Валерий Столыпин
Потому что это колдовство
Самый лучший собеседник
Ура! Меня отпустили на неделю в отпуск за свой счёт. Еду к новорожденной дочке и жене, которую не видел больше двух месяцев.
Беременность у Лизы была тяжёлая, с осложнениями и сильной интоксикацией. Несколько раз её клали на сохранение в местный стационар, условия лечения в котором вызывали массу вопросов: не отапливаемые палаты, переломанные кровати, нехватка персонала и медикаментов.
Можно было не обращать на эти мелочи внимания: других условий в глубинке попросту нет, однако люди живут и не ропщут. Я рассудил иначе. Мне было страшно, что с женой и первенцем что-то может случиться.
Роженицу я её отвез к родителям. Там были более приемлемые условия жизни, приличная клиника и мягче климат.
Дочка родилась недоношенной, но вполне здоровой. Я был безмерно счастлив.
Так получилось, что в железнодорожной кассе оказался единственный билет в мягкое купе. Обычно на нашем маршруте таких вагонов не бывает, но иногда прицепляют к составу, чтобы доставить знаменитостей или высокого ранга чиновников.
Очень дорого, но, увы, другого места не нашлось, а времени в обрез. Пришлось раскошелиться.
Купе на двоих. Попутчица – смазливая девчонка с печальным оленьим взглядом и нервными повадками.
Она не была холёной или породистой. Провинциальность скрыть сложно. Внешний вид девочки завораживал бесхитростной красотой, безутешной меланхолией и скромностью.
Попутчица выглядела так, что хотелось её пожалеть. Такое тревожное чувство обычно вызывает трущийся об ногу котёнок, приблудившийся случайно на улице: хочется взять его в руки, приласкать.
Девочке улыбка была бы больше к лицу, чем минорное выражение, которым она меня встретила.
Сидит передо мной милая девочка, с которой картину можно писать, но потухшая, напряжённая, словно её родители в угол поставили, вот-вот расплачется.
Она даже не разделась, хотя предыдущая станция от моей в нескольких часах езды.
Странно. В вагоне натоплено по-зимнему, от души.
Я разделся, скарб свой нехитрый определил в положенные места, достал книжку, хотя не до чтения мне сейчас – весь в мечтах и грёзах, но нужно было чем-то занять руки, чтобы уравновесить, сбалансировать мысли.
Дочка у меня родилась, а я её даже не видел. Какая она?
Смотрю в книгу, а представляю милых сердцу людей, по которым неимоверно соскучился. Давно наяву не видел любимую жену, только во сне. Мужчины ведь тоже сентиментальны и очень чувствительны, только стараются не показывать свои переживания.
С ночной рубашкой жены я ни одной ночи не расставался, хотя Лизкин запах из неё давно выветрился, но по памяти и она возбуждает достаточно сильно.
Провокаций от женского пола во время отсутствия жены было в избытке: коллектив на работе преимущественно женский, очень, скажу я вам, общительный, даже чересчур.
Соседка по квартире опять же глазки строила постоянно и не только она. Есть у счастливо женатых мужчин некий загадочный фон, увидеть который невозможно, а почувствовать не сложно. Успевай только обороняться от желающих испить из источника блаженства.
Это я так, цену себе набиваю. Я ведь по натуре увалень: нерешителен и застенчив не в меру, но иногда накатывает волна дерзости и бесстрашия, особенно если вовремя подмигнут.
Думаете легко не замечать флиртующих чаровниц, когда их вид и запах норовят основательно снести крышу, а у тебя нет на этот случай никакого оружия, кроме верности?
Была бы любимая рядом, скорее всего, было бы совсем не сложно отбиться от неуместного вожделения. В её отсутствие потоки гормонов настолько заражают кровь, что флюиды страсти начинаешь чувствовать за километр.
Девушка пару-тройку раз сделала движение рукой, словно порываясь предпринять какое-то действие, но никак не может решиться. Я замечаю это боковым зрением, невольно бросая в её сторону мимолётные взгляды, нарушающие плавный ход мыслей.
Да мне-то что до этого? Своих проблем достаточно. У меня мозг кипит: вижу, чувствую, каждой клеточкой тела осязаю родное тело своей любимой. Не до собеседников мне.
Вот я провожу рукой по волосам жены, трогаю пальцем податливые губы, прижимаюсь к ней всем телом, слышу, как бьётся сердце в её груди, касаюсь налитых грудей, моментально восстающих и выпячивающих горошины упругих сосков.
Внутри всё сжимается и восстаёт, напрягается и стонет, вибрирует, подстраиваясь под удары пульса…
В грёзах всё происходит предельно реально.
Я сижу с закрытыми глазами и наслаждаюсь, улетая в астрал, где иное течение времени и можно всё. Так уж я устроен, что одновременно проживаю две, а может и больше жизней, которые порой не соприкасаются, пересекаясь только в минуты грез и созерцания.
На грешную землю меня возвращает тихое покашливание и продолжительный вздох.
Приходится отвлекаться от видения. Переместиться в одно мгновение в реальный мир, где серо и буднично, не так просто.
Глаз не открываю, пытаюсь вернуться в вагон, делать чего нет никакого желания.
В голове никаких мыслей, лишь ощущения и переживание только что состоявшегося в параллельной вселенной контакта.
Обострённое длительным отсутствием интимных контактов обоняние улавливает резкий запах молодой женщины, её напряжённое дыхание и волну энергии от назойливого взгляда.
Так бывает, когда ты сильно возбуждён: чувства оголены и охотно вбирают в себя даже относительно слабые вибрации.
Приходится открывать глаза, делать вид, будто нахожусь здесь и сейчас, что получается не очень. Так с ходу не перестроишься. Но стараюсь. Девушка сидит, опустив глаза, фальшиво изображает безучастность. Тем лучше…
Мне-то не терпится увидеть своих родных, дочку в особенности. Зачем мне сейчас чужие проблемы?
Я ведь ничегошеньки о своей кровиночке не знаю. Лишь то, что она есть и что она моя дочь. Такими счастливыми как я наверно не бывают. Это просто немыслимо: я отец… Круто!
Девчонка явно чего-то хочет, пытается подтолкнуть меня к контакту. Это так не вовремя.
Попутчица явно стесняется, но пытается привлечь к себе внимание.
Или боится находиться со мной в одном купе, поэтому так нервничает?
– Могу я вам чем-то помочь? – Нарушаю я тишину. – Может быть вам переодеться нужно, а я мешаю?
– Нет! Совсем не то… Вы мне ничуть не мешаете. Просто у меня… мне… – у попутчицы глаза набухают от влаги. – Я так переживаю, так волнуюсь… Можно я с вами поговорю?
– Ну что вы, милая девочка, не переживайте так. Всё наладится.
– Уже нет. Мы расстались. Да, насовсем, – попутчица захлюпала носом, из глаз хлынул поток. Она нервно вытирает нос, потом слёзы, затем снова нос, растёрла тушь и губную помаду, потом зашлась в истерике.
Только этого мне не хватает. Я люблю поговорить, и не безразличен к пикантным историям из реальной жизни, но только не сейчас. Мне ведь только что было так хорошо. А если она отстанет, то будет ещё лучше.
– Вы не подумайте. Я не сумасшедшая. Только это у нас первая ссора. Наверно и последняя. А я взяла и уехала. К маме. А он остался… совсем один. Ну и пусть себе бесится, переживает. Так ему и надо. Я себе ещё лучше найду. Можно мне с вами поговорить? Ну, пожалуйста!
– Хорошо-хорошо, побеседуем. Жуть как люблю душещипательные истории из уст красавиц. Но у меня условие: умойтесь и больше никаких слёз, а то и я вместе с вами расплачусь.
– Я мигом. Только вы меня обязательно дождитесь. Мне очень нужно поговорить, посоветоваться. Вопрос жизни и смерти.
Девочка выбежала, одёрнув юбку и одарив напоследок признательным взглядом опухших, но оттого ещё более очаровательных глаз, оставив наедине с собой.
Прекрасное видение больше не возвращается. Теперь меня против воли с головой поглотили чужие проблемы.
Ладно, может это и к лучшему.
А девчонка прелесть: стройная, фигуристая, милая. Глаза и лицо не очень разглядеть успел – неудобно нагло пялиться, но общее впечатление очаровательное.
Придётся знакомиться, что совсем не входит в мои планы.
Через несколько минут девчушка вернулась. Личико, конечно, опухшее, но черты разглядеть можно. Очаровательное юное создание.
Попутчица села, снова напряглась, глядя на меня, вскочила, сняла объёмный вязаный свитер василькового цвета с широченным завернутым несколько раз воротником, свернула его аккуратно, переложив с места на место несколько раз. Волнуется.
По купе пронеслась рябь сгустков очаровательного запаха: не духи, а именно благоухание чистого молодого девичьего тела, моментально ударившего в голову.
Возбуждающие флюиды попали на благодатную, подготовленную предыдущим видением почву, подогрев и без того оголённые переживания близости чувства.
Вихрем в мозгу пронеслось наваждение: зовущий силуэт, округлые формы зрелой юности.
Жару в огонь подбросили подробности её анатомии: у моей невольной спутницы оказалась тугая объёмная грудь. Вишенки, выпирающие на вершине вздымающихся холмов, протыкают насквозь тонкую ткань шёлковой блузки.
Верхняя пуговица, оказавшаяся случайно расстёгнутой, открыла белоснежные фрагменты округлостей. На слегка вспухшей губе капельки слюны или пота. Лучезарные глаза бирюзового цвета, нервные музыкальные пальчики…
Всё это великолепие в метре от меня и смотрит простодушным доверчивым взглядом.
Во всяком случае, я это вижу именно так.
Мне стало горячо и сладко, просто невыносимо хорошо.
По телу пробежал бурун дрожи, следом вожделение и желание, которое накрыло с головой и выплывать из этого шторма не очень хочется, даже наоборот: скорее бы прихлопнуло и закрутило.
Ну, понеслась…
Я уже мысленно был с ней: понимаю ведь, паразит, что если человек открыл, оголил душу, то и тело можно брать голыми руками – стоит только захотеть.
Мысли стремительно закружили в неприличном, пошлом, но таком соблазнительном хороводе. В одно мгновение я намечтал на целый роман с продолжением, но как только стал приближаться к финалу, вспомнил про Лизу.
– Стоп, – говорю я себе! – Далеко помчался? Ты, дорогой, о чём думаешь? Это же адюльтер, измена… И дальше что? Допустим, ты вышел из этой ситуации победителем, героем-любовником и… что дальше, зачем, для чего? А семья, а дочь? А девчушка, которую поразила неразрешимая, как ей кажется, жизненная ситуация, как она будет существовать дальше, согрешив, не любя, поддавшись мимолётной романтической ситуации? Сможет ли она себя понять и простить?
Девочка тем временем принялась рассказывать что-то про сказочную любовь и принца на белом коне, о стремительной и экзальтированной любви, урагане эмоций и чувств, накрывшей с головой обоих партнёров, о долгих разговорах ночи напролёт и поразительно щедром на переживания и ощущения единения телесном контакте.
Наверно такой откровенности с её стороны не знали ни мать, ни близкие подружки, а тут такое…
Да ведь это настоящая любовь! И с какой стати она от таких чувств удирает, сломя голову?
Банальное повествование о волшебной любви продолжалось недолго, во всяком случае, я бы рассказал про свою любовь больше и красочней. Но это я.
Попутчица помолчала, снова начала всхлипывать, не удержалась – всплакнула, немного успокоившись, снова принялась вываливать на мою неподготовленную голову историю несостоявшегося, но такого желанного счастья.
В дальнейшем повествовании были боль и ненависть, замешанные на пустоте. Лично я причин случившегося обнаружить не сумел.
Как же быстро одно душевное состояние переходит в другое. А куда подевались мексиканские страсти и клятвы в любви и верности?
Что же этот идиот сумел такого натворить, что она после всего так запросто и стремительно сбежала из вечного рая?
Три часа слушаю собеседницу, ни разу не перебив. Собственно и не понял практически ничего, только чувствовал: ей необходимо выговориться. До основания, до самого донышка, чтобы в душе не осталось ни соринки.
Девочка торопится, тараторит, иногда снова срываясь на слёзы, временами хохочет, как ненормальная и всё время крутит локон волос с правой стороны. Она наматывает его на палец, мусолит во рту, потом закладывает за ухо, смахивает слезу, почти неслышно сморкается в смятый в левой руке платок, извиняется и опять принимается рассказывать.
Её речь я почти не воспринимаю, слушаю на автомате, больше наблюдая за мимикой, нервными движениями очень красивых рук с белоснежной кожей и тонюсенькими аккуратными коготками.
Из повествования понял только одно – девушка страдает, как ей кажется, от неразделённой любви. Во всяком случае, экзальтация свидетельствует об этом.
Всё, что она рассказывает, вынуждает считать, что связалась она с настоящим сукиным сыном, хотя ни одной причины в повествовании для такого вывода не вижу.
Видимо мальчишка посмотрел как-то не так, сказал, не подумав, не сумел интуитивно подстроиться под ход её мысли, или она от избытка чувств навыдумывала того, что в реальных событиях отсутствовало.
Итог – молодые расстались и сделали это чересчур поспешно, на негативных эмоциях, наговорив друг другу нелепостей, способных разрушить что угодно, не только хрупкие, зарождающиеся чувства.
– Почему всё это она решила вывалить именно на меня? Я ведь не психотерапевт, даже не психолог. Сам мучаюсь неразрешимыми проблемами не меньше. Порой становится невыносимо тошно от Лизкиных выходок. Что если всё-таки попытаться успокоить девушку по-мужски, заткнув течение откровений поцелуем?
В мозгу загудел невидимый зуммер, голова закружилась. Снова галопом пронеслись видения, от которых я вспотел и почувствовал эрекцию.
– Ни фига себе мысля! Чего же сразу не в постель? Неужели всё-таки поплыл, решил воспользоваться девичьей слабостью и чужим горем? Еще бы, несколько месяцев без женской ласки. Такая ситуация, да ещё в состоянии анабиоза, кого угодно заведёт.
Стараясь делать это незаметно, я задержал дыхание, напрягся, пытаюсь таким способом выйти из эротического транса. Перемещаю мысли со своей неожиданной похоти на её проблемы, что даётся с большим трудом.
– Разве это беда, если толком разобраться? Мужик – дуболом, не сумел погасить пустяковый конфликт: такое случается на каждом шагу. И сразу рубить сплеча, срываться в бега? Ну, дура и только! Не может справиться с собой, пусть учится выбирать. В конце концов, он не единственный. За такой кралей, штабелями лягут, колоннами выстроятся, а она… распереживалась.
Мои мысли унеслись в недавнее прошлое, когда подобные конфликты чуть не разрушили наши с Лизой отношения. О тех событиях смешно вспоминать, но тогда даже незначительные мелочи казались фатальными.
Я не советник. Пусть сами разгребают. Справятся. Думаю, мальчишка уже всё понял и поступит правильно.
Или расстанутся… На то и жизнь, чтобы находить, терять, делать ошибки, исправлять их, корректировать. По тропе судьбы обычно зигзагами ходят да кругами.
Мои мысли с проблем девочки перескакивают собственные, превращая их в поток неразрешимых противоречий.
Случайная знакомая никак не унимается. Правда накал страстей помалу стихает. Нет уже слёз на глазах, да и шмыганья носом прекратились. Платок перекочевал в карман, волосы оставлены в покое…
– Меня Лариса зовут. Спасибо вам! Вы такой… вы самый лучший собеседник, которого я в жизни встречала…
Лариса поправила причёску, вынула из сумочки зеркальце, осмотрела себя, удовлетворённо хмыкнула, просветлев моментально взглядом, вскочила с места, засуетилась, наклонилась к моему лицу, чмокнула в лоб, как младенца, прижалась, отчего по моему телу вновь пробежала волна вожделения.
– Извините! Я вам так благодарна. Вы подсказали мне правильный выход. Наверно я не права. Да, точно, это моя вина. Ну, зачем нужно было скандалить, срываться, куда-то ехать, портить замечательные отношения с человеком, которого я очень люблю? Вот сойду на следующей остановке и поеду к нему обратно. Я знаю, он меня ждёт… Но сначала нужно позвонить, чтобы не волновался. Он у меня такой впечатлительный, такой ласковый, такой…
– Слава богу, пронесло, – с облегчением отметил я, – чуть было не сломал жизнь влюблённым идиотам. И себе заодно. А ради чего? Да мало ли какими оленьими глазами на тебя смотрят? Человек, взывал о помощи, а ты едва не предложил ему секс. Или мне так показалось? Чего только не померещится в приступе обострённого сочувствия. С чего она решила, что я хороший собеседник, ведь за время её повествования я ни слова не произнес? Чудеса.
На следующей большой станции Лариса сошла, обняв меня и поцеловав, теперь в щёку.
Я стоял на подножке тамбура и махал ей рукой, пока можно было рассмотреть силуэт.
Отчего-то стало очень грустно.
– Лучше бы она ехала до конца, – подумал я, – уже успел к ней привыкнуть.
Расставаться всегда так не просто…
На что способен страх
В северной деревне жизнь без привычки удручающе скудная.
Чтобы долго не рассказывать, что и как, скажу лишь, что радио и телевидение до тех мест, в которых происходили события, о которых идёт речь в этом повествовании, так и не добрались.
Естественно, что людям, живущим в российской глубинке, не до моды: что одежда, что обувь – без излишеств. Главное, чтобы удобно было носить: тепло, сухо и не жалко испачкать, потому, что дорог там нет в принципе.
Стоит пройти дождю, как короткое путешествие даже по центральной улице становится опасным предприятием.
Основные детали гардероба – резиновые сапоги и ватник.
Но иногда мы выезжаем «в свет» – направляемся по разным причинам в посёлок, и тогда приходится прихорашиваться. Правда, в парадной одежде мы выглядим тоже своеобразно: возможности деревенского быта весьма ограничены.
Недавно мы отправились в вояж по магазинам за мелкой хозяйственной надобностью.
Лизе, моей девушке с недавнего времени, в магазинной толчее неловко наступили на сапог, у которого сразу отлетел каблук и подмётка целиком.
В сапожной мастерской нам сказали, что случай безнадёжный.
Печально. На новую обувь денег не хватило. Мы ещё только учились жить самостоятельно. Я, начинающий зоотехник, она – продавец-практикант. Наши зарплаты были больше похожи на пособие по безработице, чем на средства, позволяющие что-то приобретать.
Пришлось завязать сапог куском ткани и ковылять в таком непрезентабельном виде. За неимением сменной обуви, неприятность немалая.
Деньги на новые сапоги для подружки я занял, но среди недели поехать не получилось. Ждали выходной.
Поехали оба в резиновых сапогах – не хотелось лишний раз огорчать подругу. В принципе ничего особенного – никто и внимания не обратил. Во всяком случае косых взглядов я не видел.
Переполненный до отказа проходящий мимо деревни автобус пришёл с опозданием. Мы с трудом втиснулись на заднюю площадку ПАЗика и подпрыгивали всю дорогу на каждой кочке. На севере нет дорог, только направления движения.
Мы с Лизой тряслись в ужасно неудобных позах, время от времени врезались в низкий потолок салона, хотя росту оба невысокого.
Лицом к нам впритирку стояла худенькая рыжая девчонка лет пятнадцати-семнадцати.
Огненная грива распущенных волос рассыпалась по её плечам чуть не до пояса. Белоснежная кожа, усеянная сплошь конопухами, пухлые детские губки и настороженный отчего-то взгляд.
Ребёнок как-то странно жмётся к нам с Лизой. Возможно, в тесноте так кажется, но притирается настолько плотно, что я чувствую её тепло и запах.
Ничего, потерпим. Привычные уже. Наверно упасть боится, хотя в такой давке упасть проблематично.
Девочка нервничает, маневрирует, пытается встать к нам за спину .
Через время я начинаю понимать, почему: два мужика за её спиной кажется рукоблудят.
Присмотрелся внимательно к этим попутчикам: мрачные. Удивительно неприятные субъекты однозначно и явно из породы сидельцев. На всех пальцах наколки с перстнями, блестящие фиксы, наглый самоуверенный взгляд.
У одного из них рваный шрам через всю щеку, у другого отсутствует нижняя часть уха. Оба на голову выше девчонки, хотя та нормального для её лет роста.
Придурки гогочут, отпускают шёпотом в адрес соседки скабрезности и нахально лапают девичье тело, вызывая у той безотчетный страх и конвульсии.
Ребёнок молча, взглядом, просит взять её под защиту, но все вокруг молчат. Как воды в рот набрали. Взгляд отворачивают, дышат и то через раз.
Страшно.
Медленно отодвигаю девочку за свою спину.
Один из молодчиков нагло хватает её за руку, тянет к себе, улыбаясь во весь фиксатый рот, – куда от кавалеров, рыжуха? Наша ты теперь. С нами и сойдёшь.
– Сиськи-то у тебя имеются? – Шипит второй, пытаясь притянуть девочку к себе. – В принципе без разницы, лишь бы дырки не заросли, да Пьеро?
– Давненько мы свежатинки не едали, соскучились по женской ласке. Это хорошо, что боишься, сговорчивей будешь.
– А ты, фраерок, – обращаются ко мне, – не лезь, если жить хочешь. Твоё дело – сторона. За своей тёлкой смотри, а то мы и её в гости пригласим. У нас потенциал накопился – на месяц хватит.
– Зовут-то тебя как, маруха? – Уже не стесняясь, говорит тот, кого назвали Пьеро. – Не Алёна, случаем? У меня до зоны Алёнушка была, знатная шалава, ненасытная, узкая во всех щелях, горячая, юркая. Какой у нас с ней кардебалет был.
– Да ты зенками-то не лупай, а то неровён час в один из них заточка прилетит, – обращается ко мне. – Шучу! Я парень весёлый. Мне бы поржать. Отвернись, сказал.
– Так не услышал я твоего имени, прошмандовка. Ещё раз спрошу, не ответишь – пожалеешь. Итак, слушаю…
– Ирина, – заикаясь и дрожа всем телом, прошептала девочка.
– Громче!
– Ира.
– То-то! Учить вас, ****ей, надо. Ничего, обломаем.
Лиза начала нетерпеливо дёргать меня за руку, чувствуя горячее. Её лицо налилось кровью и страхом, глаза округлились.
Публика безмолвствует. Сидельцы уже не таятся, почувствовали, увидели сковавший людей страх. Воздух наполнен сгустками чёрной энергии.
Шрам, это у которого щека разрублена, нахально, цинично расстёгивает верхнюю пуговицы на пальто пигалицы и запускает ей запазуху татуированную пятерню.
Ирина еле слышно пищит, закрыв глаза, сжавшись в комок. Лицо девочки искажено, парализовано ужасом.
– А чё, нормальные сиськи. Можно сказать любимый размер. Нас двое, рассосём на пару размеров. Не боись, жить будешь. Недельку поиграем и отпустим. Да, Пьеро?
Тот довольно осклабился в щербатой улыбке, больше похожей на оскал и загоготал.
– Чур, я первый. Люблю распечатывать. Тебе, подруга, понравится. У меня на головке шаров – семь штук. Для тебя старался, родная, чтобы удовольствие получила на полную катушку. Не пожалеешь. Да не млей ты. Сначала все не хотят. Потом понравится – за уши не оттащишь.
Урки, почувствовав силу и безнаказанность, начали наглеть, не стесняясь никого и ничего.
У меня поджилки дрожат и трясутся, по телу ползут полчища мурашек, голова раскалывается и тошнота подступает. В ушах зудящий шум и никаких мыслей, кроме желания, чтобы это всё оказалось иллюзией, а не реальностью.
Девушку жалко – не передать. Представляю, что происходит с ней, если у меня начинается паника.
На каком-то очередном бесцеремонном коленце обнаглевшей в конец парочки меня переклинило: страх за Иришку пересилил ужас, сковавший липкими оковами, заставил влезть между Шрамом и девушкой.
Пьеро, вытащив, словно ниоткуда, ловко прижал к моему глазу заточку, ощерившись, теперь уже реально угрожая.
Шрам ударил меня коленом в пах, но промазал. Пьеро отдёрнул нож, боясь видимо применить его прямо в автобусе.
Кто его знает, чем он руководствовался, но убрал лезвие и замешкался, а я, больше с испуга, чем от храбрости, врезал ему головой в нос.
Пьеро заверещал, схватившись за лицо свободной рукой, хрустнуло-то прилично, хорошо слышно было.
Шрам пытается дотянуться до меня, однако теснота мешает сделать это быстро.
Женщин моментально прорвало: они начали голосить, требуя мужиков вмешаться, а водителя остановить автобус.
Лиза тем временем, увидев расклад сил не в мою пользу, да ещё нож, вцепилась зубами в запястье руки Пьеро, ту, в которой была заточка.
Бандюган заорал, выронил оружие. Кто-то ногой оттолкнул страшный предмет подальше. Кровища из носа урки хлещет фонтаном, ему не до сопротивления.
Шрам, не сумев врезать, натянул шапку на глаза Лизе и ударил её, хлестко, больно, чувствительно.
Моя подруга намеренно, либо нет, попала коленом в самое чувствительное место одичавшего придурка. Но самое главное – автобус остановился.
Мужики начали заворачивать Пьеро руки и выталкивать второго.
Агрессивность сидельцев моментально улетучилась. Шрам кубарем со ступенек улетел в лужу, вскочил и рысью ретировался, оставив истекающего кровью напарника, которого скрутили, уложив мордой в пол.
Весь автобус гудит, как перегруженный трансформатор, пересказывая события последнего часа. Люди немного расслабились, но успокоиться не выходит: слишком большое напряжение накопилось за минуты террора.
Водитель направил автобус прямиком в милицию, куда и сдали хулигана, который верещал и ныл, забыв моментально про свою крутость.
Дружка своего он тоже сдал, хотя его и так бы нашли – слишком заметный след в виде рваного шрама выдал его с головой.
Всё это время Ирина ни на шаг не отходила от Лизы, пострадавшей, как та считала, за неё.
У моей подружки, получившей чувствительный удар чуть выше переносицы, заплыл полностью один глаз и светился сизой радугой другой. Держится она стоически, но когда я предложил поехать в травмотологию, разревелась не на шутку: очень уж Лиза уколов боится.
Теперь вспоминать об этом инциденте будет до конца моих дней. Ну не мог я смотреть спокойно, как на моих глазах, практически публично, насилуют малолетку. А в драку полез, покорившись инстинкту самосохранения, импульсивно, можно сказать непроизвольно, более того, защищаясь от возможного удара соперника.
Думаю, мне просто повезло. Впрочем, девчонке повезло больше: кто знает, куда занесла бы её в итоге встреча с великовозрастными головорезами, не окажись рядом пугливого мальчишки, поднявшего волну.
Когда Ирина рыдала у меня на плече, прижавшись щупленьким детским тельцем, Лиза с негодованием и укором, безмерно ревнуя, наблюдала за нами. Она – моя спасительница.
Кто знает, на что были способны эти безмозглые существа. А вдруг, правда выкололи бы мне без сожаления глаз?
Как стремительно и безрассудно вступилась она за меня, готовая, рискуя собой, спасти своего любимого.
Прошло уже пара часов после драки, а дрожь в коленках не прекращалась. Теперь меня колотило основательно: дошло, наконец, что рисковал я практически жизнью. И не только своей, но и Лизкиной.
Моя Лизавета. Ну, как не любить такую? Мы теперь крепко повязаны. И с Иринкой мы теперь в доску свои. А сапоги так не купили – не до них было.
Пришлось звонить директору в совхоз, просить прислать за нами машину. Всё я не мог ему рассказать, сообщил, что на нас напали хулиганы. В милиции подтвердили, я ведь с их телефона разговаривал.
Ира сбегала в аптеку, купила бодягу, какой-то крем, бинты, вату и колдовала над Лизиными
травмами, пока за нами не приехали.
Ей и правда оказалось пятнадцать лет. Совсем ребёнок. И надо же было такому случиться.
Медичка в совхозе выписала подруге больничный. Уколы назначать не стала, памятуя о произошедшем не так давно инциденте, когда от вида шприца пылающая от температуры и лихорадки Лиза устроила форменный погром. Тогда досталось и мне и врачу.
Лиза неделю сидела дома, читала лёжа одним заплывшим глазом.
В свободное время мы предавались абсолютному разврату.
Это была замечательная неделя, если не считать ежедневной выволочки, за мою инициативу, – ещё раз полезешь не в своё дело – пеняй на себя, расстанемся.
Врёт ведь. Куда она без меня теперь? А я без неё и вовсе потеряюсь – кто тогда станет защищать меня от бандитов.
Вон их сколько развелось.
