Валерий Анатольевич Уколов
Туманность Водолея. Томительный дрейф
Герман (в мобильник). Слушай, дружище, скажи нам, когда четвёртый крестовый поход был? В тысяча двести четвёртом? А ружья у крестоносцев были? А, не знали ещё пороха. Так… А когда Ермак Сибирь отвоевал? В начале восьмидесятых годов шестнадцатого столетия. Ну, спасибо. Бывай.
Евгений. Это что ж, выходит, Ермак отплыл из шестнадцатого столетия с порохом и прибыл в Византию начала тринадцатого века, где пороха ещё не знали, и потому победил?
Герман. Хороший у них консультант был. Ну да главное – фильм сняли, и фильм патриотический. Остальное кого волнует? Так что, с геологом работаем дальше?
Шеф. Придётся. Всю карту он сразу не отдаст. По частям нам её открывать будет. Оно, конечно, оптом бы лучше, да видно, он рассчитал всё по-своему. Когда закончу бурение под «Олимпом» и газ подадим внутрь, дальше с ним поработаем.
20nn+3-й год от рождества Христова. Мир вмерзает в новейшую историю. И только над Россией туманы и прежние климатические устои. Люди всех рас и наций любыми путями стремятся в Россию. Миграционные службы Российской Федерации делают на этом большущие деньги. Устроиться на работу в паспортный стол стало совершенно невозможно. Добыча нефти сокращается. Замерзающие страны перестают бороться с оледенением, осознавая неэффективность всех мер. Лишь беглые российские олигархи, обосновавшиеся в Лондоне, отчаянно пытаются спасти положение. Выделены огромные средства для создания и усиления парникового эффекта над Британскими островами. Постоянно покрывают лёд нефтяной плёнкой для уменьшения отражательной способности солнечного света. Мегатоннами производят реагенты для растопки ледяного покрова. А в России, понимая всё более возрастающее её влияние на остальной мир, готовят проекты по замыканию всех мировых процессов на Российскую Федерацию. Планируют ввести всеконвертируемую валюту евразий, обеспеченную климатической стабильностью России. Всё больше различных эмигрантов создают себе родословные с русскими корнями. Для этого уже основано множество посреднических фирм. Крупнейшие мировые автомобильные концерны стремятся перенести производство на территорию России, приспособив свои бренды к реалиям и историческим особенностям незамерзающей державы. Например, концерн BMW перенёс производство в Белгород. Соответственно, название теперь пишется кириллицей – БМВ – и расшифровывается как «Белгородский машиностроительный великан». К тому же под историю создания BMW подводится русская мифологическая база, основой которой послужила книга «Русское бытие как оно было», написанная одним из последователей Дугина. Жители России за неимоверно большие деньги сдают приезжим (коих официально именуют «навредоп» – на время допущенные) самое различное жильё, в том числе хозяйственные постройки и погреба. Работяги и менеджеры на предприятиях уступают на долговременных соглашениях свои рабочие места эмигрантам за фантастически огромный процент (98,73 %), официально установленный правительством. Вскоре работающего русского становится трудно найти. Разве что на высших управленческих должностях да ещё среди художников и прочих творческих элементов. В Думу поступает проект о внесении изменения в Конституцию Российской Федерации, где предлагается статья «О праве на добровольный выбор гражданина России трудиться или же заниматься созерцательной деятельностью, направленной на постижение русской бытийности, и получении за оба процесса одинакового вознаграждения».
В случае же, если гражданин Российской Федерации чрезмерно увлекался созерцанием иных культур и духовно-материальных ценностей, он лишался всякого материального вспоможения за этот род деятельности и переводился на любые другие работы, выбранные им по его желанию и с его возможностями соотносимые. Решение о переводе должен принимать суд. Основанием для судебного разбирательства могли служить публичные высказывания гражданина, его образ мыслей, манера держаться, стиль одеяния и всякого рода другая деятельность, выходящая за рамки созерцательной сферы установленного объекта.
Было самое обыкновенное русское утро, размазанное по привычным пейзажам. Евгений и Герман ехали к геологу. Геолог давно пребывал в запое, проматывая полученные деньги за «Олимп». Когда деньги кончились, геолог пришёл к мысли, что русские созданы для страдания. А пред всяким выходящим из запоя предстаёт русский сфинкс с вопросами: «кто виноват?» и «что делать?». Страшные, по сути, вопросы, ответов не имеющие, и потому издевательские. Но дающие страдальцам с той же издёвкой очередные попытки искать ответы дальше. А ведь, когда были деньги, геолог не скупился ни на что, и заботой многих облагодетельствовал. Мужикам в посёлке купил большущие дорогие трактора цвета зеркальный металлик. Редкие тропические культуры у себя в огороде принялся выращивать. Затем скупил всю коллекцию восковых фигур мадам Тюссо и построил под неё огромный ангар. Пить он уже начал да сильно так в запои уходил. И пил-то всё самогон деревенский. Никаких Hennessey не признавал. Зайдя раз к дружку по соседству потолковать о земле-кормилице, увидел в его телевизоре фильм «Титаник». И так его фильм захватил, что решил геолог выкупить большую часть поселковых земель и возвести на них восковую фигуру потопившего «Титаник» айсберга в натуральную величину. Остальные фигуры он приказал переплавить и вылепить из того воска русскую рубленую избу, поместив в неё восковую фигуру его бабушки, Лукерьи Ивановны, воспитавшей его в одиночку. Геолог строил храмы и бани, но асфальтировать дороги категорически отказывался: «Грех прятать русскую землю под смрадным покровом». На последние деньги геолог соорудил ипподром для скачек на русских тройках, и никакие другие скачки не признавал. В дни особо сильных запоев водил по посёлку медведя и всякого встречного просил, чтобы тот присмотрел за животиной, если вдруг сам геолог помрёт. Понятное дело, никто не отказывался. Но деньги кончились. Деревенская агентура донесла эту весть до шефа «Олимпа», и Герман с Евгением уже сидели в горнице геолога. На бревенчатой стене висела картина «Крещение Новой Руси», заказанная геологом Илии Глазунову. В лике князя Владимира угадывались черты президента. Крещение проходило на Москве-реке у храма Христа Спасителя. Множество люду, оставив дорогие иномарки у храма, спускались, обмотанные простынями и со свечами в руках, к большой проруби. На другом берегу реки на пронзительном ветру стояла толпа демократов, либералов и коммунистов, вжавшихся в польта и меховые куртки с иноземными лейблами. Среди них виднелись полуразмытые лица Навального, Явлинского и Зюганова, с тоской и нескрываемой злобой смотрящих на священнодействие. Фигура князя Владимира была крупнее остальных. Внизу мелкая надпись: «Был мужем сильным и от Бога вразумляемым».
– Я решил жениться, – помолчав, сообщил геолог, – на женщине скромной, трудолюбивой, чтоб уют и достаток ценить умела.
Герман. Уют и достаток – вполне нормальное состояние для женщины, если она ни Дженис Джоплин или Жана Дарк. Только вы ведь не женитесь.
– Это точно, – кивнул геолог, – не женюсь.
Герман. Ну, вот и славно. Раз так, о деле потолкуем.
– Потолкуем. Угощайтесь, – геолог придвинул к приятелям трёхлитровую банку с мутно-белым настоем. – Это древний русский напиток сурица – забродивший мёд, хмель, травы и молоко. Рекомендую во всех тяжких состояниях. Силы придаёт. Так вам новые места нужны?
Герман. Желательно вся карта.
Геолог. Так уж и вся?
Герман. Да. Учитывая ваше тяжкое состояние, каковое фатально кончиться может, мы бы желали все месторождения оптом получить.
Геолог. Ну, да не хороните меня раньше времени моего. А вот когда я вам всю карту выдам, вот тогда вы меня точно похороните, чтоб ещё кому не перепродал. Так ведь ваш шеф мыслит?
Герман. Я в его мыслях не лазил. Мы деньги хорошие даём. Какие ещё проблемы?
Геолог. У меня нет проблем, страдания одни. Страдаю я по России. И она по мне стонет. Мы друг без дружки никак. Если б вы знали, как земля русская стонет. Опять всё в движение пришло. Мыслимо ли, такое тело небесное тревожится.
Евгений. Ну, а нам-то что с того?
Геолог. А это, ребята, ещё одна моя великая тайна. Часть её я уже вам рассказал. А теперь скажу вот что: Россия потому не замерзает, что ядро небесного тела и земное ядро во взаимном действии пребывают. И пока тот процесс идти будет, тепловая энергия не ослабнет, и Россия не замёрзнет. И не льды на неё вековые лягут, а вода животворная потоками своими жизнь охранит. Вот туманы разве что часто нависают. Но это уже от разницы температур происходит. И в том не наша вина. Это всё льды сопредельные тому причиной. А мы как жили, так и жить дальше будем назло всем этим русофагам.
Евгений. Вы хотели сказать, русофобам?
Геолог. Да нет, я сказал русофагам. Это те, которые Русь нашу сожрать хотят, подбрасывают ей бедствия и бедствиями её питаются. Да только теперь вот приморозились. Пыл свой поостудили. А место я вам покажу. Вам в Москве нужно?
Герман. В Москве и ещё на юге страны, где игорную зону основали. Там денег крутится, как в бюджете, и люд мозги теряет. Вот там неплохо было бы несколько мест.
Геолог. Ладно, помыслим. Да вы пейте сурицу. Говорю вам, древний русский напиток. От него сила, и думы тяжкие он облегчает. А думы о России – они какие ни на есть тяжкие. Может быть, самые тяжкие, зачастую отягчающие обстоятельства. Я, когда самогон не пью, сурицей только и спасаюсь.
Герман и Евгений с опаской отпили из банки.
Евгений. Вот вы говорили о туманах над Россией. А не думаете ли вы, что из-за туманов этих возникнет парниковый эффект?
Геолог. Парниковый эффект, если и возникнет, то на руку нам сейчас будет. А дальше посмотрим. Туманы легче разогнать, чем льды растопить. Скоро технологии выработаем, и никакие туманы страшны не будут. Да вы пейте, пейте. Напиток-то по традициям предков приготовлен.
Герман. Да, вкус древнего поверья.
Евгений и Герман уже без боязни допивают всю банку.
Геолог. У меня хоть о России думы тяжкие, но вера в неё зато твёрдая. Под хорошим знаком Россия пребывает. Водолей – её знак, проливающий на землю воды бессмертия. Всё льдом покроется, а Россия жизнь сохранит. Человеколюбие ей присуще. Независимостью суждений её люди обладают. Нам остальные не указ – что Запад, что Восток. Где они теперь? Подо льдом все. Рассердился на них Водолей да лёд напустил. А что такое лёд, как не замёрзшая вода. Все, живущие под Водолеем нашим, решительны и упрямы. Да ещё, говорят, эксцентричны. Только никакие мы не эксцентричные. Просто помыслы наши да деяния не может остальной мир уразуметь. Не умудрились ещё, вот и прозвали нас эксцентричными. А какие мы эксцентричные? Мы просто душой больны, когда люд остальной идей наших понять не может да и не хочет. Оттого и обиженными себя иной раз чувствуем, и ссоримся, и ведём себя вызывающе, и отвергаем тех, кто не дорос до наших высот духовных. Мы ведь нежадные. И природу любим. Хотим быть свободными от тяжести материального мира. Душой щедры. Мир созерцаем так, как никому не дано. Колеблемы, правда, меж инстинктами и рассудком, так то потому, что новизной всякой поганой искушаемы. Оттого и противимся, когда указывают, что и как сделать, да ещё и сдерживают. Тесно, душно оттого. Наша стихия – воздух. А ещё, суки, с подковырками к нам подступятся да изрекут: «Вот, мол, речи у вас вроде как правильные. Люди всё едино душевные. А что ж живёте так херово?». А я им отвечаю: «Мы-то и без вас знаем, что дров наломано да щепа до сих пор летит. Да уразумейте, падлы, что слово-то наше не из змеиной пасти вышло. Что делаем, на то воля наша. А вы девизом моим руководствуйтесь: «Делайте, как я говорю, а не так, как я делаю». Ибо знаю. Волхв я, потому и ведаю…
…И встал князь светлый и молвил: «Отчего, скажи, волхв, тяжко у нас было?» – «Оттого, что покорились мы иным со стороны захода солнца. Что был голод, и были мы сирыми и нищими. Те же писаний множество насочиняли, чтобы ими головы наши набить. От этого всё и произошло. И потому они по земле нашей ходят, и на совместные торжища людей наших вызывают, и мутными, шипучими настоями поят. Но мы не хотели сами идти к ним. И это будет нам уроком, чтобы мы осознали наши ошибки, чтобы всё было иное в наше время. Мы на старые погребалища ходили и там размышляли, где лежат наши пращуры под травой зелёной. Трава зелёная – это знак божеский. Мы должны собирать её в сосуд для осуривания, дабы на собраниях наших воспевать богов в мерцающем небе. И теперь мы поняли, как быть и за кем идти. Было возвещено нам, что будущее наше славно. И мы притекали к смерти, как к празднику». И вот садится волхв. Встаёт. Оборачивается вокруг себя три раза, темнеет и говорит. И были те слова не добрыми, а злыми, потому из-за него тяготы вышли. И так молвил он людям и многих обманул, чуть ли не каждого уверяя, будто «всё ведает и предвидит». Волхв тёмный: «Я так сегодня той стороной, где солнце садится, просвещён, что никаких руссов нет, а есть варвары. Предлагаю каждому по его малым потребностям. Наступит или засуха, или иная беда. Все ваши реки вспять пойдут, и земли начнут меняться местами». И встал светлый князь, взял банку трёхлитровую под плащ, подошёл к волхву и спросил: «Ведаешь ли, что завтра утром случится, сука, и что сегодня до вечера?» – «Всё предвижу». И сказал князь: «А знаешь ли, падла, что будет с тобою сегодня?» – «Чудеса великие сотворю». Князь же, вынув банку трёхлитровую, огрел волхва, и пал он…
…геолог повалился на пол. Евгений, как палицей, размахивал банкой, опрокидывая стулья:
– Я тебе, урод, покажу «руссов нет»!
Герман навалился на Евгения, пытаясь отобрать банку. Битое стекло резало руки. Евгений хрипел, отпуская проклятья, но вскоре утих. Геолог лежал недвижимо. Его волосы слиплись в крови. Герман помог Евгению подняться. Приятели, тяжело дыша, стояли над геологом, всматриваясь в его открытые глаза.
– Это всё? Конец? – тихо спросил Евгений.
Герман опустился к телу геолога и послушал сердце:
– Бьётся.
– Это как получилось? – недоумевал Евгений. – Я его, что ли?
– А кто ещё? Я не трогал. Я мирно сидел и слушал волхва.
– Волхва? А куда он делся?
– Да вот он, на полу лежит, – указал Герман на геолога, – и один волхв, и второй – тёмный, он же геолог. Вот как сурица вставила. Да так по-русски, мать её.
– Стонет, стонет земля, – тихо произнёс геолог, – слышу, как стонет.
– Да это ты сам стонешь, – объявил ему Герман. – Давай поднимем его. Похоже, мозги целы. Теперь лишь бы память не отшибло.
Геолог лежал на прожжённо-засаленном диване с закрытыми глазами и невозмутимо спал. Евгений и Герман удручённо дремали за столом. Всем им было скучно во сне, но они терпели и не просыпались. Они догадывались, что пробудятся в осовремененной России, написанной в духе остервенело-капиталистического реализма. И пока они спали, она становилась всё более сложным запутанным текстом, где смешивались утопия будущего и мифология прошлого. Между умов её граждан проскальзывала философия внереального. А всякая идея, ими выношенная и взлелеянная, как дитя, сокращала им жизнь и исчезала прозрачным мотыльком над выкошенными русскими полями.
Ибо так возлюбила Мария Александровна Ульянова революцию, что отдала сынов своих единородных, дабы всякий верящий в них погиб, но имел жизнь вечную в истории.
Евгения и Германа разбудил бессмысленный и площадной великорусский мат. За окном рябая бабка поносила подростков, затащивших в её огород девку и помявших грядки. А геолог спорил с зашедшим соседом:
– Ты мне тогда как говорил, ёб твою: яви, мол, мне Россию как действительность в её эстетическом своеобразии, – объяснял геолог. – Так вот, я на деньги, которые скоро будут, и будут немалые – бля буду, немалые, – поставлю гигантское колесо обозрения над всей Восточно-Европейской равниной. Тогда и явится всё своеобразие российское. Вся эстетика как на ладони.
– Ну на хуя, скажи мне, твоё колесо обозрения кому нужно? – не унимался сосед. – Я, бля, говорю, что клуба у нас нет с копютарным залом, а ты мне про колёса поёшь.
– Ты понимаешь, штука-то в чём, – вдруг задумался геолог, глядя в окно, – ты вот клуб, говоришь. Клуб – это общность. А много ли в общности той безгрешных будет? Ну, так чтоб не пили да клуб тот не растаскивали? А русский человек должен стать безгрешным. Вот пусть для этого президент возьмёт на себя все грехи наши на себя, все грехи русских. Покается за всех и искупит всё. Русские-то живут божьим наказанием, а это нервирует. Ты понимаешь, суть в чём, – распылялся геолог, – русский фатум отнял у русских право на самих себя. А если каждый президент станет искупать грехи, то фатума не будет! Вот ты, предположим, спиздишь чего-нибудь – тебя накажут. Опять фатальность. А президент грех твой на себя возьмёт, вещь тебе спизженную оставит, и новую вещь государство выпишет. А иначе для чего богатеем? И никакого фатума уже! И ты сам себе предоставлен. Во как! И все тогда в Россию верить будут.
– В Россию-то можно верить, но не доверять. Не доверять себя России. Нельзя оставаться наедине с Россией, когда вот так вот сам себе предоставляешься. Неясное это состояние, а потому и неразумное. Да ты о копюторах думай. Нам интернет нужон, чтоб наедине с Россией не остаться, – сосед хрипло засмеялся. – Вон твои проснулись. Пойду я, а ты думай.
20nn+4-й год от рождества Христова. В России разрешены все партии, даже, казалось бы, экстремистские. Всевозможные организации растут как грибы, но правительство сохраняет спокойствие. Ещё до легализации партий и всяческих движений была выработана тактика «внутренней метаморфозы». Как только очередные радикалы подавали заявку на легализацию, в это движение вступали тысячи «статистов», отобранных спецслужбами. Отбирали также потенциальных лидеров с харизмой и «подходящим прошлым». Они конкурировали внутри партии с действующим лидером и, в конце концов, опираясь на поддержку «статистов», возглавляли движение и привносили свои понятия в трактовки экстремистских идей. Так фашизм стал со временем подаваться как «движение с пучком алых роз». Его лидером стал выходец из таджикских цыган с нетрадиционной ориентацией. Он всегда появлялся с розой в петлице, в шотландской клетчатой юбке, армейских ботинках на высоком каблуке, проповедовал фашизм гуманитарно-левацкого толка и любил садиться соратникам на колени. Фашисты, привыкшие к классическим строгим идеям, быстро покидали эту организацию, но при попытке создать другую партию сталкивались с прежней тактикой. Если же создавались подпольные движения и организации с конспирацией и жёстким отбором участников, то тактика менялась. Чтобы не отпугнуть членов раньше времени, лидеры проповедовали такие идеи, которых жаждали партийцы. Но постепенно, проводя каждый день изнуряющие собрания, приводя сомнительных новичков и вводя непомерные взносы, псевдолидеры отбивали всякую охоту собираться.
Между тем тотальный холод требовал обращения к энергетическим ресурсам. Экологические способы добычи энергии не срабатывали. Солнечные батареи перестали быть эффективными. Ветряки подвергались обледенению и выходили из строя. Приливно-отливные станции потеряли смысл. Биотопливо быстро иссякло. Водоёмы, обслуживающие атомные станции, промёрзли, и на АЭС были вынуждены заглушить реакторы. Оставалась нефть. Евросоюз и Штаты добывали углеводороды в малых объёмах – мешал многометровый лёд. Все зависели от поставок нефти и газа из России, где добыча не прекращалась. Многочисленные поселения, возникшие вокруг Федерации, пропускали нефть дальше, но каждый подворовывал, как мог. От этого в странах западной демократии притуплялась свобода воли и возникало сознание жесткого фатализма, отожествлявшее волю с природной силой. Познание теперь строилось на принципах «ледового сенсуализма»: реален только лёд, всё остальное субъективно.
Зависимость мира от российской нефти породила в русской среде новый этап в трактовке русской идеи. Теперь, уже основываясь на объективных энергетических процессах, графиках и диаграммах, русские утверждали, что они «приняли на себя миссию борцов с отверженным миром в образе падшей природы». Позиционируя себя как спасателей-спасителей, утверждали, что «вот и пришло время воплотиться на деле особому историческому призванию России, способной объединить народы на основе духовно-энергетического братства».
скажу Нефть и Газ, и тело моё окружит пламя
скажу Лёд, и к ногам моим приплывёт умирать океан
Евгений и Герман едут к геологу. В маршрутном такси работает DVD. Идёт запись передачи «Кто мы и зачем?». Пассажиры дремлют.
– Странный выбор для маршрутки, – заметил Герман.
– Сейчас модно такие темы обсуждать, – пояснил Евгений. – И правильно, пусть мыслят. Может, бухать меньше будут.
За круглым столом сидят стандартные участники подобных передач: либеральный ведущий, историк, священник, сценарист порнофильмов, поэтесса-концептуалист.
Ведущий, обращаясь к историку:
– Так что же есть сейчас русская идея, по-вашему? Как её можно охарактеризовать, преподнести?
Историк, глядя в сторону и вниз:
– Я бы сказал, что русская идея, по своей сути, это философско-идеологический механизм самоидентификации русскости. Безусловно, сама эта идея – часть русской философии и…
Его перебивает поэтесса-концептуалист:
– Русская философия станет собственно чистой философией, когда перестанет обслуживать русскую идею. Ведь русская идея в её радикальном изложении религиозна и при этом ветхозаветна. Все эти пассажи, наподобие богоизбранности русского народа, мессианство. Или вот это, как мог бы сказать Саваоф всем русским: «Не поклоняйтесь западным идолам!».
Священник:
– Да ещё Толстой говаривал о Тургеневе: «Трясёт демократическими ляжками». От этих сотрясений – западнодемократных – идея русская в умах еретических пребывает, как дом на песке. Еретикам надлежало бы изумляться и удивляться благостному устройству идейности русской, а не лепить своих божков из праха и пепла.
Сценарист порнофильмов:
– Мне кажется, нужно начать с того, что с возникновением русской идеи русский человек всегда был объектом русско-философских размышлений, в центре внимания которых были проблемы нашего человека, и главная задача русской идеи – создание интегральной концепции русского человека с его эмоциями, инстинктами и влечениями, с его обнажающейся натурой. Нельзя забывать, что для русского человека…
– На хуй!
– …очень существенны реальные условия его бытия. А в области натуралистической эстетики…
– Заебали, блядь! – пассажир мужеского пола запустил в монитор недопитую бутылку «Клинского». На него никто не обратил внимания, все дремали.
Выходя на остановке из маршрутки, Герман спросил водителя:
– А почему вы ставите такие записи в салоне?
– А нас обязывают теперь. Раньше блатняк крутил, и нормально было, а сейчас каждую неделю монитор меняю.
Геолога не было дома. Старушка соседка сказала, что он пошёл к гетере, и показала дорогу. Друзья изумились наличию в маленьком посёлке гетеры, и именно гетеры, а не просто поселковой шлюхи. Заблудившись на развилках, Евгений и Герман поинтересовались у мальчика лет двенадцати, как пройти к гетере и, вообще, кто она такая.
– А вы уже пришли, – ответил мальчуган, – вон тот дом. А гетера эта – бывшая наша библиотекарша. К ней сейчас многие ходят. Время такое.
Ставни деревянного дома оказались плотно прикрыты. Дверь не заперта. Во дворе не было видно живности, только цветы да декоративный кустарник. Проход в комнату узкий, едва освещённый красным светильником у потолка. Посреди комнаты на большом ковре, окружённом разноцветными свечами и благовониями, лежала гетера – женщина средних лет, едва прикрытая прозрачной накидкой. Рядом – трое обнажённых мужчин. В одном узнавался геолог. Все молча глядели на вошедших Германа и Евгения. Гетера долго и пристально всматривалась в них.
– Вы хотите меня? – спросила она негромко.
Герман (смущаясь). Нет, мы по другому делу. Не к вам.
Гетера (улыбнувшись). Проходите, садитесь. Можете не раздеваться. Мы беседуем о хаосе. Хотите выпить?
Евгений. Разве что глоток.
Гетера. Сядьте поближе. Всё же вам лучше раздеться. Как вас зовут?
– Евгений и Герман, – ответил за них геолог.
Евгений. Мы, собственно, к нему.
Гетера. Это потом. Поговорим о хаосе. Вы боитесь хаоса?
Евгений. Нет, мы не боимся хаоса.
Гетера. Значит, вам не нужен космос.
Герман. Может, и не нужен.
– Вот в этом вся беда. Кому не нужен космос, того хаос не страшит. Вы пробовали поместить в центр своего сознания светлый и гармоничный мир, – гетера взяла двумя пальцами тонкую коричневую сигарету, – и вдруг ощутить хаос, способный поглотить этот мир. Ваша воля сведена на нет. Вы всецело в руках судьбы. Там, где начинается хаос, кончается воля.
– Тут вы говорите о России, – неожиданно вставил геолог. – Везде хаос, а здесь воля. Россия и есть воплощение воли, и в этом её судьба.
Гетера снисходительно посмотрела на геолога:
– Да, картина мира русского человека пронизана понятием трансрусской судьбы, а потому зачастую фаталистична. Ты говоришь о воле и судьбе России, друг мой, – гетера щёлкнула геолога по носу. – Но воля противоречит судьбе, а это трагедия. Русские обожают трагедию. Они в ней как рыбы в воде. И, даже обретши космос, они всё равно тоскуют по хаосу. Это зависимость. О, как точно это показывают художники! Сквозь демонизм Врубеля проглядывает мир русского человека, шагнувшего за космос в хаос, где всё фатально. А Пётр? Шемякинский Пётр в Петропавловской крепости – пример противоречия воли и судьбы, ещё одно выражение трагедии. Герой, некогда пытавшийся создать из хаоса свой собственный космос, уже не в состоянии им управлять. Бронзовый император с выражением абсолютного бессилия, вглядывающийся во мглу фатума. А без гармонии мы звери или тени. Но поправимо всё, когда гармония придёт. С рассветом нам Меркурий, слетевший наземь с облаков, её посланье принесёт. Евгений! Герман! Возьмите меня за грудь. Вы, Евгений, за левую, а вы, Герман, за правую. Я чувствую прилив гармонии! Мы повергнем хаос! Идёмте вовне! Держите меня, Евгений. Держите, Герман. А вы, друзья, ступайте за нами. Не отставайте, это важно. Идёмте вокруг дома три раза по часовой стрелке – так ходит солнце. Надо спешить, пока тень зверя не опередила нас. Алмазный перстень на его когтях оставит глубокую отметину в хрустальных следах нашей поступи. Держите меня, Евгений! Держите, Герман! Не отставайте, друзья! Повторяйте за мной:
Хаос, хаос, твоё Дао
разметалось в поле градом.
А гармония осталась,
и нам этого и надо.
Гетера с компанией безостановочно ходила вокруг дома. На шум сходились сельчане. У кого были мобильники, снимали шествие. Старики, видя, как голые молодые люди держат полуобнажённую библиотекаршу за грудь, неодобрительно качали головой, а мальчишки швыряли в них яблоками. Но компания, войдя в транс, никого не замечала и продолжала движение. Наконец гетера направилась в дом, но геолог, шедший сзади, вышел на улицу, находясь ещё в состоянии транса. С протянутыми в пустоту руками и умилением на лице он двинулся по дороге под хохот смотрящих вслед. Но геолог ни на кого не обращал внимания и только шептал: «Разве вы не видите, вон там голая, простоволосая дева-Россия, Россия-недотрога выходит из воды в тумане. Ей застят волосы глаза. Просит меня подойти. Я иду, иду!».
Евгений и Герман очнулись, всё ещё держа гетеру за грудь. Она курила с туманной задумчивостью и едва уловимой улыбкой. В потемневшем углу комнаты сидел незнакомый приятелям обнажённый мужчина из прежних посетителей с гитарой и вполголоса пел романс «Ты пускаешь слезу у меня на глазах». «Поторопись, мгновенье, ты ужасно», – промелькнуло в голове у Евгения. Друзья, не сговариваясь, убрали руки с груди гетеры, но та задержала их:
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Какой? – разом спросили Евгений и Герман.
– Как? – гетера выразила недоумение. – Вы забыли вопрос?
Приятели высвободили руки и намеревались встать.
Герман. Мы пойдём. Вопросы в следующий раз.
Гетера. Как же вы пойдёте без одежды? Я её спрятала.
Евгений. Куда?
Гетера. А вы поищите.
Евгений и Герман растерянно озираются.
– Холодно, холодно, – игриво шепчет гетера.
Герман резко бьёт гетеру по лицу:
– Куда, сука, шмотки дела? Убью, блядь!
– Вон там, – гетера указывает на гитару в руках у поющего романс.
Герман, выхватив гитару, разбивает её о стену. Внутри ничего нет. Гетера заходится смехом, утирая кровь с лица:
– Ваши подштанники, мальчики, в надёжном месте. Хотите, я зажгу дом, и мы сгорим в объятиях любви? – гетеру сотрясает смех. – Так вы ответите на мой вопрос?
Герман бьёт гетеру в живот. Та хрипит, но продолжает глухо смеяться.
– Да чёрт с ней, – заключает Евгений, – обернёмся чем-нибудь. Пойдём к геологу домой, какие-то шмотки у него должны быть.
Но выйти приятелям не удалось. На крыльце сидели две огромные собаки смешанных пород, явно с примесью волка. Гетера ещё сильнее зашлась хохотом:
– Это мои янычары. Они питаются приезжими.
Собаки зарычали. Евгений и Герман попятились. Гетера села на подушку и закурила:
– Ну, так что? Ответ в обмен на кафтаны?
Евгений. Ну и какой же вопрос?
Гетера. А вопрос такой: насколько эстетичен хаос?
Герман. Твою мать, на хуй он тебе сдался!
Гетера. Перестань грубить, а лучше начни с того, как можно относиться к картине Верещагина «Апофеоз войны»?
Евгений. Ну, черепа и черепа.
Гетера. Да, современники видели в ней олицетворение ужасов войны как состояния фатального, испытывая шок и потрясение. Но, посмотрев хронику последующих войн с горами обезображенных трупов, потомки могут относиться к верещагинскому творению как к уже чему-то эстетически неприятному, где это неприятие прежде всего эстетично.
Евгений. Так, значит, хаос всё-таки эстетичен?
Гетера. Да, и прежде всего его факт. В документе хаоса факт пожирает всё. Факт воздействует. Факт возбуждает. Из этого исходили передвижники, вынося свой эстетический приговор эпохе, говоря о её некрасивости.
Евгений. Ты хочешь сказать, что здесь работала прежде всего эстетика?
Гетера. Именно. Но что если тогда же вместо картин были бы отсняты фотографии с такими же сюжетами или созданы документальные фильмы на эти темы? А, мальчики? Кто бы выиграл в ту эпоху в борьбе за воздействие на зрителя: художники-передвижники или документалисты-новаторы? Отвечайте!
Герман. Я хуею! Да мы все охуели! Где шмотки, блядь?
Гетера. А вы нетерпеливы. Но я прощаю вас, джентльмены. Ваши одеяния в жилище моих верных янычаров за домом (истерично смеётся).
Герман схватил её за волосы и ударил головой об пол. Схватил гриф от разбитой гитары и устремился за дом к собачьим будкам. За ним Евгений.
