Василий Брусянин
В стране озёр

Помнится, это было в первый день моего пребывания в недостроенной даче г‑жи З.

Я счищал с платья янтарный капли сосновой смолы и услышал скрип ступеней лестницы. Меня привёл в недоумение этот скрип. Я слышал шаги человека, тяжёлое дыхание и какое-то скрипучее кряхтенье. Человек этот поднимался по лестнице и точно нёс на себе непосильную тяжесть. Я вышел, чтобы посмотреть, что делается на лестнице, и увидел старика.

Медленно переступая со ступеньки на ступеньку, он втаскивал на лестницу ведро воды и при этом отдыхал на каждой ступени, держась руками за перила, обливаясь потом, тяжело дыша, покашливая и кряхтя. Бывший каменотёс, ворочавший когда-то тяжёлые гранитные и мраморные глыбы, теперь изнемогал под тяжестью ведра с водою! Я спустился с площадки, взял у старика ведро с водою, а он как-то странно посмотрел на меня и при этом что-то прошептал. В этот момент я впервые услышал и те два таинственных слова. Он даже улыбнулся и грузно опустился на лестницу.

Вернувшись с пустым ведром, я попросил старика приносить мне воду только до первой ступени лестницы, обещая ему, что наверх я буду вносить ведро сам. Впоследствии я отказался и от этой услуги бессильного дачевладельца и ходил к колодцу сам.

– Hyvin! Hyvin!^[3] – прошептал он тихим и каким-то точно трясущимися голосом и сказал ещё какую-то фразу, из которой я уловил только несколько слов: heikko^[4] и kehnosti^[5].

И я опять услышал те два таинственных слова.

Со стариком мы сошлись и познакомились скорее, нежели с его супругой. Он недурно говорил по-русски и хотя и переполнял свои фразы финскими словами, всё же я понимал его речь. Заметил я только одну странность: старик совсем не говорил со мною в присутствии супруги. Потом я узнал от г‑жи Р., что г‑жа З. вообще запрещает супругу пускаться в разговоры с русскими.

Но, несмотря на это запрещение, мы всё же часто беседовали с ним. О себе он избегал говорить и только однажды пожаловался на жену, назвав её жадной женщиной. Как оказалось потом, г‑жа З. копила деньги на поездку в Швецию и избегала расходов, без которых можно обойтись. С этой целью она не держала прислуги, пользуясь услугами мужа, скудно питалась, держала впроголодь старика и даже целыми неделями не сменяла белья и платья, лишь бы избежать расходов. Я не знаю, как это мирилось с теориями шведского воспитания и заморской гигиеной, о которой г‑жа З. всегда говорила так много.

Как-то раз я сказал г‑же З.:

– Ваш муж очень стар, ему трудно работать…

Она внимательно посмотрела в мою сторону и сказала:

– Умирать мы сюда приехали… Какая же работа!?. Ему семьдесят три года…

– Тем более! Отчего бы вам не нанять прислуги!?

Я потом очень сожалел об этой нечаянно сорвавшейся с языка фразе: она разобидела мою хозяйку.

– Уж извините! – прошептала она, разводя руками и сверкнув глазами. – В моём хозяйстве мне советов не надо.

Она прикусила губы и отвернулась. Я сконфуженно молчал.

– Мы всю жизнь сами на себя работали и прислуги не держали, – продолжала она, но уже тоном примирения. – И вам бы, молодой человек, надо так же жить… А вы вот приехали – и сейчас вам подавай прислугу…

Это замечание показалось мне не лишённым оригинальности, и я принялся уверять г‑жу З., что охотно буду делать всё для себя сам, без помощи прислуги. Моё решение, по-видимому, понравилось моей собеседнице, и она сказала:

– Работать очень полезно, здорово… Не стыдитесь ни заступа, ни топора. Без заступа могилы не выроешь, без топора – гроба не сколотишь!..

Афоризм г‑жи З. понравился мне, и я ещё раз уверил её в своей готовности к физическому труду. Она улыбнулась и сказала:

– У меня вон огород есть… Поливайте утром и вечером… Дорожки в саду делайте, сучья собирайте в лесу…

С этого дня я приступил к поливке огородов, до обеда ходил по лесу и собирал сучья и валежник. Однажды принёс даже большую сухую ольшину, вывороченную с корнем, и тем окончательно завоевал симпатии дачевладельцы. В белые ночи, когда дневная жара спадала, я снимал в саду дёрн для будущих дорожек, а г‑жа З. давала мне указания и при этом всегда добавляла:

– Работать очень полезно… Работать очень полезно.

* * *

Вечером, при закате солнца первого дня пребывания моего в сосновом лесу, ко мне пришла г‑жа Р. Это была ещё нестарая женщина, с умными серыми глазами и открытым лицом. Одета она была в бумазейное платье и тёмный жакет. Волосы её были гладко зачёсаны, обрамляя крутой лоб. Глядела она внимательно, и зоркие глаза её мгновеньями загорались. Говорила она тихим вкрадчивым голосом и как-то особенно подчёркивала последние слова фраз, как будто желая придать своей речи бо?льшую убедительность.

Постучавши в дверь, она вошла только после того, как я сказал: «Пожалуйста!» Она вошла медленно, представилась мне и осмотрелась по сторонам.

– Г‑жа З. говорила, что вы хотите иметь обед?

Я попросил её сесть. Она медленно опустилась на стул, облокотилась локтем в край стула и в ту же секунду отдёрнула руку. Но, увы! Рукав её жакета и рука были уже замазаны смолою.

– Ах, Господи! Смола! – воскликнула она. – Новый стол!

Она сняла с рукава каплю смолы, замазала пальцы и, вынув платок, принялась стирать смолу с руки и с рукава.

При появлении г‑жи Р. я стал испытывать какую-то особенную неловкость. Я не знал, как держать себя с нею, а она так пристально всматривалась в меня серыми умными глазами. Моя гостья, между тем, продолжала:

– Только… я должна вас предупредить, что я… что у меня стол вегетарианский… Я, по убеждению, не могу убивать животных…

– Вегетарианский?! – воскликнул я в ужасе.

– Да… Кушанье из молока, яиц… Ну, иногда рыбы… Я могу разрешить себе… Мой муж на воскресенье приезжает из Петербурга, рыбу ловит…

Далее она поспешила отозваться с похвалою о вегетарианском столе и говорила о том, как это полезно для здоровья: жить в сосновом лесу, кушать черничный суп, молоко, яйца, простоквашу и изредка позволять себе питание рыбой.

Я вспомнил проповедь г‑жи З. о полезности физического труда и думал о том, как же я буду возмещать затраченную энергию черничным супом, и что из меня получится после летнего отдыха при таких условиях?

Условившись относительно вегетарианского стола, я думал, что беседа наша кончена. Но, как оказалось, г‑жа Р. была особа разговорчивая и даже больше – она была пропагандистка самых разнообразных учений.

Бесцеремонно осмотрев мои книги, сложенные на краю стола, она воскликнула:

– Всё – светские! А Евангелия или Библии у вас нет?

– Нет, – отвечал я.

– Как же это без таких книг?! И сочинений Толстого у вас нет?

– Нет. Но почему же у меня должны быть Евангелие, Библия и сочинения Толстого? – спросил я и дал ей понять, что её допрос не очень-то мне нравится.

Она не обратила внимания на моё замечание и спросила:

– Вы – христианин?..

– Да.

Не давая мне проронить ни слова, г‑жа Р. быстро протараторила отрывок из какой-то проповеди, в которой, по-видимому, говорилось о связи Евангелия и Библии с учением Толстого. Говорила она и о том, как нехорошо быть христианином и не иметь в числе настольных книг Евангелия или Библии.

– Лет семь или восемь тому назад ездила я в Ясную Поляну к Толстому, – вдруг неожиданно выпалила г‑жа Р.

– Вы ездили к Толстому? – почему-то с изумлением спросил я.

– Да… и знаете ли… книги Толстого следует читать…

Она каким-то глухим, вдохновенным голосом произнесла несколько фраз, быстро поднялась, крепко пожала мне руку и, пригласив на завтра на обед, ушла.

* * *

На другой день в два часа дня я пошёл к г‑же Р.

Интересная «дама-крестьянка», как впоследствии прозвали мои знакомые г‑жу Р., встретила меня с мягкой улыбкой на лице, долго извинялась за некоторую неряшливость комнаты, куда мы вошли, и провела меня на террасу.

Кто-то из путешествовавших по Финляндии заметил, что финские крестьяне любят жить «в нескольких комнатах». Это наблюдение подтверждается действительностью. Жилища финских крестьян в большинстве случаев состоят из двух-трёх и даже большего числа комнат. Исключение составляют безземельные, торпари и так называемые muonamies^[6], – сельские рабочие, ютящиеся в хатках в одну комнату.

Г‑жа Р. – из зажиточных крестьян. Её муж – владелец дворового участка, isäntä^[7]. В его уютном домике четыре комнаты и открытая терраса в сад с яблонями, рябинами, крыжовником и смородиной. Первая от входа комната – кухня, опрятная, с плитой и с половиками на полу. Вдоль стен длинные скамьи, шкафики с посудой и утварью и большие столы. Две следующие комнаты, целомудренно скрытые от взора посетителей – для семьи; четвёртая – приёмная, с мягкой мебелью и кисейными гардинами на окнах. Здесь шкафы с посудою, две этажерки с книгами и швейная машинка. На стенах – плакаты с духовными изречениями. Никаких изображений Божества в переднем углу я не заприметил: крылатые фразы и афоризмы из духовных писаний, Библии и Евангелия, очевидно, достаточно символизировали собою представление о Боге.

Хозяйка провела меня на террасу, где уже был накрыт стол, похвасталась садом с яблонями, ветви которых склонялись к земле от тяжести зреющих плодов, и начала подавать обед.

Одета она была в тёмное платье с крахмаленным воротничком и рукавчиками. Поверх платья был надет кокетливо сшитый передник, с вышивками и оборками. Я только в Финляндии видел такие передники – национальное украшение женщин страны озёр. Передник молодил г‑жу Р., но я не думаю, чтобы она заботилась об этом.

Первый пробный обед остановил внимание моего желудка, и я не скажу, чтобы это было на пользу хозяйки. На первое блюдо она подала суп из черники, обильно произрастающей в финляндских лесах. Тёмная жижица, приправленная сметаной, годилась скорее на третье, но памятуя о том, что г‑жа Р. – вегетарианка по убеждению, я самоотверженно съел этот суп. На второе моя новая кормилица подала двух небольших окуньков, зажаренных в сметане, и картофель «в мундире». Третье блюдо – пирог с черникою и молоко, и наконец в виде лакомства мне была предложена тарелка простокваши.

Не скажу, чтобы обед этот произвёл на меня надлежащее впечатление, но зато он в достаточной мере был сдобрен рассуждениями г‑жи Р., что доставило мне большое удовольствие.

Уставив всеми блюдами стол, г‑жа Р. поместилась против меня с каким-то вышиванием в руках и начала свою длинную речь. Как любезная хозяйка прежде всего она познакомила меня с подробностями собственной жизни.

Муж её, как оказалось, живёт в Петербурге, служа в каком-то складе сельскохозяйственных орудий, и появляется дома только по воскресеньям. При этом целые дни он проводит на озере, потому что большой охотник до рыбной ловли. Истреблённые мною окуньки – плод его увлечения.

Муж г‑жи Р. – владелец геммоны, т. е. дворового участка в 5½ десятин луга и пахотной земли. Всю эту землю, за исключением огорода, г‑жа Р. сдаёт в аренду торпарю, живущему у леса. Кроме денежной платы за аренду, торпарь обязан вырастить на огороде г‑жи Р. необходимые в хозяйстве овощи. Кроме того, на его же обязанности – обеспечить дом топливом на целую зиму из лесов участка, принадлежащего г‑ну Р.

Кроме торпаря с его семьёй, в распоряжении г‑жи Р. состоял ещё один человек, loinen^[8]. Это – жалкое одинокое существо, седой, сгорбленный человек лет пятидесяти. Звали его Григорием Мекинен. За право пользования углом в кухне Мекинен обязан был выполнять некоторые работы при доме. Он колол дрова, мёл двор, носил с озера воду для поливки огородов, а иногда даже доил сытых коров. Жил Мекинен случайными заработками у соседних помещиков, на железной дороге и т. п.

Вместе с г‑жой Р. жили две её дочери: Айна, семнадцати лет, и Серафима – пятнадцати. Обе они обучились кройке и шитью под руководством матери и, как выразилась последняя:

– Теперь уже могут брать работу на дом… То есть зарабатывать деньги, – пояснила она.

Вводя меня в курс своей интимной жизни, г‑жа Р. прерывала свою речь замечаниями:

– Кушайте… кушайте, пожалуйста… пирожка-то с черникой… Молочка ещё не угодно ли?..

Я кушал, но чувствовал, что сколько ни старайся, сытым всё же не будешь. И я в душе проклинал всех вегетарианцев вместе взятых и их обеды.

Г‑жа Р., впрочем, не заслуживала этих проклятий.

Она показалась мне очень интересной женщиной. Всё больше и больше она разоблачала своё духовное содержание. Я узнал, что за десять лет своей деятельности в роли офицера «Армии спасения», в…ском приходе, она приобрела более двадцати прозелитов и, несмотря на мигрени, от которых страдала, не оставляла своей любимой работы.

– Только, скажу я вам, – жаловалась она, – трудно у нас заниматься всем этим!.. Раньше свободнее было, а теперь… Русскому правительству не нравится наша работа; то же и со стороны финских властей… Не скажу, чтобы было притеснение, а всё-таки… У нас ведь есть ещё другие религиозные общества… Вот, например, общество «Свободная церковь»… Члены его часто разные должности занимают… Ну и… теснят немного нас…

– Как же так? – изумился я. – Общество называется «Свободной церковью» и противоречит своим основам? Раз одни свободны, предполагается свобода и для других?..

Г‑жа Р. пристально посмотрела мне в глаза и ответила:

– Что же, что притесняют! Ведь и они хотят распространять своё учение!..

– Стало быть, вы оправдываете всякие средства пропаганды и агитации?

– Ну, а то как же!.. Мы на них не сердимся! Против их стеснений у нас есть свой ответ – наше учение…

Она выкрикнула последнюю фразу твёрдым голосом, и глаза её сверкнули. В эту минуту приятно было смотреть на её вдохновенное лицо, с выражением какой-то особой гордости и самоуверенности.

– По уставу мы не можем насильно навязывать своего учения… Мы только поучаем… Религия для нас тоже не препятствие. Если бы вы вздумали вступить в члены нашего союза, я не спросила бы вас, как вы веруете…

Теперь она говорила спокойно, но прежнее выражение всё ещё не исчезало с её лица.

– А ваш муж – тоже член союза?

– Нет… Мы с ним никогда не сойдёмся во взглядах…

– Ну, а ваши дочери?

– Я думаю… потом они примкнут… Я же говорю, мы не можем вовлекать насильно!..

Как мне показалось, в её голосе прозвучала даже нотка печали. Глядя на энергичное лицо г‑жи Р., видя её склонность к собеседованию и способность горячей защиты своего учения, можно думать, что она, действительно, сожалела о наличности пункта устава, запрещающего «несильное» привлечение сторонников.^[9]

После обеда г‑жа Р. пригласила меня в свою гостиную.

Порывшись в библиотеке, она показала мне свои союзные издания – брошюры и листки на финском и шведском языках.

– А вот это книги нашего писателя Арвида Еренфельда… Он – последователь Толстого.

Я рассматривал книги толстовца страны озёр. Это были романы: «Isänmaa», «Ihmiskohtaloista» и «Puhtauden ihanne»^[10].

Она с довольством в глазах смотрела на книги и говорила:

– Вот и у нас есть свой Толстой!..

После этого визита в продолжение двух недель я ежедневно виделся с г‑жой Р., и интерес к этой женщине во мне обострился. Стороной я узнал кое-что о её деятельности. Судя по рассказам, она весьма скромного о себе мнения. Как оказалось, она весьма много потратила энергии в борьбе с пьянством. Можно насчитать в округе сотни семейств, где она являлась в трудные минуты жизни нужным человеком. Предполагала она основать в своём приходе и «Трущобную станцию», но это осуществить ей не удалось.

Россию она называла страной христианской и сожалела, что русские плохо воспринимают учение «Армии спасения».

– У вас так много бедных и погибающих людей, – говорила она. – Вот бы и надо распространять наше учение!..