Валерий Аркадьевич Кормилицын
Держава том 1

– Ники, что за выражения…

– Прости, милая! – успокоился император, целуя жену в щёку. – Ну конечно, это шрам от дуэли, когда один из князей непочтительно выразился о твоей фотографии, моя радость.

– И я знаю, кто это был, – вспыхнула Александра, – твой несносный брат, Мишка. У меня ещё больше поводов злиться, но я же не делаю этого.

– Ну и какие же это поводы? – заинтересовался Николай.

– Да хотя бы вчера.., как ты помнишь, первой в великолепной золочёной карете Екатерины Великой, запряжённой восьмёркой белоснежных коней, ехала твоя мать.

– В каком смысле «твоя мать?» – опешил Николай.

– Твоя мать! – Значит твоя матушка Мария Фёдоровна… А следом, на колымаге, гремевшей расшатанными колёсами по брусчатке, следовала бедная твоя женушка.

– Ну успокойся, любовь моя, ты тоже ехала в карете…

– И лошади были хромые! – выкрикнула в лицо мужу Александра, чем неожиданно развеселила и успокоила его.

– С тем я к тебе и пришёл! Во всём виноваты эти старинные традиции.

Николай и Александра медленно поднимались по ступеням Красного крыльца. Почти на самом верху Николай споткнулся на правую ногу.

– Аликс, не спеши! – одними губами прошептал он.

Поднявшись, царская чета поклонилась народу, прочитала короткую молитву перед иконой, которую держал в трясущихся руках старичок-митрополит с редкой седой бородкой, и вошла под своды Успенского собора.

После длительных молитв началось традиционное облачение царя и царицы. Александре стало жарко, и она потела в серебристом своём парчовом платье.

Николай же, наоборот, был бледен и дрожал, словно от холода, когда принял из рук митрополита Московского драгоценную корону и возложил себе на голову.

Холод! Холод шёл от короны и морозил голову.

Сняв её, он осторожно коснулся ею лба Александры, заметив, как она вздрогнула от прикосновения золота и бриллиантов, и вновь водрузил на себя.

Царицу в это время митрополит увенчал другой, меньших размеров короной.

Потрясённая императрица встала на колени, и митрополит прочёл над ней молитву о царе.

Затем Николай, один среди стоявшего народа, опустился на колени.

Какая это была незабываемая картина для присутствующих здесь либерально мыслящих дворян…

Глядя на коленопреклоненного императора, Рубанов-младший просто упивался восторгом.

«Так должно быть всегда! – думал он. – Давно следовало поставить императора на колени».

После помазания святым мирром, Николай дал присягу уже как самодержец всея Руси, и поднявшись с колен, стал восходить по ступеням алтаря, чтобы принять причастие, и в этот момент, от волнения, слишком сильно потянул усыпанную бриллиантами цепь, на которой висел орден Андрея Первоззванного.

Шесть камергеров, поддерживающих соболиную мантию императора, в испуге вытаращили глаза, наблюдая, как выскочивший из толпы придворных генерал, цепко схватил цепь с орденом и сунул за пазуху.

Окружающие подумали, что так положено по этикету и сановник вышел поклониться царю.

– Не волнуйтесь, Ваше величество! – шепнул царю Рубанов. – О произошедшем никто не узнает, – при этом так глянул на камергеров, что они сразу уяснили, хотя климат в Петербурге и прохладный, но много теплее, чем в Сибири.

После алтаря Николай взял за руку жену и усадил на стоявший в соборе трон из слоновой кости, привезённый из Византии невестой Ивана Третьего Софьей Палеолог.

Сам бочком уселся на усыпанный алмазами трон царя Алексея, своего кумира.

Александра Фёдоровна, впервые по приезде в Россию, чувствовала себя спокойно и уютно. Сердце её зашлось радостью, когда императрица Мария Фёдоровна подошла к трону, поклонилась и поздравила с воцарением свою сноху.

Вслед за вдовствующей императрицей поочерёдно подходили и кланялись члены императорской фамилии.

– Аликс, – тихо произнёс Николай. – Как давит корона!

Но она не расслышала этих слов, так как, заглушая все звуки, рявкнули в салюте сотни орудий, и одновременно зазвонили все московские колокола.

18 мая, согласно утверждённому регламенту, планировалось народное гулянье на Ходынском поле. Так именовался изрытый ямами и окопами учебный плац для войск московского гарнизона.

Гулянье по расписанию, начиналось с утра, а в 2 часа пополудни, в императорском павильоне, на поле, должны были собраться великие князья, министры и прочие сливки высшего света.

Составляя расписание, Воронцов-Дашков с Фредериксом, особо не ломали головы. Всё славное в этом мире, по их разумению, должно происходить в 2 часа дня.

Следом за высокими особами прибывала царская чета, веселить которую музыкой будет симфонический оркестр под управлением Сафонова, сочинившего по такому случаю торжественную кантату.

«Вроде бы всё в порядке, – радовался великий князь Сергей. – Коронация прошла на высшем уровне… Племянник со своей… сестрой моей жены, довольны. Москва просто светилась от иллюминации… А народ пусть сам себя веселит… Разговеется колбаской с пряниками и запьёт икоту дармовым пивком из юбилейной кружки. Полицмейстера надо наградить.., и кого-либо из его архаровцев. Улицы блистали чистотой и порядком, пьяных не валялось», – заложив руки за спину, топтал новый ковёр генерал-губернатор.

Как и положено, народ помолился, нарядился и потопал на Ходынку с вечера, занять место получше, долгожданный подарок получить пораньше, а халявного пивка выдуть побольше, насколько живота хватит.

Как водится у порядочного православного семьянина, мужики прихватили жён с детишками, а коли торчать в поле до утра, следоват чего-нито поснедать, а ежели в придачу и праздник, знамо дело и выпить не грех. За царя – батюшку чекушоночку махонькую уговорить… Хто осудит? А на жану – тьфу. Мотри у меня! Глядишь, время-то до утра приятственно и пролетит – не заметишь.

Ночь опустилась тёмная и безлунная. А что темнота выпившему человеку? Так… Тьфу и ничего боле.

К тому же стали завозить возами подарки с колбасой и кружками.

Народ, ковыряясь в зубах и калякая, что в башку придёт, с интересом наблюдал, как разгружают будущие подарки.

Плотник Ерофей со своим напарником, в чистых ситцевых рубахах и новых портах, дабы не позорить перед царём и честным народом артель, помогали разгружать бочки с пивом.

– Эй, славяне! – скатывая с телеги бочку, гудел причастившийся водочкой Ерофей. – Гуляй ноне!

Его напарник добродушно ухмылялся в бороду, раздумывая, как бы окромя законного кулька с кружкой, стибрить для супружницы ещё один кулёк.

Наступил рассвет.

«Мамоньки! – оторопел бородатый плотник, глядя на поднимавшийся над людьми пар. Из толпы раздавались стоны. – Это што же деется?» – подумал он.

– Ваше благородие! – обратился Ерофей к молоденькому поручику в белом летнем двубортном мундире с шашкой через плечо и револьвером на поясе. – Ваше благородие, што-то делать надоть!.. – глядел на чистенького, ухоженного офицерика, как на выходца из другого мира.

Тот в волнении крутил новенький серебряный шнур с чёрными и оранжевыми нитями, поднимавшийся от рукояти револьвера к воротнику.

– Сам вижу, что делать надо… Но что? Эй, ребята, – обернулся к своим солдатам, – рви мешки, доставай подарки и кидай в толпу, – приказал он.

Ерофей с напарником помогали солдатам, с размаху швыряя кульки в гущу народа.

Очумелый, полузадохнувшийся люд, поймав подарок, стремился выбраться из толпы. Не тут-то было.

– Да-ю-ю-ю-т! – Взвыли где-то в середине, и жаждущая кружек с вензелями толпа надавила и с хрустом свалила небольшой хлипкий заборчик, отделявший буфеты и телеги с товаром от народа.

Отовсюду раздавались крики и стоны. Телегу с плотниками опрокинули, и они вывалились из неё.

Отбросив кульки с подарками, бородатый, в рваной уже рубахе, стал помогать упавшему старику, но его отбросило в сторону и понесло в круговерти человеческих тел.

Он потряс головой, словно от наваждения – рядом бежала голая, без платья женщина, но она не обращала внимания на свою наготу, ей владело одно лишь желание – не упасть. Это была бы смерть!

Вместе с женщиной плотник свалился в какой-то неглубокий овраг.

Рядом с ними, утробно охнув, упал мужчина. Дальше, за овражком, начиналось свободное пространство и народ, спасаясь от давки, бежал туда.

– Дочка, возьми, прикройся, – снял с себя рубаху плотник.

Молодую женщину колотил озноб. Она ничего не понимала. Глаза её были белые от ужаса.

– Мой сынок! – заикаясь, твердила она. – Там мой сынок, – вздрагивала плечами.

– Эй, дядька, чего разлёгся? – обратился бородач к мужчине и перевернул его на спину, вздрогнув от мёртвого взгляда и уже засыхающей крови на губах и подбородке. – Господи! – перекрестился он, поднимаясь, и увидел давешнего поручика в рваном, испачканном кровью мундире.

Офицер нёс на руках бездыханное тело ребёнка и слёзы катились по мальчишескому его лицу, капая на белоснежный когда-то мундир.

Услышав о трагедии, Рубанов с братом прикатили на извозчике к Ходынскому полю.

Оно было усеяно погибшими.

– Господи! Прости нас! – перекрестились они.

Рядом ходил голый по пояс бородатый мужик и всматривался в лица лежавших. Иногда он убирал с лица шляпу или оброненный сапог.

– Ерошку не видали? – обратился к господам, забыв повеличать их превосходительствами и не услышав ответа, побрёл дальше, подняв по пути золотые часы на цепочке и, безразлично глянув, тут же бросил их под ноги.

Москва оцепенела от ужаса!..

      В тот же день газеты разнесли весть о несчастье по России.

Узнав о случившемся, Николай и Александра ездили по больницам и просили прощения у покалеченных людей.

– Господи, Ники! – рыдала в карете царица. – Россия не хочет меня! Снова горе и похороны!

– Как давит корона, Аликс! Я уйду в монастырь! – пообещал ей государь.

Он был ещё молод и неопытен.

Вечером к нему приехали дядья.

– Я велю вам прекратить торжества! – перехваченным от волнения голосом обратился к ним государь.

– И тем оттолкнуть от себя нашего союзника – Францию!

– Причём здесь Франция, – снизив тон, удивился Николай.

– Как причём? – ещё сильнее удивились дядья. – Вечером, согласно протоколу, назначается бал у французского посла Монтебелло. Им уже выписаны из Прованса и привезены сто тысяч роз… Сто тысяч, твоё величество, – иронично глядели на племянника. – А ты раскиселился! Народ дурак! Сам себя передавил. А коли ему, так «н-д-д-равится», то ты-то причём? Бал посетить обязан. Ибо государственный муж уже, а не мальчишка, – в приказном тоне уговаривали они племянника.

У Николая ещё не было своего мнения, и он покорно уступил гвардейскому натиску дядюшек.

Это была первая его трагическая ошибка!

Вечером он появился с заплаканной Аликс и, играя желваками, открыл бал, пригласив на тенец графиню Монтебелло.

Нельзя танцевать на трупах!

На следующий день Рубанов-младший послал в газету статью, подчёркивающую бессердечие самодержавной власти, презрение её к народу и цинизм молодого царя и его жены – немки.

«Откупился от убитых тысячью рублей», – вопила газета.

«На его месте любой бы царь отказался от власти, и как честный человек ушёл в монастырь», – именно так понял обыватель из подстрочного текста.

Русские во все времена были сильны в аллегориях, и цензура ничего не могла с этим поделать.

Великий князь Сергей, чувствуя вину, вызвал полицмейстера, чтоб собственноручно намылить ему голову и перевести в уездный Задрипанск помощником младшего надзирателя.

Но полковник Власовский был тёртый калач – не одну собаку слопал на царской службе и тут же, подхалимски звякнув шпорами, протянул гневному генерал-губернатору отпечатанную без ошибок и со всеми ятями служебную записку.

– Чего ты мне свои бумаженции тычешь?! – разбуженным зимой медведем зарычал Сергей Александрович, но краем глаза уловил строку: «…Посему мы не виноваты!»

В нём заиграло любопытство и, рухнув в кресло, прочёл всю оправдательную челобитную. Во время чтения чело государственного мужа постепенно разглаживалось, и на губах проступала довольная улыбка.

«На поле всем руководило Министерство Двора, – читал он, – им всё устраивалось: и балаганчики, и буфеты, и кульки с пряниками, полиция же ко всем этим приготовлениям отношения не имела, – читая, довольно щурился великий князь, – Касалось полиции лишь то, что было около поля и до поля, а там никаких историй не произошло, там обстояло всё в порядке…».

«А ведь, и правда! – ухмыльнулся царский дядька. – Какие к нам претензии? Москву вылизали, как собака тарелку из-под щей, коронацию провели.., какого же ещё рожна надо? Отнесу-ка я эту умно составленную бумагу моему племяннику», – решил он.

И правильно сделал, потому как высочайшим рескриптом получил благодарность «За образцовую подготовку и проведение торжеств».

Москвичи никогда не отличались благодарностью и поздравили своего губернатора криками: «Князь Ходынский!»

«Вот пустомели», – составил о них своё княжеское мнение Сергей Александрович, но полицмейстера всё-таки уволил.

Общественное мнение в России, благодаря газетам, стало одно: «Ходынкой началось – Ходынкой и кончится!»

Рубанов-старший за проявленные внимание и усердие получил орден, и к тому же был поощрён путешествием с царской четой по городам и весям России и Европы.

Делать нечего. Отправив семью в Рубановку, в июле, он вместе с царской четой, торжественно открыл ярмарку в Нижнем Новгороде и всласть попировал с купечеством. Потом погостил в Вене у императора Франца-Иосифа. Из Вены поехали в Киев, а после Киева удостоился чести общаться с самим кайзером Вильгельмом Вторым.

      _____________________________________

Подъезжая к Берлину, Николай разнервничался, а когда из окна вагона увидел расхаживающего по перрону кузена Вилли, в военном мундире и в сверкающих сапогах, то и вовсе сник.

«И почему я теряюсь, разговаривая с Вилли? – думал царь. – То ли оттого, что он на восемь лет старше меня или потому, что монархом стал на шесть лет раньше, а главное, коробит его несносная спесь и величайший гонор. Недавно мне донесли, что Вилли начал подписывать документы «Всех Превысший!» Это ж надо? – разминал пальцы Николай, готовясь к рукопожатию. – Помню я, как мой папенька, когда Вилли шишкой торчал на своём ржавом крейсере в Кронштадте, надеясь, что русский император первым нанесёт визит, послал даже не генерала Свиты, а флигель-адьютанта и кузен мигом примчался в Зимний. Да и беседовал-то мой папа′ с ним через плечо. Попробывал бы он пикнуть на родителя.., и тренированная правая рука не помогла бы». – Выходя из вагона, под звуки марша, пошёл навстречу кайзеру, с тоской всматриваясь в его грозно закрученные вверх усы.

Спрятав высохшую левую руку в карман, Вилли вытянул вперёд свою железную правую длань и сжал пальцы своего кузена, намереваясь показать мощь германского кулака.

Не удалось!

Николай исправно занимался греблей и для удовольствия колол перед дворцом толстенные пни.

Посопев, они расцепили рукопожатие, лицемерно обнялись, похлопав, затем, друг друга по плечам.

– Ники! Ты стал молодцом. А как славно щёлкнул по носу российских либералов в своей речи, – потрогал – не загнулся ли острый кончик уса. – Сейчас вспомню, – закатил на лоб глаза. Ага! – «От несбыточных мечтаний в управлении делами государства…». – Размечтались, краснобаи. Даже бы я лучше не сказал. Ты прав, сынок, принципы монархии должны быть незыблемы, – печатал шаг, с удовольствием брякая каблуком. – Ты правильно начал… Побольше строгости и парадов, мой брат, – шмякнул в плечо здоровой рукой.

« Прусский мужлан! Папа′ правильно говорил, что будь Вилли моим сыном, порол бы его как сидорову козу… Хоть бы на денёк усыновил», – повёл занемевшим плечом.

– Теперь ты император, Ники, и должен понимать, что союз России с французскими лягушатниками направлен против монархических устоев. Ну что у тебя общего с этими республиканцами? Ведь вместе с тобой мы затопчем всех их лягушек и заставим питаться чёрным хлебом с квасом, – ошарашено остановился и вдруг, задрав голову и открыв рот, громогласно заржал, самозабвенно закрыв глаза и притопывая от удовольствия ногой. – Чёрным хлебом и квасом, – потрясённо помотал головой и вновь зашёлся смехом, дёргая за рукав кузена и приглашая повеселиться.

Николай вежливо хохотнул. Воспитание.

Отсмеявшись и вытерев глаза, Вильгельм подкрутил вверх усы и произнёс:

– Ну и остроумный я бываю… Кстати, Ники, на завтра в твою честь запланирован грандиозный военный парад. К присутствующим просьба не опаздывать… Да что это со мной? – захлопал правой рукой по ляжке и вновь закатился гомерическим смехом.

На параде Николай был в скромной полковничьей форме, зато его кузен разрядился щёголем в высоченные ботфорты с блестящими голенищами, серебряную кирасу, белый плащ и сверху всё это великолепие накрыл сверкающим на солнце остроконечным шлемом.

«Кирасиром что ли вырядился? Напоролся бы он на вахмистра Конногвардейского полка.., то-то конюшню бы почистил за нарушение формы одежды. А здесь кто его накажет?» – размышлял Николай, глядя как его кузен, высокомерно топорща вверх усы, принимал доклад генерала и в качестве поощрения с размаху треснул по мясистой заднице, когда тот повернулся уходить.

Сделав смотр германским войскам, царственная чета, вздохнув с облегчением, уплыла в Данию, где правил дед Николая со стороны матери, король Христиан Девятый.

Погуляв по Копенгагену и встретившись со своей матушкой, гостившей на родине, направились в Англию, в гости к королеве Виктории.

– Ники! Как это замечательно, – радовалась жена, – ведь у нас получилось свадебное путешествие.

– Аликс, я так люблю старую добрую Англию… Столько воспоминаний нахлынуло здесь на меня. Кажется, совсем недавно мой незабвенный папа′ послал меня представлять царскую фамилию на свадебной церемонии моего кузена Георга, герцога Йоркского, с принцессой Марией Текской. Я жил во дворце Мальборо. А как тебе известно, мы похожи с кузеном, как две капли воды. Гляди, не перепутай нас, ежели вдруг встретишься с ним вечером. В течение бракосочетания нас несколько раз путали.

– Ники! – покраснела Алиса. – Надеюсь, не в первую брачную ночь?

– Бу-а-а-а! – заржал Николай, топая ногой и копируя кузена Вилли.

– Ники, ты иногда ведёшь себя как простолюдин, – развеселилась царица.

– Нет, милая, к сожалению, за один день до неё… Меня тепло поздравляли со свадьбой и желали счастья.., а Георга один из приехавших принцев спросил: «Николай, как вам понравился Лондон?» – «По-моему, неплохой городишко», – ответил Георг.

– Ох, Ники! Я так счастлива с тобой здесь, – отсмеявшись, поцеловала она мужа.

Как и в том июне, они вдвоём поехали в коттедж в Уолтон-он-Темз, принадлежавший старшей сестре Аликс, принцессе Виктории Баттенбергской и провели там три счастливых дня, вспоминая тот далёкий июнь, зелень лугов и цветы на полях. Бесконечно целуясь, вновь сидели в саду, и так им было тепло и уютно, и так далека была Россия с её заботами и Ходынским полем…

Если бы Бог предложил им поменять власть, дворцы и трон, и скипетр на простой коттедж в зелёном поле с цветами, они без раздумья бы согласились.

Ну, какое может быть сравнение английского поля – с Ходынским?!.

Последнюю неделю они прожили в Виндзорском замке вместе с королевой.

Рубанов же нашёл друга в лице одного английского вельможи, и вместе они сражались до упаду с «зелёным змием», от которого нос вельможи стал красным, под стать мундиру.

Тренированному предыдущим императором Максиму Акимовичу было по плечу сразиться и с более крупным драконом, коих, по словам вельможи, в старой Англии водилось видимо-невидимо.

Поэтому, в отличие от своего нового друга, до рыцарей короля Артура не допивался.

Правда, вместе с царём он посетил несколько воинских парадов.

После парада шести рот Колдстримских гвардейцев, офицеры пригласили императора со свитой на обед. Николай надолго не задержался, зато Рубанов с приятелем пообедали на совесть, после чего англичанин доказывал, что рот – двенадцать, чуть позже их стало восемнадцать, и это не считая рыцарей. Пока батальон не превратился в дивизию, Максим отвёз английского друга отдыхать, он точно пересчитал роты, их было девять.

На следующий день вместе с царём присутствовали на параде пехоты, кавалерии и конной артиллерии. Николаю понравились шотландские стрелки в плиссированных юбках, английскому другу – длинный строй рыцарей, а Рубанову – дама в белом плаще. Приглядевшись внимательнее, он признал в ней Жанну д'Арк. Но времени на неё уже не оставалось.

В Англии, в сопровождении нянек и кормилиц, к царской чете присоединилась их десятимесячная дочь. И вместе с ней направились во Францию.

На середине Ла-Манша, безбожно пыхтя дымом, усердно гремя гимнами и шелестя флагами, их, дабы оказать уважение, встретили французские корабли.

Тут броненосцем ворвались воспоминания в похмельную рубановскую голову, и утюжили мозги до самого берега.

Максим вспомнил, как в 1891 году французский флот посетил Кронштадт, и произвёл немалый конфуз при царском дворе. Он даже бился об заклад с генералом Черевиным, доказывающим, что император не сможет снять шляпу под звуки французского гимна.

«Каково будет мнение высшего света и общества, коли император обнажит голову, слушая «Марсельезу», зовущую к свержению деспотов в коронах». – «А я ему доказывал, – вспоминал Рубанов, – что это его отец, Александр Второй дорожил общественным мнением.., спрашивая: «А как думает образованное общество?» Сын повёл политику так, что общество интересовалось тем, как думает император. И я выиграл у Петра Черевина сто рублей. Александр, со словами: «Я им не композитор, чтобы под фагот и балалайку гимны придумывать», – спокойно снял шляпу и благожелательно выслушал «К оружию, граждане», стоя под наведёнными на французскую делегацию жерлами путиловских пушек».

Тогда авторитет России был столь высок, что император ничего не боялся. Александр Третий знал себе цену и напыщенная Европа тоже знала цену русскому царю. Европейские правители лишь утёрлись, когда съехались в Петербург на ассамблею, а русский император задержался на рыбалке.

Флигель-адъютант, посланный к царю, привёз ответ: «Пока русский царь ловит рыбу, Европа может и подождать!!!».

Импульсивные французы активно готовились к встрече российского самодержца. Хотя в конце сентября в Париже каштаны не цветут, но было бы желание… Наклеив из бумаги цветов, их проволокой прикрутили к ветвям, дабы Николаю с супругой было приятственно проехаться под сенью цветущих каштанов.

По всей Франции гудела, пела и пила шумная «русская неделя». В драку нарасхват шли тряпичные Петрушки, Ваньки-встаньки, тульские самовары, матрёшки и игрушки-дёргалки, когда два русских медведя, выпив, видно, смирновской, что есть силы долбили молотками по наковальне или русский мужик колол топором пенёк.

Французский президент, узнав, как одевался кайзер Вильгельм, решил его переплюнуть, заказав себе парадный костюм, состоящий из белого кашемирового жилета с золотым галуном и голубого атласного кафтана, расшитого анютиными глазками, желудями, нарциссами и для солидности – дубовыми листьями.

Перед самой встречей насилу его уговорили облачиться в банальный фрак и тривиальную белую манишку, потому как у окружения не было президентского эстетического воображения.

Когда императорская чета с дочерью на коленях, в открытом ландо появились на парижском бульваре, французы устроили бурную овацию.

      Оркестры на всём протяжении дороги гремели «Боже царя храни», а не «Марсельезу», призывающую к свержению монархов. Народ размахивал трёхцветными российскими флажками и надрывно скандировал: «Да здравствует Николай!» «Да здравствует Александра!»

Не зная, как выразить своё трепетное отношение к самодержцам, восторженно, с подвывом кричали: «Да здравствует ребёнок!» – Ну чем, чем, чем ещё порадовать русских деспотов… Покумекав, заорали: «Да здравствует няня!».

«На этот раз перечислили всех, а если бы, к примеру, рядом с императором ехал царский парикмахер, парижане бы вопили: «Да здравствует брадобрей!» – улыбался Рубанов. – Лучше бы про Жанну д'Арк чего-нибудь хорошее покричали!»

Николай был счастлив.

Визит завершился, как принято в приличных государствах, военным парадом.

Одетый в казачий мундир император, наблюдал за прохождением войсковых колонн, в которые входили альпийские стрелки, полки пехоты, кавалерия и самые грозные защитники республики – африканские зуавы.

В конце смотра, дабы поразить высоких гостей, чего-то горланя и размахивая саблями, пронеслась лавина всадников-спагов, одетых в халаты.

«Наверное, сидели кофий пили, а тут неожиданно парад», – размышлял Максим над формой одежды конников.

Чихая, тихонько чертыхаясь и отряхиваясь от пыли, высокие гости покинули поле.

Свадебное путешествие царской четы закончилось в Петербурге.

И тут же своё путешествие из Петербурга в Москву совершил Константин Петрович Победоносцев.

«Господи! Хорошо-то как, – вытянулся он на мягком диване, вслушиваясь в перестук колёс и в позвякивание чайной ложечки в стакане. – И зачем мне этот холодный Петербург… и эта тяжёлая глыба власти… А ведь как к ней рвутся, понимая под властью предмет тщеславных вожделений, награду наглым и хитрым, но не умным, бездонную кормушку для чиновников. На самом деле власть не для себя существует, но ради Бога, и есть служение Отечеству. Власть – это «Божие Тягло», как писал Великий князь Владимир Мономах: «Гордости не имейте в сердце и в уме, – поучал он княжичей, – смертны все, сегодня живы, а завтра в гробу. Всё, что имеем, Ты, Господи, дал. Не наше, но Твоё поручил нам еси на мало дней». – Как хорошо сказано. Вот и Москва», – глядел из окна на вокзальную суету и радовался, что никуда торопиться не надо. В кармане лежал билет в обратную сторону.

Когда он уставал от нескончаемых дел, то отдыхал одним известным ему способом – садился в Московский поезд, и на нём же, даже не выходя из вагона, возвращался в Петербург.

И был в эту осень ещё один путешественник, в отличие от предыдущих, совсем незаметный – Владимир Ульянов, следовавший по этапу из петербургской тюрьмы в ссылку – сибирское село Шушенское.

Жизнь, между тем, шла своим чередом. Соскучившийся по военной службе Рубанов-старший, всей душой отдался воспитанию личного состава вверенной ему дивизии.

Случайно он прочёл запись старшего сына, в которой тот мечтал о карьере извозчика, лишь бы не учить латынь.

«Молодец, сынок. Но не в извозчики, а в кавалеристы может выйти. Главное начать. – Особенно отцу понравилось, так и веявшее Россией – про мать-перемать, в оглоблю, в копыто ети… – Этот гимназистик, глядишь, человеком станет», – активно применял полученные знания в полевых условиях, подготавливая кавалеристов к военному делу.

Служба, разумеется, совмещалась с балами, банкетами, раутами, зваными обедами и ужинами, концертами, балетами и театрами.

      _______________________________________

«Завтра сочельник», – разбежался Аким и прокатился по накатанной гимназистами ледяной дорожке, в конце которой, выкатив живот в шинели, башней стоял городовой.

Расставив руки, он хотел поймать мальчишку, но тот ловко проскочил мимо него.

– Что делают, шалопаи! – погрозил пальцем Акиму. – А порядочные люди из-за них.., не договорил блюститель порядка, заржав жеребцом и радостно разглядывая взметнувшего ноги вверх и скользившего на заднице приказчика. – На извозчика что ль денег нема, на своём заде раскатывает, – на секунду замолчал, потрясённый своим чувством юмора, и огласил воздух громоподобным хохотом, временами вытирая ладонью выступившие на глазах слёзы.

Проходившая мимо молодая дама иронично покачала головой, оглянувшись на городового.

Аким, поправив за спиной ранец и подышав на ладони, прикидывал, как бы ему прокатиться в другую сторону, чтоб покрасоваться перед двумя гимназистками из Мариинки, идущими навстречу.

В это время городовой, напустив суровость на круглое, добродушное лицо, сделал стойку, молодцевато бросил руку к виску, и помчался к остановившимся у края тротуара саням, преданно глядя в глаза высаживающегося начальства. Огибая отряхивающегося приказчика, ступил на скользкую дорожку и заплясал гопак, взбрыкивая на одном месте ногами и балансируя для равновесия руками.

Как и давеча Акима, равновесие он тоже не поймал, и с утробным рыком, со всего маху, саданулся широким мужицким задом на то место, с которого поднялся приказчик.

Вылезший из саней начальник, надув щёки и выкатив глаза, с интересом наблюдал за пляской подчинённого, и махнул головой, прищурив левый глаз, в такт с соприкоснувшейся со льдом задницы.

Прежде он хотел отматюкать переломившегося пополам от смеха приказчика, но глянув на барахтавшегося городового, тоже зашёлся от хохота.

«Ну вот, не проскользнёшь», – со вздохом глянул Аким на прошедших мимо гимназисток и медленно побрёл за ними.

Девчонки, что-то весело обсуждая, зашли в булочную Филиппова, обдав Акима хлебным запахом из открывшейся двери.

Глянув сквозь морозное стекло на громадный крендель в два аршина величиной, в окружении связок с баранками, он тоже залетел в магазин, постучав у порога ногами и выглядывая двух подружек.

Для чего они были ему нужны и сам не знал. Заговорить с ним всё равно не посмел бы.

«Раз зашёл, надо чего-то купить», – разглядывал булки с маком, баранки, мелкие сушки, плюшки, сайки, крендельки с изюмом.

Когда вышел от Филиппова, начинало темнеть.

По мостовой, временами высекая искры из подков, чиркающих о торчащие из-под снега булыги, мчались лихачи.

«Поймать, что ли Ваньку и прокатиться?» – раздумывал он.

Дома его уже ждал отпущенный из корпуса на праздники брат.

Вечером родители уехали в театр, а братья, переговорив обо всём и сплавив гувернантку в длинные руки денщика, направились в людскую, послушать умных людей: швейцара Прокопыча, сторожа Пахомыча, дворника дядю Власа и кухарку Марфу.

Осторожно, чтоб не испугать старичка-лакея, спавшего в обнимку с пушистым котом, сели на лавку, в углу под образами, и пили чай, налитый в стаканы из огромного кипящего самовара. А из печки шло тепло, водил глазами кот на железных ходиках, изукрашенных зелёными еловыми ветками, пыхтел самовар и Марфа, монотонным голосом что-то рассказывала из бедовой жизни леших и водяных.

Глаза закрывались. На душе было уютно, спокойно и тихо, как бывает только в детстве.

В Сочельник братья отпросились у мама′ съездить на ёлочный базар.

На облучке сидел двухметровый Ванюша в овчинном полушубке, а в санях кроме барчуков – Антип и недавно принятая молоденькая горничная.

Денщик любовался то своими новенькими ефрейторскими погонами с одной поперечной лычкой, то румяными щёчками девушки.

–Дашенька, как вам Пим-м-тимбурх? – стряхнув наглую снежинку с погона, обратился к горничной, но тут же съёжился от яростного взгляда управляющего упряжкой верзилы. – Дарья Михайловна, – поправился он, – а вы с какой деревни?