Валентина Дмитриевна Гутчина
Покаяние разбившегося насмерть

Глава 1. Сюрпризы декабря

Отгадайте без подсказки, что за дивный праздник, самый домашний и уютный, приходится на самые отвратительные за весь год метеоусловия в славном городе Париже? Полагаю, правильный ответ не проблема для тех, кто хоть раз побывал здесь под Рождество: промозглая сырость, тяжелое хмурое небо над головой, и повсюду, едва ли не в каждой витрине – классические вертепы с волхвами и колыбелью Спасителя, как иллюстрации сусальных грез детства.

В тот год сырой холод накрыл и Москву: я улетал из Домодедово пятнадцатого декабря, и российские погоды вовсю чудили: день за днем шли ледяные дожди, снег никак не желал покрывать улицы и проспекты, а москвичи в магазинах и транспорте отчаянно обсуждали этот холод, ледяную сырость и полное бесснежие: что же это за зима без снега?

Если честно, тогда я не строил никаких особых планов на приближавшиеся праздники и уж точно не собирался никуда уезжать из славной столицы нашей Родины. Все потому, что моя любимая девушка Соня Дижон вдруг без предупреждений и объяснений свалила к своей тетушке в Женеву, оставив меня, одинокого и обиженного, в Москве. А ведь, между прочим, ей ровно ничего не стоило пригласить меня с собой. Хотя бы из вежливости.

В конце концов, мужественно проглотив все свои претензии и глухие обиды, я настроился мирно провести рождественские каникулы в моем уютном домике, расположенном в зеленой зоне Москвы, в компании доброго друга и садовника Василия Щекина. Я даже начал вполне живо визуализировать, как все праздники буду лениво валяться на диване перед теликом с коробкой кукурузных хлопьев на животе, но тут все планы разрушил случай.

Должен отметить для тех, кто не в курсе, что мой отец, Жюль Муар, в отличие от моей русской мамы Маргариты Петрухиной, проживающей ныне в далекой жаркой Африке, – стопроцентный француз-парижанин, владелец косметической фирмы «Сады Семирамиды», где в отделе рекламы тружусь и я, Ален Муар-Петрухин. Салоны «Садов» раскиданы по всему земному шару, но самая крупная их сеть, разумеется, находится во Франции, в Париже, куда папик и порешил вдруг вызвать меня в срочном порядке незадолго до католического Рождества.

Он позвонил мне вечером четырнадцатого декабря, по своему обыкновению, начав речь издалека.

– Мой дорогой Ален, звоню, чтобы, во-первых, заранее поздравить тебя с приближающимся праздником светлого Рождества. Как принято, от всей души желаю тебе здоровья, благополучия, любви, а также успехов во всех твоих добрых делах и начинаниях…

Имея солидный опыт общения с мсье Муаром, я понял, что речь будет долгой, а потому поудобнее устроился в кресле в ожидании того торжественного момента, когда, наконец, отец сочтет нужным сообщить, что же у нас «во-вторых» и чего конкретно он желает от меня получить.

В целом его речь уложилась в рекордные три минуты пятнадцать секунд (не раз бывали намного более продолжительные монологи). Сдержанно расписав дивные красоты декабрьского Парижа, вскользь упомянув, что все прогрессивное человечество жаждет предрождественских скидок, он совершенно неожиданным виражом вдруг призвал меня принять личное участие в распродаже продукции «Садов» по сниженным ценам.

Я едва не поперхнулся.

– То есть ты хочешь сказать…

Он не дал мне договорить.

– Хочу сказать, что уже сегодня вечером вылетаю на Мальдивы на отдых – полагаю, вполне мною заслуженный! – и очень надеюсь, что мой дражайший сын лично возглавит рождественские распродажи в Париже на время моего отсутствия. Согласись, я и без того не слишком сильно загружаю тебя работой, всегда и во всем иду тебе навстречу. Вот почему…

Я как истинный стоик мужественно выслушал весь пассаж до конца, сдержанно вздохнув лишь под интонации финала.

– То есть ты хочешь сказать, что мне следует позаботиться о билете на ближайший парижский рейс?

Отец по-царски усмехнулся.

– Я хочу сказать, что уже оформил на тебя билет на завтрашний утренний рейс. Будь любезен, с вечера подготовь все необходимые тебе вещи. Спешу заметить, что также забронировал для тебя номер в отеле «Садов», что, как ты помнишь, расположен по соседству с нашим центральным офисом; при желании ты можешь воспользоваться любым из трех автомобилей в гараже нашей фирмы – помнится, ты всегда брал себе лимонный «Ситроен» …

Впору было расплакаться от умиления – все предусмотрел, обо всем позаботился! Я сдержанно поблагодарил отца за любовь и внимание, а он, выслушав меня, с облегчением и нескрываемой радостью сообщил, что все инструкции сообщит мне его секретарша мадам Лево, хотя я и сам все прекрасно знаю.

На этом наш разговор благополучно завершился, и мне в ухо запилили телефонные гудки. Только и оставалось, что, приняв волю отца, приступить к сборам в неожиданную командировку.

Признаюсь честно и откровенно: если для большинства нормальных людей поездка в Париж стала бы чудесным подарком, для меня она обернулась сущим наказанием. Стало быть, тем декабрем я был не совсем нормальный.

Глава 2. Первый волхв: Пьеро

Первые два дня в Париже пролетели незаметно: с утра до вечера я контролировал работу всех парижских салонов, где благодаря рождественским скидкам с утра до вечера толпились покупатели, требуя, чтобы каждая, самая незначительная покупка, была оформлена по-королевски. Само собой, я также принимал участие в рождественских акциях и лотереях, в ходе которых улыбался всем, как родным, тепло пожимал десятки чужих рук и проговаривал бесконечные восторженные речи, так что к завершению второго дня ощущал себя почти что ангелом небесным.

Вернувшись в свой номер вечером семнадцатого декабря, я без сил рухнул в подушки диванчика и, цапнув телефон, решительно настроился на серьезный разговор с женевской затворницей Соней. В конце концов, мы знакомы не один год, я не раз и не два доказывал свою вечную любовь и преданность, а потому имел полное право поинтересоваться планами светской львицы на Рождество. Заранее настроившись на позитивный, по душам, разговор, я улыбнулся и нажал на номер под названием «Моя любовь». Легкий писк, короткая пауза, долгие гудки…

Она ответила практически сразу, после первых трех гудков, словно сидела в обнимку со своим телефоном в ожидании моего звонка.

– Привет, Соня. Очень приятно слышать твое дыхание… Итак, с чего обычно начинают светский разговор – какие погоды нынче в Женеве?

Она вздохнула с ноткой грусти.

– Погода, как обычно в декабре, самые промозглые. И только представь себе: совершенно некому меня согреть…

Неплохое начало! Я приободрился.

– Что ты такое говоришь! Боже мой, что же ты делаешь в этой неприветливой Женеве – небось, бездельничаешь?

– Как обычно. А ты усердно трудишься?

– В поте лица.

Скажу честно и откровенно: при самых первых аккордах волшебного голоса Сони я ощутил волшебное головокружение – благодарение всем богам, она меня ждала, стало быть, пусть не по сумасшедшему, но все-таки любила! Чего еще нужно для счастья простому смертному?

Я поудобнее устроился на диванчике, с широчайшей улыбкой уставившись в белоснежный потолок.

– Полагаю, ты в курсе: чуть более половины всего христианского мира в эти дни готовится к католическому Рождеству…

– Позволю себе заметить, и к протестантскому.

– Само собой… Между прочим, ты планируешь праздновать Рождество в компании женевских протестантов?

Она небрежно хмыкнула.

– Честно говоря, я – Фома неверующий, потому особых планов на праздник не строю и бурно отмечать его не собираюсь.

Я хмыкнул в свой черед.

– Согласись, все цивилизованное человечество справляет Рождество не как великие адепты христианства. Это скорее добрая традиция цивилизованного мира – собираться семьей вместе с елкой, красным вином и запеченным гусем.

– Да уж! Учитывая мерзкую промозглость Женевы в эти дни, от запеченного гуся я бы сейчас не отказалась.

– Между прочим, я тоже не отказался бы, моя милая Соня, потому как в славном городе Париже сейчас все аналогично – сыро, холодно, сумрачно. И по этому поводу хочу предложить тебе…

Увы, небеса не дали мне шанса пригласить подругу в Париж для организации чудесных и дивных рождественских каникул с запеченным гусем и красным «Божоле»! В самый ответственный момент моей речи вдруг оглушительно затрещал мой гостиничный телефон. Пришлось, страстно извинившись, временно прервать разговор, клятвенно пообещав Соне перезвонить через пять минут.

Увы, пять минут растянулись на гораздо более долгий срок – звонил рядовой полицейский с просьбой немедленно подъехать к центральному офису «Садов», потому как перед его входом неожиданно обнаружился самый натуральный труп. Коню понятно, что после подобного известия я, моментально позабыв обо всех самых чудесных девушках и гусях, оделся за считанные секунды, рванув туда, откуда совсем недавно прибыл – на улицу Корве, семнадцать.

К моему прибытию перед нашим офисом красовались мигающие полицейские машины, а меня встретил мужчина средних лет, строго оглядев с ног до головы и протянув руку для пожатия.

– Комиссар Анжело. А вы, полагаю…

– Ален Муар-Петрухин; возглавляю рекламный отдел косметической фирмы «Сады Семирамиды».

Кивнув, комиссар молча двинулся вперед, жестом предлагая мне следовать за ним. И вот тут, приблизившись к центральным дверям нашего офиса и внезапно оказавшись перед картинкой, оставленной убийцей – затейником, я понял, отчего по телефону безымянный полицейский сообщил мне о преступлении таким таинственным полушепотом.

Для начала, полагаю, будет не лишним описать наш центральный вход. Здесь все солидно и добротно: высокая массивная дверь под навесом, рекламная вывеска косметической фирмы «Сады Семирамиды»; слева и справа – стеклянные витрины со всевозможной продукцией «Садов». В эти предрождественские дни на первом плане за стеклом красовалась также классическая кукольная композиция: мадонна с младенцем перед яслями, три волхва с дарами… Теперь же общую картинку дополнила еще одна неожиданная фигура: спиной к витрине, вытянув ноги, замер устроившись прямо на асфальте, собственно, один из волхвов – в натуральную человеческую величину, рядом с миниатюрой за стеклом он казался настоящим великаном.

– Внимательно рассмотрите лицо! Не обращайте особого внимания на грим и костюм, тут все просто: этот человек участвовал сегодня в рождественском спектакле центра социальной реабилитации… Ну что, вы его узнаете?

Вопрос комиссара прозвучал практически как утверждение. А вот я, сказать по чести, узнал этого волхва далеко не сразу, так мастерски он был загримирован: все лицо старика было покрыто золотистой краской, поверх которой коричневыми смелыми линиями нарисованы высокие густые брови и восточные очи, что уставились куда-то мимо нас с комиссаром. Дополняли образ приклеенная борода, фиолетовый хитон с многочисленными складками и высокий колпак, украшенный серебряными звездами.

Все это невольно напомнило мне рождественские дни в священные годы детства, когда отец неторопливо рассказывал нам с сестрой историю рождения Иисуса и явления к нему на поклон трех волхвов с богатыми дарами.

«Волхвов было трое: старец Каспар, Мельхиор – мужчина в расцвете лет, и совсем юный Бальтазар. Три возраста, три культуры. Каждый волхв принес богомладенцу свои щедрые дары…»

Кстати отметить, этот мертвый «волхв», присевший, вытянув ноги, у центрального входа конторы «Садов», был без даров – его пустые руки были смиренно скрещены на коленях. Каюсь: мне потребовалась едва ли не целая минута, чтобы понять, кто находится передо мной, не будучи в том уверенным на все сто процентов.

– Пьер Солисю?.. Неужели…

Комиссар кивнул, и мы еще пару минут молча пялились на мертвое тело в рождественском «оформлении». Сказать по правде, все это на какие-то минуты практически лишило меня дара речи.

История старика Пьеро – именно так называли его все в парижском офисе «Садов» – была классической иллюстрацией того, как может погубить человека избыток слепой родительской любви. Он родился в весьма состоятельной семье в солидном районе Парижа и с самых первых дней жизни был избалован подарками и деньгами, которые словно бы сыпались на него из рога изобилия. Родители обожали своего единственного дитятю и во всем старательно ему угождали, а он, ни грамма им за это не благодарный, чудил, как мог.

Его краткая биография в общем и целом была мне известна благодаря отцу, который познакомился с Пьеро в Сорбонне, где тот пару лет не столько учился, сколько усиленно развлекался, продолжая свое беспечное наслаждение легкой жизнью за счет щедрых предков.

«Уже тогда можно было легко догадаться, чем все это завершится, – с усмешкой рассказывал мне о своем однокашнике отец. – Пришло время, когда родители умерли; легкомысленный Пьеро быстро промотал оставленные в наследство денежки. Первое время он еще пытался заработать себе на бокал мартини, но практически сразу его энтузиазм благополучно иссяк: никаких знаний и умений у парня не было, никто особо не предлагал ему высокую оплату за несложный труд… А вот трудиться Пьеро совершенно не был приучен…»

Пьер Солисю повстречался отцу, когда обоим было уже по пятьдесят «с гаком», и отец, точно как я сейчас, не узнал бывшего сокурсника – на вид это был глубокий старик, одетый во рвань. Вот где проявились лучшие христианские качества Жюля Муара: он не просто пожалел приятеля дней своей юности, но взял его в контору «Садов» сторожем, позволив жить в комнатушке проходной и презентовав целый чемодан своих старых вещей, в которых Пьеро, побрившись-почистив перышки, смотрелся очень даже импозантно.

С тех самых пор Пьеро стал вполне приличным старцем: не пил ничего крепче кофе, тихо-мирно поживал себе в нашей конторе, ежедневно приветствуя каждого сотрудника «Садов» и интересуясь его здоровьем и благополучием.

Вот, собственно, и все, что я мог сообщить комиссару о трупе у дверей офиса, мастерски загримированного под волхва Каспара.

Выслушав меня, комиссар с важностью кивнул.

– Примерно то же самое сообщила мне мадам Лево. Кстати, вы не в курсе – насколько я понял, ее связывали с Пьером Солисю очень теплые, можно сказать, дружеские, отношения?

Я был в курсе и без проблем просветил по этой части комиссара. Дело в том, что секретарша моего отца мадам Лево – добрейшая женщина пятидесяти трех лет, душой и сердцем жалеющая всех несчастных и обездоленных. К примеру, она ежедневно подкармливает бездомных кошек и собак в своем дворе, а всех встречных малышей по дороге на работу угощает различными сластями. Само собой, и беднягу Пьеро мадам Лево сразу же взяла под свою опеку, регулярно принося ему домашнюю выпечку и сочувственно охая на все его покаянные монологи.

С улыбкой выслушав меня, комиссар вновь кивнул.

– Полагаю, мы можем полностью доверять словам вашей служащей. Завтра утром я направлю к вам в офис своего инспектора, чтобы еще раз взять показания в спокойной обстановке. Сейчас мадам Лево очень взволнована, а потому ее показания немного сумбурны…Дело в том, что номер ее телефона был у вашего сторожа и буквально за несколько секунд до собственной смерти он ей позвонил…

– За несколько секунд…

Я едва не поперхнулся от удивления.

– Вот это история! И что же он ей сказал?

Комиссар потер переносицу.

– По словам мадам Лево, он задыхался, словно бежал, и проговорил всего несколько слов, нечто в духе «Мадам Лево, тут у нас такое!». Практически сразу после этого связь оборвалась…

Без проблем представив себе, что почувствовала при этом наша добрая секретарша, я улыбнулся.

– Наверняка после этого мадам Лево ужасно разволновалась и бросилась назад в контору, даже если из-за этого пришлось разругаться с собственным супругом. А, прибыв на место, она обнаружила труп бедняги Пьеро…

Комиссар кивнул.

– Все так и было, только вот с супругом ей не пришлось ругаться – по ее словам, у мсье Лево как раз сегодня ночное дежурство и дома его не было. Наткнувшись на тело Пьеро, добрая женщина едва не потеряла сознание, тут же поспешив до ближайшего полицейского участка… Извините…

У комиссара затрещал телефон, и он поспешно отошел, отрывисто давая указания. Рассеянно прислушиваясь к доносившимся репликам, я взволнованно разглядывал мертвого старика.

Что ни говори, в смерти лицо Пьеро приобрело некую мудрость и величие спокойствия, а в его навеки застывших глазах читалось легкое удивление. Может, он и убегал от какого-то неизвестного злодея, но, судя по всему, все-таки до конца не мог поверить, что в итоге его ждет смерть.

– Могу я поинтересоваться, – я взял слово, как только комиссар завершил свои переговоры, – если не секрет, от чего он погиб?

Пару секунд комиссар сурово смотрел на меня, словно решая, стоит ли сообщать любопытному подобные сведения. В конце концов, он пожал плечами.

– Осмотр патологоанатома был поверхностный, но я могу ответить на ваш вопрос, тем более, данная информация появится уже в утренних газетах. Несчастный старик был зарезан – как отметил врач, аккуратнейший сильный удар узкого ножа пришелся точно под сердце. Убитый, скорей всего, даже не успел почувствовать боль – смерть была мгновенной.

Я перевел дух. Зарезан! Вот уж с чем совершенно не ассоциировалось это спокойствие и легкое удивление. Словно прочитав мои мысли, комиссар наклонился, в свою очередь, разглядывая лик покойника.

– Согласитесь, все это выглядит так нереально – и костюм убитого, и его грим, и то, что он, несмотря на то, что, скорей всего, убегал от убийцы, в итоге словно не ощутил ни грамма страха…

Мы обменялись взглядами. Между тем время приближалось к десяти вечера; чтобы зафиксировать наши показания, я пригласил комиссара пройти в офис, где мадам Лево уже приготовила для всех порцию кофе. Я предоставил стол в распоряжение полиции, и, согревшись кофе, мы все оформили без малейших проблем. Ровно в десять-двадцать-пять нас с мадам Лево отпустили восвояси.

– Бог мой, вы видели беднягу Пьеро? – неутешно покачала головой славная женщина, промокая платком припухшие от слез глаза. – Кто бы знал, что ему суждено так ужасно умереть! Ведь для него это был особый вечер – он играл роль волхва в любительском спектакле.

Я ободряюще улыбнулся.

– Комиссар что-то говорил мне о любительском спектакле, но если честно, я не совсем в курсе…

Добрая женщина тут же поспешила меня просветить.

– Дело в том, что «Сады Семирамиды» оказывают поддержку реабилитационному центру, на базе которого не так давно открылся театральный кружок. Наш Пьеро сразу же туда записался. И вот вчера у них была премьера. Пьеро звал меня, даже приносил пригласительные билеты, но я отказалась – мой муж как раз сегодня на работе, а я, признаться, очень не люблю одна возвращаться домой в поздний час. И вот, сами видите, какая злая ирония: мне все-таки пришлось на ночь глядя ехать сюда для того, чтобы увидеть….

Мадам Лево не договорила, горестно всхлипнув.

– Господи, а ведь если бы мой Филипп сегодня был свободен, мы вместе отправились бы на спектакль на нашей машине, и тогда, возможно, бедняга Пьеро остался бы жив! Ведь он от кого-то отчаянно убегал! До сих пор у меня в ушах его задыхающийся голос: «Здесь такое творится!.. Бог мой!» …

Она подняла на меня глаза, безутешно всхлипнув.

– Знаете, мсье Муар, наш Пьеро был великим безбожником, всегда добродушно подсмеивался над христианскими обычаями да праздниками, даже над своей ролью волхва. Что же там такое произошло, что в последние минуты собственной жизни он вдруг вспомнил бога?..

Она прижала обе руки к груди. Я произнес успокаивающую речь на тему «все проходит, пройдет и это», ободряюще потрепал добрую женщину по плечу, простился с ней и поспешил в свой номер в отеле. Сразу по прибытии попытался в очередной раз созвониться с Соней, но на этот раз все попытки оказались безуспешными – любимая упорно не отвечала на мои бесконечно длинные звонки. Как говорится, кто не успел, тот опоздал.

С тоской сердечной я лег спать и до самого утра следующего дня о бедняге Пьеро не вспоминал.

Глава 3. Три волхва

Для посторонних глаз я – суперуспешный москвич, живущий не вылезающий из Парижа; между тем я – самый обычный человек, в общем и целом довольный своей жизнью и с особой ностальгией вспоминающий волшебные годы детства, связанные со счастливо-бесконечными летними каникулами в деревне.

Почти каждое лето мы с младшей сестрой Ольгой проводили в деревне у бабушки Вари и были бесконечно счастливы, ежедневно купаясь на речке, объедаясь бабулиной щедрой выпечкой и с восторгом слушая ее присказки да рассуждения за жизнь.

«Мы живем, как будто сочиняем свою чудесную сказку – сами себе выдумщики! – говорила она, энергично вымешивая на столе белоснежный ком упругого теста. – Потому и жить надо с радостью и верой в лучшее, не хмуриться да не злобиться. Во что веришь, то и получаешь! Говорю вам: мы сами притягиваем к себе все чудеса да диковины нашей жизни!»

Эти слова припомнились мне, как только я проснулся в сумраке утра следующего дня. На календаре было восемнадцатое декабря, на часах – семь «с копейками»; в спальне номера царили тишина и легкий полумрак, мебель и обстановка слабо прорисовывались от чуть посветлевшего квадрата окна. Я лежал на спине и, не торопясь открыть глаза, улыбался, вновь слыша лукавый голос бабули и обещая самому себе строго следовать ее наказам.

«Да разве мало вокруг нас разного дивного да хорошего? Какие пироги вкусные и душистые, а на лесной поляне цветы глаз радуют, а земляника какая сладкая! А как славно пить крепкий чай или по горячему песочку бродить босичком или ледяной снежок с ладони слизывать… Всего хорошего и не перечислишь! Главное – замечать все это да не забывать благодарить небеса»

Тепло и шелковистость невесомого одеяла, уютная тишина, плавно светлеющее окно, перспектива нового дня с его хлопотами и приятными перерывчиками на ароматное кофепитие – все это я заранее ощущал и предвкушал, блаженно улыбаясь с закрытыми глазами.

В итоге к тому времени, как нужно было подниматься и отправляться в офис, все во мне было настроено на позитив, а после дивного завтрака в ближайшем кафе, где, кажется, сами стены были пропитаны чудесными ароматами, я улыбался улыбкой вполне счастливого человека. Вот почему, пройдя в приемную офиса и завидев миниатюрную негритянку рядом со столом мадам Лево, я и не подумал вспомнить про вчерашние трагические события.

Между тем мадам Лево поспешила представить гостью, с широкой улыбкой протянувшую мне руку для пожатия:

– Мсье Ален, это мадмуазель Алиса Лимбо. Она ждет вас в связи со вчерашним…Ну вы же помните – в связи со всем тем ужасом.

Я еще вежливо улыбался в ответ на ослепительную белозубую улыбку девицы, в то время как смысл слов секретарши медленно, но верно доходил до меня, давая возможность сложить все вместе: полицейская форма гостьи плюс то, как она поторопилась вставить свой полицейский чин, мягко поправив мадам Лево: «Не мадмуазель – инспектор Лимбо!».

В конце концов, я благополучно припомнил все мрачные события и глубоко вздохнул, учтиво склонив голову перед гостьей.

– Очень приятно. Мсье Муар…

Скажу честно: никогда не имел слабости к представительницам жаркой Африки, влюбляясь исключительно в европеек. Главное же – не люблю барышень-полицейских. Так что, сами понимаете, я тут же вспомнил обо всех суперважных делах, запланированных на сегодня, весьма выразительно бросил взгляд на часы и, мимолетно нахмурившись, сделал пригласительный жест инспектору в направлении двери моего кабинета:

– Вы хотели побеседовать, инспектор Лимбо? Пожалуй, я могу выделить вам несколько минут. Пройдемте…

Как только за нами закрылась дверь, я принялся хлопотать, заряжая свой кофейный аппарат и вполглаза наблюдая, как, заложив руки за спину, инспекторша осматривает картины на кофейные темы, развешенные у меня по стенам, под финиш опустившись в мое любимое кресло у окна, заставив меня стоически поджать губы.

– Полагаю, вы не против чашечки кофе?

Вместо ответа она кивнула все с той же ослепительной улыбкой.

– С сахаром?

– Без. Спасибо, мсье Муар…

– К сожалению, сегодня я без выпечки к кофе.

Очередная улыбка и кивок.

– Что вы, напротив, это прекрасно! От выпечки под кофе можно запросто потерять форму.

Приняв из моих рук чашечку ароматного кофе, она осушила ее несколькими глотками, все с той же ослепительной улыбкой поставила чашку на столик и тут же деловито скрестила руки на груди.

– Итак, мсье Муар, комиссар Анжело отправил меня с поручением показать фотографии трех волхвов вам, а также всем работникам вашего офиса с просьбой ответить на вопрос: знакомы ли они кому-то из вас? Встречались ли когда-либо, где-либо? Будем очень благодарны за честное сотрудничество.

Услышав эту реплику, я невольно нахмурился.

– Извините, я не ослышался – трех? Фотографии трех волхвов? Но вчера мы видели только одного – нашего Пьеро. Не хотите же вы сказать, что…

Она с важностью кивнула.

– Я хочу сказать, что вчера, как только комиссар Анжело вернулся в отделение, нам поступило еще одно известие: в маленьком сквере неподалеку от центра социальной реабилитации, где вчера вечером проходил рождественский спектакль, священник храма святого Павла, что при клинике центра, кюре Дидье, возвращаясь домой после вечерней службы, едва не лишился чувств, внезапно оказавшись перед двумя волхвами. По его словам, оба сидели на одной скамейке, откинувшись на спинку и уставившись в небо широко распахнутыми глазами…

Инспектор Лимбо на пару секунд «погасила» свою улыбку, пристально уставившись на меня.

– Что бы вы ощутили после подобной «находки»? Кстати, полагаю, вы в курсе: и центр, и сквер располагаются в двух шагах от вашего офиса.

Я кивнул.

– Да, разумеется, мне приходилось бывать на улице Мариетт, и мимо сквера я проходил много раз.

Так оно и было: если выйти из нашего офиса и пройти по улице Корве до ближайшего поворота, тут же попадешь на улицу Мариетт, где первым бросится в глаза ярко-оранжевый квадрат одноэтажного здания, в котором, насколько я был в курсе, и располагался центр социальной реабилитации. Если же от центра пройти буквально несколько шагов в направо, то сразу окажешься перед чугунными воротами крошечного сквера, выходящего другой своей стороной на госпиталь святого Павла с небольшим древним храмом при нем – и госпиталь, и храм также относятся к оному центру. Так что моя гостья была абсолютно права: наш офис, центр и сквер расположены в двух шагах друг от друга.

Между тем инспектор Лимбо достала из своей сумочки и, пройдя к моему столу, разложила на нем несколько снимков. С жизнерадостной улыбкой вернувшись в кресло, она вновь уставилась на меня блестящими черными глазищами, явно наблюдая за реакцией. Разумеется, я, склонившись над снимками, постарался выглядеть безупречно: умный, вдумчивый мачо.

На снимках кроме уже «известного» мне трупа Пьеро в разных ракурсах были зафиксированы два других: парни все в тех же костюмах волхвов сидели рядышком на скамье в сквере, откинувшись на спинку. Обнаруживший их священник выразился очень точно: оба уставились в чернильницу неба широко распахнутыми глазами. И первый – судя по гриму и общему виду, волхв №2, представитель среднего возраста Мельхиор, и второй – юный волхв по имени Бальтазар, никогда не встречались на моем жизненном пути; их последние по жизни посиделки на скамье были освещены ночными звездами и одиноким фонарем рядом со скамейкой.

Я поднял взгляд на инспекторшу.

– Увы! Никогда не встречал обоих. Полагаю, все трое участвовали в том самом любительском спектакле, о котором рассказывала мне мадам Лево… Насколько я понимаю, поскольку данный театральный кружок действовал на базе центра социальной реабилитации, стало быть эти двое парней, как и наш Пьеро – из категории неблагополучных?

Она только усмехнулась.

– Так точно, мсье Муар. Действительно, вчера в любительском театре под названием «Луна» при реабилитационном центре состоялась премьера спектакля «Визит трех волхвов», в котором три наших трупа играли свои роли. Сегодня с самого утра комиссар Анжело успел допросить режиссера театра и сделал первое сообщение для прессы, призвав к сотрудничеству. Все три жертвы были убиты на улице, значит, кто-то вполне мог что-то видеть.

Что ни говори, а у этой инспекторши была на редкость жизнерадостная улыбка. Признаюсь честно, если бы я наблюдал за ней издалека, не слыша то, что она мне говорила, то мог бы поспорить на что угодно, что барышня просто рассказывает забавные анекдоты.

– При этом хочу отметить, что, судя по рассказу охранника реабилитационного центра, спектакль завершился около восьми вечера. Поскольку все три жертвы не сняли ни костюмов, ни грима, значит, они были убиты практически сразу после спектакля. Стало быть, можно сделать простой вывод: скорей всего убийца присутствовал на премьере. Как вам это?

Я невольно усмехнулся: славно, что эта улыбчивая инспекторша разом вывалила все известные полиции сведения передо мной, простым смертным. Как говорится, мелочь, а приятно. Пришлось в ответ задумчиво кивнуть, одарив дивчину мудрым благодарным взглядом.

– Благодарю, инспектор, за доверие! Вы сообщили мне столько любопытных сведений! – я склонил голову. – Полагаю, сегодня вы будет проводить допросы всех тех, кто был на спектакле.

Она кивнула, одновременно весело рассмеявшись, беспечно махнув своей шоколадной ручкой.

– Никакого разглашения тайны следствия, мсье Муар! Все эти факты уж сегодня появятся во всех парижских газетах. Во-первых, потому что всех замешанных в этом деле мы не сможем принудить молчать, когда их начнут потрошить журналисты, а, во-вторых, потому что подобные публикации могут дать нам дополнительную полезную информацию: возможно, кто-то знает еще нечто интересное по данному делу и поспешит поделиться ценной информацией с нами. Ведь, как вы сами только что отметили, «актеры» любительского театра «Луна» – подопечные реабилитационного центра, то бишь бывшие наркоманы, алкоголики и отбывавшие уголовное наказание личности. Кстати, спешу отметить, что данные сведения также ни для кого не секрет, в том числе и для прессы…

Я сдержанно улыбнулся. Честно говоря, девушка могла бы и промолчать на счет того, что сообщила мне только общеизвестные факты, хотя, разумеется, это меня нисколько не задело. И вообще, вся эта история с убитыми волхвами совершенно меня не заинтересовала; кроме того, на сегодня у меня намечалось слишком много дел, чтобы продолжать беседу с улыбчивой инспекторшей.

В очередной раз бросив выразительный взгляд на часы, я взял все фотографии и, извинившись, вышел, попросив мадам Лево показать снимки всем нашим сотрудникам, после чего доложить о результатах нам. А пока, вернувшись в кабинет, я в очередной раз зарядил кофеварку и предложил гостье организовать круассаны. Вежливо отказавшись, она деловито скрестила руки на груди.