Ваня Кирпичиков
Нора
– Послушай, послушай…ты меня понимаешь? Ты меня видишь? – громко и внятно сказал Секлетеев.
Жилец клетки не воспринимал настойчивые обращения Онисифора. Он жил в своем мире. Тогда Мартироклович кинул за решетку оставшийся кусок хлеба и лук в надежде, что данное действо как-то повлияет на узника – безрезультатно. Онисифор стал трясти клетку – без изменений. Существо было озабочено только своей жизнью, своим единоличным пространством. “Каково же оно?” – подумал Секлетеев и уснул в безнадеге возле клетки, крепко зажав в руке еще не допитую бутылку водки.
Ему снились томящиеся в кандалах заключенные, лежащие в грязи и постоянно стонущие то ли от физических болей, то ли от душевных. Они разговаривали с какими-то богами, с какими-то ангелами или их демонами. Возможно, среди них был и сам Секлетеев. На них лился кислотный дождь, разъедавший их плоть. Звучал повсюду чей-то злорадный раскатистый смех. Казалось, что эта мерзкая радость принадлежала самому главному богу. Онисифор очнулся в совершенно разбитом состоянии.
“Надвигается кошмар…надо возвращаться в свою нору, в свою колыбельку счастья…” – подытожил он и посмотрел напоследок на голого мученика. И тот… подмигнул Секлетееву!!! Насмешливо так, игриво. Неосознанно, движимый некими неизвестными причинами Онисифор тоже подмигнул ему. Тоже забавно, по-детски. В разуме появилась голографическая фраза : “Свой!” В следующий миг их глаза вошли во взаимодействие. В результате чего оба сознания пришли к единому корню бытия, где не было ничего, кроме их двоих. Там не существовало даже Ничто. Оно испугано и панически оттуда бежало, чтобы забиться в самый черный угол и просить прощения у Абсолюта за свое неуместное расположение.
