Василий Николаевич Грибанов
Хохол – родимый край

Ура! Победа!

Прошла зима, настала весна. Великая Отечественная война близилась к завершению. 9 мая 1945 года мы встали утром, позавтракали и пошли приводить гумно в порядок. Работали в огороде, сестра говорит: «Какой-то на улице шум». Мама ей в ответ: «Работать неохота, вот и придумываешь». Прошло время, тишина, на огородах ни одного человека. Мама и говорит: «Куда весь народ подевался? Выйдем на улицу». Когда мы вышли на улицу, встретили мою учительницу Евдокию Семеновну. Мама спрашивает: «Евдокия Семеновна, что случилось?» та в ответ: «Вы что, не слышали, что война закончена? Я уже всех оповестила, весь народ собирается около сельского совета». Когда мы пришли к сельскому совету, там уже было много народу, и мы встали около дерева, где стояли инвалиды войны. Стояла гробовая тишина, все ждали, когда выйдет уполномоченный и объявит новость. Каждый боялся пропустить хоть слово, действительно ли Великая Отечественная война закончилась. На сельском совете висели флаги, была торжественная обстановка по случаю Победы. Выходит человек в военной форме, поднимается на стол и начинает произносить речь: «Великая Отечественная война победоносно завершилась, враг разбит, победа за нами. Ура!» что после этого началось! Каждый по-своему выражал восторг по случаю победы. Инвалиды Великой Отечественной войны тоже плакали, обнимались, бросали вверх головные уборы – фуражки, шапки, пилотки. Они падали в лужи, да что там лужи! Он поднял свой головной убор, отряхнул, надел на голову и кричит: «Наша взяла! Ура!» в это время моросил мелкий дождик, все стояли, никто не уходил. Женщины постарше крестились, благодарили Господа Бога. Война длилась долгих четыре года, и народ страшно устал, обнищал. Отапливать дома было нечем, пожгли все плетни и сараи, а некоторые сожгли даже сени, и стояли одни хатенки.

После митинга пришли домой, инвалиды войны решили отметить праздник Победы, к ним присоединились женщины. Когда накрыли стол, разлили самогон по стаканам. Михаил Иванович сказал: «Поздравляю всех с праздником Победы» выпили по чарке, лица были радостные, смеялись, улыбались, были довольны. И действительно, настроение было прекрасное, война закончилась. Наполнили стаканы вторично, и Михаил Иванович снова произнес тост: «Давайте выпьем и помянем тех, кого нет с нами и никогда не будет». У женщин брызнули слезы из глаз, потому что у кого погиб муж, а у иной погиб сын, брат, отец. И настроение резко поменялось, 5 минут назад было радостное, и вдруг сразу уныние, слезы. Боль не уходит навсегда. На самом деле, не было такой семьи, в которой не погибли бы близкие или дальние родственники.

Закончилась война, фронтовики ехали домой, к своим родным очагам. Народ начал возвращаться к мирной жизни. Фронтовики, вернувшись, начали обустраивать свое жилье. Плели плетни, облагораживали свои дворы. Делали сараи для коров, овец и для корма скоту. Коров сохранили практически все, а вот овец не было. Овец снова начали разводить после войны. Вот овцы и вытащили страну из разрухи. Где были в семье мужики, там люди оставляли в зиму по 5—10 овцематок. А вот один отец вместе с сыном жил, у них двор был общий, а дома разные, так они оставили в зиму 20 овцематок. Жили скрытно, никого в дом не пускали. У сына было три сына, одевались сыновья хорошо, они из всех выделялись. Шубы были у них черного цвета, низ обшит оторочкой, позади разрез, воротники темно-коричневого цвета, ворс короткий, красивый. Кубанки были тоже темно-коричневого цвета, на макушках красные ленты крестом. Про них ходила такая легенда, что один мосол месяцы варят. А на самом деле они ели мясо, у них в конце года было 60 овец. Дед у них был крепкого телосложения, с богатой шевелюрой, лицо красное, ходил щеголем. Мы оставляли в зиму двух овцематок, осенью было 6 овец. Трех мы продавали, а старую резали себе. У романовской овцы большой курдюк, мама топила его на жир.

Романовская овца – одна из лучших пород, приплод даст – 2 ягненка, много шерсти (две стрижки в год – летом и осенью). Старая овца двух лет дает 30—35 кг мяса, от молодки мало мяса – 12—14 кг. Из шерсти валяли валенки. Осенняя стрижка, называли осенница, хорошо каталась эта шерсть, делали носки, чулки, варежки, перчатки, шерстяную одежду. Из овчиной кожи делали хром для обуви. А главное, овца – неприхотливое животное, ей надо мало корма и не требуется зерно. Любая маленькая трава – и овца всегда сыта. Мы заготавливали ветки для овец. Я обрубал сучья вербы и ольхи, мама их связывала в снопы и складывала в скирд. Когда я давал ветки, первой ела корова. Овец приходилось убирать, иначе корова могла их боднуть. После того, как корова объедала ветки, корову убираешь и выпускаешь овец. Овцы – они очень аккуратные, подберут все до одного листочка, даже сучки похрумкают, то есть погрызут. Овец держали очень многие, но не все, причина – нехватка корма. У нас было три табуна частных овец и плюс колхозный табун овец.

В 1963 году Хрущев решил догнать Америку по мясу и забрал овец у частников. А вместо зерновых перешел на кукурузу. Через год страна осталась без хлеба. Но он ее оставил и без мяса. Маленькие люди делают маленькие ошибки, а большие люди делают большие ошибки. В 1964 году я был в отпуске, снабжение было очень плохое. Мяса не было, хлеб из кукурузы. Мы поехали с женой в Воронеж на рынок. Очереди большие, продают в основном сало. Берут все по много, сзади кричат: «Давай по 1 кг!» Мы заняли по две очереди, жена у одного частника, я у другого. Где жена стояла, сало закончилось. А я брал сало предпоследний, взял 4 кг. Сзади меня женщина стояла, ей осталось килограмма 2, я с ней как бы поделился.

Как я научился плести из лозы

Домой с войны вернулись из родственников 4 мужика. Мама когда заходит к ним в дом, мужики что-то мастерят. Мама приходит домой и говорит: «Иди посмотри, кум гнездо делает. У тебя отца нет, учить тебя некому». Гнездо – это как детская люлька, только круглой формы. Люлька эллипсообразной формы, и я иду и смотрю, как обруч гнет круглой формы. Потом начинал колышки строгать, срезает больше половины ствола, и лоза становится гибкой. И он этот колышек огибает вокруг кольца и выходит на наружную сторону, конец заводит под изгиб, затем натягивает, чтобы колышек крепко держался за кольцо. Когда колышки все поставит, дает день-два, чтобы они подсохли. Когда они подсохнут, они крепко держатся. После этого начинает заплетать лозой тонкий хворост, оставляя пространство для рук напротив друг друга, чтоб гнездо нести можно было вдвоем, взявшись за обод. Обод делается прочный, толщиной 15мм. Вот так я осваивал это ремесло. Первое гнездо я сплел для картошки, с погреба ее приносить. Объем ее был небольшой, чуть больше ведра, и место, где браться руками, оставляешь обязательно. Как говорится, руку показал, пошли заказы. Мам говорит: «сплети корове гнездо». Когда корова находится в хлеву, там есть ясли, а когда во дворе, нужно гнездо, чтобы сено не втаптывалось в грязь. Корове плетется гнездо большое, диаметр обруча сантиметров 80 и высота 75—80 см. потом я сплел гнездо для торфа, небольшое, ведра на два, носить торф из сарая в дом. Потом сплел гнездо для тачки ведра на четыре, возить свеклу, капусту, картошку.

В дальнейшем мне предстоял огромный фронт работы: оплести двор, сплести три завалинки, сделать ворота на улицу и ворота меньшего размера в огород, но все это было позже. А когда война закончилась, мне было всего десять лет. На меня мама возлагала надежды, как на взрослого мужика.

Главный работник

Прошла зима, настала весна, начинаются работы в огороде. В деревне в три часа утра народ уже на ногах. Первыми встают женщины, доят коров и провожают в стадо. Проводив корову, мама выходила в огород посмотреть, что делают люди. Там уже работы идут везде, а у вдов одни охи да вздохи. Заходит в дом и начинает вслух говорить: « Канариха копает, Миридиха копает, Шмелиха копает, а ты спишь». Канариха, Шмелиха – это деревенские прозвища, каждому роду свое. И вот так мама с утра начинает голосить, чтобы я скорей вставал. Я же ребенок, мне охота поспать. Я вставал нехотя и шел копать огород. Когда учился в семилетней школе, мама приготовит завтрак и говорит: «Иди, поешь и собирайся в школу». Придешь из школы – другой наряд: вскопай под свеклу. Огороды копали штыковой лопатой. Иногда скажешь: «Мам, может, я приду, уроки сделаю, а потом копать?». Ответ один: «Мне твоя учеба не нужна. Зимой чего есть будешь?». Из зерновых культур сеяли рожь и просо. В первую очередь сажали свеклу и морковь, потом картошку и в последнюю очередь овощи – огурцы, помидоры, капусту, редьку, а лук и чеснок практически не сеяли. У нас было два деда, один чеснок, лук сеял, но рассаду никому не давал, а второй держал пчелу, получал мед, имел свой омшаник, где зимой находились пчелы. Садов тоже мало было, их уничтожили, потому что брали налог с каждой яблони. Есть урожай или нет – налог плати. Груши и вишни были, а вот смородина, сливы, клубника, малина – в помине не было такого. А в лесу орехов было много и росла земляника.

Заканчивается учеба в школе – начинается лето. Работы – непочатый край.

Мама, уходя на работу, дает наказ: телка на луг отведи, не забудь там молоток, да забей покрепче, чтобы телок не сорвался и не убежал. В обед телка напои, нарви корове мешок травы. Придет корова из стада, ведро-доенка должно быть наготове. Потому что корова заходит в сени – и полилось молоко. Воды в бочки натаскай, свеклу прополи, огурцы, помидоры, капусту полей. К ночи не забудь нарвать мешок травы. Если долго не приду с работы, телка приведи домой. А еще хочется искупаться в реке Девица. И хочется сходить в поля, там созрели горох, вика и чечевица, нарвать, принести домой снопок, мы же голодные были, есть постоянно хотелось. А если не успел что-нибудь сделать, получаешь по ушам. Все делали бегом, практически все успевали. Тогда не пропадала ни одна травинка, у всех был скот, в основном коровы, а корове нужно заготовить на зиму 6 возов сена и другую еду.

Настал праздник Тихон. К этому времени трава созревала, начинался сенокос. А у мамы снова охи и вздохи. Погода стоит хорошая, а косить некому, у каждого свои дела. У нас был луг, соток 10. Мама ушла на работу, я слышу, как дядя начал отбивать косу, и попросил отбить нам косу. Настал вечер, жара спала, я взял косу, думаю, пойду попробую покосить. Коса хорошая, немецкого производства, косит хорошо, но режет с землей. Мне в это время было 13 лет. На лугу косили двоюродные дяди. Видно, я заинтересовал их. Подошел ко мне Петр Иванович, попробовал косу и говорит: «Коса у тебя хорошая, а косишь ты тяжело». Дельного совета он мне не дал. Подошел Иван Иванович, тоже посмотрел, попробовал косу и говорит: «Васька, коса у тебя хорошая, но косишь ты очень тяжело, с землей режешь». Пришел косить Иван Николаевич, постоял, поглядел и говорит: «На, коси, а я погляжу». Посмотрел и говорит: «Васька, ростом ты маленький, а ряд широкий гонишь. Ты стань в рост и не сгибайся. Ряд у тебя будет меньше, но зато косить тебе будет легко». Я последовал его совету, коса пяткой землю не режет, и косить мне стало намного легче. И после этого у нас в семье появился свой косарь. Вот что значит увидеть недостаток и дать дельный совет. Я косил допоздна, уже начинало темнеть. Мама пришла с работы, спросила у брата, где я. Он сказал: «Пошел косить луг». Когда пришла мама, я уже половину луга скосил. Она, конечно, была рада. Утром встал, луг докосил, сено разбросал – пусть сохнет. Погода стояла хорошая. Через 4 дня мы убрали сено в хлев. Мама была рада, что в хорошую погоду скосили и собрали. Погожее сено как конфета, под дождем не было. Теперь не надо никому кланяться, унижаться, все в своих руках. А через два дня пошел дождь. Видно, не зря есть такая пословица: летний день год кормит. Сено заготовили, теперь нужно заготовить топливо на зиму. А топили торфом, другого топлива не было. Потом нужно убрать рожь, скосить и обмолотить. Когда зерно в закроме, хозяин спокоен. Хлеб пели пополам с картошкой, терли ее на терке. Убранной ржи на год не хватало, поэтому добавляли картошку. После войны тяжело было, всего не хватало, в том числе одежды и обуви. Спали на печке, на кирпичах.

Как я закончил пятый класс

Четыре класса я закончил нормально, да и пятый бы закончил нормально, но настала весна, а мне не в чем было ходить в школу, обуви не было, да и брата не с кем оставить. Сестра пятый класс не закончила, надо было сдавать экзамены, а она оставила школу и устроилась работать на промкомбинат. Они с мамой уходили на работу, а я сидел дома с братом. Маму вызывала в школу завуч Татьяна Тимофеевна Мелехова, с мамой они повздорили. А Мелехова преподавала арифметику, и в четвертой четверти изучали дроби. Я, конечно, отстал, и меня оставили на осень по арифметике, хотя это был мой любимый предмет.

1 августа я пошел в школу изучать дроби. Арифметику преподавал Виктор Илларионович, участник войны. Когда он был в окопе, через него проехал танк и повредил легкие. Человек он был очень интеллигентный. У нас в классе стояло трофейное пианино. Он иногда садился и играл. Ходил я ровно неделю. Он объяснил мне дроби, что это такое, где там общий знаменатель. В субботу, когда я пришел в школу, он дал мне решить пять примеров, сам из класса ушел. Где-то пробыл минут 30, возвращается и спрашивает: «Задание сделал?». Я говорю: «Да». «Давай сюда». Проверил и говорит: «Все, можешь больше не ходить. Ты переведен в 6 класс». Я считаю, все было правильно, так как о дробях я не имел никакого представления.

А вот Татьяна Тимофеевна, хотя и маленькую пакость, но сделала. В нашу школу с другой стороны реки перевели 6 класс, и получилось два шестых класса – А и Б. так вот, она меня перевела в класс Б. Ребята там совсем чужие, я никого не знал. Конечно, был обижен, оторван от своих ребят. Шестой класс я закончил хорошо. Мама ездил в Воронеж, купила мне новые ботинки, брюки и новую телогрейку. Первый раз в жизни я надел новую одежду, целый комплект. Мама сразу сделала наказ: учись хорошо. Я, как и все дети, был рад, старался учиться хорошо. Экзамены все сдал на «отлично». В этот год сестра уехала на торфоразработки в Подмосковье, город Кашира. Мы остались втроем: мама, я и брат. Брат в этот год должен идти в школу, в первый класс.

Болезнь мамы

Пришла беда – открывай ворота – есть такая пословица. Мама работала поваром, готовила в поле обед трактористам. В конце августа мам попала под дождь, а дождь был сильный и холодный, промочил ее до костей. Она находилась от дома в 5 километрах. С одеждой в те годы было плохо, кофта да телогрейка. Мама простыла и заболела, а к 1 сентября уже с постели не вставала. Настало первое сентября, я брата собрал и проводил в школу. Брат пришел из школы, я иду и у мамы спрашиваю, что мне делать. «Ладно, иди учись, может, я как-нибудь оклемаюсь». Я два дня сходил в школу, и мама мне говорит: «Наверное, тебе придется бросить школу. Я, наверное, отработалась». И мне пришлось оставить школу на 2 месяца. Это был 7 класс.

Вставал я рано. Вернее, меня будила мама. В 3 часа ночи встаешь, идешь корову доить. Корову проводил в стадо – начинаешь еду готовить на день. Потом уже выходишь в огород. В первую очередь начинай копать картошку, а то дожди пойдут, потом ее трудно будет убрать. Я выхожу в огород, 5 грядок накапываю, до половины выберу, она подсохнет, и ношу во двор, ссыпаю в кучу. Закрываю ботвой, чтоб корова не подавилась. Захожу в дом, говорю: картошку убрал. Мама дает следующее задание: иди торф верхушку сними, перетаскай в сарай, а нижние бобки переложи наверх. Вечером корова приходит из стада – нужно доить. Пока все уберешь, уже темно. Прихожу в дом – надо готовиться к завтрашнему дню, намыть и сложить в чугун картошку, залить водой, чтобы утром все было готово.

Поздно вечером заходит Мария Павловна, двоюродная сестра 1918 года рождения. Дает мне наказ: «Васька, гляди, если корова картошкой подавится, тебе конец». Не успел я убрать картошку – закончился хлеб. Под руководством мамы насеял муки, принес гущу для опары, деревянную кадку, нагрел воды и начал готовить тесто. Все это заложил в кадку, перемешал, укрыл одеждой и поставил на печь, чтоб тесто подошло. Утром снова добавляешь муку, перемешиваешь и ждешь, когда тесто подойдет. Как тесто готово, берешь ком и катаешь в муке по столу, придаешь круглую форму караваю. Делаешь шесть караваев. Когда все готовы, начинаешь заниматься печью. Топишь, чтобы было жарко. Угли раздвигаешь кочергой по сторонам. Берешь помело, макаешь его в воду и подметаешь под, чтобы не было золы. Каравай кладешь на деревянную лопату, суешь в печь. Когда все караваи уже в печи, на угли, которые по бокам, кладешь солому. Она сильно горит, зажаривает хлеб, чтобы не растекался. После этого плотно заслонкой закрываешь печь, и хлеб находится в печи часа 2—3, точно не помню, так как часов в то время не было. Больше половины дня я потратил на хлеб. После обеда я занялся торфом. Сухой торф сложил в сарае, а тот, который был внизу, я сложил в бабки для просушки.

Рухнули сени

На следующий день я планировал заняться картошкой, нужно с ней заканчивать. По какой-то необходимости пошел в дом и увидел ужасную картину: у нас рухнули сени, ушла торцевая стена. Сени были на столбах, столбы подгнили, и стена упала. Пришлось вместо картошки разбирать завал, чтобы сделать проход. Когда я рассказал об этом маме, мама заголосила, что ж мы теперь будем делать. Я тоже стоял и плакал. На следующий день я картошку докопал, перенес во двор, накрыл ботвой и пошел в дом. Открываю дверь в хату, и дверь падает на меня – обломился верхний крюк. Я напугался, закричал. Мама говорит: «Что случилось?». Я ответил, что упала дверь в хату, сломился верхний крюк. Вышел из хаты во двор, стою, плачу. Все развалилось, что делать, не знаю. Немного успокоился, зашел в хату, спрашиваю маму: «Что делать будем?». Мама говорит: «Найди два гвоздя, забей в притолоку и повесть ложник тканый из шерсти». Я забил гвозди, повесил ложник, может, не так, холодно будет. На дворе уже был сентябрь, и ночью было прохладно. (Ложником у нас называли тканое из овечьей шерсти одеяло).

Вечером я пошел к Ивану Ивановичу, маминому двоюродному брату, объяснил ему все дело. Он пришел с инструментом, вытащил обломок крюка и говорит, чтоб я завтра шел в кузню, попросил Ивана Антоновича выковать такой крюк. Утром я встал, сделал дела по дому и пошел к кузнецу. Пришел я в кузню, держу в руках сломанный крюк, а слова сказать не могу. Он глянул на меня – у меня текут слезы по щекам. Он подошел ко мне, взял крюк, начал ковать. Отковал крюк, охладил его в воде, сам потрогал руками, проверил, что не горячий, промерил и отдал мне, сказав: «На крюк, он готов. Зря ты расстраивался, иди и навешивай дверь». Вечером я собирался идти к Ивану Ивановичу, смотрю, он сам пришел с инструментом. «Ну что, крюк отковал?» я отвечаю: «Отковал». Подаю ему крюк, он просунул его в петлю – заходит нормально и начал забивать его в притолоку. Забил крюк, попробовал его покачать, смерил расстояние низ-верх и говорит: «Давай дверь навешивать». Повесили дверь, он проверил крючок, который внутри хаты закрывает, все подошло, ничего менять не надо. Он говорит: «Закрывай дверь на крючок и спи спокойно, никто вас не тронет». Я был рад, хоть одна забота с моих плеч свалилась. Да и из хаты тепло не будет уходить.

На другой день мама меня отправила к другому своему двоюродному брату Ивану Михайловичу. Он и его трое братьев все плотники и все с войны вернулись живыми. Я пошел к Ивану Михайловичу, передал ему просьбу мамы срубить сени. А тесть у него тоже был плотник. Он мне сказал: «Ладно, приду посмотрю». Пришел вечером, посмотрел: материал на основу есть, можно рубить сени. Через день они пришли с тестем, и началась работа. Основное время ушло на изготовление основы и установку столбов. А забрать три столба им не составило труда, на это ушел один день, так как старый материал не требовал подгонки. Через пять дней сени были готовы, оставалось обмазать глиной.

Как я возил глину

Дел у меня непочатый край: надо выкопать яму и закопать картошку. Первые слои, когда начал копать яму, легко поддавались, а внизу пошла глина, лопата не лезет, силы не хватает в глину воткнуть лопату. Кое-как выкопал, ссыпал в яму картошку – 70 ведер – и закопал. Пришла пора убирать свеклу сладкую и кормовую для скота. Выкопал я свеклу, почистил от ботвы, перенес во двор, а потом опустил в погреб. Нужно убирать редьку и морковь – процедура та же. Осталась одна капуста. С огородом практически разделался. Нужно заняться заготовкой корма для овец. Я начал обрубать сучья вербы и ольхи. Рубил целый день, нарубил много. На второй день начал сучья обламывать. На которых листва – в одну кучу, а ствол сука на дрова, на топливо. Когда все сучья обработал, начал свяслом связывать снопы. Снопы перенес до дома и у сарая поставил стоя подсыхать. Маме доложил о проделанной работе. Мама мне дала совет заняться хворостом, а то вдруг пойдут дожди, хворост у реки может оказаться под водой. «В первую очередь руби хворост, который ближе к воде». И я начал заниматься хворостом. Нарублю, вязанку свяжу – и на спину, тащу ее домой. Хворост, он длинный, ствол на спине, а ветки волокутся по траве. На хворост потратил три дня. Потом тоже обломал и связал в снопы. Под хворост подложил толстые бревна, чтобы он не лежал на земле, и сложил кучу у плетня во дворе. Хворост пришлось носить на себе, расстояние – 500 м. заготовил на зиму хворост, чтобы с его помощью можно было разжечь торф, с помощью углей.

Я снова начал обрубать сучья на деревьях. Смотрю – начались первые осенние заморозки, иней на траве. Люди начали убирать капусту. Боятся, вдруг сильный мороз ударит, и капуста померзнет. Я тоже приступил к уборке капусты. Срубил капусту, очистил от листвы, во двор, в погреб не стал опускать, а сложил ее на верху на ольховые листья.

Приходит вечером Мария Павловна, двоюродная сестра, и говорит мне: «Васьк, ты хоть бы из Попихина рова на тачке навозил глины и песка. А я выберу время, мы хоть большие отверстия замажем в сенях. А то настанет зима, а у вас полные сени будет снегу». Я говорю: «А где тачку взять?» «Иди попроси у деда Тимохи». «Да он мне не даст». Она говорит: «Пошли вместе попросим». Когда пришли просить тачку, дед Тимоха не отказал. Только дал мне наказ: «Через борт глину не вываливай, ноги отломишь. У тебя силы мало, ты тачку не удержишь. Вываливай глину через колесо или лопатой сбрасывай с тачки». Я ему ответил, что все понял.

Расстояние от Попихина рва до нашего дома 700 метров. Потом, когда я купил машину и начал ездить, я измерил это расстояние. В первый день, когда я приехал на тачке брать глину, оказалось, что вся она засыпана землей. Пришлось убирать землю, чтобы дойти до глины. Когда я докопал до глины и начал копать глину, мне попалась очень твердая порода, лопату в нее не воткнешь, пришлось ее просто рубить. Нагрузил первую тачку глины и отправился домой. Когда под горку спустился, вроде бы ничего. А когда поехал по дороге, я понял, что слишком много нагрузил, еле довез. Времен6и прошло больше полдня. Перекусив немного, отправился второй раз за глиной. Пока порубил, нагрузил тачку, а нагрузил меньше, все силы покинули меня, еле довез тачку. Вот так закончился первый мой трудовой день по поставке глины.

На второй день я не смог возить глину, угробил руки, ладони горели огнем. На третий день все же привез две тачки. Через день еще привез одну тачку глины. На песок потратил два дня, в день по тачке возил. Но песок хоть копать легче. В общей сложности заготовил материал для работы. Уже прошел слух по деревне, что 5 ноября приезжают торфушки. Мария Павловна 3 ноября приходит и говорит: «У меня сегодня свободный день, давай замесим глину, и я замажу хотя бы большие дыры». Разровняли кучу глины, добавили песок и навоз. Надо было бы нагреть воды, а у меня ума не хватило. Берем воду из колодца, и я босыми ногами начал месить глину. Где густая глина, туда добавляют воды. Ноги мои замерзли, стали красные, как раки. Закончил я месить глину, ноги обмыл холодной водой, и начали мы замазывать щели.

На другой день я не смог встать, поднялась температура, началась ангина. Вот так меня Мария Павловна угробила. Я подносил глину, она залепляла щели. До обеда мы замес выработали, самые большие щели залепили. И Мария Павловна говорит: «Теперь зимой хоть снег не будет залетать в сени». А на второй день я не смог встать, заболели голова и горло. Мария Павловна пришла рано, стучит в дверь. Я встал через силу, открыл дверь, а она мне говорит: «Что-то у вас свет не горит». Я отвечаю: «Я заболел». Она пошла, подоила корову, проводила ее в стадо. Вскипятила молока: «На, пей, парься». И я маленькими глотками начал пить молоко, париться. Два дня я пил молоко, парился, чуть-чуть полегчало, но сил не было, ходил как тень.