Валентин Гнатюк
Святослав. Хазария

– А Ясаах? – вырвалось у кагана.

– Он мёртв. – Бек помолчал, задумавшись, потом продолжил: – Нужно решить, кто теперь поведёт войско, которое должен был вести на Киев Яссаах.

– Уйзен, – с усилием выдавил старый каган.

– Хоп, пусть будет так, – после недолгого раздумья согласился бек.

Горе объяло старого владыку, едва удалился бек. Любимый сын Яссаах, младший из правивших разными землями Хазарии сыновей, мёртв? Как могли урусы столь скоро взять укреплённый град? Крепость, построенную византийским спафарокандидатом Петроной специально для защиты и долгой осады? Или посланника действительно покинул разум и он нёс сущий бред? Но об этом его уже не спросишь… О, Великий Яхве, неужто ты отвернулся от меня?

Быстрые уверенные шаги послышались в зале. Каган поднял голову. Перед ним в походном снаряжении стоял его второй сын Уйзен.

– Отец, мы выступаем немедля! Я встречу Сффентослафа и перегрызу ему глотку, обещаю тебе!

Повинуясь знаку, Уйзен подошёл ближе и склонился в почтительном поклоне.

Короткая речь сына растрогала отцовское сердце, кагану трудно было говорить. Положив руку на крепкое плечо Уйзена, он, сдерживая себя, лишь похлопал его и сказал:

– Да поможет тебе Великий Яхве!

Уйзен во главе Итильской конницы бросился к полуночному закату.

По мере приближения к Дону хазары с часу на час ждали встречи с войском князя урусов.

Но время шло, а неприятель не появлялся.

Разговоры среди итильцев сами собой прекратились, когда всадники достигли окрестностей Шаркела. Их очам предстали разрушенные и сожженные селения, в которых не осталось ни единой живой души.

Почти в полной тишине, без обычных криков и смеха, шли хазарские тьмы, озирая остовы домов, с которых лишь изредка срывались чёрные птицы, будто улетали прочь души несчастных умерших.

Когда же выехали к тому месту, где совсем недавно бурлила жизнь шумного Шаркела, поражённые хазары и вовсе остановились. Чёрные руины, пепел, обгоревшие головешки строений и тяжкий смрад разлагающихся на солнце трупов людей и животных, с которых нехотя взлетали тучи жирных чёрных воронов. Сама крепость пострадала мало, она была лишь кое-где разрушена и обожжена, но и в ней царил только дух мертвечины. Впервые ошеломлённые хазары увидели на своей земле то, что привыкли оставлять на чужой, и некое подобие страха шевельнулось в жёстких душах безжалостных степных воинов.

– Что ж это за дерзостный князь такой у урусов? – не удержавшись, воскликнул кто-то из темников. – Или очень смел, или вовсе глуп!

– Глупостью такую крепость, как Шаркел, в одну ночь не возьмёшь, – угрюмо возразил пожилой. – Будто не люди они, а дэвы…

Уйзен не проронил ни слова, только скулы резче выступили на его волевом лице да глаза блестели сквозь узкие прорези, подобно остриям стрел, готовых настигнуть и поразить врага.

Старший дозора подъехал к нему.

– Уйзен-бей, урусы вернулись на правую сторону реки и ушли туда! – он указал на полночь. – Дня три-четыре тому назад.

– В погоню! – крикнул Уйзен, пришпоривая коня. И вполголоса добавил: – Посмотрим, какие они дэвы… хоп!

– Хоп! Хоп! – разнеслось по рядам.

И вот уже распластались над ковылями в неудержимом беге выносливые хазарские скакуны, неся своих отважных седоков по следам русского воинства, мимо древних курганов и могильных холмов. Летят хазары, припав к шеям коней, свистит в ушах сухой пронзительный ветер, и кажется, что нет во всей степи никого быстрее и сильнее их.

– Догнать! Догнать! Догнать! – дробно выстукивают копыта.

– Убить! Убить! Убить! – слышится в конском топоте хазарскому князю.

Он непременно настигнет этого дерзкого уруса и посчитается с ним! О том стучат копыта его боевого коня, о том поёт в ушах горячий степной ветер. Ясаах был молод и самонадеян, я опытен, и у меня больше воинов. Хороши хазарские кони, быстроноги и неутомимы в скачке.

К вечеру войско Уйзена достигло Рурикова поля.

– Тут урусы долго стояли, дня три! – доложили опытные следопыты.

Это опять обескуражило хазарских военачальников. Когда совершают столь внезапный набег, то потом как можно скорее уходят в свои земли. А урусы сидят на одном месте три дня, будто не опасаются преследования. «Прав старый темник – они либо отчаянно храбры, либо непроходимо глупы», – подумал Уйзен, вновь пускаясь в погоню за странным врагом.

Когда из русского замыкающего полка увидели вздымающуюся сзади тучу пыли, к князю полетел гонец. Святослав тотчас развернул войско и выстроил его в боевой порядок.

– Издеба – начальник шуйского Крыла, Горицвет – десного, Сердце возглавит Притыка. Я всей сечей руководить буду, чтоб приказы мои вмиг исполняли, ибо промедление в бою дорогого стоит!

Хазары тоже перестроились по ходу движения: раскинули Крылья по обеим сторонам от Сердца и, не останавливаясь, грозной силой двигались на киевлян.

– Их числом побольше будет, – прикинул Святослав, – значит, смекалкой и быстротой брать нужно!

По его знаку сигнальщик затрубил в рог.

Тотчас правое Горицветово Крыло стало смещаться в сторону противника, а затем саженей за двести от шуйского Крыла хазар и вовсе завращалось, будто его подхватил невидимый вихрь, и начало передвигаться вправо, будто пыталось уйти из сечи.

Озадаченные столь неожиданным поведением русов, хазары чуть замешкались, их левое Крыло стало вытягиваться наперерез Горицвету. Русская тьма, продолжавшая вихрем вращаться по степи, вдруг развернулась и со всей яростью и лихостью ударила в истончившуюся часть хазарского Крыла.

В смертельной битве схлестнулись опытные и сильные воины. Зазвенел булат, затрещали щиты, послышались стоны раненых, и на горячую пыльную землю стали падать первые окровавленные тела.

Горицвет быстро отсёк хазарское Крыло от ядра и погнал к русам. Здесь оно было охвачено в Перуново коло и почти всё уничтожено.

Уйзен, решив не отвлекать главные силы на спасение левого Крыла, выстроил Сердце стрелой и всей мощью ударил в центр Святославовой дружины, намереваясь расчленить её надвое. Не уступая друг другу, в жестоком единоборстве гибли русы и хазары, но крепко стоял центр русского Сердца.

В это время левое Крыло Издебы быстро сместилось и, обойдя врага, внезапно обрушилось на его правое Крыло, отсекло от него три тысячи и замкнуло в коло. Началась жестокая сеча, много русичей сложили головы, но из окружённых хазар никто не ушёл.

Видя, что его Крылья большей частью уничтожены, а русы наседают с обеих сторон, Уйзен стал пятиться к полудню, чтоб не оказаться в окружении.

Святослав устремился за ним, велев Горицвету с Издебой обтекать хазар с двух сторон и сближать Крылья. Хорошо отдохнули за три дня русские кони, опережают притомившихся за время погони хазарских скакунов, чуть-чуть, да быстрее успевают совершить манёвр. Вот уже наполовину охватили хазар – те что было силы рванулись, стремясь уйти, да поздно! Святослав уже свёл Крылья и сам во главе запасного полка ринулся на врага с грозной перуновой печатью на челе. Заметались степняки в смертельном коло, стали бросаться туда-сюда, а русы отсекали части от Итильского войска и истребляли их, поднимали на копья и разили мечами. Страшный гул жестокого сражения стоял над степью, земля дрожала от топота десятков тысяч конских копыт, от грома мечей и воинских криков.

Отчаянному койсожскому князю, что командовал правым хазарским Крылом, удалось собрать остатки войска и выстроить его Лодией. Рубясь не на жизнь, а на смерть, они храбро бросались на русские мечи и копья. Отчаянные койсоги, устилая землю трупами, с нечеловеческими усилиями разорвали-таки Перуново коло и потекли к Дону.

Новоиспечённый темник Блуд дрался в этой сече отчаянно, как никогда прежде, не чувствуя ни усталости, ни жары, ни катящегося градом пота. До сих пор в ушах звучал тот сладкий миг, когда вся княжеская дружина провозглашала ему, простому воину Блуду, троекратную «славу». Он всегда был честолюбив, всегда стремился быть первым. Когда после долгих ратных занятий все падали без сил, он преодолевал усталость и старался выполнить то, что не получилось, ещё раз. Прилюдная похвала начальников за радение всегда была лучшей наградой и отзывалась внутри сладкой истомой. Он хотел стать сотником, и даже тысяцким, но вот так сразу, в один миг – темником?! От одного сочетания «темник Блуд» в душе радостно пело, а за спиной будто выросли крылья. И потому нынче он рубился, наверное, за десятерых.

Впереди, в гуще прорывающейся койсожской Лодии нет-нет де мелькал сам вражеский князь на великолепном коне в сверкающей золотом и серебром сбруе. Блуд выстроил челюсть своей тьмы стрелою и, находясь на самом её острие, укладывая врагов направо и налево, подобно страшной мельнице смерти, ринулся прямо к месту, где за плотными рядами койсогов мелькал их богато снаряжённый князь. Ещё малость усилий – и великолепный конь будет его, Блуда, и слава того, кто живым полонит койсожского князя, троекратным рыком дружины, будто хмель, потечёт по жилам.

Осталось прорубиться сквозь живое заграждение личной охраны койсожского начальника, – и в этот самый миг хазарская Лодия прорвалась-таки сквозь русское коло и, как вода из мехов, потекла в степь, устремляясь к Дону.

– Врёшь, не уйдёшь! Возьму живым! – шептал про себя Блуд, устремляясь в погоню. Вместе с ним в сумасшедшую скачку последовал личный полк его тьмы. Каждый скок коня в такой гонке может стать последним, попади его нога в хомячью нору или оступись в промоине. Но никто об этом не думает, пришпоривая боевых скакунов. Азарт схватки и дух погони пьянит молодые головы почище греческого вина, и летят они, играя со смертью, этой черноглазой красавицей-Марой, хмельные и радостные, будто в Ярилин день.

Медленно, но неуклонно настигают русские кони койсогов, обтекают с обеих сторон, хотят замкнуть их в малое коло.

– Возьму! Возьму живым! – твердит про себя молодой темник. – Дорогая броня и чудный конь будут моими по праву!

– Живым! Живым! – вторят копыта его коня.

И вдруг происходит неожиданное: личная сотня койсожского князя делает рывок и, легко оторвавшись от остальных, уходит вперёд.

Блуд стегает коня, пытаясь ускорить бег, да где там! Койсожские кони, будто птицы, улетают в сторону синего Дона, растворяясь в степной дали.

Только тут Блуд начал осознавать, что добыча, которую он уже считал своей, разом упорхнула из рук. Предвкушение столь близкой победы сменилось острой горечью разочарования и досады. Замкнув коло вокруг оставшихся койсогов, Блуд с остервенением принялся крушить их всех до последнего.

Тем временем сын кагана Уйзен, по примеру койсожского князя, также выстроил остатки своего Сердца в русскую Лодию и стал пробиваться к полуночи. Но, то ли хазары уступали койсогам в лихости, то ли русы крепче держали коло, не удалось Уйзену сделать то, что удалось койсогам. Раз за разом бросались хазары на русские мечи, пытаясь разорвать цепь то в одном, то в другом месте, но не могли вырваться из Перунова кола.

Уйзен видел, как гибнут его верные храсмы, отчаянно штурмуя русские ряды, и с каждой попыткой его покидала надежда вырваться и уйти живым. А когда узрел, как пробивается к нему витязь на белом коне, с очами, горящими яростью, как укладывает тот урус одного за другим его лучших воинов, понял, что это и есть князь Сффентослафф. И ещё понял Уйзен-бей, что близится его неминуемый конец. Хотя хазарские воины стеной окружили своего начальника и гибли от русских мечей, и стояли бесстрашно и твёрдо, но их становилось всё меньше и меньше.

И тогда Уйзен, отыскав взором сигнальщиков, дал им знак, указав своим слегка искривлённым мечом вниз, на землю.

Протяжно и заунывно запели хазарские рога, прося победителей о милости.

Натиск урусов разом ослабел, они обращали вопросительные взоры к князю.

Святослав так же знаком велел остановить сражение. Запели турьи рога, сеча пошла на убыль и скоро вовсе стихла.

Хазары расступились, и из середины в сопровождении нескольких охоронцев выехал Уйзен.

Через узкий проход, образованный расступившимися воинами, сын кагана подъехал к Святославу.

Они смерили друг друга взглядами.

«Совсем молод, но твёрд, как камень, – отметил хазарин, – и войском управляет получше греческих стратигосов…»

Святослав безошибочным внутренним чутьём определил в противнике сильного и опытного воина, который весь клокочет от позора и унижения. Но внешне хазарин был угрюм, только подрагивание скул выдавало его нервное напряжение.

– Чего хочет князь урусов? – перевёл слова Уйзена толмач, говоривший на славянском совершенно чисто.

– Хочу, чтобы вся Хазария отныне мне подчинилась, а её земли до Волги отошли Киеву!

Хазарин вспыхнул, глаза его ещё более сузились, и в них блеснула ярость. Стараясь овладеть собой, он ответил хриплым от волнения голосом:

– Я, Уйзен-бей, сын Великого кагана, брат Яссааха, а земли мои простираются у Дона-реки. Однако за Доном земля не моя, отцовская, и отдать тебе её никак не могу…

– Земли у Дона я сам взял, – возразил Святослав, – вернул то, что мне принадлежало. А Яшака покарал за то, что он слово своё нарушил.

На какое-то время залегла тишина.

– Значит, земли за Доном не твои, – задумчиво продолжил Святослав. – А как насчёт вятичей с радимичами?

– Эти земли мои, – мрачно подтвердил пленник, – коль победил меня, уступаю их тебе.

– Что ж, – взглянул на него Святослав, – ты храбрый воин и достойный противник. За это отпускаю я тебя, князь, и людей твоих и дарую вам волю. Только помни, ежели опять против нас пойдёшь – пощады не жди!

Святослав дал знак, и русы освободили хазарам путь.

Настороженно, не веря своим ушам и ожидая подвоха, Уйзен тронул коня и медленно поехал вперёд, за ним – остальные хазары. В полном молчании ехали они по живому коридору, каждый миг ожидая нападения либо тучи русских стрел в спину.

Наконец, всё ещё не веря, что остались живы и отпущены восвояси, хазары выехали в чисто поле. Затем пришпорили коней и, уже больше не оглядываясь на молчаливо застывшую русскую дружину, стали быстро удаляться.

Бывший воевода, подъехав, стал чуть позади князя и сказал, не особо скрывая досады:

– Зря, княже, отпустил противника, хоть и осталась их десятая часть, а всё ж зря! Хазары чести воинской не разумеют, обещанье дадут, а сами, улучив момент, тут же в спину ударят!

– Может, оттого и не разумеют, что мы им не верим? Теперь поглядим!

– Гляди, княже, гляди… Эх, в Киев ворочаться надо, много людей потеряли, следует отдых войску дать… Тьмы пополнить…

– Нет, дядя, – прервал его Святослав, – назад ворочаться не будем. Перун благоволит к нам и даёт скорую победу над врагом. Пойдём в земли радимичей и вятичей, там наберём и новые тьмы из подневольного хазарам люда, и корма для лошадей и дружины.

Старый воевода только крепче сжал зубы и, огрев коня плетью, умчался прочь, чтоб не сорваться и не наговорить князю лишнего.

Над полем печально запели рога – будто сама Жаля трубным гласом рыдала по храбрым воинам киевской Молодой дружины, что погибли в жестокой сече. Живые стали хоронить мёртвых и справлять по ним тризну, вспоминая каждого воина по имени, прославляя его подвиги, силу и удаль, чтобы память о нём удержалась и перешла к потомкам, а боги славянские знали и видели, какой храбрый воин отныне будет пребывать в их небесной дружине.

И снова заклубилась пыль под копытами русской конницы. Позади – поверженный Саркел и разбитое войско Уйзена и свежие, ещё без единой травинки курганы над последними павшими – в степи, где нет дерева, чтобы сотворить кострище, это единственный способ погребения. А что впереди? Святослав уверен, что его ждут только победы и ратная слава, и он спешит к ней, подгоняя коня.

Только дядька Свенельд хмур и молчалив, но Святослав не обращает на это внимания.

Уставшие кони перешли на шаг, и кто-то из воинов затянул песню, протяжную и печальную думу:

 
Ой, ты степь моя, степь Донецкая, степь Донецкая да привольная!
Разнотравием ты украсилась и сокрылася за туманами,
Не холмами ты да покрылася, а покрылась нынче курганами!
А чьи витязи спят в курганах тех, кто обрёл здесь вечный покой
Со своей походною утварью – щит да меч, да лук со стрелой?
И разносится в степи карканье, в небе слышен шум многих крыл, —
То летит, летит стая воронов к полю сечи есть мясо белое,
Мясо белое, очи синие, сердце храброе вражий меч сгубил…
 

– Больно тоскливая песня, – заметил ему кто-то.

Воин замолчал, потом запел другую:

 
Что за пыль да поднялася над степью, что за гомон да стоит над широкою?
Отчего ветры дуют буйные, отчего степь травою клонится,
Ой, куда бегут звери дикие, ой, куда бегут быки круторогие,
И куда летят чёрны вороны, а волк хищный да по следу их гонится?
То идёт князь Святослав наш Хоробрый со своей преславной дружиною,
Со своими молодыми соколами, ай, да лепше их в Киеве не сыскать!
 

Чем дальше продвигалась русская дружина к полуночи, тем гуще становилась растительность, пошли кусты и деревья. Вот впереди неясно замаячил, а потом предстал во всей красе берёзовый лес. И когда первые полки с ходу направились к нему, Свенельд подскочил к Святославу и резко осадил коня, так что тот взвился на дыбы.

– Негоже, князь, коны науки воинской нарушать, – рассерженно заговорил он. – Мало того, что дозоры вперёд не выслал, так теперь ещё и в лес без разведки идёшь? Тому ли я учил тебя, княже?

Святослав вспыхнул было, но сдержал себя, помня, что начальник не должен подавать виду, когда он рассержен либо раздражён. Слегка усмехнувшись, он велел:

– В лес не входить, выслать дозоры! – и, повернувшись к Свенельду, заметил: – Кто сейчас на нас посмеет напасть, вуйко? Теперь это наши земли, а скоро и Северские с Радимскими и Вятскими от ярма хазарского освободим!

Прискакали дозорные.

– Княже, с полуночного восхода идёт чья-то конница!

– В лесу кто есть? – спросил Святослав посуровевшим голосом.

– Кроме лесной дичи – ни души!

– В лес! – велел Святослав. – И пока сигнал не подам, ни шороха, ни звука!

Многотысячная дружина, будто вода в ветошь, «впиталась» в березняк. На опушке выстроилось Сердце во главе с князем.

Между тем хазарская конница – теперь уже можно было различить, что это хазары, – приблизилась к лесу, но, по-видимому, входить в него не собиралась, торопясь мимо. К Святославу вновь подъехал хмурый Свенельд.

– Может, княже, к хазарам гонца послать с вестью, что земля эта отныне Киеву принадлежит и им отсюда убираться надо подобру-поздорову, – предложил бывший воевода.

– Гонцов я уже посылал, хватит, – мотнул головой Святослав. – Сам сказал, хазары доброе слово только после битья понимают, посему пусть им меч вначале скажет, кто отныне на земле этой хозяин, а тогда и поговорим, с теми, кто жив останется!

Вот уже правое Крыло хазарское сравнялось со Святославовым Сердцем. Прозвучала команда – и русская конница рванулась вперёд, по лицу стеганули ветки, но этого уже никто не замечал.

Наказ – это как прыжок в ледяную воду – все страхи и волнения накануне, а потом только бодрящий холод, лёгкость и сила в окрепших мышцах.

Удар был совершенно неожиданным для вражеской конницы. Сердце Святослава обрушилось на хазарское Крыло, враз отсекло его и принялось ожесточённо кромсать. Однако хазары быстро опомнились, видимо, их предводитель был опытным, – они на ходу перестроились и стали окружать русов. Теперь туго пришлось Святославу, благо Горицвет с Притыкой вовремя подоспели на выручку и в свою очередь начали обтекать хазарскую конницу. Страшная, жестокая битва закипела кругом – кричали люди, хрипели и ржали кони. Большие умные глаза животных теперь, как и у людей, выражали боль, страх, ярость и муку. А жизни воинов плясали танец смерти на остриях их булатных мечей, и только миг порой отделял Явь от Нави. Но бой был непродолжительный, хазары приложили все силы, чтобы прорвать русское коло, им это удалось, и основные тьмы во весь опор помчались в степь, а уцелевшая часть правого Крыла в несколько потоков устремилась к лесу. Святославовы воины «на плечах» противника ворвалась следом, но настичь и окружить не смогли. Оставив в березняке часть своих людей изрубленными, хазары кинулись прочь, растекаясь по степной равнине.

Путята и Блуд с полками устремились вдогонку, но было видно, как скоро увеличивается между ними разрыв и степняки уходят всё дальше.

– Не догонят! – досадливо хлопнул по колену Святослав. – И что за кони у этих хазар, будто молнии!

– У них хорезмские кони, – проронил стоявший рядом Свенельд, – чистых кровей.

– Отчего ж мы таких не заведём? – спросил Святослав.

– Больно дорого стоят. Наша конница ещё князем Ольгом заведена была, и с тех пор мы покупаем коней у греков. Койсоги просят за коня два золотых быка, а греки за одного продают…

– Потому что не чистокровные, они только шагом хорошо идут, а вскачь быстро выдыхаются, – заметил кто-то из темников.

– Значит, – рёк Святослав, – надо менять скакунов, поскольку на поле сечи быстрый конь даёт половину победы. Отныне велю щадить хазарских скакунов и пересаживаться на них, слыхали? – повернулся он к темникам.

– Слыхали, княже, будет исполнено!

– А теперь ранеными займитесь! – велел Святослав.

Он был недоволен собой и старался скрыть раздражение. Если бы не замечание Свенельда, бой с хазарами мог быть намного кровопролитней. Да и сам-то сечей командовать должен был, а полез в бой первым, кабы не быстрые и дружные действия Горицвета с Притыкой… Эх, да что там! Впору деду Велесдару на свои промахи жаловаться…

Святослав скользнул рукой к правому голенищу и сжал старую рукоять засапожного ножа, будто повинился перед мудрым волхвом. Затем, спешившись, он пошёл по недавнему полю битвы.

Тихий стон и жалобное ржание донеслись справа. Князь повернулся на звук. Буланой масти лошадь то склоняла голову до земли, то вскидывала её и, косясь встревоженными очами, била копытом и ржала, как почудилось Святославу, призывно и жалобно. «На помощь зовёт», – догадался князь и поспешил к ней. У ног кобылы, раскинув руки, лежал молодой сотник из Горицветовой тьмы. Глаза его были закрыты, и только тихий стон срывался иногда с искусанных до крови уст. Из раны на плече сочилась кровь. Святослав встал на колени подле раненого, осторожно развернул окровавленные края кольчуги. Кожаный мешочек с травами висел у сотника, как положено, на груди на шёлковом шнуре. Нож князя одним точным движением перерезал шнурок. Щедро посыпав рану измельчённой смесью трав и истолчённых в пыль каменьев, Святослав сотворил волховское заклинание, прося кровь-руду затвориться и не покидать боле тела, которое в ней так нуждается.

Видно, умелым и сильным воином был тот хазарин, что ранил сотника, – разрубить кольчугу непросто, наверное, и ключицу повредил…

Святослав стёр травой капли крови с ножа и водворил его за голенище, решив не трогать раненого, пока рана не закроется спасительной корочкой. Навстречу извилистой цепью по полю шли дружинники, ища среди поверженных живых. А со стороны Дона двигались всадники – из погони возвращался Блуд с людьми.

Святослав подобрал копьё, воткнул в землю, водрузив наверх шелом сотника.

– Жив, – сказал он подошедшему воину, – руду остановил, рану присыпал, пусть пока полежит, чтоб рана закрылась…

– Добро! – кивнул воин и занялся другими ранеными.

Святослав вернулся к своему Белоцвету, но в седло садиться не стал, а, взяв под уздцы, повёл к лесной опушке, куда уже подъезжали всадники Путяты и Блуда.

Князь шёл по краю поля сечи, крепкой рукой удерживая повод, потому как конь то и дело нервно ржал и тряс головой, когда мёртвые тела встречались на их пути.

– Ну-ну, спокойнее, брат, спокойнее, тебе ещё много смертей видеть придётся, так что привыкай, – говорил Святослав, поглаживая коня по умной морде. – А не будем врага разить, так он изведёт нас всех, разве только те останутся, кто в рабстве трудиться станет, – так уж лепше смерть красная в бою правом, чем неволя…

Святослав дошёл до опушки, где уже гарцевал на добром вороном коне, снаряжённом дорогой сбруей, возбуждённый и запылённый Блуд. Очи его, несмотря на усталость, радостно сияли. Невдалеке стояли связанные по рукам пленные хазары.

– Ай да Блуд! – рассмеялся Святослав. – Как же ты их настиг? Мы ведь все видели, что они ушли от погони.

– И они думали, что ушли! У Дона остановились и стали коней поить да ладить, а тут мы и налетели ястребами. Давно я о таком коне мечтал! – Блуд похлопал мускулистую шею жеребца. – Хорош конь, ой как хорош! – довольно восклицал он. – Не скачет – ветром над степью стелется! Да и хозяин его – птица важная, троих наших уложил, пока взяли… – Блуд кивнул, и к Святославу подвели пленного воеводу.

«Видно, славянской крови в нём на треть, не менее, – отметил про себя Святослав, – кожа светлая, да и ростом для хазарина высок». Пронзительный взгляд из-под тёмных бровей мимолётно кого-то напомнил, но кого?

– Развяжите! – велел князь.

Освободившись от пут, пленный потёр запястья, разгоняя застоявшуюся кровь. Рядом со Святославом уже стоял толмач – тот самый русоволосый широкоплечий словенец, что первым перешёл на сторону киян у Перуновой Прилуки. После потери в том треклятом бою лучшего друга в одночасье осеребрились густые словеновы кудри, и все стали звать его за раннюю седину «Сивый».

Никто не ведал, был ли он говорлив прежде, но теперь слыл молчуном. Может, за немногословность и ценил его князь, да ещё за то, что Сивый хорошо знал не только язык хазар, но все их повадки и привычки.

– Я князь Руси Киевской Святослав. Ты что же, не ведаешь, что один сын кагана Яшак казнён, а второй – Уйзен – разбит мною и отпущен в Хазарию с малым войском. Вся эта земля отныне принадлежит Киеву, и кто здесь остаётся, должен признать меня князем.

– А я – Ходжар-тархан, – отвечал хазарский воевода, – вижу, что ты воистину велик и храбр. Но не могу тебе подчиниться, поскольку мой владыка – только Великий каган, – продолжал хазарин, бросая короткие, бесстрашно-нагловатые взгляды то на князя, то на стоящих вокруг русов. – Ты ведь первым на меня напал, князь, я только защищался. Потому дозволь и мне, как Уйзен-шаду, уйти в Хазарию и дай волю моим воинам, поскольку они с твоей дружиной бились храбро и смело, а урусский князь, как всем ведомо, почитает храбрых противников!

Святослав окинул взором пленных хазар, потом поле недавней битвы и вновь остановился на Ходжар-тархане. – «Кого же мне напоминает его взгляд?» – опять подумал он. Потом махнул рукой:

– Гряди, воевода, домой. Отпускаю тебя и всех пленников с условием, что не станете ходить против Киева!

– Даю слово, честной князь, слава тебе!

Освобождённые от пут хазары тут же вскочили на подведённых им коней. Ходжар-тархан повернулся к своим воинам и что-то коротко сказал.

– Благодарить велит, – перевёл Сивый.

Хазары, проезжая мимо Святослава, что-то восклицали, улыбались, прикладывали правую руку к сердцу, зная, что по русскому обычаю это выражает признательность, но лишь оказались за границей поля битвы, стеганули лошадей и были таковы.

– Что-то кони у них тяжко идут, – заметил глядевший вслед Горицвет.

– Пусть благодарят своего Ягве, что живыми ушли, да ещё и коней получили добрых! – воскликнул Блуд. Потом плутовато сверкнул очами и добавил: – Ну, может, не самых добрых…

– А скорее, вовсе худых! – рассмеялся Горицвет. – Ну и ловок ты, брат Блуд, на бегу сапоги снимать! Ха-ха!

Стоявшие вокруг темники тоже рассмеялись. А Святослава вдруг осенило: вот же он, знакомый бесстрашно-плутоватый взгляд! Блуд сейчас в точности как Ходжар-тархан зыркнул очами, и повадки у них схожи, хотя внешность совершенно разная. Выходит, натура, она что киевская, что итильская, единой бывает… Хм…

– Эх, княже! – сокрушённо вздохнул Свенельд. – Зачем опять отпустил врага? Скажи, Сивый, – повернулся он к толмачу, – держат ли своё слово хазары? Ты их хорошо знаешь…

– Не держат, – коротко ответил толмач, провожая взором уносящихся прочь уже далёких супротивников.

– Про то ведаю, – отвечал Святослав, – и хочу, чтоб теперь по-другому стало. Если увижу впредь, что солгал, отсеку голову. А нынче отпускаю на все четыре стороны, чтоб заставить уважать их слово честное, слово воинское, что твёрже камня и железа быть может! – Князь возвысил голос так, чтоб его было слышно. Потом обратился к темникам: – Только храбрый и честный враг достоин милости и уважения, а трусливого бейте без пощады, такой не достоин на свете жить! Всякий муж страх имеет, но лишь тот, кто его одолеет, есть настоящий воин.

Князь помолчал.

– Сколько мы потеряли в сражении с Ходжар-тарханом?

– Тысячу убитыми, три тысячи ранеными, тысячу раненых коней, а пятьсот убитых. Две сотни коней пришлось добить, поскольку у них были поломаны спины и ноги, на мясо пойдут… – доложил Горицвет.

– Воистину, храбр тот воевода, – вздохнул Святослав, – сколько наших людей положил…

– То не простой воевода, – заметил Горицвет, – знает и прямые, и обходные маневры, и Крылья умеет рвать, и в русскую Лодию строиться, и из Перунова кола выходить…

– Значит, мы должны стать ещё лепшими! – возвысил голос Святослав. – Отныне, – он сделал выжидательную паузу, а затем заговорил так, будто каждое слово хотел вложить накрепко в память своих подчинённых, – друзья мои, темники, спрашивать буду с вас вдвойне! Держите воинский порядок незыблемым и в стане, и в походе, и на поле битвы. Высылайте дозоры, проверяйте и изучайте всякое место впереди и вокруг себя – где какие леса, какие реки, какова их глубина и где броды, где западня вражеская может быть уготована. Сколько гонов от одной горы до другой, от озера до реки, от реки до леса. Обо всём вы должны ведать и воинов своих учить непрестанно, дабы они были борзыми, как вихрь, и сражаться могли с дерзостью и геройством! – Святослав закончил горячую речь, помолчал немного и промолвил тихим ровным голосом: – Горицвет, выдели сотню, пусть раненых пока по огнищанским домам для присмотра и выхаживания развезут, потом, при случае, в Киев обозом отправим.

Дав наставление темникам, Святослав отпустил их, а сам остался поговорить о ратных делах с дядькой Свеном. Разговор, как и все предыдущие, с самого начала похода, был непрост и жарок. Свенельд настаивал на возвращении, а Святослав доказывал, что надо идти дальше.

– Мы провели три больших сражения, потеряли слишком много коней и воев, каждая новая сеча может оказаться последней! – горячился обычно невозмутимый Свенельд.

– Для воина каждая сеча может стать последней, на то мы и есть Перуновы дети, – стараясь сдерживать раздражение, возражал князь.

– Да ежели нас тут порубят, кто Киев оборонять будет? Об этом думать надобно, а не о том, как поскорее свою буйную голову под булат вражеский сложить. Это дело нехитрое, на наши шеи вражеских мечей всегда в достатке найдётся! – повысил голос Свенельд. – Каган весьма силён, мы ведь встречались только с отдельными его тьмами, а как он выставит всё войско? Думаешь, он, узнав о смерти одного сына и разгроме второго, будет сидеть и дожидаться, пока мы здесь нагуляемся? Надо возвращаться! Теми победами, что одержали, мы только растревожили осиное гнездо, и теперь на нас может обрушиться целый рой…