Вадим Волобуев
Агент его Величества

– Под этими людьми, как я понимаю, вы разумеете великого князя, – полувопросительно сказал Костенко.

Стекль пристально посмотрел на него.

– Надеюсь, этот разговор останется между нами.

– Безусловно, – подтвердил Семён Родионович.

Стекль уселся обратно в кресло и задумался.

– Великий князь, – проговорил он, помолчав, – слишком полагается на добрую волю здешних политиков. Сам исключительно благородный человек, он стремится всех мерить по своей мерке. Между тем я хорошо знаю, что США ни в коем случае не поддержат Россию в её конфликте с европейцами. Не слишком обольщайтесь бравурными заголовками нью-йоркских газет – они выражают мнение определённой группы лиц, стоящей за скорейшее заключение мира с южанами. Большинство населения, к величайшему моему сожалению, не поддерживает этих лозунгов, а стало быть, война будет продолжаться, пока Север не убедится в своём бессилии. Такова природа всеобщего избирательного права! Недалёкие индивидуумы, повинуясь своим инстинктам, толкают народы в бессмысленную бойню, остановить которую может лишь взаимное истощение сторон. Этого не может понять великий князь, выросший в стране, где надо всем довлеет авторитет самодержца. – Он опять помолчал, и вдруг сменил тему. – Вы служите по дипломатическому ведомству, не так ли? Но при этом выполняете указания великого князя. Как это сочетается?

– Князь Горчаков остановился на моей кандидатуре, когда понадобилось найти человека для передачи инструкций от его высочества. Разумеется, он предпочёл чиновника своего ведомства тёмным лошадкам из морского министерства.

– Другими словами, его светлость настоял на том, чтобы с подобной миссией отправился кто-то из его сотрудников.

– Совершенно верно.

– Что ж, разумно. Вы, по крайней мере, не наломаете дров.

Они заговорили о положении дел в стране, Стекль попросил Костенко рассказать о его жизни, дал несколько советов, затем поднялся.

– Не смею вас больше задерживать. Если возникнет какая трудность – прошу ко мне. Деньгами вы обеспечены? Прекрасно. Помните: в Штатах развита телеграфная сеть, это вам не матушка-Россия с её дикими полями, так что проблем со связью возникнуть не должно. Искренне желаю вам преуспеть в вашей миссии.

– Благодарю вас, – поклонился Семён Родионович, пожимая жёсткую ладонь российского посла.

Излишне говорить, что он был весьма озадачен услышанным. Трения между князем Горчаковым и его высочеством не были для него секретом, но лишь здесь он в полной мере оценил их глубину. Костенко вдруг ясно представилась двусмысленность его положения: он – агент по особым поручениям при статс-секретаре министерства внешних сношений, и в то же время служит курьером от великого князя Константина Николаевича, выполняя задание, которое идёт вразрез с позицией его собственного учреждения. Было от чего закружиться голове.

В некоторой растерянности ехал он обратно в Нью-Йорк, ощущая себя песчинкой, зажатой меж двух жерновов. Как не прогадать и угодить всем? Это был главный вопрос, который мучил его. Но прибыв на флагманский корабль Атлантической эскадры «Александр Невский», он получил известие, которое заставило его пересмотреть свои планы. Согласно телеграмме, доставленной часом ранее с нью-йоркского почтамта, контр-адмирал Попов выслал в Нью-Йорк двух человек, каковые и должны были прибыть в самом скором времени, если обстоятельства войны не создадут для них непреодолимых препятствий. С явным неудовольствием Лесовский показал эту телеграмму Костенко, немало раздосадованный тем, что дал себя втянуть в какие-то бюрократические склоки.

– Что же вы, милейший? Говорили мне, что отправляетесь в Калифорнию, а сами ждали телеграмму?

– Клянусь вам, не подозревал. Ничего не понимаю. Я имел чёткие указания от его высочества…

– Прошу вас впредь самому разбираться с начальственными распоряжениями, чтобы не ставить меня в неудобное положение.

– Обещаю вам.

В полном замешательстве Костенко вышел из адмиральской каюты. Круговорот событий выбил его из колеи, спутав мысли и планы. Он не знал, как поступить, и в недоумении почёсывал щёку. Впервые с момента выхода из Кронштадта у него зародилось сомнение относительно способности справиться с заданием. Он гнал предательскую мысль, но она возвращалась, словно приступы язвы. Наконец, он решил, что лучшим выходом для него будет остаться в Нью-Йорке и дожидаться гонцов от Попова. Этот вывод не слишком его утешил, но ничего другого ему не оставалось.

Штейн и Чихрадзе выехали на следующий день после прибытия эскадры в Сан-Франциско. Переодевшись в гражданское платье и дав телеграмму в Нью-Йорк, они сели в вагон третьего класса Сакраментской железной дороги и направились в Фолсом, лежавший в тридцати милях к северо-востоку от побережья. Компанию им составляли главным образом военные и фермеры, несколько клерков и золотодобытчиков. Времена были неспокойные, кругом шныряли отряды южан, поэтому все были вооружены.

– Чёрт знает что, – ворчал Штейн. – Совершенно не представляю себе, как мы будем добираться до Нью-Йорка. Мне сказали на вокзале, что ближайшая железная дорога начинается в Иллинойсе, а это добрых полторы тысячи миль отсюда… Ты представляешь, что нас ждёт? – говорил он Чихрадзе. – Горы Сьерра-Невада, безводные пустыни, солёные озёра и тучи индейцев. Даже если каким-то чудом мы не погибнем от жажды или вражеской пули, нам ещё предстоит пересечь целую дюжину штатов, пребывающих в состоянии междоусобной войны. Кто-то, возможно, найдёт это увлекательным, а по мне всё это одна большая авантюра. Не понимаю, о чём думал Попов, отправляя нас в столь безнадёжное предприятие…

– Чего бояться? – улыбнулся Чихрадзе. – Бог не выдаст – свинья не съест.

– Твоя беззаботность удивительна.

Черноглазый грузин весело посмотрел на него и ничего не ответил.

– Утопия, просто утопия, – бормотал Штейн. – Что, если мы попадём в плен? Никто не станет выяснять, кто мы такие – просто вздёрнут на виселице, и вся недолга. Следи за деньгами, – вдруг заволновался он. – Не хватало ещё остаться без гроша в этих диких местах.

Чихрадзе провёл рукой по левой стороне сюртука и одобряюще похлопал Штейна по плечу. Лейтенант затравленно повёл глазами.

– Пропадём, видит бог – пропадём…

– Зачем ты так волнуешься? – удивился гардемарин.

– А ты не волнуешься?

– Нет.

– Восточный флегматизм, – криво усмехнулся Штейн.

Чихрадзе ещё раз пожал плечами.

Поезд долго огибал залив Сан-Франциско, густо обставленный католическими миссиями, ранчо и посёлками рыбаков, затем въехал в плодородную долину. Потянулись бесконечные луга с россыпями жёлтых, красных и белых цветов; на лугах паслись лошади и коровы; ковбои с ружьями у сёдел и мексиканцы в просторных рубахах, сидя на конях, провожали глазами поезд. Тут и там торчали полуразрушенные чёрные скалы, их сменяли ровные ряды виноградных и апельсиновых посадок, за которыми виднелись деревянные крыши особняков и кресты на остроконечных куполах церквей. Деревья здесь были редки, лишь иногда попадались стройные кипарисы да раскидистые орешники. То и дело мелькали живописные озерца, полные уток и прочих водоплавающих птиц.

– Странно, что нет индейцев, – разочарованно заметил Штейн. – Я мечтал взглянуть на этих детей прерий. – Он покосился на Чихрадзе. – Красивый вид, не правда ли? Деревьев вот только маловато… – Он, кажется, слегка унял волнение и теперь мог насладиться путешествием.

– И гор нет, – вставил гардемарин. – Без гор какой вид?

– Будут тебе горы, – усмехнулся лейтенант. – И горы, и пустыни, и полноводные реки. – Он вздохнул и добавил, глядя, как стая уток поднимается с озера. – У нас в Курской губернии сейчас самый сезон. Отец бекасов бьёт. Они у нас крупные, жирные, пальчики оближешь! А ещё фазаны есть, тетерева, рябчики… Бывает, и лось забредает. Мы с отцом всегда, чуть осень, берём ружья и в лес. Удовольствие несказанное! Вообрази – молчаливая чаща, деревья обнесло первой желтизной, под ногами шелестит сухой лист, морозца ещё нет, но уже слегка похолодало, пахнет сырой травой и мхом. Птица собирается в стаи, слышен стук дятла и быстрое порхание птичьих крыльев. Соловьи перелетают с ветки на ветку. Ты идёшь в больших сапогах, ноги слегка проваливаются в мягкую землю, впереди крутится Черныш – это наша гончая – поводит носом, дрожит всем телом, чувствует добычу. Рядом тихое болотце, окружено поникшими ивами и дубками, и кого там только нет! Хрустнешь неосторожно веткой, и ввысь взмывают тучи птиц. Можно бить, не целясь. Но ведь ты – охотник, тебя привлекает азарт. И вот ты неслышно раздвигаешь кусты, взводишь курок, выбираешь добычу – и бац! Один выстрел – и кругом начинается свистопляска. Тучи птиц срываются с застоялой тины. Ты стреляешь ещё и ещё, Черныш мчится вперёд, несётся сквозь заросли камыша и осоки, затем плюхается в воду – ты слышишь этот всплеск – и скоро приносит тебе подстреленного кроншнепа. Ты треплешь его за ухом, а он трётся о твой сапог, довольный, что нашёл добычу. Затем ещё долго бегает вокруг болота, вынюхивая подстреленную дичь, после чего мы возвращаемся домой, предвкушая пиршество и гостей. Как это, право, восхитительно! – Он опять посмотрел на товарища. Тот сохранял молчание, неотрывно глядя в окно. Вид его не выражал никаких эмоций. – Отец мечтает увидеть меня в адмиральских эполетах, – пробормотал Штейн, слегка обескураженный невозмутимостью спутника. – Он не говорил об этом, но я знаю. Если бы не он, я бы не пошёл во флот. Ему хотелось видеть сына морским волком – первым в нашей сухопутной губернии… – Лейтенант усмехнулся. – У него есть связи в морском министерстве, троюродный брат на хорошем счету у Краббе. Но не в этом суть. Он у меня либерал, почитатель великого князя Константина Николаевича. После февральского указа освободил всех крестьян без выкупных, сдал землю и устроился жить на казённое пособие. Все соседи потешались, мать тоже была против, но отца разве остановишь? Решил – как отрезал. Когда я выпустился из училища, то хотел отчислять родителям кое-что из жалованья. Немного, но тоже деньги! Отец не взял. Гордый! Никогда ни от кого не зависел, и теперь не будет. Вот так! Я, конечно, тайком передаю кое-что матери, но всё равно сердце болит. Как-то они там? – Штейн вздохнул и отвернулся к окну. Помедлив, спросил Чихрадзе. – А тебя каким ветром занесло на флот?

– Я вырос на берегу моря, – коротко ответил грузин.

– И что?

Гардемарин неохотно перевёл взгляд на товарища.

– Мне хотелось покорить его. – Он помедлил. – У нас в селе все ловят рыбу; у каждого в доме есть сеть. Но никто не был на другом берегу. Понимаешь? Мы боимся моря. Для нас оно – не источник пищи, а господин. Необоримая стихия. Мне надоело бояться. Я захотел обуздать его.

– И ты решил стать моряком?

– Да.

Они помолчали. Штейн заметил, что своей беседой на непонятном языке они привлекли внимание окружающих. Люди недоверчиво косились на них, поглаживали стволы ружей. Двое военных с эмблемами армии Соединённых Штатов на рукавах, поднявшись с деревянных скамеек, приблизились к русским офицерам.

– Капитан Пирс, – представился один из них. – Могу я проверить ваши документы, господа, и полюбопытствовать, кто вы и откуда?

– Офицеры русской Тихоокеанской эскадры, – быстро ответил Штейн, волнуясь. – Я – лейтенант Штейн, а это – младший офицер Чихрадзе. – Он облизнул губы. – Едем в Нью-Йорк по служебной надобности.

– В Нью-Йорк, – протянул капитан, проверяя их паспорта. – Нескоро же вы туда доберётесь. Не те нынче времена, чтобы колесить по стране. – Он отдал им документы и откозырял. – Опасные нынче времена, что и говорить.

– Другие пассажиры с интересом разглядывали подозрительных иностранцев.

– Куда намереваетесь двигаться из Фолсома? – продолжил расспросы Пирс.

– Пока не знаем. Я слышал, на Восток ходят дилижансы. Это правда?

– Да. – Капитан с сомнением поглядел на русских. – Вам лучше ехать через Орегон. Так безопаснее.

– Вы полагаете?

– Однозначно. Это, правда, удлинит вам путь, зато доберётесь без приключений.

– Благодарю за совет.

Пирс перевёл взгляд на Чихрадзе.

– Ваш товарищ не говорит по-английски?

– К сожалению.

Гардемарин сообразил, что разговор о нём, и поднял на капитана взгляд чистых грузинских глаз.

– Большой недостаток для человека, собирающегося пересечь всю Америку, – заметил Пирс.

Штейн смущённо развёл руками.

– Почему вы не в форме своего флота? – не унимался настырный американец.

– Начальник рассудил, что человек в русском мундире будет привлекать к себе внимание. Зачем нам неприятности?

– Справедливое заключение. По прибытии в Фолсом я бы попросил вас отметиться в военной комендатуре. Для вашей же безопасности. Заодно отправите уведомление в Сан-Франциско о своём приезде. Пусть начальство знает, что вы не потерялись в дороге. – Он бросил взгляд на русских и ещё раз отдал честь.

– Желаю благополучного путешествия.

– О чём он говорил? – спросил Чихрадзе, когда военные удалились.

– Спрашивал, куда едем. Сокрушался, что ты не владеешь английским.

– Не его собачье дело, – пробурчал грузин.

– Лучше нам не болтать по-русски, – проворчал Штейн.

– Что ты трясёшься? Ведь ничего же не случилось.

– Сейчас не случилось, потом случится.

Чихрадзе иронически покачал головой.

– Тебе и впрямь стоило остаться на корабле. Накаркаешь нам беду.

Лейтенант бросил на него хмурый взгляд и уставился в окно.

Глава вторая
Интрига начинается

Несколько дней Костенко неотлучно пребывал на корабле. Лесовский его не жаловал, офицеры игнорировали, заняться было нечем. Безделье и подвешенное состояние, в котором он находился, действовали угнетающе. Он ждал ответа от Стекля, но тот молчал, и тем приводил русского агента в неистовство. Не находя себе места от скуки, Костенко принялся бродить по Нью-Йорку, присматриваться к незнакомой жизни. Ограниченный в средствах, он не мог позволить себе разъезжать на трамваях, а потому вынужден был ходить пешком, как во времена студенческой молодости. Это, впрочем, не слишком огорчало его, ибо позволило внимательнее присмотреться к городским реалиям, заметив детали, которые он бы неизбежно пропустил, если бы катался в экипажах или на трамвае. Он заходил в дешёвые лавки, обедал в забегаловках, отдыхал в парках, и неустанно прислушивался к разговорам прохожих. Надо сказать, их речь была ему не слишком понятна. Местный диалект, пересыпанный итальянскими, ирландскими, голландскими словечками, и щедро сдобренный жаргонизмами, не раз ставил его в тупик. Он скрежетал зубами, не в силах понять этой тарабарщины, внутренне поражаясь, насколько далеки могут быть друг от друга разные варианты одного и того же языка. Это был даже не язык, а какой-то суржик, немыслимый винегрет из самых разных выражений, понадёрганных по всей Европе, приправленный солёными еврейскими ругательствами и впитавший в себя солидный пласт негритянского фольклора.

Надо сказать, народ здесь был пугливый. Стоило Костенко пристроиться к какой-нибудь компании, как разговоры сразу стихали, и люди принимались подозрительно коситься на него. Семёну Родионовичу оставалось напускать на себя непринуждённый вид и, сунув по местному обычаю руки в карманы, удаляться, насвистывая незатейливую мелодию.

Он не рисковал уходить далеко от порта. Кварталы здесь были всё больше мрачноватые, повсюду крутилось множество нищих, то и дело попадались группки каких-то молодчиков самого злодейского вида в толстых холщовых рубахах и штанах на подтяжках. Если бы не толпы иностранных моряков, Костенко чувствовал бы себя очень неуютно.

Однажды Лесовский сказал ему:

– Губернатор штата устраивает приём в честь нас. Все офицеры получили приглашения. Относительно вас разговора не было, но я полагаю, не будет дурным тоном, если…

– Искренне благодарю, – быстро ответил Костенко. – От приглашения не откажусь. Надеюсь увидеть на этом приёме его превосходительство посла – нам есть о чём поговорить.

– Именно. Как продвигается наше дело?

Семён Родионович вскинул брови. Так вот почему адмирал хотел видеть его на приёме! Что ж, и на том спасибо.

– Как раз об этом я и хотел спросить барона при встрече.

– Очень хорошо.

В тот же день Костенко отправил Стеклю телеграмму с намёком на польских капёров. Слишком долгое молчание барона заронило в него некоторые сомнения относительно решимости Стекля поднимать этот вопрос.

Стекль ответил на следующий день. Сказал, что имел беседу «об интересующем нас предмете», но чётких гарантий не дал. Спросил, будет ли Костенко на приёме. Семён Родионович не ответил.

Приём состоялся в трёхэтажном дворце с высокими окнами, располагавшемся на одной из самых престижных улиц Нью-Йорка. За русскими офицерами приехали десятки экипажей, кортежем руководил лично Фернандо Вуд – бывший мэр Нью-Йорка, и добрый знакомый президента Линкольна, как он сам отрекомендовался. Костенко, успевший за время плавания ознакомиться с политической структурой США, был несколько удивлён таким заявлением, ибо знал, что Вуд принадлежал к партии врагов президента. Однако просветить адмирала на тот счёт не успел, ибо отставной градоначальник сразу же уволок командующего в свою коляску, а заодно и Костенко, которого, как сотрудника министерства внешних сношений, упросил быть переводчиком.

В Фернандо Вуде – американском политике с испанским именем – не было ничего испанского. Лицо его являло собой образец британского купца или морехода. Прямоносый, с большими глазами и мощным подбородком, он словно только что сошёл с борта рыболовного судна, перенеся не один ужасный шторм. Загорелые щёки его слегка обвисли от возраста (ему было уже за пятьдесят), зато прямые, зачёсанные на пробор, волосы отливали безупречной смолью и щегольски вились на висках. Бывший мэр был среднего роста, улыбчив, казался глубоко вдохновлённым ролью гостеприимного хозяина, и в первые минуты засыпал Лесовского вопросами о его впечатлениях от Нью-Йорка.

– Не смотрите на здешние трущобы, – сказал он, обводя рукой припортовые кварталы, когда коляски тронулись в путь. – Это – рабочие районы, здесь вы не найдёте ничего достойного внимания. Но скоро мы выедем на Тенистую улицу, там вы увидите совсем другой Нью-Йорк, полный театров и ресторанов, средоточие культуры. Вы в России, наверное, думаете, что здесь до сих пор шныряют индейцы, охотясь за скальпами бледнолицых, ха-ха? Не обижайтесь, адмирал, слишком часто нам, американцам, приходится разрушать стереотипы. Я вовсе не говорю о вас, русских. Нет-нет! По счастью, вы лишены того снобизма, который свойственен многим европейцам, в особенности англичанам. Россия – великая страна, ого-го! Вы покорили Сибирь, а мы покоряем Дикий Запад. Очень скоро, я верю, наши столицы будут соединены телеграфом, а там, кто знает, возможно, дело дойдёт и до железной дороги. Да-да, это не фантастика! Вы знаете, мы уже строим первую трансконтинентальную ветку! Через каких-нибудь пару лет из Нью-Йорка до Сан-Франциско можно будет доехать без пересадок. Разумеется, если война не разрушит эти планы. Проклятая война! Как многим она перешла дорогу. Какая это трагедия, когда мы, американцы, с такой ненавистью уничтожаем друг друга, вместо того, чтобы обратить оружие против истинных врагов своего отечества – англичан и французов. Как это ужасно, право!..

– Я совершенно с вами согласен, – вежливо вставил Лесовский.

– Вы, русские, поистине великий народ. Вы сумели избежать тех ошибок, которые совершили мы. У вас никогда не было этого кошмара, именуемого братоубийственной войной. Вы строили свою империю спокойно и не спеша, и теперь пожинаете лавры, а мы, опьянённые успехами, не заметили, как в доме нашем разгорелся пожар, пожирающий ныне всё, созданное прежними поколениями. Каждый раз, когда я думаю об этом, на глаза мне наворачиваются слёзы.

– Я сочувствую вашей беде, – сказал Лесовский.

– Отрадно сознавать, что в этом жестоком мире у нас есть друг. Мы все искренне уважаем вашего государя, который в этот сложный час протянул нам руку помощи. Мы знаем, что ваша страна сейчас тоже находится в смертельной опасности, раздираемая внутренним мятежом. У вас бунтуют поляки… Ох уж эти поляки. Неуёмный народ. Вы знаете, здесь их тоже немало. Они мутят воду везде, где появляются. Странные люди, ей-богу! Неужто они не понимают, что лучше быть под мягкой опекой русского царя, чем под ботфортом британского гренадера? Мне непонятна их страсть. Они губят свои жизни в бесплодных восстаниях, вместо того, чтобы вместе с русским самодержцем противостоять алчным европейцам…

– Спросите его про польских капёров, – подсказал Костенко адмиралу, воспользовавшись секундной паузой в речи Вуда.

– Да! – словно очнулся Лесовский. – Вы слышали что-нибудь о польских корсарах, господин Вуд?

Тот на мгновение задумался.

– Признаться, нет. Да и откуда здесь взяться корсарам, право слово? – Он подмигнул адмиралу. – Последние пираты были повешены сто лет назад, и с тех пор наши воды столь же безопасны, как пруды в садах вашего императора… У него ведь есть пруды? Я так и знал. Каждый уважающий себя монарх заводит парки и пруды. Даже перед Белым домом есть пруд. И хотя наш президент – не монарх, что-то величественное в нём есть. Это говорю вам я, человек, который много раз нещадно критиковал его…

Они выехали на широкую улицу, по обеим сторонам которой тянулись высокие обшарпанные дома и длинные скамейки под навесами. То и дело меж ними попадались симпатичные особнячки с яркой рекламой на окнах. Рядом стояли девицы в крикливых нарядах, заводившие разговоры с прохожими. Кругом шаталось множество солдат и моряков, немало их сидело под навесами, где они пили пиво и болтали. Улица была оживлённая. Нескончаемым потоком шли прохожие в потёртых сюртуках и шинелях, бегали мальчишки в рубахах навыпуск, где-то раздавался визг точильного станка, в грязных окнах на первых этажах мелькали брадобреи, обмазывавшие пеной клиентов. Убогость обстановки была слишком очевидна, чтобы Вуд не заметил брезгливости на лицах русских гостей. Он поспешно заявил:

– Что и говорить, война изрядно подпортила наш прекрасный город. Ещё недавно эта улица была эталоном вкуса, а сейчас сами видите – одни ночлежки, бордели, пивные. Мне самому становится не по себе, когда я оказываюсь здесь. Между тем на этой улице когда-то держал магазин сам Лоренцо да Понте – либреттист Моцарта. Да-да, я не шучу. Скоро мы будем проезжать место, где он торговал овощами и фруктами. Я покажу вам…

Они неслись вдоль по улице, оглушительно грохоча рессорами, а вслед им доносился свист и задиристые возгласы пьянчуг. Вуда здесь хорошо знали – многие снимали шляпы, завидев его, он небрежно кивал в ответ.

– Вон там останавливался Джордж Вашингтон, – показал он на неприметное здание возле одного из борделей. – Он ехал на войну с англичанами и сошёл с коня, чтобы промочить горло. Конечно, дом тогда выглядел по иному, да и окружающий вид был совсем другой, но всё же историческое место. – Вуд выпятил грудь от гордости.

– А куда мы едем? – спросил у него Костенко.

– В Таммани-Холл.

– Что это такое?

– Наш вигвам, – усмехнулся Вуд. – Дом на Третьей Авеню, где расположена штаб-квартира нашей партии. Мы принимаем там самых почётных гостей.

– Вы говорите о Демократической партии?

– Разумеется. – Он с некоторым удивлением посмотрел на Семёна Родионовича. – Разве господин Лесовский не в курсе?

– Несомненно, – ответил Костенко, не желая ронять авторитет русского адмирала. Он был почти убеждён, что Лесовский не имел ни малейшего представления не только о Демократической партии, но и вообще о политической системе аборигенов.

– Скажите, ваш адмирал пьёт бурбон? – заговорщицки спросил Вуд, склонившись к нему.

– В России нет бурбона. Впрочем, я уверен, адмирал не откажется пропустить стаканчик. Мы, русские, всегда открыты новым веяниям.

Вуд удовлетворённо хрюкнул.

Когда питейные заведения и ночлежки остались позади, они выехали на широкую улицу, полную изысканных двухэтажных домов, цветочных магазинов и ресторанов. Это и была Третья Авеню. Облик её несколько портили выбоины на мостовой и грязь на улицах, но в сравнении с припортовыми кварталами это был верх изящества. Здесь тоже было полно военных, но вместо нетрезвых солдат прогуливались офицеры под руку с дамами. По дороге ездили экипажи, ведомые чёрными кучерами, из ресторанов доносилась музыка и заунывные песни. Русские, видя это, приободрились, глаза их заискрились любопытством.

– Скоро будем на месте, – сообщил Вуд, трясясь в своём сиденье.

Адмирал кивнул. До Таммани-Холла доехали в молчании. Когда над домами показалась черепичная крыша особняка, Вуд простёр руку и патетически произнёс:

– Вот он, вигвам нашего сахема! Он ждёт своих добрых гостей.

– Простите, что? – удивлённо уставился на него Костенко, тоже подпрыгивая на ухабах. – Это какой-то фольклор?

– Да… в некотором роде, – улыбнулся Вуд. – Мы любим вставлять индейские словечки в разговор. Это отличает нас, уроженцев Америки, от приезжих. В особенности здесь, в Нью-Йорке, где так много иммигрантов. Вигвам – это индейское жилище, а сахем – вождь или старейшина. Так мы называем нашего лидера Уильяма Твида. Если сумеете приглянуться ему, весь Нью-Йорк будет у ваших ног.

– Он настолько могуществен?

– Ни одна сделка – будь то в бизнесе или политике – не проходит мимо него. Он – наш император, правит Нью-Йорком. Будьте доброжелательны с ним, и вам воздастся сторицей. Твид умеет ценить друзей.

– Мы постараемся.

Они подъехали к трёхэтажному особняку, выстроенному в стиле классицизма, с высокими, загибающимися сверху дугой, окнами и массивными дверями, расположенными по сторонам от центральной колонны. Крыльца возле дома не было, входить можно было прямо с улицы. Это выглядело несколько диковато для человека, привыкшего к тяжеловесной роскоши Петербурга, но после тех подворотен, что они миновали, кривить губы было просто грех. По мере того, как коляски, одна за другой, подъезжали ко входу, к ним подскакивали негры в ливреях, открывавшие дверцы экипажей. Русские офицеры соскакивали на землю, давали неграм на чай, похлопывали по плечу. С балкона над входом на них посматривали люди в дорогих костюмах, с серебряными цепочками на животах. Там же стояло несколько крепких ребят в шляпах, с ружьями через плечо.

Выйдя из двуколки, Вуд махнул стоящим на балконе рукой.

– Вот мы и приехали, господа, – сказал он Лесовскому и Костенко. – Прошу за мной.

Они направились к сводчатым дверям. У центральной опоры арки красовалась небольшая медная статуя человека в индейском одеянии. Заметив удивлённые взгляды русских, Вуд поспешил объяснять:

– Это наш талисман, своего рода патрон – древний вождь Тамманенд, в честь которого назван дом. Здесь когда-то находились его владения, ему обязаны своим спасением от голода первые американцы. Все мы свято чтим его память.

– Это очень благородно, – пробормотал Лесовский, медленно приходя в себя после тряски.

Уильям Твид, или просто Босс, как его называли, был довольно грузный мужчина, с короткой, тщательно постриженной чёрной бородой, не слишком высокий, но и не низкий, начинавший лысеть, а потому выглядевший старше своих сорока лет. Одет он был в дорогой тёмный костюм и белую жилетку, шея его была перетянута серым шёлковым галстуком; лоснящиеся чёрные панталоны с высокой талией туго обтекали выпирающий живот.

– Я рад видеть в нашей скромной обители гостей из далёкой страны, – прогудел он, пожимая руку Лесовскому.

Вуд познакомил их, потом указал на Степана Родионовича.

– Позвольте представить вам господина Костенко, сотрудника Министерства иностранных дел и нашего любезного переводчика. Без его услуг наше общение было бы невозможно.

Степан Родионович поклонился, чувствуя, как его протянутая для пожатия ладонь сплющивается в крепких тисках. Маленькие глубоко посаженые глазки Твида быстро ощупали его, рот изогнулся в улыбке.

– Это честь для нас, – проговорил он. – Прошу за мной.

Гости прошествовали в главный зал, украшенный колоннами и балюстрадами. Под потолком висели огромные люстры на десятки свечей, где-то негромко играл невидимый оркестр, вдоль одной из стен выстроились осанистые джентельмены во фраках, вдоль другой стояли негры с подносами, вдоль третей тянулись столы с угощением.

«Как на великосветском приёме», – подумал Степан Родионович. Ему, правда, не доводилось бывать на великосветских приёмах, но по книгам и газетам он представлял их именно так. Рядом, задрав подбородок, вышагивал Вуд. Его лицо преобразилось. Из болтливого мещанина он превратился в этакого члена дипломатического корпуса, идущего на торжественный обед к монарху. Черты его выпрямились, спина стала как восклицательный знак. Руки он держал по швам, слегка двигая ими в такт движению. Костенко почувствовал необходимость проверить себя на предмет упущения в одежде или походке. Ему тоже ужасно захотелось вытянуться во фрунт, как в приснопамятные дни графа Нессельроде, когда умение тянуть носки перед начальством являлось важнейшим качеством чиновника. Позади длинной цепочкой тянулись офицеры. Они были молчаливы, слышалось только постукивание каблуков о белый шлифованный пол.

Расторопный Вуд расставил гостей вдоль свободной стены. Твид вышел на середину залы и произнёс короткую речь о том, как приятно всем патриотам Соединённых Штатов принимать сегодня моряков из дружественной страны. Намекнув на недругов, желавших поссорить Россию и Америку, он выразил убеждённость, что две эти державы вскоре заключат альянс, «который перевернёт мир». Степан Родионович, переводивший его слова Лесовскому, заметил, как вскинулись у того брови. Непонятно было, рад адмирал этому замечанию или недоволен, но он явно был застигнут врасплох. Твид меж тем прошёлся по имперским амбициям англичан и французов, мечтающих де превратить Америку в свою колонию, и закруглился. Все захлопали. Музыка стала громче, к офицерам подошли негры с подносами, разнося вино.

– Давайте выпьем, господа, за нашу несокрушимую дружбу, – провозгласил Твид.

– Гип-гип-ура! – выкрикнул кто-то из американцев. Остальные немедленно подхватили. – Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура-ура-ура!

– Прошу вас, господа, – обратился к русским Вуд, показывая на столы. – Это всё для вас.

Поднялось оживление, все направились к столам. Твид, отдав пустой бокал негру, приблизился к Лесовскому.

– Адмирал, мы очень рассчитываем на вашу флотилию. Вы знаете, военно-морские силы США не могут тягаться с британскими, но если мы объединим наши усилия…

– Мы благодарны американскому народу за гостеприимство и сделаем всё, дабы помочь ему в трудную минуту, – пророкотал заученную формулу Лесовский.