Валерий Капранов
Веретено Судьбы. Книга 1

Аня и Анна

*****

– Привет! Меня зовут, Аня! Это мой первый блог. (смайлик и два сердечка)

Я начинающий блогер. Я понимаю, что для того, чтобы стать популярным блогером, нужно много работать над собой. Но я верю в себя, и я постараюсь чтоб вам было интересно просматривать мои сообщения.

Сегодня меня приняли в художественную студию. Теперь я буду там учиться. И, может быть, когда-нибудь стану настоящим художником. Я обожаю граффити. Я просто фанатка Бэнкси. И может быть, когда-нибудь мои работы тоже будут такими же популярными, и я тоже стану знаменитостью. (Прошла уже целая неделя и ни одного лайка)

*****

– Анна Андреевна!.. А у меня здесь растеклась клякса, – в голосе Кирилла прозвучали нотки разочарования и досады. Преподаватель живописи Анна подошла к его мольберту.

Простите меня за фамильярность, но я говорю Анна, не потому что я не признаю её авторитет, или не проявляю к ней должного уважения, просто на это есть особе причины и мне так удобно вести рассказ – об этих причинах я сообщу вам немного позже. К тому же мы с ней похожи. Мы обе рыжие. И у нас у обеих веснушки и носы с небольшой горбинкой. И вообще, мы так поразительно похожи, что если бы я была посторонним человеком, то точно подумала, что Анна – это моя старшая сестра. Поэтому, для удобства повествования я буду называть её Анной, хотя в классе, в присутствии учеников, как и положено – я, как и все называю ее Анной Андреевной. Но для вас, в нашей истории, она будет просто Анна. Она Анна и я Анна. Ой… я что-то запуталась. Ну, в общем, вы меня поняли. Она – это Анна, а я Аня.

Анна подошла к мольберту Кирилла и без намёка на раздражение, – спокойная как дрейфующий айсберг, который пробил корпус Титаника, – посмотрела на его мазню. Я говорю мазню, не потому что я уже состоявшийся и выдающийся художник, или искушенный в искусстве дипломированный критик, просто за свой недолгий век, я уже успела повидать не мало картин на разных выставках в картинных галереях и в художественных музеях, – поэтому мне есть с чем сравнивать – и я считаю, что на этот счёт уже могу иметь собственное мнение.

У нас сегодня первый урок живописи. Перед ним было два урока – урок Истории Искусств и ещё один урок графики. Так, что, кое в чём в области изобразительного искусства я уже разбираюсь.

На этом первом уроке живописи Анна показала нам, как смешивать акварельные краски на палитре. И теперь мы пишем свой первый натюрморт a la naturel – извините меня за мой французский.

Когда я увидела мазню Кирилла, то едва сдержалась, чтобы не захохотать. Но, в отличии от меня, Анна оказалась более сдержанной и благосклонной. Она не стала критиковать ученика, а как опытный и мудрый педагог похвалила его и успокоила:

– Ну что же, скажу я вам, молодой человек. Для первого раза весьма недурно. Очень, даже, шарман.

Анна приложила указательный палец к щеке, и прищурив один глаз, посмотрела на экспозицию с натюрмортом, а потом снова на мазню Кирилла.

– А вы, сударь, случаем, не поклонник Клода Моне? Если бы я вас не знала, то точно, подумала бы, что вы один из его учеников.

– Правда? – Кирилл с искренним удивлением посмотрел на своё творение. Он напряжённо старался найти в нём нечто уникальное и гениальное. – Ну надо же… А чо и в правду, шарман?

– Шарман, шарман, Кирюша. И даже, манефик, – Анна сделала восторженную мину и подбодрила Кирилла. – Если будешь и дальше в своих работах развивать эту стилистику, то глядишь, кто знает, может тогда и далеко пойдёшь. Главное, не стесняйся себя выражать и не комплексуй. Если будешь стараться, то тогда…

Тут Анна окинула взглядом мольберты остальных учеников и с изумлением остановилась на моём. Секунду спустя она поменялась в лице. Я заметила на ее лице недоумение.

– Что, тогда? – вывел её из ступора вопрос Кирилла.

– Тогда?.. – осознав, что она потеряла нить разговора, Анна растерянно посмотрела на Кирилла.

По всему ее виду было заметно, что мысленно она была не здесь – её внимание было занято чем-то другим.

– Тогда… – отстранённо, будто ведя диалог сама с собой, Анна направилась к моему мольберту. – Тогда…

И тут она, ко всеобщему изумлению неожиданно продекламировала четверостишие Пушкина:

Оковы тяжкие падут.

Темницы рухнут

и свобода Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

– Ух, ты… – глаза Кирилла засияли надеждой и восторгом.

Наверное, он подумал, что среди людей искусства в такой манере принято выражать комплименты. Он встал в выразительную позу и как маститый художник погрузился в глубокомысленное созерцание своего без пяти минут шедеврального творения.

Но, Анна его уже не слышала. Она подошла ко мне, смерила меня пытливым взглядом – как будто я не пришла не час назад, а только что материализовалась в её классе, – оценила меня с головы до ног и снова уставилась на мою работу.

– Аня Жаворонкова… – задумчиво произнесла она.

Я даже не поняла, эти слова были сказаны с вопросительной или с утвердительной интонацией.

– Да, – ответила я и поднялась со стула, так как смотреть на неё снизу вверх и отвечать ей, мне было не совсем удобно.

– Аня Жаворонкова, – повторила Анна и ткнула пальцем на мою работу. – Это ты сама написала?

Я посмотрела на листок бумаги со свежими мазками, сверилась с натюрмортом, выставленным на экспозиции, и ответила:

– Ну, да. Анна Андреевна. Разумеется, я написала это сама.

Я повернулась к классу и посмотрела на остальных учеников. Они с головой погрузились в творческий процесс, скрупулёзно смешивали краски на палитрах, отмечали пальцем отрезки на кончике кисти, и проверяли на сколько им удалось перенести на свои листы пропорции предметов. На меня и Анну никто не обращал внимания.

– А что вас смущает? – спросила я Анну, которая видно ожидала от меня более подробного ответа. – Натюрморт акварелью – это вам не контрольная по алгебре. Его у соседа не перепишешь.

– Да, не спишешь, тут ты права, – как-то загадочно и задумчиво произнесла Анна. – Будь добра, Анечка, задержись-ка на пару минут после урока.

Сказав это, она направилась к своему столу, села и отрешенно уставилась в окно. Со стороны было заметно, что на самом деле она никуда не смотрит. Точнее, может быть куда-то и смотрит, но только не фокусирует ни на чём внимания. В этот момент мне показалось, что она выглядит обескураженной и растерянной. Ну, может быть не растерянной… Но, всё равно, какой-то не такой…

Я догадалась. Наверняка, это как-то связано с моей работой. Чтобы развеять сомнения, я еще раз внимательно посмотрела на свой мольберт. Не могу понять в чём причина. Схожесть с предметами, выставленными на экспозиции, присутствует. Пусть не фотографическая, но тем не менее всё же, очень близкая. Сразу чувствуется, что не даром прошли школьные уроки рисования. Да ещё и Стас внёс свою лепту в моё художественное образование. Стас – это мой старший брат. Он у нас дизайнер. И не просто дизайнер. А дизайнер по интерьерам. Мама говорит, что и наш прадедушка в свою бытность очень здорово рисовал. Хотя, был по профессии плотником и работал в артели с необразованными мужиками. Так что, склонность к художествам – это у нас семейное. Получается, что у нас династия художников.

Конечно, если сравнивать мою работу с работой Кирилла Зимина, то это будут две совсем разные работы. У него Анна увидела манеру передачи образов, как у какого-то там Клода Моне. Кстати, нужно будет погуглить и посмотреть, что это за птица. Может он действительно был гением и мне найдётся чему у него чему поучиться. С Кириллом-то всё понятно. А вот, как насчёт меня?..

Интересно, на шедевры какого известного художника похожа моя работа? Пока, я точно еще не уверена. Но всё же – это определённо не Бэнкси. До его высот мне ещё расти и расти. Да и мастерство граффити оттачивается не на студийных натюрмортах. И как мне кажется, не на уроках живописи… Тут нужен размах помасштабнее. Небоскрёб там какой или Великая Китайская Стена. Ну ничего, какие ещё мои годы. Вот выучусь, дорасту, наберусь опыта, а потом весь мир узнает о моих талантах.

Невидимый символ тайной печати

Полёт моих мыслей прервал дребезжащий звонок на перемену. Он возвестил об окончании занятий. Ребята засуетились и принялись тут же быстро собираться. Все сразу начали промывать кисти, закручивать тюбики с красками, вытирать и упаковывать палитры.

– Так, работы с мольбертов не открепляйте, – всех предупредила Анна. – Пусть краски высохнут. Я их потом сама сниму, оценю и выдам вам на следующем занятии. Вот тогда и похвастаетесь дома родителям и близким своими первыми картинами.

Судя по весёлому шуму и гаму, учеников это уже не особо интересовало. Каждый спешил по своим делам – кто-то в кино, кто-то к компьютерным играм, а кто-то на тренировку…

– Ребята, запомните, следующее наше занятие будет проходить в парке, – вдогонку детям крикнула Анна, пока те еще не успели выбежать из класса. – Будем писать природу с натуры. Так что одевайтесь потеплее. Кстати, Аня Жаворонкова, а ты не забудь подойти ко мне.

Поскольку мне теперь торопиться было незачем, я принялась неспеша складывать свои художественные принадлежности в рюкзак. После чего дождалась, когда последний ученик выйдет из класса, и с надеждой на похвалу, распираемая любопытством, подошла к не сводящей с меня взгляда Анне.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать, деточка? – спросила Анна, глядя на меня в упор и покручивая в пальцах граненный карандаш.

– А о чем я должна рассказать? – мне показалось, что она хочет меня в чём-то уличить.

– Ну как, о чём? О том, что ты изобразила на своей работе, – она внимательно изучала мою реакцию.

– Ну… – я растерялась, так как до сих пор не понимала, какого рода признания она от меня добивается.

В глубине души я надеялась, что Анна подспудно намекает на некую гениальность моего таланта. И тогда я решила выпендриться – а что, вдруг и в правду, во мне что-то такое есть.

– Ну… я, конечно, еще не знакома с великими и именитыми мастерами живописи. И честное слово, не знаю кто такой, этот ваш Клод Моне. Но, мне кажется, что вы намекаете на кого-то, чьи картины могли бы меня вдохновить. И чью технику я пытаюсь перенять…

– Аня, девочка моя. Ты о чём? – брови Анны взметнулись, и на её лице появилась обворожительная, приятная улыбка. – Если ты про Кирилла, то не бери в голову. Мальчик просто размазал краски на листе, а я его успокоила. В первый раз такое бывает со многими. И в этом нет ничего страшного. Как говорится – первый блин комом. Главное сделать первый шаг, и не испугаться трудностей. А дальше терпение и трудолюбие, рано или поздно, дадут результат. И это произойдет обязательно, так что можешь не сомневаться. Но тебе не стоит ему об этом говорить. Ты взрослая девочка. И пусть это так и останется нашим с тобой секретом.

– Хорошо, Анна Андреевна. Я вас поняла.

Секрет, так секрет. Одним больше – одним меньше. Знаете, сколько у меня этих таких секретов…, да вы себе даже представить не можете, сколько. И если бы каждый из них стоил хоть одну копейку, то я давно бы уже стала миллионершей. Правда большую часть из них я уже давным-давно позабыла.

– А теперь давай, опять вернёмся к моему вопросу, – в тоне Анны прозвучали нотки настойчивости. – Ты можешь мне объяснить, почему ты это написала?

– Я вас не понимаю, Анна Андреевна, – я действительно не поняла, что не так было с моей работой. – Было дано задание, написать акварелью натюрморт. Как смешивать краски, чтобы получить нужные цвета и оттенки вы нам объяснили. А понятия тень-полутень, обещали объяснить на следующих занятиях. Я старалась, честно и даже очень. Как по мне, на мой взгляд, то я отразила в работе все детали. Да вы посмотрите сами… Вроде, ничего не упустила.

– Ни-че-го… – с разочарованием, и с какой-то озабоченностью повторила Анна. – В том то и дело, что ничего.

Она подвела меня к моему мольберту. После чего придвинула к нему, слева и справа, два других, над которыми трудились мои соседи по классу. Слева, это была работа Маши Разумовской, а справа еще не высохший натюрморт Шурика Абрамова. Что Машу, что Шурика я знаю давно. Мы с ними вместе ходили еще в садик в одну группу. На всех трёх мольбертах предметы экспозиции были одни и те же – крынка, миска с тремя парафиновыми яблоками, а фоном для них служила холщевая драпировка. Что же касается точности передачи деталей, то работа Маши, на мой взгляд, была более правильной и безупречной. По сравнению с ней моя была, если честно, то так себе. На троечку. Но зато, между прочим, с твёрдым плюсом. Ну а про Шурика, то тут я вообще молчу. Как я уже упоминала, – я не знаю кто такой Клод Моне – но зато картины Пабло Пикассо я точно видела. Так вот, между нами, этому Пабло, у нашего Шурика было ещё учиться и учиться. Тут даже чёрный квадрат Малевича нервно отдыхает.

– Ну что, теперь, видишь? – спросила Анна, с нотками некой таинственности и торжественности.

– Вижу, что? – я всё равно ничего не поняла. – Хотите сказать, что я абсолютная бездарность и вы поэтому зря тратите на меня своё время?

– Да нет же Анечка, – Анна недоумевала оттого, что я её не понимаю. – Причём тут твои способности. Не переживай. В этом плане у тебя всё в порядке. И у тебя, как у начинающей художницы вполне хорошие задатки. Если с тобой ещё хорошенько поработать, то ты сможешь качественно развить свой потенциал. Я сейчас не об этом. Посмотри внимательно на эти две работы и на свою. Ну, не ужели ты ничего не замечаешь?

– Да я смотрю, – иногда в подобных моментах я чувствую себя тупицей. И между прочим, мне это совсем не нравится. – Смотрю, смотрю … и ничего не могу понять. Лучше скажите прямо, чего вы от меня хотите?

– Чего я хочу? – недоумевает Анна. – Ну хорошо, тогда посмотри сюда. В верхний правый угол.

– А, вы про это, – теперь я поняла о чём идёт речь.

Видно, в отличие от своих одноклассников, я проявила излишнюю внимательность при написании работы. Помимо предметов, расставленных на экспозиции, кроме всего прочего я изобразила витиеватую букву, которая красовалась позади натюрморта на стене. В правом верхнем углу моей работы она была скопирована, один-в-один. Стилизованная буква “А”, обрамлённая виньеткой в форме круга. А круг был похож на венок омелы, – какие вешают на двери под Рождество.

– Ну, да. Я изобразила этот символ, – призналась я. – Вы уж простите, если этого было делать не нужно. Виной тому побочное воспитание моего старшего брата Стаса. Он обычно всегда, когда оценивает мои рисунки, настаивает на том, чтобы я не упускала никаких мелочей. Говорит, что мелочи – это очень важно.

При этом я попыталась спародировать его важный гнусавый тон.

– Это, действительно очень важно, – подтвердила Анна. – Но, ответь мне Аня, как ты смогла его увидеть.

– Увидеть, что? – удивилась я.

– Увидеть этот символ, – пояснила Анна и указала на стену, на которой он был изображён.

– Что значит, как я смогла его увидеть. – я не понимаю, она меня что за дурочку держит или это какой-то розыгрыш. – Анна Андреевна, ну вот же он. Символ как символ. С красивенькими такими завитушками.

В пустом коридоре послышались чьи-то шаги. И тут по лицу Анны я поняла, что она уже что-то придумала.

Она уверенным шагом подошла к двери. Выглянула. И к кому-то вежливо обратилась:

– Зоя Степановна, здравствуйте! Как замечательно что вы случайно оказались здесь. Не могли бы заглянуть к нам на одну минутку.

В класс зашла пожилая женщина. Я её сразу узнала. Это была вахтёрша. Она обычно сидит внизу на входе в Цент Юношеского Творчества и пристально следит за всеми входящими и выходящими. С особой ревностью она относится к следам на тщательно вымытом полу, которые нерадивые ученики на нем оставляют, если не пользуются сменной обувью. Полагаю, в ее обязанности входит поддержание чистоты и порядка в этом заведении.

– Здравствуйте, Анна Андревна, – произнесла она сухим административным тоном. – У вас тут что-то случилось?

Зоркий взгляд блюстителя порядка оценил меня, как причину возможного вероятного происшествия.

– Нет, у нас ничего не случилось, – поспешила успокоить ее Анна. – Просто мы с Аней планируем новую экспозицию. Нам нужно мнение независимого эксперта.

При слове «эксперта» в глазах Зои Степановны появился торжественный блеск. Её плечи расправились, как у легендарного генерала на военном параде, подбородок вздёрнулся вверх, как будто сейчас ей предстоит вручение очередной награды, из рук не кого-нибудь, а самого министра обороны.

– Да. Вы очень правильно поступили, – на лице Зои Степановны засияла лучезарная улыбка. – Лучшего независимого эксперта в такое время вам не найти. Я готова. Давайте будем начинать эту вашу, как её там, … экспертизу.

Анна пригласила вахтёршу встать перед тремя мольбертами. Попросила внимательно изучить то, что было изображено на работах учеников и указала на экспозицию.

– Зоя Степановна, вы как независимый эксперт, сообщите нам, что присутствует в этих работах из того, чего в этом помещении на самом деле нет.

– В каком смысле, чего в этом помещении нет? – вдумчиво вглядываясь в натюрморты, перепросила вахтёрша.

– В том смысле, – плавно подвела её к выводу Анна – что есть реальные предметы, а есть элемент творческой фантазии юного художника.

– А, вот вы о чём. – Сообразила Зоя Степановна. – Ну, это понятно. Вот оно.

И она ткнула пальцем в верхний правый угол моей работы.

– Вот эта финтифлюшка с завитушками. Надо же, какая красивошная. Прямо, глаз не оторвать, – вахтёрша как матёрый искусствовед, отклонила корпус назад, прищурилась и покачала головой из стороны в сторону. – Вот это я понимаю, красота. Хоть и фантазия, а куда красивее чем горшок и миска.

Тут я немного смутилась, но Анна вовремя мне сделала знак, чтобы я случайно не проговорилась.

– Зоя Степановна, посмотрите на стену. А хорошо бы смотрелся этот символ на том месте, где он изображён на рисунке?

Вахтёрша, словно опытный прораб молярной бригады перевела взгляд на стену, сложила из указательных и больших пальцев импровизированную рамку, прищурила глаз и заглянула в получившееся у неё окошко.

– Думаю, что, смотрелся бы хорошо, – торжественно объявила она. – Это я вам как независимый эксперт заявляю.

– Спасибо вам, Зоя Степановна. Вы нам очень помогли, – поблагодарила ее Анна. – А теперь, с вашего позволения, мы продолжим с Аней работу по планированию новой экспозиции.

– Да, чего уж там, – ответила довольная похвалой вахтёрша. – Я всегда рада помочь, когда людям требуется разобраться в настоящем искусстве. Вы если что обращайтесь. Я ведь, завсегда. Мне чай не трудно. Почитай уже семь годков, как служу в этом храме лепнины и художеств. Так что кое чего в этом деле понимаю.

И Зоя Степановна с чувством выполненного долго пошла исполнять свои важные и ответственные обязанности.

– Теперь, ты поняла? – убедившись, что вахтёрша уже далеко, спросила меня Анна.

– Поняла, – ответила я. – И что, действительно правда, что этот символ кроме нас вами никто не видит.

– Очень хочется верить, что никто, – озабоченно ответила Анна. – А вот тот факт, что ты его увидела, меня удивил и если честно, порядком озадачил.

– А что это за знак, Анна Андреевна? – теперь меня буквально распирало от любопытства.

– Анечка, сейчас я спешу и у меня нет времени на подобного рода объяснения. Ты давай, собирайся домой. А в следующий раз, когда мы задержимся после уроков, то я тебе все в подробностях расскажу.

До следующей встречи время для меня покажется вечностью. Я терпеливая девочка, но вот только не до такой степени.

– А может быть можно, рассказать сегодня. Ну хотя бы чуть-чуть…

– Аня! Я же сказала, что тороплюсь, – уже более строго сказала Анна. – Потерпи немного и всё узнаешь.

– Да, и вот ещё что, – обратилась она ко мне, когда я была уже в дверях. – Убедительно тебя прошу, о том, что сегодня здесь было, никому ни слова. Это очень важная… Я подчёркиваю «ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ» тайна. И мы с тобой обязаны её держать секрете.

Штайнерхольм – замок у моря

Годом ранее, описываемых событий

В этот осенний день на северном взморье было холодно и сыро. Высоко среди туч, широко расправив крылья, на бреющем полёте над морем летел орёл. Он с надменным презрением взирал свысока на стаю галдящих чаек, снующих в поисках, чем бы поживиться, в мутных, пенных волнах у острых рифов, обдуваемого со всех сторон скалистого побережья.

Что за племя… Ну что за несносная порода.

Где бы они ни появились – у них всегда и везде лишь галдёж и неразбериха. Вечно спорят друг с другом, мечутся туда-сюда, суетятся. Те, что будут из них понаглей, расталкивают своих собратьев и ныряют в пучину с головой. А когда выныривают с рыбой, то тут же уносятся прочь, чтобы не делиться. А те из них, которые менее удачливые и кому не повезло с добычей, верещат благим матом им вслед и опять присоединяется к остальным. Так обычно ведут себя все неудачники, удел которых – держаться в стаде и ничем не выделяться.

То ли дело орёл. Он птица, совсем другого полёта. Один его только вид преисполнен величия достоинства. Если лев царь зверей, то он как минимум, император среди птиц. А эти жалкие чайки не сгодились бы ему даже в качестве прислуги.

Гордый орлан пронесся над стаей этих никчемных попрошаек и взмыл в небеса, не удостоив их даже толикой царственного внимания. Он уносился прочь. Сегодня ему не до них. У него есть дела куда поважней, чем наблюдать за дележкой непойманной добычи. Рудра – так его звали, следовал верным курсом за своим другом. Он словно тень сопровождал его везде. А в этот день, помимо всех прочих обычных дел, ему еще предстояло осмотреть окрестности, чтобы доподлинно убедиться, что им ничего не угрожает на новом месте.

Холодный промозглый воздух рассекали ледяные капли. Они больно жалили, когда попадали на неприкрытое капюшоном или воротником лицо. Студёный ветер, гонимый с моря, задувал с такой силой, что не давал дышать. Слова, что слетали с языка, зачатую едва долетали до собеседника. А если и долетали, то тут же уносились ветром в даль – в то серое никуда, где их больше никто не услышит.

В такую погоду зябко, отчего хочется поскорей в тепло. Опустевшую бухту заволокло сырым, густым туманом, который проник везде, где только можно было заполонить пространство. Он накрыл побережье и стелился теперь по горным склонам, просочился сквозь старую ржавую изгородь, просоленной бризами крепостной стены и минуя портовой причал, устремился в маленький городской парк, над которым завис, не оставляя нигде ни одного просвета.

Далеко-далеко, где серое небо соприкасается с вздымающимися бурунами волн, где горизонт ускользает из поля зрения, сколько в него ни всматривайся, из сурового небытия выходит буря, которая в ярости все сметает на своем пути. В старину моряки такую погоду считали проклятой и опасной. В такие дни, чтобы не рисковать они никогда не выходили в море. Пережидали неистовство бури на берегу, травили байки в таверне и запивали их горьким элем. А кое-кто в одиночку предпочитал посидеть у теплого очага, уединившись там с трубкой и с кружкой бодрящего горячего грога. Но это было сто лет назад, а сейчас…

… полчаса назад, черный блестящий ренджровер привез их сюда из далёкого монастырского приюта.

И пока прислуга в замке занималась распаковкой багажа и подготовкой покоев для вновь прибывших посетителей, они решили, несмотря на непогоду, прогуляться по истерзанному штормом побережью – пожилой человек, с выправкой отставного офицера и манерами аристократа старой закалки и два юноши, белокурые близнецы с лицами ангелочков, и глазами с оттенком серо-лилового аметиста.

После серых, облезлых стен монастырского приюта, теперь их новым – но все же лишь временным пристанищем- стал старинный средневековый замок, отреставрированный в полном соответствии с временем того века, когда он был основан и напичканный до отказа современной техникой – от следящих отовсюду камер до автоматических ворот, кондиционеров, интернета, спутниковой связи и микроволновок .

Он стоял у моря на выступе каменной скалы. Со всех четырех сторон его омывали волны. Воздвигнутый с незапамятных времен монахами Ордена тайных каменщиков. По их первоначальному замыслу замок должен был являть собой неприступную цитадель. Архитекторы Ордена были весьма предусмотрительны, кода для закладки фундамента на всем побережье выбрали именно это место. По их замыслу корабли, что могли подойти к нему с моря, должны были встретить высокие стены неприступной крепости, а острые скалы, под толщей воды, не позволили бы им к нему причалить. Сообщение с берегом, было возможно только посредством двух мостов, которые в стратегических целях находились друг от друга на почтительном расстоянии. Один из мостов пешеходный – небольшой и открытый с тёсанными деревянными перилами. А второй – более массивный – на толстых каменных сваях имел навес с крытой глиняной черепицей крышей. Вот по нему-то и ездили конники и тяжёлые повозки, чтобы снабжать тех, кто находился в замке, необходимой утварью и продовольствием.

Сегодня же в наше время по необходимости по нему ездят автомобили, когда членам Ордена нужно что-нибудь или кого-нибудь доставить в замок.

С точки зрения оборонной стратегии замок был спроектирован очень выгодно. Большая часть его постройки возвышается на скале над морем, что в свое время позволило избежать лишних затрат по выкапыванию защитного рва, а в случае нападения, обеспечивало неприятелю серьезные трудности. В случае необходимости пешеходный мост быстро разбирался, а его соединительная перемычка с берегом, благодаря механизмам, на цепях по лебёдкам поднималась вверх. Входные ворота, окованные толстым железом, наглухо затворялись. А в притвор опускалась решётка с острыми кольями из массивных дубовых брусьев.

По выбоинам и по грозным отметинам щербатых стен, было заметно, что этот замок за века смог пережить уже не одну осаду. Высокие башни с узкими бойницами говорили с гордостью сами за себя. За всю историю этот замок так ни разу и не сдался на милость неприятелю. Его прочные стены уберегли от врагов своих защитников и сохранили жизни сотням горожан. В то время как близлежащие окрестные деревеньки были преданы разграблению и разорению. Да, страшные были времена – сегодня в Европе куда спокойней.

– Милорд, а нельзя ли нам вернуться обратно в замок? – спросил юноша, съежившись от холодного мокрого бриза и спрятал лицо за поднятым воротником. – Здесь так ветрено и холодно, а сырость такая, что пробирает прямо до костей.

– Терпение, мой юный друг, – ответил ему барон, – терпение…

По нему было видно, что разыгравшаяся на побережье непогода, не вызывает у него никаких неудобств. Несмотря на немолодой возраст, барон был ещё весьма крепок и полон сил. В осанке, в манерах, в чертах лица – во всём его естестве чувствовалась сила мужского характера и несгибаемая воля.

Он неторопливо ступал по сырому гравию, и каждый шаг его начищенных до блеска ботинок был настолько тверд и безупречен, что казалось, если взять линейку и измерить расстояние между его шагами, то оно будет выдержанно до миллиметра.

– Жан, мой юный друг, когда ты сетуешь на ветер и пронизывающий тебя холод, – произнес пожилой барон, – то ты признаёшься в том, что ты слаб, и изнежен как ребёнок. Мальчику твоего возраста за такое поведение должно быть стыдно. Пора уже поменять привычки и стать похожим на настоящего мужчину. Прекрати вести себя, как девчонка, и докажи, что у тебя тоже есть воля.

Несмотря на внешнюю черствость и суровость, барон Людвиг фон Эффенбах, был по отношению к этому юноше весьма терпелив и снисходителен. Что с него взять, думал он, ведь ребёнок – он и есть ребёнок. Но потакать его слабостям он не станет. Ничего, немного терпения и всё образуется. Потом еще сам будет его благодарить за то, что барон сделал его мужчиной.

Людвиг стоял у кромки берега и смотрел на волнующийся прибой. Ему нравилось наблюдать за тем, как пенные волны терзают каменистый берег. Они словно псы набрасывались на него, как на желанную добычу, и с клочьями пены, в пылу азарта вгрызались в его неприступную, выдубленную солеными ветрами плоть. В предчувствии бури их кураж нарастал и распалял охоту. Вот она – страсть разбушевавшейся стихии. Люди рождаются и уходят, им на смену приходят новые поколения, а морские волны и каменистый берег, как и тогда всё те же. И борьба между сушей и морем будет вечной.

– Я вижу, что ветер и брызги тебе не приносят удовольствия. Но все же прогулки в такое ненастье полезны и в некотором роде даже необходимы. Они закаляют и воспитывают настоящий мужской характер, – капли дождя окропляли блестящую лысину барона, стекали по гладковыбритым щеками и исчезали в его аккуратно подстриженной седой бородке эспаньолке. – А характер, мой мальчик – это самое главное, что есть у мужчины. Ничто, ни деньги, ни связи, ни знатное происхождение, его не заменят. И если у мужчины есть твердый характер, то тогда он сможет всего достичь. А если характера нет, то такой мужчина никому не интересен. Без характера – это уже не мужчина, а так, половая тряпка. Как правило, тряпки, используют и потом выбрасывают за ненадобностью. Подумай над этим на досуге, и реши для себя, кем ты хочешь быть.

После этих слов барон направился ко второму мальчику. Близнец – его звали Жак – закусил край поднятого воротника, засунул руки поглубже в карманы куртки, и дрожа на сыром ветру, старался не подавать виду, что ему тоже холодно и не комфортно от промозглой сырости. И хоть ему было так же зябко, как и его брату Жану, он в отличие от него стойко держался и прилагал все усилия, чтобы не огорчить барона.

– Посмотри на брата, – указал на него Людвиг Жану. И чтобы того поощрить, он по-отечески обнял Жака. – Видишь, Жан, ведь ему, между прочим, тоже холодно. Но парень держится молодцом и не хнычет. Он понимает, что рано или поздно это всё пройдёт. Проявляет терпение, мужество и ждёт. Вот именно так и воспитывается мужской характер. Советую тебе сделать вывод и в дальнейшем брать с него пример.

– Хорошо, милорд, я все понял. Я буду стараться, – покорно ответил Жан и без обиды посмотрел на брата. Он всем сердцем любил его, и это чувство у них было взаимно. Они с Жаком были не просто братья-близнецы, как два единоутробных родственника. Они вдвоём были единым целым и не представляли себе жизни друг без друга.

– Ручаюсь вам, – поддержал своего брата Жак, – он не подведёт.

– Я знаю, – барону, даже не требовалось этого говорить. Этот человек, был сама уверенность. Он никогда не ничего сделает, если не просчитает все свои действия на несколько ходов вперед. И почти всегда добивался желаемого. – Именно поэтому из многих кандидатов из монастырских школ и приютов я выбрал именно вас. Так что помните об этом. Вам выпал один шанс из сотни. Вот и используйте его, на все «сто».