Валентин Стерхов
Путешествие юного домового

Глава 1.

Солнечные лучи яркими иглами проникали в заставленную мебелью жилую комнату сквозь распахнутые настежь окна, неяркими бликами отражаясь в стеклянных дверях книжного шкафа. Мебель и разнообразная домашняя утварь отбрасывали блеклые тени на густой ворс богато украшенного узорами ковра. Тени неспешно изменялись в размерах, следуя за движением светила. Только два тёмных силуэта над телевизором вели себя довольно странно и не отбрасывали тень, явно не желая подчиняться законам природы. Если бы люди смотрели на тот телевизор прямым взглядом, то вряд ли бы заметили что-нибудь странное. Но взгляни кто из людей боковым зрением, как бы вскользь, то непременно смог бы увидеть двух опрятно одетых человечков, один из которых носил просторную клетчатую рубаху в комплекте с такими же клетчатыми штанишками, был обладателем густой белобрысой шевелюры, расчёсанной на прямой пробор и аккуратно постриженной богатой бородой. Второй же напоминал взъерошенного подростка и был одет в подобие футболки и трико чёрного цвета. Они сидели на краю, беспечно болтали ножками и, оглядываясь, время от времени, вели неспешную беседу.

– Вот мы, домовые, должны завсегда держаться своего дома и домашнего хозяйства. Ну, того самого, что нам положено по-нашему предназначению. Хотя по праздникам и можем позволить себе с банником аль другим каким добрым соседом бражкой побаловаться, и то особо не разгоняясь. Знаем мы энтих банников! Они в бане живут, за печкой приглядывают, да крыс-мышей время от времени прогоняют, чтобы не залезли куда не надо, покуда люди в предбаннике пивком-кваском разгоняются. Оттого работа у них тяжёлая и отчасти нервная. Вот и рады они разговеться, лишь только повод подвернётся. Так что надобно с ними аккуратно праздники праздновать. Озорной они народец. Мне ли не знать! Чуть понесёт нелёгкая такого вот молодца учить мышей, чтобы те строем ходили, значит, пора настала нашему брату-домовому домой, стало быть, собираться. Ведь ты сам посуди, если праздник, то он и в бане праздник, и дома. А это значит, что у жильцов посуда немытая в раковине, ключи да кошельки разбросаны посреди ношенных носков и прочего ненужного хлама. А тут ещё энти, тьфу на них, телефоны, которые без конца теряются. В первую очередь именно их с пола поднимать надобно, да куда поукромнее прятать. А не то, неровен час, пойдёт жилец по нужде, да спохмела наступит на ту самую стекляшку. Ой, шуму будет! А далее расстройство душевное последует и полная апатия! Ты же видел людей, у которых печаль по поводу и без. Страшные создания! Чего-то всё бурчат, ругаются, на кого-то, вещи свои, вдобавок, везде разбрасывают. А всё из-за чего? А из-за того, что сами недоглядели. И честным кутникам-домовым порядок за них наводить приходится, слушая всякое про себя непотребство! Вот по тому, значит, и надо телефоны разбросанные куда подальше прятать. За диванную подушку, например. Ибо эта вещь у людишек отныне первостатейную ценность имеет! И как сохранишь ты энтот телефон в целости для жильца, так и сиди себе спокойно, зная, что никто его не разобьёт, а стало быть, и не захандрит на всю квартиру! И будет в доме тишина и покой!

Маленький рассказчик задумчиво потеребил бороду и продолжил:

– Так-то вот, Углёнок, приблизительно рисуется мне цель нашего существования и наше предназначение в энтом мире.

– Батя, всю свою жизнь я слышу от тебя про то, что наша обязанность -за людьми приглядывать, да в толк взять никак не могу, зачем конкретно мне это нужно? Сколь домов мы сменили за жизнь? Чего только не прятал ты от жильцов по щелям и подушкам, оберегая людское имущество от слома, а их, людей – от хандры! Вспомни хотя бы ту брошь драгоценную, что барыня в позапрошлом веке обронила в будуаре, да на ковёр персидский! Ну, спрятал ты брошку ту, чтоб каблуком хозяйским её не раздавили невзначай! Так ведь обнаружили её, почитай, только век спустя, и то не прежние хозяева! Да как принялись весь дом ломать, чтобы, значит, ещё таких же найти! Я сам слыхал из подпола, как один из людей, весь такой из себя официальный, распорядился тот дом по кирпичику разобрать, но драгоценные сокровища извлечь на свет Божий. Дескать, для дела построения всеобщего коммунизма такие брошки страсть как необходимы! Вот тогда я впервые без дома и остался. А всё через твою заботу о людском благополучии! Так вот и скитались с тех пор ты, я, маманя, да сестрёнка малая по свету, покуда на хоромы новые не набрели. Так что не к добру все эти пряталки вещей от их истинных хозяев, пусть и с добрыми намерениями. А вот что такого ты спрятал во втором доме, после чего от дома того лишь фундамент один остался?

– То мне самому неведомо, сына. Насколько я помню, ничего такого. Бедный был дом. Безделиц мало, да нужного скарба наперечёт. Но жильцы добрые его населяли. Как сейчас помню, сверху ухнет да затрещит, заполыхает. Насилу ноги унесли! А в округе ни единого целого дома не осталось! Но кирпича разбросано много и фундаменты, трубами печными украшенные, да дым столбом, запах гари и плач людской повсеместно. Видать, снова люди чегой-то меж собой не поделили, а нашему брату из-за них опять кров искать!

– Ну, поютились в подвалах недолго. Так ведь опять люди жильё себе отстроили лучше прежнего, ветхого! Чего зря на них наговаривать?

– Однако дом дому рознь! Ведь раньше как жили? Один дом – одно семейство в нём и проживает. Да нас, домовых, одна семья на тот самый дом. А сейчас что за безобразие кругом творится? К примеру, дом один о десяток этажей стоит, стало быть, и жильцов в нём много расселилось. Только нас, домовых, на них на всех не хватает! А где нас нет, там нет уюта. Зато ссоры и разлады промеж людей процветают! Ну а там, где мы…

– Там ключи и телефоны по креслам да диванам прячут! – подросток озорно захохотал собственной шутке.

Его отец сделал вид, будто рассердился на него и строго приструнил сына:

–Цыц мне тут! Прячут, – передразнил он, – тоже мне, остряк нашёлся! И потом, не прячут, а сберегают! Улавливаешь разницу?

– Гвоздок с третьего этажа, что к тётке Пельменихе прикатил на выходные попутными электричками, сказывал: дескать, живёт он на приволье в каменной избёнке о трёх этажах с большим огороженным участком вокруг. И в местечке том все дома такие! И на каждый дом по одной семье. Ну и люди, конечно же, там проживают, хотя и нечасто. И, что характерно, тоже одной семьёй на один дом! Так-то вот!

– Это где же ты Гвоздка повстречать успел? – слегка удивился бородатый кутник прыткости своего отпрыска. – Ты ведь из квартиры не выходишь!

– Он по батарее стучал в надежде найти кого из кутных, чтобы знакомство свести да лясы поточить. Ну, я и не выдержал, стукнул в ответ. Он квартиру вычислил неведомым образом, как он этот финт провернул – не рассказывал, и повторил опосля батарейный стук в дверь! Любопытство меня взяло, что же это есть такое. И поколдовал я над замком в прихожей, покуда дверь не открылась. Так вот и познакомились. Но не сидится ему на одном месте, к тёплому морю тем же вечером укатил, – Углёнок вздохнул о своём, а отца проняло любопытство:

– Ну чего же ещё энтот твой Гвоздок рассказывал?

– Работы в тех домах для справных домовых отродясь не бывало! Лежишь себе на диване, сопишь в обе дырки на одном из этажей, отдыхаешь. Как устал отдыхать, пошёл на следующий этаж, чтобы на другом диване поваляться. Пока поднимешься или спустишься на этаж, опять, стало быть, устал, прилёг, полежал. И так всё свободное время. Вот и бродят по дому ровно неприкаянные, прислугу от скуки пугают. Потому Гвоздок, уставши от подобной жизни, решил поколесить по свету, родню повидать, себя показать.

– Золотая молодёжь! Палец о палец не ударил. Всю жизнь, понимаешь, лёжа провёл и, видите ли, устал! – возмутился отец. – А как же порядок в доме? Они воздуха свежего там обдышались аль поганых грибов от безделья объелись, раз совсем ничего не делают?

– У тех, у жильцов, что с семейством Гвоздка в том доме приютились, специально обученные нашему ремеслу слуги заведены. Только они люди. И ходят эти слуги по дому да по двору, прибирают всё и пылинки сдувают. В порядке, стало быть, хозяйство держат. А банник у них, шепнул по секрету мне Гвоздок, и вовсе ничего, окромя бражки, не потребляет. Люди его, стало быть, приучили.

– Да банников энтих и приучать не надобно. Сами до бражки страсть как охочи! Чего же ещё Гвоздок тебе любопытного поведал?

– Гаражник в том хозяйстве один лишь живёт припеваючи! Нашёл себе занятие по душе, да и копается в машинах антикварных, всё завести их мечтает!

– Надо же! – призадумался отец. – Даже такой кутник в природе имеется.

– Гвоздок сказывал ещё, что на перроне вокзала познакомился с кутником по имени Подстаканник. Тот оказался не кем попало, а самым настоящим вагонным! И хвалился тот вагонный про то, что всё объездил на своём поезде и везде побывал! Раньше, когда поезда Ещё редко ходили, и были вагоны внутри неказисты и неудобны для проживания, их, вагонных, было очень мало, и считались они отчаянным народцем. А в нынешние времена, когда внутри чистота и порядок, что даже людям стало нравиться в поездах ездить, в вагонные потянулись все, кому не лень. Семьями обзавелись, целые поезда в чистоте и порядке содержат, но их всё одно до сих пор маловато будет. Бывает так, что на весь состав рабочих рук не хватает. Вот и выходит, что два вагона на состав в чистоте да порядке, а в третий хоть не заходи! Но вагонники и пассажирам помогать умудряются, следят, чтобы всякие ротозеи вещи свои не забывали. И нашему брату – кутнику всегда помочь рады добраться туда, куда есть необходимость! Так что не пропаду в пути-дороге! Помогут добрые вагонники доколесить до Большой Пристани, а за проезд ничего, кроме хорошей компании, они не попросят!

– А я всё думал пристроить тебя к нашему ремеслу, почётному и очень нужному, – вздохнул отец. – Сам посуди: уютный дом, тёплая кроватка за тумбочкой в людской опочивальне, еды сколь хочешь! Ты был бы сыт ежедневно, а люди даже не заметят, как кусочек – другой стал немного поменьше. Но приятнее всего, когда сами жильцы выставляют тебе блюдечко с молоком и какую-нибудь вкусняшку! Знать, чтут твой труд и уважают тебя! Рабочий день не нормированный. Что правда, то правда. Но опять же, кота дома нет, а это несомненный плюс! С этой тварью ещё сдружиться надо суметь. А ежели он ни в какую – пакуй в свой узелок нехитрые манатки и в путь, искать, значит, новое пристанище. Так что нам ещё повезло во всех отношениях!

Домовые проводили глазами муху, облетевшую люстру и пристроившуюся на ней.

– Привет, Доня! – поздоровались они с притихшим в люстре насекомым, и отец продолжил отговаривать своего отпрыска от сомнительного предприятия:

– А подумал ли ты о своей матери? О своей сестрёнке? Что скажут они о твоей безумной затее?

– Мама сказала уже своё слово, – немного резко ответил сын. – Она мне шепнула про родственника, что как раз на Большой Пристани обретается с тех стародавних времён, когда и пристани никакой там в помине не было, а была убогая рыбацкая деревенька. Он должен подсобить. Так что найти мне его следует непременно, а иначе вся моя затея может закончиться, так и не начавшись. И привет ему при встрече обязательно передам!

– Ох уж эта мама, – вздохнул для порядка отец. – Кто только бабу за язык тянет! Лучше бы утюг включила хоть раз, пока жильцов в доме нет. Они бы пришли, увидали утюг, включённый на гладильной доске, сразу бы вспомнили, что бельё гладить надобно! Никакой от неё пользы! А того самого родственничка я знаю лично!

Отец заелозил на телевизоре от нахлынувших воспоминаний и выдавил из себя с неохотой:

– Тот ещё шкодник! Он к нам не так давно, перед твоим рождением, в гости на перекладных экипажах добрался. В подарок привёз диковинную зверушку морскую, живущую в воде. Скользкая вся такая, что твой холодец! Знай, плавает себе в стеклянной банке и ни о чём не думает, цветами разными переливается! Красиво, да! Но весьма не практично. Мы за встречу, как положено, зелья заморского, что по виду чай, а по вкусу дёготь, выпили. А дядька конюшенный возьми да закуси той зверушкой по неведению. Стал он с тех пор у аистов в гнёздах прибираться. Царство ему небесное, иными словами. Так, кажись, люди в этих случаях говорят. Ведь крепкий хозяйственник был! Ещё у самого Батыя за лошадьми ухаживал! Так что родственник – тот ещё окаянник! – веско подытожил батя. – А ты к нему собрался под опекунство ехать! Чую, попечёт он тебя так, что бока пригорят, пропащая ты голова! Ну, раз решил, неволить тебя не стану. Всё одно руки у тебя не к месту приставлены. То за жильцом унитаз смоешь, то дверцу холодильника закроешь за ним, а то и кастрюлю с супом, что вскипела, выключишь. Распускаешь ты людей, а их надобно держать в ежовых рукавицах вот с такими иголками!

Отец развёл руки на всю ширину и показал, какого размера должны быть эти иголки.

– Это чтобы людишки не расхлястывались, не то порядку в жилище не будет. Ведь это мы приглядываем за уютом в доме, потому мы есть домовые!

Отец примолк на несколько секунд, о чём-то задумавшись, потом провёл заскорузлыми пальцами по аккуратно расчёсанным усам и пробубнил в заключении разговора:

– Намекнёшь, бывало, мусором, брошенным под ноги, жилец наступит на него, словами непонятными выражаясь, оглядит нашу квартиру задумчиво, а потом возьмёт пылесос, да и пропылесосит её всю! Вот таким образом и содержат в чистоте своё жилище справные кутники. Или меня не зовут Горюней!

Глава 2.

Углёнок вырос обыкновенным домовёнком, среднего роста по меркам домовых, а по людским – до загривка у котёнка едва доставал макушкой. Спокойного нрава, но не в меру любознательный, он ничем особенно не отличался от отпрысков других семейств кутников, живущих по соседству и иногда заглядывавших в гости или приглашавших к себе на чаепитие его семью. Углёнок носил самую обыкновенную одёжку, сшитую заботливой мамашей из левых носков человека из их квартиры, который вечно терял один носок из пары и потому нередко одевал разнопарные носки, чем выводил из себя супругу, то и дело называвшую его неряхой и растеряхой. Но Углёнку эти склоки были не интересны. Более того, он считал их некой человеческой забавой, придуманной людьми, чтобы развлечь себя, любимых и потешить публику. Ведь у Углёнка имелось много похожих костюмчиков. Ровно столько, сколько было утеряно носков.

Любимым времяпровождением он считал созерцание двора с высоты шестого этажа. Особенно домовёнку нравилось смотреть, как дворовые коты сражаются за место на помойке и болеть за победу то одного, то другого бездомного котейки. Но кошачьи турниры имели разных победителей, вплоть до того момента, пока во дворе не появлялся Дымчатый. Такого окраса был кот, которого стороной обходили даже бродячие собаки, не раз проверившие на собственной шкуре остроту его когтей. Серый, с белой манишкой и белыми лапками, котяра был отменным бойцом, поэтому все схватки с его участием было интересно наблюдать. но результат оказывался только один – его неизменная победа. А это убивало интригу.

Ещё Углёнок любил в присутствии супруги жильца колыхать шторками и наблюдать за суетливой беготнёй женщины в безнадёжных поисках мнимого сквозняка и борьбой с ним, которая подразумевала заклейку оконных щелей пластиковых окон клейкой лентой. При этом её супруг философски молчал под гул телевизора и только посмеивался, наблюдая за дамой со скотчем, что отдирала старые полоски клейкой ленты и приклеивала вместо них новые, которые заменяли старые с одинаковым результатом. То есть безуспешно.

Когда домовёнок достиг первого многолетия, что по летоисчислению кутников, век которых длится не одну сотню лет, ознаменовало завершение периода сопливого детства и начало взросления, пришла пора давать ему имя по его способностям. По имени кутника всегда можно определить, что он из себя представляет. Говорят, в деревенских избах живут старые бабки-домовихи, толковательницы имён, которые любое заковыристое имечко, что носит кутный, растолкуют и по полочкам каждую буковку разложат. К ним за советом домовые ходили в старые времена имя сынуле или дочурке подобрать, чтобы непременно в точку и стыдно при том не было. А в городе старые порядки отмирают сами собой, бабки и подавно в таком количестве не водятся. Вот и решил отец пристроить сынка к настоящему Занятию, да присмотреться, на что годным его отпрыск вырос, дабы имечко подобрать правильное, ибо ничего лучше, чем Лоботряс, ему на ум пока не приходило. А это было обидно.

Решили начать с простого и поручили домовёнку помыть посуду. Смысл их действий был прост: домовые привлёкают внимание жильцов квартиры к набитой посудой раковине, и человек, подойдя к ней, уже не сможет отойти от горы грязной кухонной утвари, не закончив мытья тарелок. Такое не со всеми и не всегда срабатывало, но шансы были велики на ожидаемый кутниками финал. В конце концов, в том и заключался весь смысл их помощи людям. А Горюня мнил себя на этом поприще настоящим профессионалом.

Для этой цели был выбран вечер того дня, когда люди не выходили на работу, но день при этом называли "выходным" и очень его любили. Жильцы по своей извечной привычке складывали немытые чашки и тарелки в раковине на кухне и тихонечко ленились, лёжа в спальне на большой кровати.

Неслышными тенями папаня с сыном просквозили на кухню, и с отцовского разрешения домовёнок, пока ещё откликавшийся на одинаковое для всей молодой поросли имя Кроха, открыл кран. Рванувшая под давлением струя воды ударила по грязным тарелкам, разнося вместе с сотнями брызг по стенам кухни капли жира и кусочки недоеденного ужина. Отчего-то звук воды, бившей с яростным напором, не привлёк внимания жильцов, и они не спешили бежать на кухню, чтобы навести на ней порядок. Горюня дважды сбегал в спальню на разведку и оба раза вернулся, раздосадованный тем, что его показательный урок проходит без основных действующих лиц.

– Они в спальне. Кроватью скрипят. Ремонтируют её, стало быть, – авторитетно заявил он.

– Только в темноте им должно быть как-то не сподручно. Люди во мраке обычно ничего не видят, – прибавил папаня, задумчиво почесав затылок.

После томительного ожидания решено было привлечь внимание людей простым техническим решением. Горюня с Крохой приложили немало усилий, чтобы свинтить пластиковое крепление со слива под раковиной, и грязная вода рванула на чистый ламинат пола, устремившись из кухни в коридор, а оттуда растекаясь по квартире, но забыв затечь под полуприкрытую дверь спальни. По-прежнему не наблюдя должного эффекта от собственных безупречных действий, и чувствую некую неловкость перед Крохой, отец забегал по коридору, шлёпая по лужам и выкладывая тапками и прочей обувью канал для потока с кухни.

– Строй запруду, сынок! Направляй воду под дверь!

Домовые носились с азартом, выстраивая русло в сторону спальни и было видно по их вдохновлённым лицам, как им нравилась их работа.

– Это мы с тобой, сынок, ещё пол во всей квартире вымоем! Цельных два полезных дела за сегодня сотворим! Люди что? Знай себе, отдыхают, а мы трудимся, не покладая рук! Потому как это и есть наше предназначение – людям помогать!

– Видишь, Мышка, как мужчины наши трудятся, – тем временем говорила маленькой белобрысой девчонке, младшей сестрёнке Крохи, их мать по имени Пужанна.

Пужанна и Мышка наблюдали за действиями домовых под умелым руководством Горюни, сидя на удобном боковом подлокотнике кресла. Младшая Крохина сестрёнка болтала ножками и задавала по-детски наивные вопросы, растягивая в словах гласные:

– Маам, а маам! Вода очень жидкая?

– Да, дочурка. Она такая, что в любую, даже самую маленькую щёлку просочится. Даже если та щёлка будет тоньше твоего волоска.

– Тогда она сможет просочиться вниз, где другие люди живут?

– Может, дочка. Ещё как может. Даже наверняка просочится, я уверена!

– Получается, что папа с братом у них потолок помоют?

– А как же! Непременно помоют! А ещё и пол, когда она с потолка вниз потечёт! – маманя с любовью посмотрела на выверенные и спорые движения мужа. – За четверых стараются, труженики!

Но вот за дверью спальни раздалась человеческая речь. Поначалу, с какой-то явно не уверенной интонацией в голосе, женщина стала что-то втолковывать мужчине, но тот отвечал ей с неохотой и даже ленцой, как будто только что голыми руками мамонта завалил на обед, сам поел, супругу накормил, а его ни с того ни с сего отвлекают всякими пустяками от праздного отдыха.

Мамаша тем временем, удобно устроившись на мягком подлокотнике и зорко наблюдая за дверью в спальню, как хулиган на атасе, вложила два пальца в губы и свистнула, подавая Горюне сигнал:

– Идут! Убирай ботинки!

– Убирай ботинки-тапки! – дублируя мамашу, но как будто от себя, скомандовал отец Крохе, и они стали носиться в обратном порядке, распихивая обувку по своим местам.

И вот в распахнувшуюся дверь спальни буквально выломились жильцы. Причём мужчина выговаривал односложные фразы на знакомом языке, но совершенно новыми и не всегда понятными для кутников словами, и, как заезженная граммофонная пластинка, повторял их по кругу.

Домовые, не теряя времени, прошмыгнули в угол и со значением перемигивались друг с другом, явно довольные проделанной работой. Больше всех была довольна мамаша, как теневой руководитель проекта, который вкалывал меньше всех, зато больше всех устал на работе. Она с чувством глубокого удовлетворения обводила взором поле недавней деятельности своих мужчин, отслеживая, как быстро и качественно отмывается пол в зале, коридоре, кухне под дружную весёлую брань жильцов их квартиры. Благо, точку обзора она облюбовала себе в центре событий, теперь уже на шкафе-купе в коридоре, куда взмахнула, словно белка, хватко цепляясь за подолы и рукава скользкой кожанки мужчины и пушистой шубы его супруги. Внезапно взгляд её застыл на одной точке в углу коридора, и она тихо присвистнула, привлекая внимание своего мужа. Тот вопросительно глянул вверх, а когда она указала рукой на предмет, лежащий на полу, Горюня со вздохом разочарования закатил глаза, но совладал с эмоциями и сиплым голосом из внезапно пересохшего горла прошептал выглядывающему из-за его плеча Крохе:

– Ты ЭТО откуда вытащил? – старательно выделив интонацией слово "ЭТО" и указывая на одинокую чёрную босоножку, строго спросил отец. Будь Горюня и Кроха людьми, за подобной интонацией немедленно должно было последовать наказание в виде порки ремнём. Но поскольку они представляли редкий по своей доброте вид существ, то Кроха по-простецки ему ответил:

– Из коробки в обувнице взял. Вся обувь в прихожей закончилась, а прореху в запруде устранить было просто необходимо. А тут глядь, коробки с обувками стоят без дела, простаивают. Так почему бы ими не воспользоваться?

– Но ведь сейчас зима! – выдавил из себя отец. – Они эту обувь зимой не носят! Всё пропало! Нас раскроют! Будут важного мужика в рясе вызывать, дабы кадилом вонючим нас вытравливать из нашего же дома! Что делать? Что делать?! Ох, и надышимся мы того дыма! Всё им пропахнет, да жить здесь станет невмоготу! Уйти придётся! Сынок, что ты наделал?

Прилетевший в их угол комок из пыли с засохшей прошлогодней мухой внутри для утяжеления привлёк внимание отца и заставил прекратить ненужные причитания. Горюня с Крохой посмотрели на Пужанну, что стояла во весь рост, выставив правую ногу вперёд и уперев кулаки в бока, едва не касаясь потолка головой. Левой рукой она указала на прячущихся за углом тумбочки папашу и прижавшегося к его спине сынулю, потом направила руку на босоножку и от неё провела невидимую черту вниз шкафа-купе к громоздившимся в нём коробкам с несезонной обувью, верхняя из которых оставалась открытой, пав немного ранее жертвой Крохиной инициативы. Эта геометрическая фигура как бы показывала план действий сидевшим в углу кутникам: папаша бежит из своего угла до одинокой босоножки, цепляет её и, не останавливаясь, как рука мамаши, несётся что есть духу по направлению к шкафу, где упаковывает коробку. Затем, замыкая треугольник, мчится обратно в свой угол, где и почивает на лаврах спасителя семейства от дымящегося кадила.

Отец понял жену по-своему и кивнул головой в знак того, что всё уяснил без вопросов. Он с грустью в голосе сказал слегка растерявшемуся Крохе:

– Ничего не поделаешь, такова наша жизнь. Ведь кто-то должен? – и вытолкнул его по направлению к объекту возможного раскрытия их существования в этой квартире.

– Я верю в тебя, сынок! – лихо напутствовал он.

Не успев прийти в себя от резкой перемены места, но, уже очутившись на линии отрезка, соединявшего его недавнее убежище и одиноко лежащую босоножку, Кроха перевёл взгляд на мать. Та стояла на вершине шкафа в той же позе, но уже закрыв глаза и обхватив голову руками. Покачивая головой из стороны в сторону, выражая тем самым крайнее разочарование умственными способностями Горюни, она произносила шёпотом:

– Ой, дурак! Ой, дурак!

Домовёнок перестал таращиться на мать, потому что её поза и её слова говорили о том, что у отца что-то опять пошло не так, как надо. Он, не теряя ни единого мгновения, прыгнул вперёд, схватил вражескую босоножку и по указанной ранее его матерью траектории, словно камень, запущенный из рогатки дворовым мальчишкой-хулиганом, сильно оттолкнулся ногами и влетел на обувную полку, где вполне успешно пристроил левую босоножку к правой.

"Это ничего, что босоножка сырая, к лету как раз обсохнет", – подумал Кроха, аккуратно перекладывая обувку тонкой и шуршащей бумагой.

Бережно накрыл крышкой картонную коробку и, оттолкнувшись от полки, сиганул в свой угол, где за его успехи болел отец. Но прыжок был коварно прерван неожиданно возникшим на пути препятствием, которым оказалась швабра-самовыжималка. Это женщина собирала воду в коридоре, и домовёнок в полёте влепился аккуратной причёской в набухшую от влаги ветошь. Кроха замотался в сырую тряпку и только успел схватиться за неё цепкими пальчиками, как его стали возить по мокрому полу, ругая попутно громким шёпотом, чтобы все слышали, современную сантехнику, да непутёвого муженька, что строит из себя хозяина, а сам даже кран починить не может. Швабру возюкали по ламинату, проводя настолько широкую дугу, насколько позволял размер коридора, и безжалостно запихивали набухшую от воды тряпку в корзинку-выжималку ведра. Проворачивали рукоять швабры, отжимая собранную воду, и снова принимались её собирать. Кроха ездил на этой тряпке по полу, не в силах расцепить пальцы. Страх сковал его, и он, мотаясь по дугообразной траектории, ударялся о зимнюю обувь, которую женщина, ленясь нагнуться и переставить, просто раздвигала шваброй. А потом его вновь выжимали в ведре вместе с тряпкой, хотя понятное дело, что суше от этого он не становился.

После третьего окунания и выкручивания, Кроха, наконец, осознал всю нелепость происходящего с ним и, глядя снизу верх на женские ноги в чёрных сетчатых чулках, очень сильно захотел, чтобы эта женщина не заметила его боковым зрением. Боковое зрение или косой взгляд, как учат домовят с младенчества, очень опасны для них, для представителей кутного народца. Только таким взглядом человек может их увидеть, и тогда не известно, как он поведёт себя в сложившейся ситуации. Зачастую высокие и не в пример более сильные люди начинают весьма хаотично двигаться и закатывать истерики при виде маленького и вовсе не опасного, но, напротив, весьма дружелюбного создания, пребывая в таком состоянии, в котором легко причинить тяжкие увечья домовым. А прямо смотри, не смотри ничего, окромя одёжки, смотревшейся нередко, как старые лоскутки, и не увидишь.

Как это чаще всего бывает у людей, всегда происходят вещи с точностью наоборот, чем они хотят. И домовые в этом случае тоже не являются исключением. Так произошло и на этот раз. Во время очередного размашистого движения по полу, завершая уборку в почти сухом коридоре, женщина невзначай искоса взглянула на мокрую тряпку и встретилась с глазёнками Крохи, которые умильно смотрели на неё из складок. Она на миг отвернулась, что-то произнеся вслух про чертовщину, замерла, и вновь обратив взгляд вниз, пытаясь разглядеть былое видение, но ничего, кроме старого, давно утерянного носка, не обнаружила. Вновь помянув вслух нечистого, которого ни в коем случае нельзя поминать даже единожды, а три раза подряд и вовсе опасно, она громко крикнула своему мужу, что его старый носок наконец то нашёлся, но он в таком никудышном состоянии, что его необходимо выкинуть в помойное ведро, но она сделает это позже, а пока что бросит его в угол. На это мужской голос с кухни ей объяснил, что она может с этим носком сделать и куда его засунуть. Таких мест в квартире домовёнок ещё не знал и уже начал было примерять к себе печальную участь быть засунутым куда-то, как был подхвачен двумя пальцами с аккуратными красными ноготками и, держась ручками за намокшие штанишки, чтобы не выпасть из них в полёте, приземлился в углу, несильно ударившись плечом и головой об стену.

Внезапно в дверь квартиры раздался очень требовательный стук. Кроха приоткрыл один глаз, потом другой и увидел, как жильцы торопливо выскочили из коридора в свою спальню, а вернулись уже одетыми по-домашнему. Откуда не возьмись, нарисовался отец и без особых усилий взвалил Кроху на плечо:

– Не боись, сынок, своих – не бросаем!

С этими словами он драпанул со всех ног в Большую комнату за диван, где их уже поджидала маманя. Она имела насупленный вид и осмотрела отца весьма неодобрительным взглядом, что само по себе не предвещало ничего хорошего, а когда Горюня обратил внимание на тяжёлую столовую ложку, которой она с лёгкостью поигрывала, то неудивительно, что он заметно поубавил прыть, настороженно таращась на Пужанну. Однако папаша слишком поздно понял, что пора уносить ноги, покуда цел.

В это же время в коридоре послышались громкие голоса и глухой стук удара, завершившийся звуком падения тяжёлого тела на пол. Этот звук совпал с треском, который озвучил столкновение ложки и лба Горюни. За диваном оба звука слышались достаточно неплохо и произвели впечатление на кутников.

Под утро сестрёнка обнаружила в кухне у холодильника чашку с молоком, пряники и мармеладки.

– Это, сынок, нам жильцы благодарность подобным образом объявили за то, что мы дела правильно ведём! – нравоучительно произнёс отец, прикрывая разбухший нос и шишку на лбу. – В кои-то веки оценили труды наши праведные. Так-то вот! Хоть и налили молока ровно кошкам, а всё ж таки приятно!