли бы ещё одного ребёночка завести! Нормального! А ещё, что это потому, что мы…
Она зашептала что-то на немецком, а я, как ни вслушивался, не смог ничего понять, хотя знакомые слова несколько раз проскакивали. Впрочем, немецкий я знаю на уровне чуть большем, чем нужно для того, чтобы объясниться в аэропорту или ресторане, а диалектов в Германии чёрт те сколько…
« – Надо будет потом поинтересоваться как бы невзначай, – мысленно отмечаю я, – откуда немецкий? Мы ж Савеловы… или нет?»
– … а Марина, – продолжала мама, – Ну, та… из конторы! На которую ты заглядывался в тот раз!
Она, по-видимому, для выразительности, сказала несколько слов на немецком.
– Скажешь тоже, заглядывался! – возмутился отец, – Она себя так вызывающе вела, что ничего удивительного! Все тогда на неё заглядывались! Песочили потом…
– Да не оправдывайся, – чисто по-женски отмахнулась мама, – и не перебивай! Да… Марина этой суке так и говорит: а давай, говорит, я тебя по голове стукну чем-нибудь, и посмотрим, будешь ли ты потом заговариваться или ещё что!
– Хм, метко, – одобрил отец, – А она?
Выдохнув, я натянул на голову подушку. Интересное кончилось, и началась та, женская часть разговора, когда одно и тоже пережёвывается по двадцать раз, а мужчина обязан вовремя поддакивать, задавать вопросы, охать, ахать и возмущаться. А иначе он – чурбан бесчувственный!
Они всё шептались и шептались, мешая мне спать… Не выдержав, я заворочался громко, и родители наконец-то сбавили громкость, а вскоре и вовсе замолчали.
С утра мама подскочила ни свет, ни заря, бодрая и нервная. Солнце только-только начало появляться на небосклоне, а мама, с кругами под глазами и паникой в глазах, уже везде!
– Миша, ты куда документы положил? – интересуется она, выскакивая во двор в калошах на босу ногу.
– В чемоданчик фанерный, – отвечаю, выплюнув изо рта щётку, – а что?
– А… нет, ничего… – и что это было?
… но оказалось, это было только начало! К пяти утра она перетряхнула все чемоданы, баулы и узлы, по-своему переложив часть вещей. Не то чтобы что-то сильно изменилось…
– Ты кушай, кушай… – погладив меня по голове, она наливает чай, ставит на стол разогретые пироги и пирожки, холодные котлеты, сало и сковородку с картошкой, – Кто знает, когда нам в следующий раз поесть удастся!
С некоторой паникой гляжу на это изобилие и перевожу взгляд на отца. Тот хмыкнул и вызвал огонь на себя.
– Люд! А ты не помнишь, куда ты Мишкины документы положила?
– Да как же не помню! – всплеснула та руками, – В шкатулку!
– А шкатулку? – уточнил отец.
– В жёлтый чемодан, – отозвалась она, не прекращая хлопотать на кухне, где пока только мы трое.
– Точно? – коварно поинтересовался отец.
– Да точно, точно… или нет? – вытерев руки полотенцем, мама спешно умчалась в комнату – проверять!
К шести утра мы успели дважды поесть, заново переложить все чемоданы, обмотать банки с заготовками дополнительными слоями бумаги и совершенно измучаться.
Барак к этому времени уже начал просыпаться, и тётя Зина, выйдя во двор, о чём-то шепчется с матерью, и глаза у обеих – мокрые! Вот тоже… персонаж!
С одной стороны – как вспомню её жадное любопытство и «Обсикался»… А с другой – ведь бежала же она тогда, с медведем… с корягой! Пусть даже мишка тот был неопасный, ягодный, сытый…
… но всё ж таки, мать его, хищник!
Дядя Витя, хмыкает постоянно, беспрестанно курит и непроизвольно поджимает губы. Видно, что он расстроен…
В полседьмого утра за нами приехала «Буханка», и шофёр, сонный и похмельный, вылез и поздоровался со всеми, зевая во всю нечищеную пасть и показывая золотые коронки. Он попытался было помочь с погрузкой, но мать шуганула его, и мужик, философски пожав плечами, забрался в кабину, перекурил и задремал, заметно похрапывая.
Провожать нас вышел весь барак, включая противную Светкину бабку… хотя мы, пожалуй, легко обошлись бы без неё!
– Ну… всё, Зиночка… всё… – мать откровенно хлюпает носом, – всё, что осталось – тебе… Ну да я уже говорила!
Наконец, мы забрались в «Буханку», почти тут же с нами влезли тётя Зина и дядя Витя, и машина медленно поползла к порту.
– Сам понимаешь, Аркадьич… план! – не вполне понятно сказал на прощание золотозубый водитель.
Мы остались на пристани с кучей всяческого барахла. В новую жизнь мы увозим старые, истоптанные сапоги, калоши с засунутыми туда засолками, пальто с надкусанным молью каракулевым воротником, банки с вареньем и прошлогодней икрой, отцову телогрейку с подпалинами от папирос… Вся наша жизнь поместилась в нескольких чемоданах, баулах и узлах.
Дядя Витя и отец курят, вздумав напоследок зачем-то обсуждать работу. Мать с подругой, постоянно промокают глаза, говорят что-то бессвязное и жалко улыбаются. А я…
… а ко мне пришли друзья и приятели. Вот казалось бы…
… я нисколько не жалею, покидая посёлок. Мне здесь тошно, душно…
Но я бы взял с собой Ваньку и Лёху, дядю Витю и может быть даже тётю Зою! Хотя казалось бы…
Ближе к восьми утра пришла баржа, мягко встав к причалу бортом, и недовольные матросы помогли нам с багажом, затащив его в крохотную каютку с двухъярусными койками и единственным окошком.
– Долго ещё? – поинтересовался отец, угощая матроса папиросой.
– А вот сейчас и пойдём, – равнодушно ответил тот, пряча папиросу за ухо.
– Ага… – озадачился отец.
– Да корреспонденцию только передать, и вас забрать, – снизошёл водоплавающий.
Почти тут же капитан или штурман заорал что-то не вполне членораздельное, где я понял только мат, и матросы начали суетиться. Гудок…
… и я, стоя у борта, провожаю взглядом северный посёлок, который становится всё меньше и меньше, пока окончательно не скрывается за поворотом.
Глава 13. Сионист
Приглушив двигатели, баржа медленно дрейфует по течению, не подходя к пристани. Я, мучимый вполне понятным любопытством, задаю десятки вопросов, но речники, занятые делом, либо отмахиваются от меня, и не всегда цензурно, либо говорят что-то односложное и ни черта непонятное. Все орут, перекрикивая шум, скрежещет и гремит железо, царит деловитая суета.
Выдохнув раздражённо, я подошёл к борту и сплюнул, перевесившись через борт.
– Отойди на… малой! – заорал небритый тип в фуфайке на босу грудь и мятой фуражке, блином сидящей на нечёсаной голове, – Не мешай людя́м!
Недобро покосившись на него и уже прикидывая, как бы я его гасил в случае развития конфликта, развивать ситуацию всё ж таки не стал и отошёл к родителям.
« – Нда… – прижавшись боком к маме, опомнился я, – вот это меня штырит! Уровень агрессии на ровном, в общем-то, месте, взлетел так, что я, действительно, был готов драться с этим… Эзопом! Тяжеленько мне придётся…»
Речники тем, тем временем, с помощью таля спустили шлюпку, а затем, быстро и откровенно небрежно, выгрузили наши пожитки.
– Банки… – слабо простонала мама, кусая губу и набухая слезами. Отец, скрежетнув зубами, смолчал, медленно прикрыв глаза. Он, как я понимаю, переживает не из-за банок, а из-за реакции супруги.
– Прошу панове на выход! – изгибаясь в шутовском поклоне, сказал подскочивший матрос под гогот остальных речников. Мать, зло усмехнувшись и будто вспомнив что-то, очень ловко подвязала концы длинной юбки между ног, превратив её в подобие шаровар, и едва ли не ссыпалась по штормтрапу.
« – Однако… – мысленно восхитился я, примеряя ситуацию на себя, и понимая, что чёрта с два… – как много я не знаю о родителях!»
Отец спустился ничуть не менее уверенно, а я, не имея ни опыта в таких вещах, ни нормальной физической формы, спускался, сам себе напоминая ленивца.
– Не трусь, малой! – подначил меня из шлюпки немолодой матрос с той хитроватой физиономией, какая бывает у деревенских мужичков, мнящих себя большими дипломатами и стратегами, – Мимо воды не промахнёшься!
На подначку я не повёлся, и, ступив на дно шлюпки, постарался взглядом пожелать ему всего хорошего, и особенно – настроения.
– Кхм… – озадаченно сказал речник, виляя взглядом и затыкаясь.
– Я тово… – не сразу сказал он, нервно дёргая неряшливый длинный ус, – руку потянул! Так что, тово… на руль сяду, а вы – тово… на вёсла.
Отец крутанул шеей, но смолчал, кривовато усмехнувшись – по-видимому, у них были какие-то договорённости, и капитан баржи сейчас нарушил их. Я мысленно поставил ему «плюсик» за умение держать себя. Скандалить, да и просто бубнить себе под нос что-то нелицеприятное, в такой ситуации было бы жалко и смешно, но сказать по чести, мало кто удержался бы!
– Может, я на вёсла сяду? – неуверенно предложила мама, глядя на меня извиняющимся взглядом. Я дёрнул плечом и сел скамью… или как она там правильно называется у водоплавающих?
« – Мужское и женское, – философски размышлял я, всем худосочным телом наваливаясь на весло и бездумно поглядывая вокруг, – кухня и прочее – женский мир, а ремонт или вот гребля – мужской. Хм… странное разделение, как по мне, ну да ладно. Надо такие вещи просто запомнить и принимать, как есть, чтобы не попасть в неудобную ситуацию!»
Стали понятней рассказы о том, как мужик, придя с работы голодным, при полном холодильнике ждёт задерживающуюся супругу, не в силах подогреть себе миску борща. Если он воспитан в такой патриархальной парадигме, то может даже не понимать, что в его поведении, в его модели семейного очага, что-то не так!
« – А вода, к слову, грязненькая!» – отмечаю машинально, провожая взглядом плывущее по реке мазутное пятно, причудливо играющее под лучами солнца. Эра пластиковых пакетов ещё не пришла, но дизельное топливо в реку сливают, не задумываясь, чему я не раз становился свидетелем за время нашего короткого путешествия.
Я быстро устал, двигая веслом тяжёлую шлюпку, и мысли остались обрывистые, да и те – матерные… Через несколько томительно долгих минут мы пристали среди бочек, штабелей брёвен и металла, пахнущего окалиной, выгрузив вещи в маленьком, пропахшем мазутом тупичке возле самой воды.
– Ну так вот… – косноязычно сказал речник, широким жестом поведя рукой, – а то сам понимать должо́н, Иван Аркадьич!
Отец смерил его тяжёлым взглядом, и матрос, откровенно ослабнув коленями, заюлил.
– Не, ну а я что… Сам понимать должо́н. Здесь вам не тут, а ого! Пригляд! Государево око, оно тово…
Он так откровенно юродствовал, что отец, ещё раз смерив его взглядом, смолчал, не став связываться с человеком, который, в общем-то, и не виноват в создавшейся ситуации. Винтик!
– Да ты не боись! – крикнул напоследок речник, выгребая от пристани, – Любому рупь дашь, и он тебя куда хошь довезёт!
– Ладно… – тяжело сказал отец после недолгого молчания, окидывая взглядом окружающие нас портовые пейзажи, полные звуков, запахов и своеобразной индустриальной жизни, – здесь постойте, а я, действительно, попробую попутный транспорт найти.
Я угукнул, и, оставшись на ногах, принялся рассматривать окружающую меня действительность, не отходя от сидящей на вещах мамы. Не являюсь любителем социалистического реализма и заводских пейзажей, но право слово, есть в этом что-то завораживающее.
Все эти гудки, скрежет металла, работающие портовые краны, то и дело проезжающие грузовики и трактора с прицепами и без, не вполне членораздельное рявканье начальников и диспетчеров из развешенных повсюду громкоговорителей не то чтобы сильно впечатляет, но какие-то струнки моей души несомненно затрагивает. Всего лишь небольшой речной порт в захудалом райцентре, а поди ж ты!
« – Кстати, почему такие странности с перевозкой?» – в который уже раз озадачился я вопросом. Родители, увы, отмахиваются…
Судя по всему, прежний-я не успел поставить себя достаточно серьёзно, а родители у меня хотя и любящие, понимающие и принимающие во внимание мои нужды и чаяния, в целом достаточно авторитарны. Хотя… с чем сравнивать! На местном фоне они, пожалуй, вполне либеральны…
Не думаю, что подвоз попутных пассажиров на барже является чем-то вовсе уж уголовным. Здесь, в этом времени, с такими вещами намного проще. Какие-то попутные шабашки и неофициальные договорённости пронизывают общество сверху донизу, что с одной стороны временами упрощает жизнь, а с другой…
Вот не верю я, что власти махнули рукой! Сексоты здесь везде, и, не утруждая себя большим документооборотом, можно быть в курсе всех мало-мальски важных вещей, не оставляя при этом подписей на документах, могущих оказаться компрометирующими.
Ну и полагаю, при существующем порядке вещей едва ли не любого можно брать за жопу и инкриминировать как минимум преступную халатность, сообщничество, предварительный сговор и прочие охранительские вкусняшки. Сама система заточена под регулирование в ручном режиме и телефонное право, и думаю, не случайно!
Сбивая с мыслей, подъехал отчаянно чадящий и тарахтящий старый грузовик, чуть ли не ленд-лизовских времён. А вернее всего и не «чуть» – здесь, в нашей глуши, можно встретить ископаемые механизмы и более давних, едва ли не легендарных времён.
Высунувшийся из двери водитель, коротко стриженый немолодой мужик с обветренным лицом, левую часть которого пятнает след давнего ожога, ловко развернулся и подал назад, остановившись в метре от нас. Заглушать грузовик он не стал, и, соскочив, похромал к вещам.
Откинув один из бортов, с кузова соскочил улыбающийся отец, и мы вчетвером, подсадив маму наверх, очень быстро и аккуратно загрузили вещи.
– Вы там не высовывайтесь, – велел мужик, закидывая в рот папиросу, – от греха. Оно конечно, сверху видно всё, но и дразнить начальство не стоит.
– Ага… – чуточку озадаченно кивнул я, усаживаясь на дно кузова, на почти чистую деревяшку. Очередные правила игры в этом времени, понимать которые я начну не скоро…
Отец уселся в кабину вместе с водителем, машина дёрнулась и мы поползли по территории порта на скорости едва ли в десять километров в час. Впрочем, я не жалуюсь… это много лучше, чем тащить все наши чемоданы, баулы и узлы самостоятельно!
Ехали сложными кривоколенными путями, и я, хотя и не высовывался за высокий борт, успел увидеть достаточно многое.
«Интересно», – невольно констатирую я, жалея, что там, в моём времени, никогда не бывал в порту, если не считать за таковые причалы с морскими трамвайчиками и катерами для аренды. А оказывается, чёрт возьми, это очень интересно… или это во мне подростковое любопытство говорит, помноженное на острую нехватку информации?
Мне попросту скучно… Я привык к огромному потоку информации, к её доступности и возможности выбора. Одна только платформа ЮТуба чего стоит, а ведь и помимо него есть масса интересного!
А здесь, в этом времени – скудные новинки Советского кинематографа, футбол-хоккей, да пожалуй, рыбалка, вот и все развлечения среднего обывателя, не считая «Беленькой». Ну а для эстестствующих интеллектуалов имеются театральные постановки и книги, хоть сколько-нибудь отличающиеся в лучшую сторону от кондовой советской литературы.
Ещё власть пытается впихнуть обществу некий культурно-пропагандистский эрзац с газетными передовицами, тонно-кубометрами и дружественными африканскими странами, ступившими на Путь Социалистического Развития, но силос этот откровенно не жующийся.
« – Я так скоро и в Мавзолей пойду, на мумию Вождя смотреть, – мелькает в голове странное, – От скуки! Какое ни есть, а впечатление!»
Через несколько минут территория порта кончилась, грузовик остановился перед символической границей, и какой-то мужик в фуражке, встав на подножку, пристально оглядел нас.
– Сидите пока! – приказал невидимый отец, о чём-то разговаривая с охранником. Минута… грузовик снова дёрнулся, и мы выехали в город.
– Всё! – заорал довольный отец, высунувшись из двери и перегнувшись к нам, – Можете нормально сесть! Только держитесь крепко!
Я воспользовался этим разрешением, и, встав, вцепился в кабину, воображая себя на римской колеснице. Воображалось хорошо…
Асфальтированная, но изрядно разбитая дорога (где ты, знаменитое советское качество?!) ведёт мимо промзоны и пустырей, между которыми тулятся дома и домишки частного сектора, и надо сказать, что они меня ни разу не впечатлили.
« – Какие-то они маленькие…» – озадаченно думал я, вглядываясь в неказистые строения, сделанные, судя по всему, из того, что под руку подвернулось. Во всяком случае, ни красного кирпича, ни чего-то подобного, видно не было.
Даже не брёвна, хотя казалось бы! Некоторые из них в процессе постройки, и строят, если верить тому, что я вижу, всё больше из самодельных шлакоблоков, шпал30 и битого, невесть откуда притащенного, вторичного кирпича. Крыши покрыты всем подряд, от шифера и крашеных листов жести, до чего-то рубероидного, и порой всё это, в разных сочетаниях, я вижу на одном доме.
Народу на улицах немного, преимущественно белоголовые детишки сопливого возраста, вперемешку с козами и собаками, шатающиеся без всякого присмотра. В основном босиком, замурзанные… но вполне, кажется, счастливые.
Изредка попадаются возящиеся по хозяйству или бредущие по обочине немолодые женщины в платках, долгополых юбках и платьях таких фасонов, какие, наверное, они носили во времена своей давно ушедшей молодости, и не удивлюсь, если это было до Революции! Старики попадаются много реже, и они, как правило, одеты более современно, хотя встречаются вовсе уж архаичные типы.
Все взрослые, попавшиеся мне на глаза, за исключением парочки вовсе уж ветхих старух, дремлющих на лавочках и выглядящих так, будто готовы вот-вот отойти в лучший для них мир, заняты делом. Выливают на обочину помои, развешивают бельё, передвигаются, подняв к небу задницы, на огороде или в палисаднике, что-то чинят, пилят или колют дрова…
Общественный транспорт, судя по всему, представлен слабо. В последнем не уверен, но очень уж много идёт по обочинам стариков и старух, нагруженных связанными вместе узлами, перекинутыми через плечо, так, что куда там ослику!
А это значит, что-либо с автобусами серьёзные проблемы, по крайней мере здесь, в предместье…
… либо всё проще. С рублёвыми колхозными пенсиями особо не раскатаешься, а старики, как я уже заметил в посёлке, не ценят своё время и трудозатраты.
В который раз уже отмечаю, что старшее поколении в принципе не умеет отдыхать, и, кажется, не очень понимает, что это вообще такое…
Потянулись дома на несколько семей и бараки, несущие на себе отпечаток времени и некоторую благоустроенность. Снова промзона вперемешку с пустырями и домами, и наконец, миновав предместья, мы оказались на окраине города.
Потянулись двух и трёхэтажные дома, вывески магазинов, аптеки, здание школы, небольшой рынок с деревянными прилавками и таким же навесом. Несколько достраивающихся хрущёвок в окружении груды строительного мусора и отвалов, с отвычки кажутся едва ли не небоскрёбами.
Я прищурился, желая разглядеть приближающийся центр…
… а потом мелькнула вывеска «Районный комитет КПСС» и стало понятно, что вот это и есть центр!
Еще несколько минут езды, и мы оказались посреди квартала двухэтажных домов, обшитых серым, выветрившимся от времени и дождей тёсом. В глубине, во дворах, виднеются до боли знакомые туалеты, прячущиеся среди сараев и кустов, да время от времени показываются на глаза колонки с водой, окрашенные в синие цвета разной степени яркости и облезлости.
В один из таких дворов мы и въехали, спугнув зашедшуюся яростным лаем мелкую рыжеватую собачонку. Подъехав к деревянным столбам, меж которых, повиснув на натянутых верёвках, сушится чьё-то ветхое постельное бельё вперемешку со штопаными носками, сарафаном и лифчиками, мы остановились. Водитель, не заглушая мотора, помог выгрузиться, и, обнявшись на прощание с отцом, уехал.
– В одной дивизии служили, – мельком пояснил отец, заметив мой интерес.
« – Однако…» – озадачился, пытаясь вспомнить, упоминал ли отец хоть раз, что воевал? Впрочем, он и о том, что сидел, тоже не говорил…
Грузовик уехал, а мы остались посреди двора, на радость парочке стариков и ребятне, начавшей брать нас в полукольцо.
– Люда? – из окна второго этажа почти по пояс высунулась женщина, близоруко щурясь на нас и вытирая руки о клетчатое полотенце, – Приехала-таки со своими?
– Я, Фая, я! – задрав голову, радостно отозвалась мама, необыкновенно помолодевшая и воодушевившаяся.
– Сейчас! – тотчас отозвалась женщина, и, уже из глубины квартиры, ещё раз, глуше и тише, – Сейчас!
Несколько секунд спустя она выскочила из подъезда в тапочках на босу ногу, и они с мамой поспешили друг другу навстречу. Крепко обнявшись раз, да другой, они начали говорить почти одновременно, мешая русский с немецким.
А я, глядя на характерный профиль тёти Фаи, и разобрав-таки несколько слов, которые в моём времени знает едва ли не каждый, понял вдруг…
… что это – ни черта не немецкий, а совсем даже наоборот…
– Так что мы стоим?! – экспрессивно воскликнула тётя Фая, хватаясь за один из чемоданов, – Пойдём! Вы, наверное, устали с дороги…
– Лёва-а! Лёва-а! – неожиданно заорала она над самым моим ухом, и это таки-да – голос у неё есть! В смысле – громкий, а не оперный…
– Да-а! – раздалось вскоре откуда-то из-за домов, и вскоре показался мальчишка двенадцати, отчаянно носатый, с подживающим синяком под глазом и такими шалыми, нахальными глазами, что легко было догадаться – этот еврейский мальчик если днём и со скрипочкой, то вечером с футболом, и хорошо, если не с кастетом – после!
– Лёвочка, золотце! Это тётя Ханна! Ты давно её видел, но наверное, хорошо запомнил и очень любишь! – представила она мою маму. Мальчишка кивнул с некоторым сомнением, но согласился, что очевидно – таки да, помнит и любит! А куда он, собственно, денется от любящей мамы?
– А это Шимон, – представила тётя Фая моего отца, – и Моше!
« – Кто? Я?! А мама, значит… и папа?! О-о…»
Поймав себя на том, что начал трясти головой, как припадочный, я подхватил чемодан и один из баулов, пока тётя Фая говорит…
« – О она что, в самом деле тётя, или так? О-о… да какая разница?! Моше! Бля…»
… и принялся ждать, пока тётя (!) Фая закончит грузить сына информацией о драгоценных нас, и не отошлёт его к папе Боре, который служит здесь при Дворце Спорта, и совсем скоро будет здесь, и будет очень рад!
Затаскивая вещи на второй этаж по узкой, поскрипывающей деревянной лестнице, я всё никак не могу собраться с мыслями.
« – Моше! Я?!»
Попытки поднять пласты памяти, доставшейся мне по наследству, не привели ни к чему интересному. Вот что характерно – прекрасно помню всякое такое… эмоциональное, вплоть до (частично) отношения к разным учителям, хотя на хрена это мне…
Но о своём еврействе – ни черта! Вообще ничего! А ведь должно было, должно… Наверное, эту тему как-то поднимали, но вскользь, и она проскочила из одного уха в другое, не оставив в извилинах мозга заметных следов.
За несколько ходок перетащили вещи. Отчаянно суетящаяся и без умолку болтающая тётя Фая, распихивала их по антресолям и шкафам вместе с мамой, мягко, но непреклонно отстранив нас с отцом от столь важного и ответственного дела.
– Ой, вы ж с дороги! – спохватилась она, всплёскивая руками, – Вон, пройдите на кухню! У нас отдельная кухня! Борух тогда сказал, что если хотите, чтобы он работал там, где сейчас, то ему или да, или он нет! И что вы думаете?
Театральная пауза и игра лицом показались мне чрезмерными, но мама, по-видимому, росшая в такой атмосфере, явно наслаждалась всей этой МХАТовщиной местечкового разлива.
– Дали! – поставила наконец точку тётя Фая с видом Наполеона.
– Да что ты говоришь! – всплеснула руками мама, кинувшая на отца не расшифрованный мной взгляд.
– Да! Да! – с ещё большей экспрессией ответила хозяйка квартиры, для убедительности постукивая плотно сжатым кулачком по открытой ладони.
– Да, так что ж вы стоите? – тут же переключилась она на нас, – Кухня тама, и будьте, как дома!
Переглянувшись, мы с отцом поспешили зайти в малюсенькую, чистенькую кухню, где по очереди экономно умылись в рукомойнике, вода из которого с жестяным звоном капала в оцинкованное ведро. После этого нам провели быструю, но очень информационно наполненную экскурсию по крохотной двухкомнатной (!) квартире…
– … и кладовка, кладовка! – широким жестом показала тётя Фая на дверь, – А вид? Нет, вы даже не представляете, какой вид!
Она подвела нас к окну и заставила посмотреть вдаль, стоя рядом со скрещенными на груди руками и невероятно самодовольным лицом. Заверив её, что со второго этажа открывается чудесный панорамный вид на двор с сараями и туалетом, и на другой двор, с сараями и кривоватым турником из лома, закреплённого поржавелыми скобами на деревьях, мы поспешили ретироваться…
Отец – покурить, а я, пробормотав что-то о необходимости получше разглядеть столь чудесный двор, выскочил следом за ним, почти тут же наткнувшись на Лёву, идущего рядом с рослым мужиком, носатость и нахальный вид которого не оставлял никаких сомнений в том, что генетика – вот она! Работает!
– Здаров! – Борис, он же Борух, по-простецки протянул руку отцу, – Шимон, так?
– К Ивану больше привык, – ответил тот, покосившись на меня.
– Да я как бы тоже… – бормочу еле слышно. Отец на это только виновато пожал плечами и отвёл глаза.
– Уже, я так вижу, с Фаей познакомились? – с лёгкой улыбкой осведомился Борис, – Вы не переживайте! Она так-то спокойная…
– Угу, – скептически брякнул Лёва из-за спины отца, и, поймав мой взгляд, отчаянно замотал головой.
– … сейчас с Лидой наговорится, и успокоится,– продолжил мужчина, будто не слышавший своего сына, – А вы, я так понимаю, только что с дороги? Голодны?
– Нет, нет… на барже два часа назад позавтракали, – излишне резко отозвался отец, и я подтверждающее кивнул. В дорогу нас собрали капитально. Все эти пироги, пирожки, калёные яйца и ветчина были у нас в масштабах устрашающих. Едва ли не каждый знакомый хотел внести свою лепту, дав нам что-нибудь в дорогу, ну а знакомых у нас в посёлке, как выяснилось, очень много…
А на барже у мамы включилось извечное «Ешьте, чтобы не пропало!» И мы ели… Господи, как мы ели… через не могу, через не хочу, через надо и укоризненный взгляд…
Так что есть я не хочу, а вот…
– Туалет вон там? – осведомился я несколько напряжённо, ощущая старый, но ещё не прочитанный (для таких случаев и берёг) «Советский спорт» в кармане куртки.
– Ага… – отозвался Лёвка, – я покажу!
– А потом мыться с дороги! – решительно постановил дядя Боря, и добавил внушительно, веско проговаривая каждое слово:
– В нашем Дворце Спорта душ есть!
Намыливая руки крохотным, потрескавшимся коричневым обмылком, вполуха слушаю Лёву, который таки нашёл свободные уши…
« – Да тьфу ты! Всего пять минут, как еврей, а уже местечковый акцент в мыслях прорезался, – ужаснулся я, -Откуда только… А-а! Точно! Сериал «Ликвидация» и Гоцман… что значит – мастерская работа! Намертво приклеилось, на две жизни!»
… а троюродный брат (!) тем временем, перескакивая с дворовых разборок до запутанных родственных связей, упоённо вываливает на меня всё, что считает важным.
– Ага… – рассеянно киваю я, смывая мыло, – а они? Так, так…
– Воду надо принести, – сообщил Лёва, привставая на цыпочки и заглядывая в бачок уличного рукомойника, – Сейчас… я тебе и колонку заодно покажу!
Заскочив в близлежащий сарай, стоящий без всяких замков, лишь с одной проржавевшей щеколдой, давно не используемой по назначению, он чем-то загремел и почти тут же выскочил со старым металлическим ведром.
– Пошли! – мотанул кузен стриженой головой, – Минут пять у нас точно есть! Пока мама не навешает папе уши, она его не отпустит.
Киваю, подмечая словечки из русского для не русских, ведь это теперь и моё, родное! Зачем мне вообще всё это…
« – А своих узнавать! – ёрнически вякнуло подсознание, – Я ж теперь этот… сионист! Скажет кто-то «Таки да» или что-то такое же, и я тут же пойму, что он или из наших, или из Одессы! А нам, евреям, положено держаться вместе и стоить козни все остальным!»
Ёрничество моё, впрочем, несколько натужное, вымученное. Убедившись в туалете, что я – точно еврей, и таки да – Моше не только по папе и маме, но и, судя по тому самому, ещё и по записям в синагоге, впал в несколько меланхоличное настроение.
В голове, разом, мешая друг другу, крутятся мысли о том, как я мог не заметить… хм, паспортных данных, так и о вынужденном пересмотре многих жизненных ценностей. Не знаю толком, чего уж мне там придётся пересматривать, но полагаю, какие-то вещи пересмотрятся сами собой…
Я не антисемит, упаси Боже! Были у меня и друзья евреи, и отношения, и деловые контакты, и всё было нормально. Собственно, о еврействе некоторых из друзей или деловых партнёров я узнавал годы спустя, и не то, чтобы они это скрывали, а просто всем было плевать.
Ну, евреи… а я вот русский! Был… Ещё немножечко финн, удмурт и эстонец, если верить генетической экспертизе. В прошлом…
Но вот как теперь быть с государством Израиль? Как теперь прикажете о нём думать? Раньше я относился к Израилю с ноткой осуждающего понимания. Дескать, молодцы и всё такое… но ведь есть и засилье религиозных мракобесов, а ещё они бедных палестинцев угнетают!
Не особо интересовался, да и вообще, можно сказать, не интересовался… а так, поверхностно всё. Но теперь меня всё это напрямую касается, и вот что-то мне подсказывает, что бытие может здорово переформатировать сознание!
