Валерий Пушной
Накаленный воздух

– Что значит – покажите? – прогудел недовольно. – Это у него надо спросить, захочет ли он.

– Тогда спросите! – настаивал Прондопул.

Пантарчука его тон покоробил. Петр еще больше насупился, покрываясь багровыми пятнами:

– Я вынужден вам отказать. Не считаю необходимым отрывать человека от работы, чтобы заниматься вашими пустыми гипотезами. Для этого в бизнесе нет времени. Время, сами понимаете, это деньги.

Прондопул немедля поднялся из кресла. Его удостоверение мгновенно исчезло со стола. Взгляд архидема будто железным скребком прошелся по Пантарчуку.

– Я рад, что мы нашли с вами общий язык, – сказал он.

– Что вы имеете в виду?

– Всегда лучше договариваться.

– Вы о чем?

– Вы не правы, время – не деньги. Ничто так бездарно не расходуется человеком, как время. Однако деньги он считает тщательно, не желая упустить даже копейку. Если бы тетрарх Ирод Антипа не оказался так жаден и глуп во время своего дня рождения в пятнадцатый год правления Тиверия кесаря, все могло бы пойти по-иному. И не пришлось бы теперь мне исправлять его ошибку.

Глава девятая
Пир во дворце

В пятнадцатый год правления Тиверия кесаря наступило время празднования по случаю дня рождения тетрарха Ирода Антипы. За десять дней до начала глашатаи в пределах Галилеи и Переи вбивали в уши людям повеление тетрарха, обязывающее всех отмечать торжество. Повелевалось рядиться в праздничные одежды, веселиться и желать царю здравствовать.

Во дворце столы ломились от яств, гостей набилось до предела. Пир устроили на славу. Но среди приглашенных не было сводного брата Боэта, Антипа не хотел видеть его, просто выбросил из головы. Да и тому было некомфортно находиться среди гостей, когда у всех на виду его жена Иродиада была с виновником торжества.

В глазах окружающих Боэт был никчемным рогоносцем, ведь они не знали, что он просто сбыл Иродиаду с рук, охотно уступил сводному брату. Даже Ирод Антипа с Иродиадой не догадывались об этом. Он умело подложил Иродиаду под Антипу, зная наперед, что откажет тому в разводном письме. Боэт не был фетюком. Это была его расплата за всегдашнюю беспомощность перед сводным братом, за частые унижения и за то, что из-за него лишился наследства.

И добился, чего хотел. Столкнул того с пророком Моисеем.

Теперь Ирода Антипу склоняли на каждом углу, костерили, обливали словесными помоями, имя его полоскали, как грязную тряпку.

Боэт втихую злорадствовал над сводным братом, давился икотой от смеха.

С детства Ирод Антипа довлел над Боэтом, подчинял себе. Тот уступал ему, покорялся, накапливая в душе злость и ненависть.

В молодости, при жизни Ирода Великого, Боэт любил окружать себя красивыми фуриями, стервами. Приближал их. Ему нравилось наблюдать, как они пускались в интриги и рвали глотки друг другу, пытаясь вызвать его расположение. Опричь этого он воспринимал стерв, как бродящее вино, дурман для окружающих.

Иродиада выигрышно выделялась. Она еще не была фурией, когда Боэт женился на ней. Но он знал, что именно из таких получаются стервы. Он хорошо изучил эту породу. И не ошибся. Он не любил ее, он готовил ее для мести, делал шлюхой и с интересом следил за перерождением. И наконец преподнес Ироду Антипе. Тонко подвел. Угодил в точку. После этого минута триумфа стала стремительно приближаться.

Антипа всегда смотрел на брата покровительственно, как умник на идиота. Но на этот раз схватил наживку и медленно погрузил себя в дерьмо.

Итак, Боэта на торжестве не было. Но из Кесарии Филипповой прибыл брат Филипп, тетрарх Итуреи, Бетанеи и Трахонитиды. Среди множества гостей он полусидел в свободной позе на подушках. Рядом с ним пьяно пялился по сторонам тетрарх Авилинеи Лисаний. А на почетном месте возле Ирода Антипы воинственно развалился прокуратор Иудеи и Самарии Понтий Пилат. На нем было надето военное кожаное облачение, сухо скрипевшее при всяком движении римлянина, короткий меч на боку, будто Понтий Пилат приехал не на празднование, а на битву. Он был неулыбчив и глядел на всех из-под бровей.

Гости настороженно приняли появление Понтия Пилата. Но строили гримасы, похожие на улыбки, и заглядывали в глаза.

Однако Понтий Пилат не принимал их улыбки за чистую монету, он чувствовал, что это напускное, потому сидел с независимым и властным видом, словно был хозяином торжества. Грубый и жестокий солдафон, он за свою жизнь крепко уяснил одно правило: римлянин должен внушать страх, весь облик римлянина обязан говорить о силе и мощи Рима. Посему своим видом Пилат как бы вдалбливал в головы гостям, что они могут его ненавидеть, могут желать смерти, но всегда должны помнить, что за его спиной стоит непобедимый Рим. Стало быть, у них есть только одно право: быть покорными Риму.

Ирод Антипа в подражание римлянам, а отчасти в угоду Понтию Пилату устроил во дворе игрища с боями. Зрелище уступало тем, которые устраивал в свое время Ирод Великий, но впечатляло воинским умением участников. Гладиаторов не было, участники боев бились не до смерти, но показывали свое искусство с отменной ловкостью. Подчас в такой раж входили, что невольно дубасили друг друга мечами до кровавых отметин. Зрителей это особенно возбуждало, веселило до визга и воплей.

В палатах дворца развлекали вспотевшие музыканты, бесконечные пляски не меньше забавляли гостей.

Антипа, облаченный в царские одежды, с золотым венцом на голове, испытывал удовлетворение от празднования, с радостью исторгал громкие возгласы.

Вино лилось рекой.

Во славу тетрарха поднимали золотые кубки, рога и чашки финикийского стекла в золотых оправах. Горланили хвалебные речи.

Ирод Антипа пил, облокотившись на подушки. А сбоку от него на подушках выгибалась игривая красавица Иродиада.

Тетрарх Лисаний, подогнув под себя ноги, потел одутловатым лицом и складками шеи. Вот он выкарабкался из-за стола, приблизился сзади к Ироду Антипе. Покачиваясь от хмельного дурмана, наклонился к его уху, пробубнил похвалу виновнику торжества и отметил, что оно затмило многое прежде виденное им.

Антипа выслушал, задрал голову, полуобернулся и хищно улыбнулся, показывая зубы.

Тетрарх Лисаний топтался на месте, вытирая ладони об одежду.

– Вижу, у тебя еще что-то приготовлено, – он икнул и разгладил ладонью бороду. – Ты любишь удивлять.

– Сегодня для всех будет особенное веселье, – посулил загадочно Антипа и кольнул взглядом начальника стражи, стоявшего у дверей.

Лисаний откачнулся на пружинистых ногах, а начальник стражи кинулся на призыв Ирода Антипы. Матерый был служака, накалился от напряжения, вылезал из кожи, боясь вызвать недовольство царя. Ничто не выпадало из поля его зрения. Всякий, кто приближался к тетрарху, оказывался под перекрестной паутиной взглядов телохранителей, отъявленных головорезов. Они заполонили покои, переодетые в гостей. Вблизи Антипы их было несколько, готовых в любой момент вырвать глотку любому безумцу-злоумышленнику.

Начальник стражи вытянулся перед Антипой, и тетрарх негромко уточнил, все ли у него готово. А у того со вчерашнего дня было готово все.

Иродиада удивленно обратила лицо к тетрарху. Как так, она не знала, о чем шла речь. А ведь она уже умела раскручивать Ирода Антипу с завидной сноровкой. И вот тебе, осечка. Иродиаду раздирало, недоумение пробежало по лицу, появилась нервозность.

Тетрарх загадочно осклабился: для всех был приготовлен подарок. Уверен, удивит гостей.

– Потерпи, – погладил ее руку.

Женщина вытянула вперед губы для поцелуя, надеясь, что он проговорится. Но не повезло. Ирод Антипа обслюнявил ее губы и повторил:

– Потерпи, потерпи, недолго осталось, – и чмокнул в шею.

Среди столов сновали полуголые красавицы, увеселяя гостей. Подносили кубки и чаши, наполняли вином, подставляли лица, плечи и грудь для поцелуев. Гости жадно мусолили их, мурлыча и пыхтя от удовольствия. Бубнили хмельными голосами, оглаживали потными дланями гибкие выи женщин.

Пир продолжался. Гости пьянели на глазах. Хозяин тоже помутнел взглядом.

Лицо Иродиады стало пунцовым от излишнего хмеля. Она вцепилась пальцами в руку тетрарха и дыхнула ему в подбородок, провещав, что ее дочь Саломия приготовила для Ирода Антипы новый танец и желает своей пляской угодить ему. Тетрарх охотно согласился посмотреть танец и, перекрывая осиный гуд гостей, громко объявил об этом. Иродиада сделала кивок музыкантам, и те заиграли новую мелодию.

Перед гостями появилась невысокая девочка и закружилась в танце. У нее уже сложились формы, она была похожа на мать, и все видели, что очень недолго осталось ждать, когда она станет красавицей, созревшей для замужества.

Мать смотрела на дочь с тайной завистью. Она желала бы остановить бег времени, чтобы оставаться вечно красивой. Танец ей нравился, но Иродиада хотела, чтобы танец понравился Антипе.

Тетрарх расплылся на подушках в веселом угаре, в таком состоянии сейчас ему нравилось все. И этот танец тоже пришелся по душе. Но больше ему приглянулось отражение Иродиады, оно сверкало молодостью и обещало скоро быть ярче матери.

Странно, как он не замечал раньше. Вызревал цветок, и вскоре его можно будет сорвать.

Девочка закончила танец, подошла ближе, низко поклонилась царю.

Он, не сдерживая себя, вскочил с подушек, сгреб ее в охапку и стал ненасытно целовать, распаляясь больше от нее, нежели от танца. Придворные, вельможи, тысяченачальники и старейшины галилейские вслед за Антипой начали заплетать языками, повторяя слова, коими брызгал он. А тот прижимал к себе девочку и пьяно горланил, что в день своего рождения согласен дать ей все, что та попросит.

Девочка растерялась, кинулась к матери. Но и мать не нашлась сразу, какой награды попросить. Однако она была опытной тигрицей, тотчас отметила, с каким жадным упоением Антипа тискал и целовал девочку, и попросила ответ отложить на «потом». Девочка якобы смущена и не может сразу сообразить.

Антипа согласился, пошатнулся и свалился в объятия своих подушек.

В поведении гостей стала заметна пьяная усталость. Тетрарх облизнул губы, отбросил кубок с недопитым вином.

Музыканты затихли, танцоры остановились, подались к стенам. Все вперили взгляды в царя. Тот нетрезво, протяжно и громко заговорил:

– Теперь настало время всех вас удивить, – повел рукой перед собою по опустевшему пространству, где только что кружили танцоры.

Гости загалдели, перекрикивая друг друга, начали привставать с мест и озираться. Ирод Антипа переждал, когда уляжется гуд, и спросил:

– Вы хотите знать, что ждет каждого из вас?

– Уж не ты ли берешься предсказать, Ирод Антипа? – насмешливо заерепенился тетрарх Лисаний.

– Не я, – недовольно глянул в сторону Лисания виновник празднования. – Но мир полон безумцами, и я позвал одного, который не мог отказать мне, – ответил Антипа.

– Не хватало нам безумцев, мы и так без ума от вина! – снова квакнул, как из-под болотной кочки, Лисаний. – Зачем нам еще один?

– Чтобы почувствовать себя умнее, – съязвил Ирод Антипа.

– Мы сами знаем себя, – вякнул Лисаний, и по одутловатому лицу проползла кривизна. – Или кто-то себя не знает? – Лисаний пьяно уставился на гостей.

Налакавшиеся гости вразнобой, как плохие музыканты на расстроенных инструментах, забренчали разноголосицей невесть что.

Хозяин дождался, когда голоса захлебнулись от собственного надрыва, и дал отмашку музыкантам. Те подхватились и нестройно запиликали. Танцоры оставались неподвижными, ожидая такой же отмашки от царя. Но тетрарх перевел взгляд на начальника стражи.

Тот сделал торопливый поклон и выскользнул за дверь. Миновал двух стражников, прошел по узкому проходу к другой двери, толкнул ее. Она зашипела, как змея, оголяя проем.

За дверью открылись узкие покои с внутренней стражей. В них Иоханан Креститель тихо и сосредоточенно прохаживался вдоль длинной голой стены. После первой встречи с тетрархом прошло несколько месяцев, Креститель уже не надеялся, что снова окажется в этом дворце.

Прошлый раз его выволокли от тетрарха, избили и до темной ночи продержали под запором. Ночью с завязанными глазами вывезли. Он не догадывался, куда, молился, чтобы смерть не была мучительной и долгой. Дорога могла быть в один конец. Но в темнице понял, конец пути еще не наступил. Значит, не все сделал в этой жизни, что начертано Богом.

Темница была каменной и глухой. Сквозь щели в высокой кровле днем слабо пробивались солнечные лучи. Они не доходили до низа, где на клочке высохшей травы съеживался и молился Иоханан.

Один раз в день под дверь проталкивали чашку с пригоршней невкусной пищи. Креститель щепотками брал ее, приглушал голод и оставлял немного для крыс, снующих под ногами.

Когда наконец дверь темницы распахнулась и стражник хрипло прогавкал, чтобы Иоханан выметался наружу, Креститель поднялся с подстилки, поправил на чреслах кожаный пояс и ступил к выходу. На дворе клубилась ночь. Стражники на лошадях столпились с факелами в руках. Яркое пламя факела заставило Крестителя зажмуриться, он замер на некоторое время, приучая глаза к огню.

Его посадили на лошадь, накинули сверху плотное полотно и повезли во дворец. Сорвали полотно уже перед дворцом, стащили с коня, толчками в спину погнали во внутренние покои и тут оставили под охраной. Сутки держали в неведении. Он прислушивался к шуму во дворе и пытался предугадать, к чему готовиться. Чутье подсказывало, что приближался последний час.

Стражники молчали, аки набрали в рот воды. Через сутки с раннего утра полилась музыка и заплескались голоса множества людей. А один из стражников требовательно призвал Иоханана помолиться о здравии царя Ирода Антипы в день его рождения. Креститель все понял и стал ждать, когда явятся за ним.

Начальника стражи встретил безмолвно. Был бледен и обессилен, но выражение лица по-прежнему оставалось непокорным. Начальник опустил глаза. Креститель устало проговорил:

– Не на одном тебе грех, маешься по воле Ирода Антипы. Ты покорен ему, потому что слаб, оттого и лют к человекам. Но так должно быть, ибо не ты творишь свою судьбу.

Начальник стражи сжал челюсти, постоял, мотнул головой:

– Покорись царю, не приближай свой конец.

Иоханан ответил негромко, но твердо:

– Это Ирод Антипа приближает свой конец.

– Заткни рот! – испуганно дернулся начальник стражи, опасаясь за собственную жизнь. – Я не намерен из-за твоей болтовни остаться без головы!

– Не думай о смерти, ее никто не минует, – вздохнул Креститель и шагнул к двери, не дожидаясь, пока здоровые бугаи-стражники толкнут его к выходу.

Начальник стражи облегченно расслабил мышцы.

По узкому проходу Иоханана повели навстречу пляскам, музыке, шуму празднования.

Тетрарх ждал Крестителя. Мысли заплетались в мозгах. Антипа хотел выпятиться перед гостями силой: не кто-то другой, а именно он, невзирая на пугающую популярность Крестителя, схватил Иоханана, прижал к ногтю, встречно обвинил в смертных грехах. Между тем несколько месяцев не мог поставить точку в его судьбе. Ему доносили, что бродячий сброд подбивает галилеян идти к царю, чтобы он выпустил мятежника из темницы. Тетрарха это бесило. Каким бы он был правителем, если б пошел на поводу у толпы? Не мог допустить, чтобы к нему двинулся народ, хотя каждый проходящий день делал ситуацию все более неопределенной.

Вот и решил использовать празднование с двойной выгодой для себя. С одной стороны, все как бы делалось в угоду римлянам, ибо должно было происходить в присутствии Понтия Пилата. С другой стороны, что бы ни произошло, к этому будут причастными все. Скопом.

Впрочем, не покидала странная нерешительность. Как будто это был не он. Как будто не ломал хребты своим врагам, не отправлял их к дьяволу на сковородку без лишних раздумий и без тени колебаний. А тут затеял возню с бродяжным болтуном. Что за чушь. Однако мысль о том, что Иоханан – лжец и плут, приживалась плохо. Антипа чувствовал уязвимость этой мысли. Но спускать на тормозах не собирался, ибо Креститель зарвался, противопоставил его пророку Моисею. Хотя и царь стал бить по Иоханану тем же концом. И все же колебался.

Но он плыл в одной лодке с Понтием Пилатом. Очень тяжко иногда бывает правителям. Только глупцы думают, что властители припеваючи почивают, что им все легко дается.

Знать бы, что будет впереди, но, увы, увы. Где взять пророков? Времена нынче паршивые: всякое отребье намыливается в пророки. Болтаются по дорогам, крутят мозги глупцам, несут разную бредятину, баламутят простой люд. И ведь находятся те, кто верит этому карканью. Иоханан вот крещение придумал. И пусть бы купался в воде, в дела царские не совался, но ведь влез, дурак. Сначала римлянами не довольствовался, затем тетрархом, а что потом от него ждать? Мятежа? Вреден, потому что предугадать невозможно. Мозги люду закрутил так, что праведником начали величать. Но какой, к дьяволу, праведник, коль не способен предвидеть собственный конец. Да пусть он даже провидец, однако редкий провидец кончал естественной смертью.

Такая мысль успокоила Ирода Антипу. Он перебрал в пьяной памяти имена некоторых пророков и почувствовал, что все становится на свои места. Властитель всегда должен быть властителем, даже если перед ним божий человек.

Тетрарх долгим взглядом посмотрел на дальнюю дверь, из нее ждал появления Иоханана.

Понтий Пилат догадался, о каком безумце говорил Антипа. Он сам считал Крестителя сумасшедшим бродягой, ибо только умалишенный способен подвергать сомнению могущество власти Рима. Прокуратор всегда любил разглядывать злодеев, особенно когда казнил их. Смерть врага придавала ему новые силы. Креститель тоже был ему враг, но необычный враг, сам лез в пасть Риму. Любопытно было взглянуть на обезумевшего баламута.

Пилат никогда не понимал иудеев: этот странный народец с неизменной легкостью принимал за провидца всякого шатающегося шарлатана. Но Креститель разжигал ненависть к римлянам не как шарлатан и словоблуд, а как хитрый смутьян. Он умеючи находил лазейки, чтобы прикрываться Законом как щитом. Махровый плут. Ему верят, потому что хотят верить.

Прокуратор, как истый римлянин, полагался только на силу Рима. С его врагами не церемонился. Однако интуиция подсказывала, что Иоханана следовало убрать руками иудеев, ибо в своих пределах они сами обязаны уничтожать врагов Великой Империи.

Иродиада тоже смекнула, о ком говорил Антипа, насторожилась. Несколько месяцев, какие Креститель провел в крепости Махерон, Иродиаде были бальзамом на душу. Она уже стала забывать о нем, хотя после первой встречи долго рвала и метала. Иоханан будто вывернул ее наизнанку. Вогнал, вбил в нее животный страх, и только темница крепости Махерон растопила этот жуткий испуг. Возвращение Крестителя во дворец снова напрягло Ирадиаду и наполнило беспокойством, она не понимала, что задумал тетрарх, и не понимала, зачем задумал. Непонимание ежило кожу на теле и гоняло липкую дрожь по позвоночнику.

Креститель вошел не очень твердой походкой. Ирод Антипа отметил, как сильно тот ослаб за последние месяцы. Стражники препроводили Иоханана до середины зала и отошли. Лишь начальник стражи торчком вытянулся неподалеку, ловя преданным взглядом полупьяные движения тетрарха.

Антипа крякнул, ему не понравились мерцающие неприязнью глаза Иоханана. Посмотрел на хмельные лица гостей и размяк удовлетворенно: лица были мутными, гости изрядно налакались вина. Это хорошо: пьяные люди меньше вникают в суть, для них важнее внешние эффекты.

Понтий Пилат, не допив вино, отставил в сторону золотой кубок и пытливо набычился, всматриваясь в Крестителя. Прокуратор Иудеи пытался понять, откуда этот смутьян черпал силы, ведь тощ, как блоха, бледен и обессилен, ногтем раздавить можно. Однако замахнулся на Рим, а тетрарха Галилеи носом в дерьмо сунул. Что за стержень у хиляка? Хмель плохо брал Понтия Пилата. Мысли работали четко, но ответа не находилось.

Иродиада вжалась в подушки, пытаясь уменьшиться, стать незаметной для Иоханана. Она ли это, любившая всей своей внешностью брызгать в глаза окружающим? Хотела бы зашить рот Крестителю, чтобы вновь не услышать карканья в присутствии множества людей.

Маленький ростом, брюхатый, тетрарх Лисаний сверчком соскочил со своего места и расхлябанной походкой просеменил к Иоханану. Заглянул в лицо и напыщенно бросил:

– Уж не тот ли ты безумец, который в реке Иордан макает в воду наивных простаков и называет это крещением? И не тот ли ты горл охват, который призывает людей к бунту? – Громко икнул, в животе у него заурчало: набил до отвала брюхо снедью, не влезало больше, даже вино некуда было вливать, все перло назад. Раскачиваясь, он пьяно обошел вокруг Крестителя с насмешкой в мутном взоре и хотел вернуться на свои подушки и там ерничать вдоволь.

Но услышал негромкий дрожащий голос Иоханана:

– Уж не тот ли ты безумный Лисаний, который привел с войны в свой дом женщину, вошел к ней и сделал женой, а потом обратил в рабство и продал за горсть серебра?

Лисаний резко дернулся от этих слов, потому что они напомнили о молодости. Его неприятно укололо, что Иоханану известно это, и он посмотрел на говорившего с яростью. Ведь тот не только назвал его безумным, но обличал в нарушении Закона. Воровато поводил глазками по разморенным окосевшим лицам гостей тетрарха Антипы, пытаясь определить, услышал ли кто из них слова Крестителя. Ведь как нарочно в этот момент музыка прервалась, и все вокруг притихли, желая уловить звуки слабого голоса Иоханана. Лисаний не заметил оживления после вопроса Крестителя, подумал, что никто не слышал, несколько приободрился и быстренько улизнул в сторону.

А кто-то из гостей следом пьяно выкрикнул:

– Так это же Иоханан Креститель, он людей сбивает с толку своим поганым языком! Что тебе здесь надо, Иоханан? Здесь нет дураков слушать тебя!

Вокруг гневно загалдели, заглушая друг друга, громко разносились голоса фарисеев. Иоханан стоял отрешенно, словно сыпавшиеся из пьяных глоток слова были обращены к кому-то другому. Особенно старался фарисей-недомерок с длинным носом, его голос выдавался. Он взвился с места и, нервно краснея, размахивал короткими руками:

– Укажи, где в законе Моисея сказано о крещении и что надо купать людей в реке Иордан? В каких анналах ты прочитал это, пройдоха? Чего молчишь, недоумок! Все, что ты делаешь, – враки! Отсебятиной занимаешься, прохвост! Обманом промышляешь, прохиндей!

– Ваш разум пьян, вы и себя-то теперь не понимаете, – с досадою отозвался Иоханан.

Кто-то громко зевнул.

– Глухой не услышит, – тихо продолжил Креститель. – Я же говорю с теми, кто не глух и хочет слушать меня. – Остановил взгляд на недомерке. – Ты, Матфан, считаешь себя знатоком Закона, соблюдающим его, – не отрывал от коротышки глаз, а тот пораженно пялился, дивясь, что Иоханан назвал его по имени. – Но зачем поливаешь меня злом? Разве мною сказано: не желай невестку свою?

Матфана словно прищучили в темном углу, он перекошенно раскрыл рот, еще больше скукожился. Ему сделалось не по себе, Иоханан заглянул в его похотливые мысли, они посещали его, когда он смотрел на свою невестку.

Пирующие закрутили головами, таращась на Матфана, одни хотели понять, в чем дело, другие заподозрили неладное и стали глазеть с откровенным ехидством. Матфан минуту приходил в себя, потея всем телом, потом сжал рот, втянул голову в плечи и брякнулся на место, прячась за спины других.

Наступила неловкая тишина, у каждого присутствующего неизбежно была своя червоточина, какой-нибудь грешок, подчас не мелкая пакость, а довольно весомая. Но никто не хотел выставить себя на позор, посему никто больше не решался обращаться к Крестителю.

И тогда язык развязал Ирод Антипа, он пьяно отбросил из-под себя одну из подушек и выровнял спину:

– Сегодня на мое торжество я собрал во дворце достойнейших вельмож и старейшин тетрархии, а также великих людей из-за пределов. Народу Галилеи объявил день отдыха, дабы славили своего правителя. И ты здесь для того же. Однако ты начал оговаривать и поносить моих гостей. – Тетрарх говорил странным примирительным тоном, что на него было не похоже и что удивило многих, особенно Понтия Пилата. И особенно когда Антипа повел рукой и пригласил Иоханана за стол. – Сядь возле меня, найди хорошее слово для моих гостей. Ты рассержен на меня, но ведь ты только что напомнил Матфану, чтобы он не имел зла, почему же сам не следуешь Закону? Сегодня праздник, забудь о ссорах, я дам тебе золото, много золота, заживешь, как вельможа. Прими от меня кубок с вином. – И тут Ирод Антипа прикусил язык, удивляясь, как могли вырваться у него эти слова. Мыслимо ли, чтобы царь протягивал свой кубок задрипанному ловкачу, который сродни разбойнику. Заигрался. Хмель, во всем виноват хмель. Но слово, как камень, улетевший в пропасть, не схватишь, не вернешь на место.

Ирод Антипа заметил, как у многих гостей вылезли из орбит глаза и как Иродиада отшатнулась, проваливаясь в свои подушки, будто увидела, что Креститель направился к столу, чтобы сесть между нею и царем. Тогда тетрарх усилием воли выдавил из мозга хмельной наплыв и попытался исправить положение: дать понять гостям, что все его слова не более как уловка, обыкновенное словоблудие. Он раскрыл рот, но следующая фраза застряла у него между зубами, подобно куску мяса. Глаза вдруг наткнулись на лицо, его он уже видел среди своих сановников во время совета. Цепкий расплывчатый взгляд приковал к себе, а лицо помутнело, стало туманным пятном с неопределенными незапоминающимися чертами.

Это был архидем Прондопул. Одежда на нем была та же, что и прежде, а сидел он сейчас на месте Понтия Пилата.

Ирода Антипу удивило это, он хотел повести глазами по сторонам, найти Пилата, но не мог преодолеть силу взгляда архидема. С губ собирались сорваться слова, но вместо этого мозг отсек шум пирующих и настойчиво впитал в себя требовательный голос Прондопула:

– Не заносись в своем величии, тетрарх! Все это прах! Плати любую цену! Сегодня хороший случай. Все окупится, Антипа, вернется сторицей.

У тетрарха перехватило дыхание, он задрожал и зажмурился, и все куда-то вдруг подевалось: ни зала, ни гостей, и он стремительно понесся в пропасть. Антипа испугался и сильно распахнул веки. Пот выступил на шее и на лбу. А на месте Понтия Пилата увидел самого Пилата. Тетрарха окатило жаром. Подумал: почудилось, опять почудилось, опять одно и то же.

Но возле уха раздалось:

– Не упусти случай!

Антипа задергался, как от уколов иголок, выкатил белки и крутнул головой – за спиной никого. И мозг выдал: хватил лишнего, мерещиться начинает.

Чуть остыл, раздул щеки. Купить – хороший ход, Антипа понял подсказку Прондопула, только не верил в такую возможность, думал: упрям и уперт мошенник, хоть тощ и обессилен. Смотрит так, будто имеет власть над всеми. Купи, попробуй, время упущено, теперь дешевле удавить. Потом еще подумал: знать бы, где та цена, уже вроде потянул за ниточку, наобещал черт-те чего, унизил себя. Вон Пилат псом смотрит, полагает, хмель вышиб у меня мозги. Но нет, все вместе расхлебывать будем. И импульсивно потащил пирующих за собою:

– Посмотри, Иоханан, каждый из них сегодня готов поднести свой кубок тебе как равному – Тетрарх назвал несколько имен наугад, спрашивая у них, так ли он говорит.

И разумеется, никто из подданных не мог послать царя куда подальше, в ответ невнятно и раболепно загудело и забормотало пьяное сопение сановников.

Другие же напряглись в ожидании. Все не догадывались, зачем Антипа устроил представление. Перед Иохананом почувствовали неприятный холодок на хребтах, хотелось быстрее избавиться от этих ощущений.

Понтий Пилат тоже не постигал, чего добивался Ирод Антипа. Прокуратор хмурился и следил за происходящим со своего места, оттолкнув от себя женщин, с двух сторон цеплявшихся за его плечи. Лицо было надменным, полные губы выгибались в презрительную дугу.

Лишь Иоханан уловил истинные намерения тетрарха. Усадить рядом, понудить пригубить из царского кубка да поманить золотом на глазах целого сборища, чтобы потом присутствующие понесли молву по всем землям, ехидничая и улюлюкая, размазывая и смешивая Крестителя с грязью. Хитер Антипа, мастак в делах интриганских: без особого труда, не марая рук, не берясь за меч, одним махом выставить Иоханана на посмешище.

Но хитрость явно не проходила, тетрарх видел это по глазам Крестителя и вскипал злобой. Ему казалось, проще было придушить Иоханана в темнице. Пожалуй, придется сделать это по дороге обратно.

А Креститель усмехнулся, точно прочитал его мысли, грустно произнес:

– Твое вино – яд, Ирод Антипа. Ты хочешь, чтобы он сжег меня. – Безрадостный лик Иоханана на короткий миг скрылся за насмешкой. Взор скользнул по пьяным лицам, лоснящимся от выступающего пота и жира. – Разве я могу быть равным им и разве они могут быть равными мне? Я ни на кого из них не держу зла, но ты бы послушал, о чем они думают.

– Ты и мои мысли знаешь? – осклабился с отрыжкой Антипа, порываясь вскочить с места, чтобы не смотреть на Крестителя снизу вверх, к тому же излюбленной манерой царя было во время разговора прохаживаться звериной мягкой поступью.

Но рука Иродиады легла ему на колено и требовательно удержала. Тетрарх посмотрел на красивые пальцы женщины, глянул ей в глаза: какая-то нечеловеческая сила в этот момент, исходившая от красоты Иродиады, подавила его желание. И он опять растекся по мякоти подушек. Креститель спокойно дождался, когда с Антипы схлынуло желание подняться на ноги, и устало ответил на вопрос:

– Знаю, Ирод Антипа.

Тетрарх раскрыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но его бесцеремонно перебил голос Понтия Пилата. И все окружение Ирода Антипы посмотрело в сторону прокуратора Иудеи неодобрительно: перебивать тетрарха для любого из присутствующих на праздновании было недопустимо. Однако это был влиятельный римлянин, и правила галилеян и иудеев на него не распространялись, напротив, галилеяне и иудеи обязаны были чтить римские нормы. Впрочем, во дворцах римских императоров подобные правила мало чем отличались от галилейских и иудейских.

Рим, направляя Пилата в Кесарию, настоятельно советовал новому римскому наместнику не запрещать местному населению жить по своим законам, а самому твердо придерживаться римского права. Но Понтий Пилат не внимал этим советам. Он глубоко впитал в себя слова Цицерона Марка Туллия о том, что высший закон – это высшее беззаконие.

Сейчас, вслушиваясь в разговор и наблюдая за происходящим, Пилат половины не понимал и не стремился понимать. Однако он хорошо уловил, что Креститель здесь был опасен не только для него, но и для всех. Осведомленность Иоханана для галилеян и иудеев была не просто необычной, но пугающей. Тем не менее прокуратор Иудеи смотрел на Иоханана лишь как на неглупого ловкача-смутьяна, оный с завидной легкостью объегоривал людей и, похоже, без труда то же самое делал с присутствующими. Да, Иоханан знал несколько больше, думал прокуратор, но это все Крестителю могли приносить люди, а он только умело вплетал в свои проповеди. И вряд ли Иоханану что-нибудь известно о нем, Понтии Пилате. Пора поставить на место зарвавшегося проходимца. Хватит с ним рассусоливать. Все равно этим ничего не изменить. Так ли, иначе ли, но Иоханана ждет скорая расплата.