Ваня Кирпичиков
Нора
Находясь в норе, Секлетеев мыслил о немысленном. Об Абсолюте. О Неподвластном. Измучив себя многочленами разума, скорбно засыпал, обняв вещь в себе – бутылку и черную сущность – философскую подушку. Так проходило несколько часов. В этом отрезке времени Мартироклович наслаждался своей истинной жизнью – путешествовал, думал, мечтал, решал. А наверху, по его мнению, все мертвело и разлагалось, низвергалось в бессмыслицу и падало в бескрайнюю пропасть небытия…Возможно, так и было…
В норе было холодно и тело Онисифора остывало – водка грела недолго. Нехотя, он выбирался из своей земляной конуры наружу. Здесь его встречали с пониманием и, можно сказать, с лаской. При этом лицо Мартирокловича после землянки всегда становилось моложе, свежее, как будто он насыщался первородным соком бытия, оздоравливался. Кожа была гладкая, как у младенца. Он сверкал счастьем. Понятным. Ему.
Из норы в дом забирал горсть земли и заботливо укладывал ее в банку. Сев на стул, устремлял свой пылающий взор на принесенный черный товар и думал о только ему известном. При этом на его лице можно было увидеть различные эмоции – от крайней злобы до вечной любви. Иногда он брал в руки землю, нюхал ее, жевал, что-то бормотал, пускал слюни и снова пускался в поиски неизвестного. Так и жил Секлетеев. Для окружающих бессмысленно, таинственно, угрюмо, а для себя полноценно, насыщенно, сладостно и целеустремленно. Так и существовала с ним семья, принимая Онисифора, как святого умалишенного.
