Валерий Мельников
Человек-птица

– При этом даже образуется такая драгоценная для нас вода?! – удивлённо зачерпывает и умывается хозяин водой, собравшейся в каменном углублении.

– Она приносится воздухом из печей, где идёт горячая работа, и оставляется нам на выходе, где воздух опять становится свежим! – радостно встаёт юноша под падающие с потолка капли.

– И это всё всегда само будет работать?! – освежившись, осматривается хозяин. – И тебе не нужно гонять ветер, а мне тебя?

– Конечно! – вспыхивает воодушевлённый юноша. – Ведь ветряные меха круглые. Поэтому, с какой бы стороны ветер ни дул, он, отдавая свой воздух, наполняет им раскрытые к нему забрала и проталкивает его через сужающиеся коридоры и заслонки. А пролетев над мехами, ветер уже через забрала с другой стороны забирает из мехов свой отданный и пробежавший по ним воздух вместе с жарой и дымом. То есть ветер в любом направлении вдувает и забирает воздух, своими мехами прогоняя его через горны и печи.

– А если не будет ветра? – испытующе щурится хозяин.

– Горячий воздух из печи, стремясь освежиться на воле, тянет за собой в печь свежий воздух. Тем самым в мехах и печи и создаётся ветер, который потому и помогает жить нам, что мы помогаем ему! Потому что это – радостный взаимополезный труд, свободный от вражды и рабства стихий!

– Это хорошо… Но плохо для тебя! – усмехнувшись, задумчиво смотрит рабовладелец на своего необычного раба. – Лучше бы ты был духом ветра, как мне сегодня порой казалось. Тогда бы оставил мне на память вот это своё доброе дело и летел восвояси. А со свободомыслящим рабом что нам теперь делать? Не продать, чтобы ты не творил такие же чудеса для других рабовладельцев. Не засечь и не выбить вселившийся в тебя дух свободы, потому что без тебя всё это рухнет. Но и держать вольнодумца, с которым всё это взлетит на воздух, опасно.

– Но я не думаю и не делаю ничего плохого! – озадаченно размышляет юноша. – Только то, что подсказывает мне дух моей души.

– Ты раб, и место твоё здесь. Но ветреный дух тянет тебя ввысь. И вот на краю этой пропасти твоя рабская душа мечется: кем ей быть и как ей жить. Поэтому, – вместе с каплями воды стряхивая с себя добродетель, сурово глядит на него рабовладелец, – всё расставим по своим местам: раба в стойло, душу вот сюда! – сжимает он свой кулак. – А ветер? Пусть себе летает. И всё будет хорошо, а главное – на пользу. Мне! – смеётся хозяин. – И тебе тоже, – хлопает он юношу по плечу, – в радость! Только не свались от неё в пропасть своеволия.

Юноша, к радости рабов, освободившихся от трудоёмкого нагнетания мехами воздуха в кузнечный горн и печь обжига керамики, теперь занимается контролем и налаживанием работы ветряных мехов. Но выход за пределы производственного комплекса ему запрещён, и он, мастеря из высушенных растительных листьев, оперённых настоящими перьями, модели птиц, изучает их летательные свойства в аэродинамической трубе коридора. А затем выпускает их из выходного воздушного проёма, радостно наблюдая, как они взмывают в восходящих потоках выходящего из мехов воздуха.

Но ему не доводится видеть дальнейшей судьбы его рукотворных птиц, которые, воспаряя в потоках воздуха, вместе с ними срываются в пропасть. Однако часть птиц, подхваченная поднимающимися из пропасти струями воздуха, снова взлетает над плато. А здесь, где восходящие из пропасти ветра сталкиваются с дующими над плоскогорьем, птицы, бессильно кувыркаясь, падают вниз. Прямо во внутренний дворик усадьбы, под ноги удивлённо разглядывающей их девушки.

Она, проследовав взглядом за полётом птиц, видит, как они подлетают, падают в ущелье. А затем они взмывают оттуда и попадают к ней, но уже не живыми, а подобиями птиц, потрясающими её воображение тем, что их ни собрать из тлена, ни взять в руки невозможно. И девушка, отчаянно вскрикивая, перебегает по палисаднику вслед за падающими и разбивающимися птицами.

Этот шум привлекает внимание рабовладельца, проходящего мимо в сопровождении взволнованных обитателей.

– Это духи ущелья смерти! – кричат они.

– Отец, это духи птиц, падающих в ущелье! – трепетно показывает ему девушка бестелесные оболочки и крылья загадочных птиц.

– Это не птицы и не духи! А колдовство чьего-то духа! – возвещает он. – Пойдёмте к Птаху! Он общается с духами воздуха! – призывают окружающие. – Может, он что-нибудь знает? – направляются они к мастерским.

Пугливо вглядываясь в небо, оглядываясь на пропасть и обсуждая происходящее, толпа рабов и надсмотрщиков во главе с рабовладельцем вваливается в мастерскую, где юноша, регулируя заслонками тягу воздуха в воздуховодах, таинственно регулирует силу пламени и жара в горне.

– Птах! Из пропасти к нам прилетают и падают таинственные птицы! – обращаются пришедшие к нему. – Ты не знаешь? Ты должен знать, что это такое! – показывают они ему останки неведомых птиц.

Птах поражён происходящим не менее пришедших к нему. Но, не обращая внимания на них, он впирается взглядом и проходит к дочери хозяина. Она, наслышанная об одержимости рода и чудесных способностях юноши, исподволь разглядывает его. Когда он протягивает руку к выглядывающей из-под её рук птице, девушка вздрагивает. А птица выпархивает и кружится над ними, смотрящими друг на друга с оторопелостью, переходящей в очарованность.

– Ах!!! – вскрикивают все присутствующие, поражённые увиденным чудом.

– Он колдун, управляющий жизнью! – бросаются прочь надзиратели.

– Он повелитель духов! И вселит в нас дух свободы! – падают перед ним рабы на колени.

– Одни повелевают духами, другие поклоняются им. А я – владетель рабов, ваших душ и духов! – озираясь, приходит в себя рабовладелец. – Потому главное – чтобы рабы не оперялись, их души не окрылялись, а свободомыслие не вылуплялось! Для этого всех вас нужно держать на привязи и в клетках. Пошли, Эя! – Он берёт дочь за руку и, распихивая рабов, пытается поймать или выгнать прочь голубку. Но та, взлетев на шест под крышей, лишь воркуя, глядит на эту сутолоку.

Произошедшее событие ничего не изменило и не имело практического значения в жизни поселения, но оно стало знаменательным явлением того и тех сил, которые своим появлением изменили у жителей посёлка взгляды, надежды и тревоги, направленные не только в небесную высь и глубь пропасти, но и друг на друга и в себя.

На следующее утро рабовладелец, разыскивая дочь, входит в палисадник. Здесь его дочь задумчиво перебирает невесомые оперения и крылья вчерашних птиц.

– Это что за хандра? – подходит к ней отец. – Гони от себя этот дух вольнодумства! От него только ветер в голове, пропасть в душе и слёзы во взгляде в будущее! – сгребает он в сторону её рукоделие. – Тешься своими, а не небесными птицами! – подходит он к клетке, которая оказывается пустой. – Я же посылал за твоей голубкой! Не принесли?

– А она улетела… – грустно отвечает девушка. – Не сидится ей в моей клетке. Любовь и воля! Что дороже? – Её глаза наполняются слезами.

– Ещё наловим! Не печалься, – поглаживает он её по волосам.

– Это опять будет неволя для них и рабство для меня… – безутешно вздыхает дочь.

– Для этого и есть моя любовь и воля! – взрывается отец. – Чтобы ты не становилась рабыней чьей-то свободы. И Птах пусть правит духами ветров, а не людей! – сердито направляется он на выход.

А дочь продолжает отрешённо перебирать разбившиеся части птиц. Пока не собирает одну целиком и, оглядываясь, куда бы её пристроить, машинально не помещает её в клетку и закрывает дверцу, мечтательно любуясь птицей и собой.

– Ой! – вдруг спохватывается девушка. – Что же я делаю? – Эя срывает запоры и достаёт птицу. – Я рабыня своей любви! А он и они – невольники! – Выбегает она из усадьбы.

Прибежав в мастерскую, она, тревожно озираясь, не находит Птаха. Но вдруг слышит знакомое воркование и видит свою голубку, которая, выглянув из подвешенной наверху корзины, обрадованно слетает к гостье. Девушка страстно ласкает и ласкается со своей любимой подругой. Однако, как только она вышла из мастерской, голубка встревоженно забилась в её объятиях, а освободившись, улетает прочь. Эя огорчённо и даже сердито возвращается за ней в мастерскую. Но при взгляде в корзину, где голубка, оказывается, уже не одна, а в паре с голубем самодовольно обустраивает своё гнездо, ей становится понятно стремление птицы из её благоустроенной клетки к своему гнезду. Но почему под крышей этого, а не её дома? – опять взывает эгоизм девушки. – Ах, да! Мне самой здесь свободней и радостней, чем под крышей того дома… И где же тот, кто свил это гнездо? – признавшись сама себе в цели своего визита, продолжает она поиски Птаха.

Обходя помещения, на свой вопросительный взгляд девушка слышит:

– Ты ищешь свою птицу, которую он оживил, или душу? Они в безопасности, где он собирает волю ветра, чтобы вдохнуть в наши души и сделать их вольными, – сокровенно шепчут ей работающие рабы, показывая взглядами на заветную дверь. – Он колдует с духами ветров, чтобы унести наши души. Не ходи туда, а то и твоя душа станет ветреной! – предостерегают надзиратели, преграждая путь к двери, вибрирующей от перепадов давления и гула, царящего за ней.

Девушка во внезапно охватившей её нерешительности переминается. Но затем (по-хозяйски, как отмечают надзиратели) решительно открывает дверь.

Здесь, в потоках ветра и дыма, в сумерках коридора, наполненного страхами и неведомостью пути, ей панически хочется броситься обратно к двери. Но потоки ветра, увлекая за собой, не дают даже оглянуться назад, а мерцающие впереди блики света призывно манят к себе. И девушка безоглядно бросается к нему.

За изгибом коридора, где радостно усиливается сердцебиение Эи, открывается сияющий светом входной проём. Девушку здесь ждёт очередное потрясение, и сердце едва не разрывается от страха при виде мечущихся в проёме и несущихся навстречу ей птиц.

Эя в ужасе поворачивается бежать обратно, но ветер закручивает её, а в темноте коридора, из которой она вышла, таинственно колышется призрачная тень. Она, обомлев, прижимается к стене, закрывает глаза и ожидает погибели или того, что они всё-таки пролетят мимо. А когда осторожно открывает их, то видит, что птицы, паря во встречных потоках воздуха, продолжают грозно рыскать из стороны в сторону и высматривать жертву. Девушка опасливо оглядывается в темноту и вглядывается в птиц, думая, как ей выбраться отсюда. Как вдруг в проём снаружи влетает её голубка. И, преодолевая себя и страхи в порыве спасения подруги, Эя бросается к выходу, пригнувшись и проскальзывая вдоль стены, мимо птичьей стаи, спотыкаясь о камни и цепляясь ногами за путающиеся по полу верёвки. От всего этого несколько птиц, задевая её крыльями во мраке, разворачиваясь, улетают прочь, что придаёт девушке новые силы, с которыми она спасительно хватает безмятежно пьющую воду голубку и прижимает её к себе. В это время к ним подлетает разыскивающий свою голубку голубь. Эя и ему протягивает свою руку. Сердце её сжимается от умиления, но едва не каменеет, когда при порыве ветра она покачнулась на краю выступа, а сильные руки сзади за плечи подхватывают её.

– Ах! – оглядываясь, вскрикивает Эя и, узнав Птаха, обессиленно роняет голову ему на плечо.

– Как же ты решилась и что здесь делаешь? – спрашивает он её.

– Мне нужно было… Я… Я пришла сюда за своей голубкой, – растерянно оправдывается Эя. – Но у тебя здесь так страшно…

– А ей нравится здесь, где свободно и безопасно от засилья людей и коршунов, под защитой этих стен, духов, ветров и птиц.

– Они меня так испугали… – опасливо поглядывает девушка из-за его плеча на птиц. – Но я их тоже распугала! – горделиво приободряется она.

– Они совсем не страшные, даже летать не умеют. И я их держу на привязи, чтобы учились! – отшучивается Птах, увлекая её к птицам.

– Так вот вы откуда и чьи посланники! – удивляется Эя, разглядев птиц. – Тогда я отпускаю их на волю! – обрывает она удерживающие птиц шнуры.

– Ты отпустила их на волю ветров, где они безвольны летать, – грустно поясняет Птах.

– Значит, прав отец, что свободы не бывает даже в небе. И они обречены всё время быть на привязи? – сокрушается девушка.

– Да, чтобы летать и быть свободным, нужно иметь не только крылья, но также дух и волю, – констатирует он.

– И этим они привязаны к тебе?

– Этим я привязан к земле и собираю свой дух и волю, чтобы летать. А чтобы научиться летать, я на этих рукотворных птицах изучаю, как они летают в стихии ветров.

– Я тоже хочу летать! – вдруг оживляется Эя. – Ты научишь меня? – с повелительной мольбой заглядывает она ему в глаза.

– Зачем? – удивлённо смотрит на неё Птах. – Тебе и здесь хорошо, и ты свободна.

– В этой клетке? – распростёрши руки, возмущённо вскрикивает она. И голубка вылетает из её рук. – Отсюда даже птицы рвутся! Даже в пропасть! – вырывается наружу её негодование. А голубка, пролетев круг, садится ей на плечо. И не может оторваться. – Ведь ты привязана ко мне, как и я к своему отцу и дому… – печально заключает она.

– Вот и хорошо. Спокойней тебе и отцу, что не унесут ветра жизни и не разобьёшься, – смеётся, успокаивая её, юноша.

– А я всё-таки хочу, пусть здесь, не отрываясь от своих привязанностей, но летать с голубкой… И с тобой! – мечтательно расправляет она руки, задевая ими и беря руку Птаха.

Утром следующего дня, собираясь на плантации, рабовладелец спрашивает свою дочь:

– Ты где вчера была весь день?

– Ходила за голубкой! – отвечает Эя.

– А она сейчас мечется в клетке – того и гляди разнесёт её, – ворчливо замечает он. – Догуляетесь! – грозно потряхивает он плетью.

Девушка торопливо бежит к клетке и, успокаивая птицу, перебирает части рукодельных крыльев, кружась и взмахивая ими. Взгляд её при этом становится мечтательным, но грустным. И девушка, усмотрев или почувствовав родственные порывы своей души с голубкой, со словами: «Не будем в одиночестве вдвоём. Не улетим, так хотя бы полетаем!» достаёт птицу из клетки.

Голубка с восторгом нежится в объятиях танцующей девушки. Но когда обе утешили свою страсть и девушка остановилась, осматриваясь, чем бы им ещё заняться, птица выпархивает из её рук и, сделав круг, улетает, скрываясь за оградой по направлению к мастерской. Девушка вначале расстроилась, но тут же, затаённо улыбнувшись, засобиралась и побежала в том же направлении.

В мастерской Эя идёт прямиком к гнезду своей голубки и, поприветствовав воркующую там любовную пару, забирает её у голубя к себе. Далее она, кокетливо пританцовывая и напевая, направляется мимо добродушно улыбающихся ремесленников-рабов и обескураженных надзирателей к двери в коридор ветров.

Здесь она со словами: «Взлетаем?!» отпускает уверенно понёсшуюся по ветру на выход голубку, а сама, кружась в воздушных вихрях, устремляется навстречу солнечному свету.

Приблизившись к выходу, она, однако, озадачена тем, что в квадрате проёма резвятся в потоках воздуха только голубка с уже ожидавшим её здесь голубем. Птах отсутствует, а самодельные птицы сложены на землю. Самая же огромная из них не только привязана, но ещё и придавлена камнями. Эе вначале стало грустно. Но, ещё раз взглянув на играющих и призывно воркующих голубей, она сама, задорно вскрикнув: «Мы и сами поиграем!», берётся запускать птиц.

Она запускает парить несколько птиц и, кружась среди них, в своих мечтах летает вместе с ними. Огромная птица страшит и мешается под ногами. Тогда Эя, вначале случайно сдвинув камни, прижимающие одно крыло, которое начало хлопать по земле, освободила и второе. Птица, натужно подрагивая крыльями и натягивая привязанную к ней верёвку, на глазах обрадованной и зачарованной Эи начинает взлетать. Но своими могучими крыльями птица расталкивает остальных пташек и может повредить их.

Тогда Эя, опасаясь за них, смекнула и с замечанием:

«Не обижай маленьких! Будешь летать отдельно!» приотпускает верёвку, удерживающую птицу.

Но с увеличением длины верёвки и продвижением птицы ближе к выходу увеличивается и размах метаний огромной птицы по сторонам, с опасностью повредить себе крылья о стены коридора. И девушка, испугавшись за неё («Прекрати беситься! Я вот тебя!»), начинает укорачивать верёвку, подтягивая и стремясь намотать на удерживающий её крюк, чтобы посадить птицу на место. Но это оказывается ей не под силу.

Тогда, испугавшись и рассердившись («Какая ты своенравная! Но летать всё равно будешь, как я хочу!»), Эя, опять призадумавшись, бросается к крюку.

– Ладно, я отпущу тебя ещё подальше! – Она начинает развязывать узел, но видит, что верёвка уже заканчивается. Опять напряжённо оглядываясь, она с облегчением замечает большой моток шнура из бараньих жил – видимо, приготовленный Птахом для замены перетирающихся верёвок. – Будешь резвиться у входа и охранять нас! – связав концы верёвки и шнура, развязывает Эя узел на крюке.

Птица, вздрогнув от напряжения, на вираже устремляется навстречу свободе, мощью своих крыльев захватывая всю силу ветра, света и воображения Эи, душа которой, кажется, вместе с птицей вырывается из неё на волю. От этого девушка разрывается между устремляющейся в небеса птицей и земной неразрывной привязью. А от восхищения полётом своей души и птицы, ощущения действия этих сил уже не хватало воздуха в груди, чтобы сдерживать их в себе. Тогда она, кажется, вторя возгласу удивления всех стихий и округи, с нестерпимым криком разрывая опостылевшие и удушающие узы, обуздывающие свободу её души, вдохновенно отпускает её на волю.

Птах в это время занимается конструированием птичьего оперения. Как вдруг, встрепенувшись от донёсшегося до него крика Эи и эхом вторивших ему возгласов в округе, тревожась, выбегает в коридор и несётся к выходу. Здесь он с ужасом видит, как шнур бешено разматывается вслед за вырвавшейся за пределы строения и взмывающей ввысь птицей. Но при этом он обвивает и сдавливает уже бесчувственное тело Эи.

Птах, прежде всего напрягая силы, удерживает шнур и крепит его за крюк. Затем он высвобождает из его петель тело девушки и приводит её в чувство.

– Ах, дорогой! – увидев Птаха, обвивает она его руками. – Как мы летали! Душа моя до сих пор ещё там, на небесах! – Она встаёт и, покачиваясь, подходит к выходу, щурясь от солнца и ища взглядом птицу. Птах бросается к ней, поддерживает на краю уступа, и они, обнявшись, смотрят, как в ослепительных лучах солнца и потоках ветра высоко над плато парит огромная птица.

– Она летает! – восхищённо любуется Эя птицей и Птахом. – Ты сделал это!

– Я пока сделал лишь птицу.

– А я отпустила её летать в потоки ветра!

– Но, как я уже убедился на малых птицах в коридоре, если её отпустить, она не сможет летать. Потому что летать не может. И разобьётся, – поясняет юноша. – Ведь в ней нет души и духа. И летает она под действием сил ветра, управляемая нашей волей и вот этой верёвкой. – Он берётся за шнур, натягивая и отводя его в стороны, отчего птица послушно изменяет направление своего полёта.

– А зачем ты сделал такую огромную птицу? – пытается, но не может управлять ею Эя.

– После изучения полётов на малых моделях я увеличил её размеры до своих, чтобы понять, а затем и самому познать, как летают птицы и может ли летать человек, – размышляя вслух, объясняет ей Птах.

– И ты сам собираешься так же летать? – восхищённо глядит она на своего друга. Но вдруг встревоженно заглядывает ему в глаза: – И улетишь от меня? Не отпущу! Привяжу тебя на привязь! – безуспешно дёргает она за шнур. – Нет! Я привяжу тебя вот так! – Приблизив, она обматывает его шею своими волосами и, завязывая их в узел у него на затылке, сливается с ним в поцелуе.

При этом, опираясь на натянутый шнур, они оттянули его и изменили направление полёта птицы, которая теперь начала пикировать вниз.

– Ах! – И они бы свалились с выступа, если бы Птах, одной рукой удерживая Эю, другой не ухватился за шнур, который под их тяжестью провис и продолжал опускаться с ними до самой земли.

– Ох! Какой счастливый полёт! – млеет Эя. Целует, обнимает Птаха и восторженно размахивает ногами, словно пляшет от удовольствия.

– Я уже уяснил, что в любом полёте трудно взлететь, но гораздо счастливей – приземлиться! – втолковывает он ей. – А пока не свались, и держись крепче за шнур!

– Нет! Я буду держаться за тебя! А ты, как птица, уноси меня в небеса в своих объятиях! – ещё теснее прижимается Эя к Птаху.

Но тут птица попадает в потоки воздуха, которые резко возносят её кверху, отчего шнур, натягиваясь, поднимает ввысь и едва не сбрасывает молодых людей. От этого руки Эи разжимаются. И Птах, неимоверным усилием обведя шнур вокруг своей груди, свободными теперь руками подхватывает и, прижимая к себе, удерживает девушку. А она, почувствовав безопасность в его крепких объятиях, опять трепещет:

– Теперь точно меня похищает гигантская птица!

А птица в небе, вернувшись на свою прежнюю высоту и натянув шнур, плавно возвращает молодых людей на их прежнее место на уступе.

– Вот и приземлились! – облегчённо вздыхает юноша. – Ты счастлива? Не сожалеешь, что связалась со мной?

– Я счастлива, что так крепко привязалась к тебе! – со слезами спасения и нежности отвечает она ему.

Когда, романтически кружась и напевая, Эя вернулась домой, её встретил разгневанный отец.

– Ты где была? – спрашивает он дочь.

– Навещала голубку, – потупив насмешливые глаза, отвечает она.

– И где же она? Почему ты не забрала её домой? – ещё больше сердится отец.

– Потому что она опять улетит туда! – ещё более простодушно улыбаясь, опускает голову дочь.

– Я знаю почему! – вскипает отец. – Потому что она и ты уже вьёте себе там гнёзда! – кричит он. – И производите на свет пока ещё бумажных птенцов!

– Но… – пытается оправдаться девушка.

– Но я уже забрал оттуда и подвязал в клетке твою голубку. А если завтра, уезжая на охоту и вернувшись, я узнаю, что вы опять были там, то привяжу за косу и тебя! – Он грозно берёт её за волосы.

– Уже привязалась, папа!.. – подобострастно, кусая от смеха кулачки, заверяет его дочь.

* * *

На следующее утро, со слезами на глазах прижимая к груди голубку, в сопровождении преданно вьющегося над ними голубя, Эя вбегает в мастерскую.

– Птах, милый! – плача навзрыд, бросается она к юноше. – Она погибает! Я умру…

– Не плачь! Что случилось? – успокаивает он её, беря и разворачивая тряпицу с голубкой.

– Отец вчера, чтобы она не летала, подвязал ей перья на крыльях, да ещё и привязал голубку к клетке! А когда прилетел голубь, она, наверное, рвалась к нему. И утром я нашла её всю израненную и полуживую! – поясняет Эя, показывая рваные раны на груди птицы.

– И что же нам делать? – вслух размышляет Птах, поочерёдно поглядывая на пораненную птицу и исстрадавшуюся от горя её и его подругу.

– Вдохни в неё душу! – умоляюще глядит на него Эя.

– А ведь действительно, раны птицы не настолько губительны! Разбиты только её крылья и душа, – продолжает Птах осматривать голубку. – И мы должны вернуть её к полётам! А следовательно, к жизни. Ведь это и есть то, что делает их птицами, – жизнь в полёте! – вдохновенно осознаёт он.

– А если она не может летать! Значит, умрёт? – сокрушается Эя. – А я так люблю её!

– А что? Это очень верно и, возможно, жизненно важно – вкладывать свою любовь и душу в жизнь любимого! – провозглашает и призывает Птах. – И если она станет летать, живя этой любовью, то мы будем жить, летая на крыльях любви! – Осматривая кровлю крыши, ищет он пробивающийся через неё солнечный луч и пододвигает птицу к тому месту на столе, куда падает этот луч, позволяя лучше разглядеть раны.

– Птах, что ты делаешь? – вдруг тревожно вскрикивает девушка. – Ты ещё больше терзаешь её! – Своими руками обхватывает она его руки, раздвигающие раны на птице. – Разве, помогая выживать, можно делать ей больно?

– Сейчас, чтобы оживить птицу, нужно понять и докопаться, где теплится её жизнь, – объясняет ей Птах. – А если хочешь помочь ей, то вначале помоги мне. Сбегай к выходному проёму и принеси воды, – отправляет он её с кувшином. – А я пока что-нибудь придумаю, чтобы усилить освещение и лучше рассмотреть внутреннее устройство птицы. – Он неудовлетворённо посматривает на солнечный луч и начинает перебирать мешочки с отполированными и подготовленными для изготовления украшений камнями-самоцветами.

Из различных камней он выбирает выпуклые, подходящие для задуманной им цели. И через просверленные по их краям отверстия продевает нитки с узелками, на которых гирляндой, один над другим, развешиваются и удерживаются камни, – чтобы свет, проходя через верхний камень, фокусировался на верхней выпуклости нижнего. И так далее, от камня к камню всё более усиливая и концентрируя силу света.

И когда Эя возвращается в мастерскую, то замирает, попав в радужный мир многоцветного сияния, исходящего от преломления и излучения подвешенной по направлению луча и пронизываемой им гирлянды камней.

– Теперь, когда я собрал и усилил яркость солнечного луча, мне стало видно многое из того, чего я раньше не мог увидеть! – отмечает Птах, рассматривая внутренности птицы.

Эя подаёт ему кувшин с водой, заворожённо глядя, как в лучах пронизывающего их света пульсируют кровь и мышцы птицы. Но когда он начал поливать водой оголённые разрывы и внутренние ткани птицы, опять встревоженно запротестовала:

– Она ведь грязная!

– Эта вода получилась из воздуха, который прошёл через очищающий его огонь. А пепел, который ты называешь грязью, – это дерево и металл, прошедшие через огонь, который выжег из них духов и всё сущее, чтобы оставшуюся, чистую сущность заполнить своей огненной, неугасимой жизненной силой! – препарируя птицу, поясняет ей юноша.

– Так вот почему, колдуя с духами природы, ты лечишь людей! – делает Эя открытие для себя.

– Я, изучая природу, употребляю её возможности для поддержания человеческих сил, – уточняет он и демонстрирует ей: – Вот, посмотри, как при попадании этой живительной воды не только погибает, но и оживает плоть, у которой нарушено её кровяное жизнеобеспечение и нет уже жизненных сил.

Эя потрясённо, заворожённо, не дыша и задыхаясь от восторга, смотрит на происходящее.

– А теперь, пока вода и солнечный свет произведут своё животворящее действие, смотри на то, чего мы раньше не знали! – возбуждённо показывает ей Птах. – Луч солнца пронизывает гирлянду камней, которые усиливают и концентрируют силу его света. Но оказывается, своими гранями они ещё взаимопреломляют и разлагают свет! И если изменять углы поворота и граней камней, то можно регулировать и подбирать нужный нам цвет луча, каждый из которых по-своему влияет и воспринимается плотью. Причём разные виды плоти по-разному реагируют на разные цвета света! Самое сильное воздействие, кажется, оказывает красный цвет. Мышцы, даже с оборванными кровяными каналами, набухают. Они, наверное, думают, что это поступает кровь. И даже при её недостаче, но от ощущения красного света, они не только не погибают, но и работают, поддерживая жизнь организма. А ну-ка попробуем синий, – меняет Птах местами камни в гирлянде. – Эх, к нему примешивается зелёный. Но смотри, как сразу же останавливается кровотечение! А ты говоришь «колдовство»! Это чудо! – добродушно отвечает он Эе на проявление её восхищения. – А если зелёный с синим и посветлее, то гляди! Как ровно стала дышать птица! Причём свет совсем не попадает на её дыхательные органы.

– Птах… – вдруг с трепетным страхом глядит Эя на него, птицу и разноцветную гирлянду. – Я боюсь…

– Чего, голубка? – не отвлекаясь от своих дел, непроизвольно ласкательно отвечает Птах.

– Мне страшно оттого, как духи воздуха, воды и света в твоих руках и твоими руками творят чудеса. И не только с птицами. А я чувствую, как и со мной! И со всеми, кого ты просвещаешь и одухотворяешь силами своего света и ветра.

Птах, отвлёкшись от своих занятий и мыслей, более внимательно смотрит на неё. Затем он встаёт и направляется к ней, проходя через потоки света, излучаемого гранями камней. До этого лучи были почти невидимы и лишь слегка разноцветно колыхались в волнообразных движениях воздуха. А теперь, по мере того как Птах проходит через них, они поочерёдно расцвечивают его всеми цветами радуги. И он то проходит через полосы различных цветов, то словно разделяется и составляется из разноцветных, переходящих друг в друга, составляющих гаммы цветов. Словно превращается в призрачный дух, волнообразно колышущийся в разноцветно-призрачном пространстве.

От увиденного душа и тело Эи ещё более содрогаются. А когда Птах, подойдя вплотную, обнимает девушку за плечи и приближает к ней свою разноцветную голову, то она готова упасть без чувств. Но он с её места и положения глядит по направлению лучей, падающих на неё с граней гирлянды:

– Надо же, разве цвет света может быть серым? И как так угнетающе он может воздействовать на организм? – проворчав про себя, перемещает он девушку через радугу цветов в место, где нет вообще никакого цвета. – Постой-ка здесь, где свет без цвета.

А сам бросается к птице и, проверяя свою догадку, наводит ей в глаз луч синего цвета. И до этого трепыхавшаяся на столе от страха и боли голубка перестаёт биться, успокаивается. И даже оголённые в местах ранений её жилы и мышцы расслабляются.

– Так и есть! – констатирует он. – При попадании цвета на плоть она непроизвольно реагирует на него. А при попадании цвета со светом через глаза он так же воздействует, но уже на всё тело и душу! – И Птах опять внимательно смотрит на Эю. Как выражение её лица и взгляда изменяются по мере наполнения солнечным светом и золотистым цветом, переходя в состояние спокойного, возвышенно-одухотворённого созерцания происходящего!

– Теперь ты лучше и спокойнее чувствуешь себя? – спрашивает её Птах.

– Страх прошёл. И я начинаю понимать, что чувствую не только передающуюся мне боль птицы, но и то, что под твоим воздействием это её страдание вызовет к жизни и окружающие нас жизнеспасительные силы, – рассудительно глядит и рассуждает Эя.

– О, да ты перемещаешься из синего в голубой цвет и захватываешь зелёный! – отмечает Птах происходящие с ней перемещения, изменения цветов и умозаключений девушки.

Он вскакивает, чтобы ещё раз, с её места, убедиться в зависимости происходящих с ней изменений от силы и цвета светового луча:

– Чтобы лучше понять тебя и воздействия природы, я хочу вместе с тобой ощутить потоки и приливы этих сил.

– Ах, какой ты! – смеётся девушка. – Хочешь ещё одно, уже моё наблюдение? Так вот, при твоём перемещении среди сил природы они воздействуют на тебя, изменяя твои ощущения и настроение.

– Ну понятно… – соглашается юноша.

– А ты, своими мыслями или приближаясь, а в особенности обнимая, воздействуешь на меня.

– И какой же вывод для изучения природы? – не может он понять её.